Мне было недостаточно драйва, и к Июлю я совсем оскотинился. Открыл сезон и пошёл вразнос. Мне вдруг захотелось вываляться в грязи. В грязи далеко не лечебной. Я воображал себя падающей рок звездой, ну а со стороны производил впечатление отъявленного дикаря: худой, всклокоченный, с длинными растрёпанными волосами, с бородой и с обезумевшим взглядом из-под очков, которые наискось сидели на переносице, после того как я забыл их снять и так в них и заснул.
Причина? Была и причина. Работа – не работа. Жены нет. На горизонте тоже ни огонька. Настроение было такое, что хоть в окно прыгай, хоть в горячую ванну с опасной бритвой ложись. В общем, в один из дней я не вытерпел и сорвался. Решил бросить всё к чертовой матери и уйти в запой средней тяжести, ну а там будь что будет. К слову сказать, это наркоманы народ бьющийся. Особенно когда с большой высоты. А алкоголика об дорогу не разобьёшь.
На удивление дно я нащупал быстро. Достал всего за несколько дней. Я только пил и спал. Просыпался и обшаривал все уголки на предмет выпивки. Иногда кое-какие остатки от предыдущей “сессии” найти всё-таки удавалось, ну а если же нет, то накинув что-нибудь из одежды, я стремглав бежал в магазин.
Когда кончились деньги, то брал в магазине в “кредит”. Потребностей в еде почему-то не возникало. Было как-то не до того. Большую часть времени я проводил во сне. Я диагностировал у себя депрессию, но на самом деле у меня просто не получалось остановиться. Я набрал скорость и как сумасшедший экспресс проскакивал все подряд остановки. Нужные и ненужные.
Однажды от большой дозы спиртного у меня сбилось дыхание. Я начал часто-часто дышать. Совсем как при астме. Раньше со мной подобного не случалось, а месяца три назад я принял решение закодироваться и, выдержав небольшой технический перерыв, рискнул всё-таки нарушить запрет. После первого раза со мной не произошло ровным счётом ничего из того, что гарантировал при срыве нарколог, сделавший мне инъекцию “дисульфирама”. Я осмелел и, посчитав препарат безобидным плацебо, плавно отпустил тормоза. Дальше понеслось по наклонной. Надо сказать, я задал жару. Показал класс!
С нарушенным дыханием мне было страшно ложиться спать. Боялся задохнуться во сне. Пришлось вызывать “скорую”. Мне купировали приступ таблетками под язык и болезненным уколом в мягкое место. Отпустило. Дыхание выровнялось. Однако следующим вечером снова-здорово. Опять приехала “скорая”, опять вкатила укол…
Приезды “скорой” сделались регулярными. Я вызывал бригады чуть ли не каждый вечер, когда промилле в крови зашкаливало, и я терял способность нормально говорить и дышать.
Не помню, сколько продолжалось это безумие. Одну неделю? Две или три? Работу я, понятное дело, бросил, а квартира метр за метром превращалась в прибежище алкоголика. Находиться в ней мне было всё противней.
И кто знает, чем всё это закончилось, если бы в какой-то момент не пришло озарение. Батюшки! Что же я творю, что же я с собой делаю? Эта мысль сверкнула в голове неожиданно, словно молния и заставила меня восстать из мёртвых. Надо заручиться хоть какими-то оградительными бумажками, чтобы оправдать свои пропуски. Да и обстановку тоже сменить не мешало бы. Вот бы уехать куда на время. Отвлечься, прийти в себя.
Так у меня появилось желание лечь в больницу. Я представил, как с потухшим взглядом сижу в больничном парке на лавочке, а рядом со мной сидит какой-нибудь чудик в больничной пижаме. На самом деле мне просто вспомнилась аналогичная сцена из фильма “99 франков”. Там по сюжету у главного героя тоже произошло нервное расстройство на почве наркотиков и его поместили в хорошее лечебное учреждение. Мне до того захотелось очутиться на его месте и воспроизвести эту сцену в жизни только уже со своим участием, что я тут же принялся собирать вещи в “неврозы”. Отсутствие направления меня ничуточки не смущало. Мне отчего-то казалось, что всё устроится как-то само собой ещё в приёмном покое. Меня экстренно госпитализируют и отведут в парк, где на одной из скамеек будет ждать этот чудик в пижаме. Я тихонечко присяду с ним рядом и буду долго-долго смотреть в камеру остановившимся потухшим взглядом. Совсем как в том фильме.
Почти целый день я готовился. Ехать пьяным было бы неприлично. Часов с двенадцати, я с интервалом в час выпивал по одной рюмке водки. Во второй половине дня наступило значительное облегчение. Пользуясь этим затишьем, я взял свою “газонокосилку” и выкроил аккуратную бородку из той неопрятной поросли, что успела взойти на моём лице за время запоя. Потом кое-как дотянул до вечера, лёг спать и заснул. А утром подхватил свой рюкзак со всем, что могло понадобиться в больнице, и отправился прямиком на “Шаболовскую”.
