Последний российский император отрекся от престола в марте 1917 года, Учредительное собрание провозгласило Россию республикой в январе 1918-го, а в июле 1918 года была физически уничтожена династия Романовых. С тех пор прошло без малого сто лет.
Обыкновенно по истечении такого времени детали былого государственного устройства всецело принадлежат истории. В 1890 году восстановление французской монархии уже никак не было актуальным. Равно как и сегодня вроде бы неактуально возвращение на трон германского или австрийского императоров. Мертвых с погоста не носят.
Но у России особый путь, и споры о монархическом устройстве вполне актуальны. Только что отзвучали живые дискуссии в связи с заявлением крымского прокурора Н.В. Поклонской о нелегитимности акта отречения Николая II, затем последовали рассуждения в прессе по поводу претензий (правда, не властных, а пока только материальных) Марии Владимировны и Георгия Гогенцоллерн (ветвь Кирилловичей).
Положим, эти споры еще можно объяснить причинами чисто медийными. Заявления прозвучали в связи с очередной годовщиной екатеринбургского цареубийства, да еще сказался такой фактор, как лето. Хотя сейчас традиционного летнего затишья (когда за неимением более актуальных событий заполняют полосы грибами-мутантами, чудовищем озера Лох-Несс etc.) не наблюдается, новости вполне живые, но по традиции можно и про монархию. Тем более что крымский прокурор — первоклассный ньюсмейкер, а Кирилловичи уж больно фактурны — «Корона Российской империи, или Снова неуловимые».
Но некоторые общественные настроения чисто медийными вещами не объяснишь. Еще два года назад, в 2013 году, опрос ВЦИОМа показал, что 11% опрошенных, выбирая между республикой и монархией, предпочитают последнюю, причем наибольшее число сторонников монархии дают Москва и Петербург — 19%, а наименьшее — города с населением менее 100 тыс. человек — 8%. Традиционно считается, что перспективные тенденции первыми проявляются в столицах, а депрессивные малые города более тяготеют к традиционным установлениям — то есть к президентуре. Добавим еще, что если убежденных либералов-западников насчитывают порядка 5%, то монархистов по стране выходит вдвое больше — 11%.
Частота социологической мережи довольно невелика, тут бы надо более детальное исследование, но общая тенденция не лишена занимательности.
Возможно, причина в том, что, свергнув монархию в феврале 1917 года, жители нашей страны с тех пор перепробовали все или почти все виды государственного устройства. У. Черчилль полагал, что в итоге таких множественных проб рождается вывод «Демократия — наихудшее государственное устройство за исключением всех остальных», но, вообще говоря, вывод можно сделать и другой. Когда демократия попадает в число «всех остальных», а монархия — в единственное оставшееся.
Отрицательный же опыт, начиная с 1917 года, богат до крайности. Демократия при Временном правительстве (вар.: «страшное лето семнадцатого года», буйство охлократии, развал всего и вся). Утопия у власти (молодая советская республика). Чуть смягченная диктатура (НЭП). Абсолютная диктатура (1929–1953). Правление диадохов. Брежневский папоцезаризм. Горбачевское «в поисках жанра», вылившееся в созыв генеральных штатов, объявивших себя учредительным собранием. Демократия (малоудачный режим разделения властей между президентом Ельциным и съездом народных депутатов, закончившийся артиллерийскими аргументами). Президентура с сильным вкусом олигархии («семибанкирщина»). Балансирование между удельными князьями и олигархами. Бонапартизм XXI века. Тандем («старший царь и младший царь»). Усиленный бонапартизм.
Разнообразие довольно велико, по итогам такого разнообразия хочется и однообразия, то есть «Царство ей стройное, в силе спокойное, всё ж недостойное прочь отжени». И что особенно хочется прочь отженить — это лицемерие, при котором уже почти вековой карнавал многоразличных способов государственного устройства (а равно неустройства) называется то ли демократией, то ли социалистической демократией, то ли опять демократией.
Пусть будет вера православная, Русь самодержавная, но без перманентного лукавства, никого не обманывающего, но только раздражающего.
Альтернативой честной монархии могла бы быть очередная попытка установить либеральную демократию — к чему нас и призывают 5%. Кроме того, что предшествующие две попытки обошлись довольно дорого и не всем хочется третий раз нести немалые издержки, отсутствию энтузиазма способствует и явное увядание демократии у себя на родине — в странах Северной Америки и Западной Европы.
Джордж Буш-мл., Обама, Олланд, Кэмерон — это явно не та демократия, за которую хочется класть тело и душу.
А между тем требуется совершенно разный уровень энергозатрат для того, чтобы перевести систему в другое фазовое состояние, и для того, чтобы лишь худо-бедно поддерживать ее в состоянии прежнем. Равно как и уровень народной воли, одушевления, энтузиазма. Если народы Северной Америки и Западной Европы могут руководствоваться экономным консерватизмом — «Я знаю сам, что власти наши дрянь», а где других найдешь? — большого одушевления такая позиция не требует, лишь премудрой осторожности: «Не нами заведено, Бог даст, не нами и кончится», — то переход к демократии требует энтузиазма на полном форсаже. Попытки же достичь такового большого успеха не приносят. М.Б. Ходорковский весь умаялся, пытаясь дать форсаж, а получается только «натужиться вовсе не значит …».
При таком положении дел монархический способ правления может представиться значительно более уместным и правильным. О чем осторожно свидетельствуют и подвижки в общественном мнении.
Иное дело — агитация в том роде, что монархия — это каравай, объедение, большого проку не даст. Ибо монархия « это не то, что приносит подданным разлюли-малину (за этим, точнее за обещаниями этого, пожалуйста, к А.А. Навальному), а то, что подданные должны заслужить. Монархизм покоится на чувстве чести и чувстве служения. А вот как у нас с этим — большой вопрос.
Социологи о том ничего не говорят.
