Пётр Великий издал такой закон: кто на правого бьёт челом и то сыщется, то поступить с челобитчикам так, чему бы достоин был ответчик, если бы оказался виновным.

Один московский купец просил взыскать со своего соседа 300 рублей за то, что корова его, ворвавшись к нему в огород, поела и перепортила там капусту, и тем причинила ему убыток на сумму 300 рублей. Государь был в то время в Москве и, узнав об этом деле, приказал освидетельствовать огород истца. По освидетельствовании оказалось, что капусты съедено очень немного, так что весь убыток простирается не более как на 3 рубля. Донесли об этом Государю, и он постановил взыскать с истца 300 рублей и отдать их ответчику, кроме того, взыскать с того же купца 3000 рублей на мундиры солдатам Преображенского полка. А чтобы московское купечество не забыло этого решения, приказал называться вышеупомянутому купцу - Капустиным.

«Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий».

* * *

Дивились, - откуда у него, у дьявола, берётся сила. Другой бы, и зрелее его годами и силой, давно бы ноги протянул. В неделю уже раза два непременно привозили его пьяного из Немецкой слободы. Проспит часа четыре, очухается и только и глядит - какую бы ему ещё выдумать новую забаву.

На святках придумал ездить с князь-папой, обоими королями и генералами и ближними боярами (этих взял опять-таки строгим указом) по знатным дворам. Все ряженые, в машкерах. Святошным главой назначен был московский дворянин, исполненный всяких пакостей, сутяга, злой ругатель, - Василий Соковнин. Дали ему звание "пророка", - рядился капуцином, с прорехой на заду. На тех святках происходило окончательное посрамление и поругание знатных домов, особливо княжеских и старых бояр. Вламывались со свистом и бешеными криками человек с сотню, в руках - домры, дудки, литавры. У богобоязненного хозяина волосы вставали дыбом, когда глядел на скачки, на прыжки, на осклабленные эти хари. Царя узнавали по росту, по платью голландского шкипера, - суконные штаны пузырями до колен, шерстяные чулки, деревянные туфли, круглая, вроде турецкой, шапка. Лицо либо цветным платком обвязано, либо прилеплен длинный нос.

Музыка, топот, хохот. Вся кумпания, не разбирая места, кидалась к столам, требовала капусты, печеных яиц, колбас, водки с перцем, девок-плясиц... Дом ходил ходуном, в табачном дыму, в чаду пили до изумления, а хозяин пил вдвое, - если не мог - вливали силой...

Что ни родовитее хозяин - страннее придумывали над ним шутки. Князя Белосельского за строптивость раздели нагишом и голым его гузном били куриные яйца в лохани. Боборыкина, в смех над тучностью его, протаскивали сквозь стулья, где невозможно и худому пролезть. Князю Волконскому свечу забили в проход и, зажгя, пели вокруг его ирмосы, покуда все не повалились со смеха. Мазали сажей и смолой, ставили кверху ногами. Дворянина Ивана Акакиевича Мясного надували мехом в задний проход, от чего он вскоре и помер...

Святочная потеха происходила такая трудная, что многие к тем дням приуготовлялись, как бы к смерти...

Алексей Толстой. «Пётр Первый».

* * *

«Дневник поездки в Московское государство в 1698 году» Иоанна Корба, являющийся важным источником для истории этого страшного, по словам Пушкина, года, Пушкин прочёл очень внимательно: упоминая, например, в «Истории Петра» о кончине сестры Петра Наталии, он называет её «любимой сестрой» царя, ссылаясь на Корба. На глазах Корба происходил кровавый стрелецкий розыск; он присутствовал на Красной площади при совершении казней и даже измерил, - как сам пишет, - шагами длину плах», причём нашёл, что ширина их была вдвое больше длины*. Описывая «шестую казнь 27 октября 1698 года», Корб говорит: «Эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре («сенаторы царства» - поясняет он), думные и дьяки, бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей. Каждый из них наносил удар неверный, потому, что рука дрожала при исполнении непривычного дела… Сам царь, - добавляет Корб, - сидя на лошади, смотрел на эту трагедию».

О четвёртой казни, 21 октября 1698 года, когда стрельцов вешали на брёвнах, воткнутых в бойницы крепостных стен, Корб замечает: «Едва ли столь частый частокол ограждал какой-либо другой город, какой составили стрельцы, перевешанные вокруг Москвы».

Наконец, Корб, ссылаясь, правда, в этом случае не на собственные впечатления, а на чужие слова, сообщает, будто 14 февраля 1699 года сам царь «отрубил мечом головы восьмидесяти четырём мятежникам, причём боярин Плещеев приподымал за волоса их, чтоб удар был вернее».

Вот о чём вспоминал Пушкин на страницах, посвящённых им в «Истории Петра» 1698 году, где он пишет сначала о том, как Пётр, узнав «о разбитии стрельцов», «продолжал свой путь, готовясь к ужасному предприятию», а потом, сопровождая свои слова выразительным многоточием, замечает: «Начались казни… Лефорт старался укротить рассвирепевшего царя»…

Корб пишет в своём дневнике не только о стрелецких казнях, - он сидел часто за царским столом, слышал суждения Петра о государственных делах и отзывается о царе и его речах с большим уважением. Тем не менее дневник Корба был, по требованию представителей Петра, запрещён, и непроданные экземпляры его были уничтожены австрийским правительством.
_____________________________________
* Цитаты из дневника Корба, вышедшего в Вене в конце 1700 г., приводим по русскому переводу: «Дневник поездки в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента, посла императора Леопольда I к царю и великому князю московскому Петру Первому в 1698 году, ведённый секретарем посольства Иоанном Георгом Корбом». Перевод с лат. М., 1867.

Илья Фейнберг. «Читая тетради Пушкина». Москва, «Советский писатель». 1985 год.

* * *