Однако, придя в регистратуру, я понял, что мой план по экстренной госпитализации был, по меньшей мере, наивен. Народу в регистратуре стояло, сидело тьма. Как на вокзале. Шагу ступить негде. Некоторые даже устроились на полу. Я занял очередь, скромно встал в уголке со своим узелком и простоял пару часов, пока не донеслось: “Следующий!” “Следующим” был я.
Первая попытка подать документы обернулась конфузом. Не заметив внизу окошка, я резко ткнул паспортом в чисто вымытое стекло стойки регистратуры и едва его не разбил. Регистраторша за стеклом сориентировала меня. Просунула в это окошко руку и постучала по “прилавку” ладонью. Извинившись за свою неловкость, я отдал ей паспорт с полисом и начал путано излагать свои жалобы, но регистраторша перебила меня: “Не мне, неврологу всё расскажете.” Она быстро черкнула на клочке бумажки номер корпуса и кабинета и опять выкрикнула: “Следующий!”
Надежды на благоприятный исход затеянной авантюры во мне несколько поубавилось. С грустным видом я поплёлся по указанному адресу. Очередь к неврологу была меньше, но и там пришлось проторчать почти час. Когда меня, наконец, вызвали, то я рассказал про сбивчивое дыхание, а также о преследующих меня панических атаках. Невролог выслушала меня как на экзамене, спросила, есть ли у меня флюорография. Я ответил, что такой штуки у меня нет, и услышал, что это очень и очень плохо. Тогда я предложил принести флюорографию в другой раз, но она мягко покачала головой в белой шапочке. Без флюорографий выдача направлений запрещена. Существуют правила приёма, и она их строго придерживается. Для проформы невролог поинтересовалась, есть ли у меня при себе анализы крови. Мой отрицательный ответ также её не устроил. Наверное, чтобы отделаться от меня она выписала мне направление к терапевту, но при этом добавила, что терапевт сегодня не принимает, и посоветовала приехать завтра.
Когда на следующий день я попал на приём к терапевту, то тот сразу спросил, кто меня прислал к нему и зачем. Без флюорографии, без анализов. При этом список анализов он расширил примерно в два раза: “Анализы сдайте в районной поликлинике либо в платной лаборатории. Тут неподалёку есть одна. Скажете, что от меня. Соберёте все документы, вот тогда и милости просим. Следующий!”
Мне показалось, что я поступаю не в больницу, а в престижный институт с большим конкурсом. В платную лабораторию я всё-таки позвонил и зачитал длинный список анализов. В общей сложности он тянул тысяч на восемнадцать. В отчаянии я бросился в районную поликлинику. Там тоже выстоял две или три очереди. Флюорографию мне всё же сделали, но результат пообещали лишь к концу следующей недели. Что же касается крови, то половину анализов они не проводят, ну а те, что проводят, получится взять лишь через несколько дней.
Ради сцены в парке с моим участием и киношного пижамного чудика я обнаружил несвойственное мне упорство. Во мне появилось желание бороться. В другой раз я давно отступил бы, но на этот раз решил идти до конца. До самого кабинета заведующей. Объяснил заведующей ситуацию. Заведующая развела руками. С флюорографией она может поторопить, но с анализами помочь не получится.
Неожиданно она спросила меня: “А зачем вам эта “Клиника неврозов”? Ложитесь-ка вы в районный психоневрологический диспансер на Н'кой улице. В санаторное отделение. Туда примут и без анализов. От вас потребуется лишь паспорт и полис.” “Так они меня, наверное, сразу в психушку определят.” – нахмурился я. “Видите ли, Алексеев…” – начала заведующая и стала объяснять мне, что больные есть разные и вообще согласно последней медицинской реформе госпитализировать в закрытое психиатрическое отделение без согласия самого больного уже не так просто.
Другого выхода у меня все равно не было. Пришлось соглашаться на предложение. Тем более, что больничный лист нужен был до зарезу. К тому же я страсть как люблю, когда со мной носятся и скачут вокруг меня. В последнее время мне очень недоставало человеческого внимания. В общем, поехал на Н'кую.

Вот. А дальше пока не буду))

Причинив позволительный вред здоровью, ты лежишь в постели с мыслью о завтрашнем выходном дне и ещё двух последующих. Сочетание предстоящих праздников с удручающе небольшой промилле алкоголя в крови вещь по меньшей мере странная и вызывает массу вопросов, на которые, тем не менее, ответа у тебя нет. По непонятной причине выпил ты перед сном немного, гораздо меньше чем обычно при таких обстоятельствах выпивал. Выпил, а сон всё не идёт и не идёт, хотя этот факт тебя не особо тревожит. Вернее, совсем не тревожит. Завтра-то выходной, успеешь ещё выспаться. Неделя на законном основании получилась короткая (четыре дня всего), понедельник, правда, был неподъёмным, более-менее ты оклемался во вторник, однако того же дня вечером по неосторожности поломал себе среду, ну а в саму среду, в надежде на неполный рабочий день в четверг ты тоже порядком перестарался. Поэтому вернувшись домой сегодня ты принёс с собой один литровый пакетик дешёвого пойла чтобы, не откладывая его выпить и лечь спать. В этом плане претензий к тебе нет никаких, ты в точности и поступил так как собирался, но тебе все равно не спится.
А пока ты лежишь в голове твоей один за другим проносятся обороты речи представляющие определённый интерес для тебя как для писателя. Они кажутся свежими и неизбитыми, а значит, вполне могут найти себе применение в твоих предстоящих опусах. Надо лишь записать их, чтоб не уплыли, поскольку утром ты ничего не вспомнишь, однако боишься пошевелиться и разорвать те тонкие сети сна, что уже на тебя наброшены. Через какое-то время Морфей возьмётся за них и незаметно потащит в сон. Отсюда красивые выражения проходят мимо и достаются кому-то ещё, кто точно также мается сейчас бессонницей, но не столь ограничен в подвижности и с некоторой неохотой ты ему их уступаешь.
Потом в твоей голове словно кто-то включает “радио”. Ровные мужские и женские голоса наперебой твердят тебе что-то. Что именно они твердят полностью расслышать не удаётся. Ты разбираешь только отдельные слова или не значащие ничего вырванные из контекста фразы. Такое ощущение, что этот кто-то крутит ручки приёмника, пытаясь поймать нужную ему волну сквозь другие вещания и звуковые помехи.
Голос Бога нельзя принять за твой внутренний голос. Твой внутренний голос звучит также, как и твой внешний, но не в записи или как его слышат со стороны, а как ты сам себя слышишь, ну а Бога в твоей голове озвучивают либо актёры немого кино, либо просто потерянные голоса. Темы ваших беседы начинаются в основном с того “как же ты, Алексеев, дошёл, как же ты докатился…”, но Бог тебя нисколько не осуждает, а ты в свою очередь не пытаешься оправдать тот неправильный образ жизни, который ведёшь. Он лишь мягко журит тебя за твои слабости и проступки, просит быть осторожнее, благоразумнее, не обманывать близких, ценить и дорожить теми, кто рядом и так далее, а ты киваешь мысленно головой, мол “обещаю, Бог, обещаю, только вот сам видишь, как всё у меня непросто…” А Бог: “а тебе разве плохо живётся, да ты счастливчик по сравнению с остальными.” Ты: “какой же я счастливчик, в чём именно моё счастье, Бог?” Бог: “мы к этому разговору ещё вернёмся и вот тогда вспоминая этот момент и себя в нём, ты сам ответишь себе в чём.” Ты: “Бог, но ведь всё могло сложиться иначе.” Бог: “конечно, могло. могло быть и хуже, могло быть и лучше. но мне почему-то кажется, что всё хорошо у тебя будет.” Ты: “точно? Бог, ты в этом уверен?” Бог: “ты что гарантий у меня просишь?” (Бог весьма огорчён твоим недоверием, это слышно по Его голосу. Ты (понимая, что сказал глупость): “ну что ты Бог, извини. раз ты сказал, значит так тому и быть. спасибо тебе, поддерживаешь ты меня.” Бог (смягчаясь): “ну что ты, обращайся, не оставлю тебя без помощи. я же люблю тебя.”
Мысленно вы общаетесь ещё долго. Вам есть о чём поговорить, и ты вовсе не считаешь эти беседы признаками надвигающейся шизофрении, хотя и не передаёшь содержание ваших с Ним разговоров каким-то другим людям. Не из скромности (она у тебя отсутствует напрочь), а скорее из-за того, что это касается лишь вас двоих и на других не произведёт впечатления. К тому же по каким-то своим тайным каналам, секретным линиям, шифрами и кодами, в анонимных браузерах все люди могут так же непринуждённо поболтать перед сном с Богом. Ничего странного и удивительного в этом нет.

Первая женщина с сайта (условно назовём её Евой), с которой я встретился на нейтральной территории в одном из кафе за рюмкой чая, оказалась к моему огорчению окольцована. Ну что ж, первый блин всегда комом. Правда, на тот момент нас с женой тоже не успели развести, и у меня по-прежнему стоял в паспорте штамп, о чём я не сразу предупредил её, а сообщил лишь тогда, когда она сама мне призналась в замужестве на десятой минуте встречи. Ладно. Один-один.
Первое на что я обращаю внимание это на форму носа. Нос всё решает. Он должен быть как тонким и аккуратным. В этом плане Ева не подкачала. Помимо аккуратного и тонкого носа у Евы был приятной высоты лоб, такие же высокие скулы и точёные черты лица. Волосы прямые и длинные были распущены. Вроде не брюнетка, но и не блондинка, а какой-то промежуточный цвет. Она мне понравилась. Не симпатичная, а именно красивая женщина и судя по всему, я тоже ей приглянулся.
И вообще, чем больше мы пили, тем больше симпатизировали друг другу и всё меньше скрывали наше счастье от остальных посетителей забегаловки, а спустя ещё полчаса принялись безотрывно через стол целоваться. Совсем как в кино Ева незаметно скинула туфлю (в жизни расстегнула и стащила сапог с ноги) и там где нужно стала массировать меня под столом ступнёй. К тому времени я уже был настолько взвинчен коньяком и тем, что она со мной вытворяла, что весь трепетал от страсти. Выпила она наравне со мной, хотя ранее утверждала, что очень трепетно относится к собственному здоровью. Потом Ева оплатила счёт, причём, как за меня, так и за себя, а я настолько утратил всякий моральный облик, что предпочёл этого не заметить.
Мы вышли на улицу. Несмотря на позднее не предназначенное для гостей время я долго уговаривал Еву зайти ко мне хотя бы на минуточку на другой конец города. Ева сопротивлялась. В какой-то момент она почти поддалась натиску правда, потом опять передумала. “А где ты живёшь? В Бирюлёво? А где это? Далеко от центра?” “Ну как тебе сказать…“ – уклончиво ответил я. – “Скорее ближе к окраине.”
Наступили Новогодние праздники. Ева куда-то уехала, однако мы продолжали вести активную переписку. Я хранил ей верность и не отвечал другим женщинам, которые докучали на сайте, тем более, что мы уже договорились о новой встрече в интимной обстановке у меня дома.
Встречу пришлось ждать почти месяц. В тот день я встал с тяжким как крест похмельем, что, впрочем, характерно для субботы и ценой двух тарелок перемыл всю посуду. Привёл себя в порядок. Оделся, причесался, надушился одеколоном. Поехал, встретил её у метро цветами и повёз на такси к себе.
По мере того, как мы приближались к дому, у Евы всё больше портилось настроение, ну а дома оно испортилось уже окончательно. Что именно послужило поводом её расстройства, я сразу не понял. Что не так? Цветы я ей подарил (хотя домой она этот веник все равно не потащит), коньяк купил, с закуской, правда, обстояло не важно, у меня в холодильнике уже не одна мышь успела повеситься, но мы ведь не для того встретились с ней, чтобы закусывать.
Недоумённо озираясь по сторонам, Ева равномерно прошлась по комнатам, посетила санузел, потом вернулась ко мне на кухню, где я намывал стаканы нам под коньяк и резал на дольки старое морщинистое яблоко, села на стул и посмотрела задумчивым долгим взглядом в окно, за которым заунывно завывал ветер. Тут только воя волков не хватало, хотя стая бродячих собак нас уже успела облаять возле самого моего подъезда.
Смотрела она в это окно, смотрела, и постепенно в её глазах стал читаться испуг. Мои окна выходили на главную достопримечательность района. На ТЭЦ-26. Даже на меня местного жителя эти трубы производили гнетущее впечатление, а человека неподготовленного могли просто шокировать. Эх, давно надо было окно занавесить, а то чувство такое, что они прямо здесь в квартире.
Ева завороженно смотрела на них минут двадцать не меньше пребывая судя по всему в глубокой прострации от Бирюлёво в целом и от моей берлоги в частности, так что на секс вряд ли можно было рассчитывать. “Что это?” – дрожащим пальцем показывая на трубы, произнесла, наконец, она. “Теплоэнергоцентраль.” – невозмутимо ответил я. “А из труб что идёт?” – Ева встала и приблизилась вплотную к стеклу. На стекле с обратной стороны был чёрный густой налёт. Увидев этот налёт, Ева отшатнулась и отошла подальше. “Ты чего?” – удивлённо воскликнул я. – “Это же просто сажа на стекле скопилась.”
Ева с сомнением покачала головой. Кажется, она нисколько не верила ни в безопасность такого сооружения как ТЭЦ, ни в то, что на стекле сажа, а не выпадение, скажем, радиоактивных осадков. Тогда я попробовал её успокоить и приобнять, но она шарахнулась от меня как от прокажённого, закрыла надушенным шарфиком нос и принялась дышать через него как через фильтр.
“Куда ты меня притащил?” – вдруг завопила Ева и заметалась по квартире в поиске своих вещей. – “Увози меня отсюда срочно! Слышишь? Скорей вызови мне такси!” “Да что случилось-то? – не понимал я. – “Как это что? Не понимаешь? Ты живёшь в экологически неблагополучном районе. Здесь крайне плохая экологическая ситуация” – её всю трясло. – “Быстро, быстро, пока я не надышалась.” Ева схватила свой телефон и стала истерически орать кому-то в трубку: “Алё! Алё! Я в Бирюлёво! Забери меня отсюда!” Недоговорив, она бросила телефон в сумку и кое-как одевшись, выскочила на лестницу. Там она вызвала лифт, но поскольку ждать его пришлось долго, а Еве очень хотелось сохранить остатки здоровья, основательно подорванного у меня в гостях то, не выдержав ожидания Ева, угрожая судом, стремглав бросилась вниз по ступенькам, стуча каблуками и пряча под шарфом свой тонкий изящный нос. Я побежал за ней следом. Вроде как хотел её проводить.
На площадке нижнего этажа устроили привал местные “сталкеры”. Все как на подбор мрачные, небритые, в грязной камуфлированной одежде и с тяжёлым амбре состоящим из смеси запахов пота, лука и перегара. Совсем как в одноимённой игре, один бренчал на гитаре, а другие курили и травили байки. Лестничные ступеньки представляли собой импровизированный в несколько уровней столик сервированный консервами и водкой. Наверное, после рейда радиацию выводили.
Ни на секунду не останавливаясь Ева, разорительно прозвенела вдоль по всему “столику” и с воплями выбежала на улицу. “Сталкеры” даже слова сказать не успели, только рты разинули. Потом с мимоходными извинениями по нему трусцой пробежался я, окончательно поломав сервировку. На улице я успел заметить отъезжающее от дома такси. “Жди повестки.” – на прощание услышал я.
На обратном пути в подъезде меня встретили “сталкеры”. Они были сильно не в духе. “Баба твоя?” – хмуро спросил один, обдав меня такой плотной волной перегара, что я еле на ногах устоял. “Если твоя, то ущерб надо бы возместить.” – справедливо заметил другой. Моя – не моя: спорить не стал. Вынес коньяк, а потом на пару с кем-то ещё за водкой сходили.

Иногда в выходные я просыпаюсь у себя дома, в своей постели, но просыпаюсь не резко и окончательно, а пока ещё по касательной. С той постепенно истекающей силой, которая придала мне инерция после долгого сна. В эти минуты моё сознание почти не отличается от сознания того, каким я помнил себя лет в семь или в восемь, когда точно также просыпался в этом доме, в этой комнате, в этой постели и вспоминал, кто ещё из родных есть в квартире. Бабушка? Дедушка? Вот и сейчас мне отчего-то всё время кажется, что они где-то здесь, совсем рядом, может быть через стенку в соседней комнате, ещё спят или только встают… Но потом я полностью просыпаюсь, во весь объём, рост и ребёнок из моей головы исчезает, как выветривается из головы хмель. На его месте появляется кто-то большой и взрослый, и этот большой и взрослый есть не кто иной, как я сам. Но вот эта только что испытанная мной близость бабушки, дедушки, себя самого больше тридцати лет назад, заставляет ещё какое-то время гадать, где они сейчас, куда подевались (ведь не могли же они просто так взять и исчезнуть!) и почему бросили меня одного в этой пустой квартире и откуда взялся здесь этот неприлично большой и взрослый, которого я не знаю, но который давно знает меня?

Недавно проходя мимо какого-то дома, я увидел старика на лавочке возле подъезда. Плотного и насупленного дедулю, в толстом тёмном пальто, которое делало его похожим на высокий пень служащим для украшения двора. Я увидел и понял, что смерть его ближайшая перспектива. Он умрёт. Может не в этом году, может следующем, а может, протянет ещё пять или шесть лет. Это неважно, когда-нибудь он умрёт обязательно. Впрочем, не это главное. Все умрут потихоньку. Даже те, кто ещё успел не родиться. Дело не в этом. Просто глядя на этого старика я понял я, что за годы, которые ему остались ничего потрясающего, из ряда вон выходящего с ним не случится. Сплошные банальности. Если ещё не умерла, то умрёт жена или родится внук или внучка. Всё! Больше с ним ничего не произойдёт. Он не снимет с пенсии проститутку, как бы на его месте сделал я, он не попробует, наконец, наркотики. Он не возьмёт и не растранжирит свои гробовые деньги (вот уж никогда не понимал, зачем копить деньги на похороны, как будто старики сами виноваты, что умирают), не потратит их на посещение другой страны.
Теория “деда на лавке” состоит в следующем: 1) он никогда не совершит никакого безумного поступка самостоятельно, за свой счёт. 2) с ним ровным счётом не произойдёт ничего удивительного помимо его воли. Ну, разве инсульт шарахнет, или в маразм впадёт. Он не станет свидетелем посадки инопланетного корабля или какого-нибудь другого удивительного явления, он не втянется в какую-нибудь авантюру, не попадёт в цепь головокружительных событий. Кроме того, что он однажды утром он сначала почувствует себя плохо, а потом возьмёт и в одночасье помрёт, ни черта с ним не сделается на этой “лавке” – и это ужасно. Кстати, он и этой своей смерти ни огорчиться, ни порадоваться не успеет.
Человек живёт-живёт, крутится, вертится, вокруг него тоже всё двигается и вращается, жизнь кипит, но вдруг ход замедляется, шестерёнки её начинают идти всё медленней, а потом и вовсе встают. Вот тогда человек и садится на свою проклятую лавку. Я вдруг допустил мысль, что в переносном смысле, тоже сижу возле подъезда на лавке, и что ничего крутого со мной не также как с этим стариком не приключится. Никакое прикольное событие меня впереди не ждёт. Однако, у меня по крайней мере есть ещё шансы. Неужели не повезёт? Вдруг совсем скоро мне сорвёт башню?

По сравнению с той же Москвой Питер это город, что называется для “своих”. А ещё в нём нет этой Московской неоднородности, сборной солянки и откровенной безвкусицы как если бы натащили со всей страны всякий дорогостоящий хлам и свалили его в одном месте. В Москве всё расставлено вперемешку и как попало. В Питере дома, люди – все выдержаны в одном стиле и гармонично сочетается между собой. Не в пример обезличенной Москве с её фотороботом, у Питера есть лицо. Я, конечно, про центр города. Питерские окраины, наверное, не отличаются от вывески в Бирюлёво.
Первое что слышишь, попадая сюда, это группу “Кино”. “Кино” звучит почти отовсюду, из каждого окна и из каждой подворотни доносится. Причём, куда бы ни шёл, на всём маршруте всегда одна и та же песня играет. В одном месте песня начинается, в другом продолжается, в третьем заканчивается, в четвёртом опять начинается. В снятом недавно клипе нет никакого преувеличения. Всё так и есть.
Питер это город фриков и стильных женщин. Начнём с фриков. Здесь неважно как выглядишь, можно смело надевать какую хочешь одежду и с её помощью раскрывать свой внутренний мир. Сойдёт всё. Любой, даже самый странный наряд не вызовет насмешек и подозрений в гомосексуализме. Если в Москве будут коситься и тыкать пальцем, осуждающе качать головой и ставить под сомнение классичность ориентации, то в Питере твоя чёрная хламида до самых пят (или что там на тебе надето) не произведёт особого впечатления на опытного Петербуржца. В Москве в принципе не наденешь того, что нормально прокатывает в Питере. Почему? Очень просто. В Питере почти все жители коренные, их трудно чем-либо удивить, а в Москве не все москвичи, большинство понаехало и для них чересчур экстравагантный внешний вид может быть слишком сложным, они привыкли к более подходящей для Москвы скучной и неброской одёжной версии из сетевого магазина. Эти т.н. “понаехавшие” сами не выделяются, и не любят когда это делает другие. Отсюда позволить себе быть фриком в Москве нельзя, а вот в Питере можно и даже очень. Это фриковый город.
Впрочем, я перещеголял даже Питер. Иначе как объяснить, что официанты в кафе, таксисты, частные экскурсоводы принимали меня за иностранца и обращались ко мне исключительно на английском? Может быть, из-за шарфа и зонтика-тросточки? Ничем таким я больше не выделялся. Непримечательная одежда, кроссовки, джинсы, длинная кофта с капюшоном, рюкзак на спине. Всё не новое. Впрочем, дело было в преддверии чемпионата мира по футболу, центр кишел праздношатающимися иностранцами. Вряд ли там стал бы околачиваться местный житель, тем более в будний день, вот все и думали, что я интурист. С другой стороны моё стремление сойти именно за жителя северной столицы было настолько велико, и я так стеснялся своего московского происхождения, что для маскировки называл всё на Питерский манер. Вместо курицы говорил “кура”, вместо шаурмы – “шаверма”, вместо батона – “булка” и так далее.
Ещё обратил внимание, что в Питере практически нет толстых людей. Во время прогулки непроизвольно отмечаешь, что вот уже за несколько километров тебе не встретился ни один жиробас. Все жители этого города относительно стройные и подтянутые. Нет такого разгула жировых отложений как, например, в Москве, где наоборот, давно перевелись все худые. А среди Питерских парней преобладают высокие и носатые. У них на ногах узкие чёрные джинсы с прорезями на коленях, а девушки носят косухи. А ещё почти все Питерские девушки выделяются толстыми ножными икрами.
Отдельный разговор о женщинах. На фоне Питера становится заметным полное отсутствие в Москве женщин. Там бабы, существа женского пола, отрицающие саму идею женщины. Главные её враги. Подбираются, как правило, из числа провинциальных хабалок. А вот реально увидеть в Москве женщину, которая в свои пусть и не молодые годы выглядит как женщина и ведёт себя соответственно, мне лично не приходилось. Возможно, они где-то и есть, но женщина в Москве это исчезающий вид. Зато в Питере женщины есть и много, а вот баб почти нет.
Поневоле обращаешь внимание на то, как такая женщина замечательно выглядит, как стильно одета, как хорошо разговаривает и при этом, ты понимаешь, что она уже на шестом или седьмом десятке, однако продолжаешь её хотеть, пусть эта женщина вдвое старше тебя. И не то, чтобы я предпочитаю женщин в солидной оправе возраста, просто мне нравятся все женщины и не нравится ни одна баба. Поэтому, какая разница, сколько женщине лет, если она женщина? Понятие возраста и понятие женщины в принципе несовместимы. Про проститутку можно сказать, что она старая или молодая, а вот про женщину такого не скажешь. Более того: про женщину также нельзя сказать, что она без возраста. Если без возраста, то это не значит, что годы над ней не властны, это значит, что баба вроде бы ещё целиком молодая, но уже частично старая или уже целиком старая, но частично вроде бы ещё молодая и непонятно, то ли это старая жертва пластического хирурга, то ли это молодая алкоголичка. Настоящие женщины существуют где-то вне возраста. Например, глядя на старую бабку в платке и с кошёлкой разве можно допустить мысль, что когда-то она была женщиной? Само собой нет. Никогда, ни в какой момент, и ни на каком этапе своей бабской жизни она ни разу не была женщиной. Женщина существует в одной плоскости, а баба в другой, это две параллельные прямые которые не пересекаются. Бабка даже девушкой не была. Из девки она сразу шагнула в бабы, а из бабы сместилась в бабки.

В Москву я вернулся с широким насморком. Подозреваю, что подцепил его ещё до своего отъезда, а не захватил с берегов Невы и не привёз с собой в носу в качестве сувенира. Для меня Москвафоба и Питерофила столичный насморк не обладает такой ценностью как утончённый Питерский или Невский, к тому же подлинность Московского насморка недоказуема. Учитывая огромное количество в Москве приезжих, Московский насморк на самом деле может быть любого иногороднего или даже захолустного происхождения. Например, из какого-нибудь Мухинска. В Питере приезжих меньше, поэтому Питерский насморк почти всегда коренной и обладает частичкой культуры этого города. Насморк с Невы это отличная память о северной столице недели на две. Такой насморк по природе своей интеллигентен. В носу собирается всё самое лучшее и культурное. Точно такой же исключительный насморк был у Набокова, Хармса, Довлатова, Бродского, точно также шмыгали носом Гоголь, Пушкин и Достоевский, точно такие же сопли вытирали Виктор Цой, Майк Науменко и Борис Гребенщиков. Город оставляет тебе автограф на твоём носовом платке.

Предложение сходить на тематическую экскурсию в Питерские “Кресты” я встретил с энтузиазмом. Я даже не представлял, что в “Кресты” начали водить экскурсии. Тем не менее, вот, пожалуйста, на сайте о достопримечательностях Петербурга вывешена информация о музее в “Крестах”, правда, там нет ни слова о том, как в этот музей попасть. Но мою спутницу, имени которой не называю, это не испугало. Инкогнито из Петербурга обещала выяснить всё на месте.
“Как ты собираешься выяснять?” – недоверчиво спросил я. – “Ты же не будешь кричать часовому на вышке: “эй, слышите, мы пришли на экскурсию, куда нам теперь идти?”
“Ну что ты как маленький?” – начала заводиться инкогнито из Петербурга. – “В тюрьме наверняка есть проходная, там и спросим.”
“Хорошо. Только знаешь, меня немного смущает…”
“Ну что опять?”
“Ничего. Ладно”.
К зданию тюрьмы подошли часа через полтора. Не знаю как инкогнито из Петербурга, но я испытывал чувство робости из-за своего праздного интереса к следственному изолятору. Это как если бы я несвоевременно обратился за помощью к уличной проститутке и тихо, чтобы никто не слышал, попросил бы её покончить с моей невинностью в обмен на сэкономленные на школьных завтраках деньги, а она в ответ на мою просьбу подняла бы меня на смех и отправила домой, к маме, со словами “такой мелкий, а всё туда же”. Примерно такой же реакции я ожидал от гражданина милицейского начальника на проходной, когда на вопрос о цели визита я промямлю что-то насчёт экскурсий, которые якобы здесь проводят.
“Что? На какую такую экскурсию вы пришли? Что? На каком таком сайте? А ну марш отсюда и чтобы я вас здесь больше не видел!”
Впрочем, всё могло выйти и по-другому. Гражданин милицейский начальник внимательно меня выслушает и скажет:
“Что? На экскурсию? Да, конечно. Проводим. Что-нибудь запрещённое с собой есть? Нет? Тогда будьте добры ваш паспорт для оформления пропуска. Сейчас как раз новая группа экскурсантов набирается. Как только подойдёт экскурсовод, мы вас пропустим за ворота внутрь тюрьмы. Пройдётесь по коридорам, загляните в глазок камер, посмотрите, как живут заключённые. При желании можно даже немного посидеть с ними. Кстати, скоро у нас обед. Не желаете отведать тюремной баланды и выпить кружку чифиря, а в сувенирной лавке приобрести поделки, сделанные вручную нашими постояльцами: игральные карты, фигурки из хлеба, чётки, перочинные ножички и прочие занятные мелочи на память о посещении тюрьмы”?
Мы пошли искать вход. Первая дверь вела в “бюро пропусков”. На второй двери голубого цвета никакой вывески не было, но рядом с ней был приделан звонок и камера с переговорным устройством. Если верить сериалам про криминальную жизнь Петербурга, то все авторитеты выходили на волю именно через неё. А ещё дальше находилось дверь с вывеской “бюро приёма посылок”. Однако ни на одной из дверей информации об экскурсии не висело. Инкогнито из Петербурга объяснила это тем, что мы просто не оттуда зашли. Не с того входа. Надо обойти всю тюрьму и зайти со стороны, где стоят т.н. “административные корпуса”.
Тот факт, что ей откуда-то известно о существовании на тюремных задворках неких административных корпусов меня ободрил. Правильно! Ведь это же администрация тюрьмы выдаёт разрешение на экскурсии. Ведь это же не охранники в частном порядке приводят сюда посетителей посмотреть на тюрьму. Сейчас обратимся к администрации, администрация отправит нас в бюро пропусков, в бюро оформят пропуска на вход… Что дальше не очень понятно. По идее, должны включить в состав какой-то группы и выделить экскурсовода, который всё покажет и всё расскажет. Не одним же нам тут ходить и осматривать. Но вот только где набирается сейчас эта группа? Или нам назначат конкретное время?
Никаких корпусов с другой стороны тюрьмы обнаружено не было. Только глухие ворота для въезда спецтранспорта. Мы опять обошли тюрьму и снова вернулись к бюро пропусков. На этот раз возле двери копошились какие-то люди. Я сначала подумал, что это подошли экскурсанты, но потом пригляделся и заметил на них тюремные робы. Наверное, осуждённые из хоз. обслуги. В руках осужденные держали вёдра и грабли, похоже, занимались уборкой, но в остальном не производили впечатления людей, у которых можно было бы справиться о месте и времени проведения тюремной экскурсии.
Я подёргал дверь бюро пропусков, но дверь не поддалась. Подёргал ещё раз, сильнее и энергичней. Дверь даже не шелохнулась. Пришлось набраться наглости и позвонить в ту другую, откуда, судя по фильмам, выпускали криминальных авторитетов. Звоню я в неё и думаю, что на меня сейчас кто-то смотрит и никак не может понять, что мне – идиоту – нужно?
Мимо по набережной шли прохожие и с интересом смотрели, как я бегаю от одной двери к другой и каждую пробую на прочность. Наверное, я выглядел бы со стороны довольно глупо, если меня, в самом деле, спросили бы, что мне здесь понадобилось и мне на всю улицу пришлось объяснять, что я пришёл записываться на экскурсию. Но меня никто ни о чём не спросил и не прогнал. Наверное, охранники, наблюдавшие за моими настойчивыми попытками пройти внутрь, сами несколько растерялись.
Без особой надежды я подёргал дверь с вывеской “бюро приёма посылок”. Заперто. Инкогнито из Петербурга выступила с предложением обойти тюрьму ещё раз. На всякий случай, вдруг что-нибудь пропустили. Так мы совершили второй круг вдоль высокой красной стены, а когда снова приблизились к бюро пропусков, голубая дверь с камерой и звонком открылась и из неё вышли двое авторитетов в спортивных костюмах и с огромными баулами. Вопрос, где здесь устраивают экскурсии, их поставил в тупик. Один покачал головой:
“Экскурсия? Вряд ли. Это служебный вход”.
Потом, когда они отошли, инкогнито из Петербурга посетовала, что менты сами не знают где у них что проводят.
“Да разве это менты?!!” – возразил я. – “Это урки освобождались. Они всегда через эту дверь на свободу выходят. Я в кино видел”.
“А эти большие сумки зачем?”
“Ну как же? В этих сумках сложены тюремные пожитки. Сама подумай: если это менты то, что они могут отсюда выносить?”
“В таком случае, почему они так на ментов похожи эти твои бандиты?” – не унималась инкогнито из Петербурга.
Подключиться к вай-фаю и зайти на официальный сайт “крестов” удалось поблизости в небольшом кафе. На сайте существовал раздел “музей”, а в самом верху страницы красным стояла надпись: “в настоящее время музей закрыт для посещения граждан”.

Пока всё. Завтра в Питер. В литературную столицу.

В том бизнес центре где “название организации” снимает для меня офис с чайником, сотрудники из других офисов в основной своей массе щеголяют в костюмах и галстуках. В застиранной футболке и в поношенных джинсах я смотрюсь чужим на этом празднике жизни. Раньше когда я встречал в лифте какого-нибудь одетого с иголочки менеджера или целую группу менеджеров, которые придерживались в одежде единого делового стиля, то во мне всякий раз просыпался невинный первокурсник (вернее даже не первокурсник, а жалкий абитуриент, только-только приехавший из своего “Мухинска” поступать в столичное заведение). Ему все старшекурсники представлялись почему-то высшими существами, а эти “высшие существа” не то что свысока, а вообще на него не смотрели.
В обеденный перерыв этот внутренний абитуриент ютился за своим столиком где-нибудь на отшибе столовой в полном одиночестве, т.к. не ещё успел ни с кем подружиться. Соседние столики занимали обычно случайные посетители центра. В большинстве своём это были претенденты на рабочие места, скромно поедающие в уголке свою пищу. А эти в пиджаках и в сорочках собирались компаниями за большим столом в центре, чтобы все видели. Громко смеялись, что-то активно обсуждали между собой. Наверное, просителям-посетителям следовало украдкой наблюдать за ними со своего места на столовской периферии, восхищаться чужим успехом или ему же завидовать. Пока менеджеры пировали, им не переставали звонить и тогда они начинали также громко (опять-таки, чтобы не только видели, но и слышали) разговаривать по телефону на разные бизнес темы.
Вечером эти менеджеры долго садились в свои недорогие кредитные иномарки, а я шёл к спокойно метро. Нет, я не чувствовал себя неудачником по сравнению с ними. Сколько раз я искусственно пытался вызвать в себе зависть к ним, если не получалось завидовать естественным образом, но всё напрасно. Я чувствовал себя другим, не таким как они. Не лучше и не хуже. А просто другим. Например, в этих джинсах, в этой футболке в вагоне метро мне гораздо комфортнее, чем в костюме, в галстуке в многочасовой пробке. Мне трудно объяснить, но во всём этом мне как-то свободней дышится. Поэтому, через какое-то время уже я начинаю смотреть на этих костюмированных мальчиков не как абитуриент или первокурсник на старшекурсников, а как профессор на студентов в целом. Этому профессору все равно как он выглядит (он в любом случае профессор независимо от внешнего вида), он может позволить себе читать лекции в чём угодно.
Ко мне приходит внезапное понимание, что в бизнес центре, где я работаю, все носят практически одно и тоже. Здесь очень трудно выделиться чем-то на общем фоне, быть оригинальным. Одёжный кодекс предписывает всем этим менеджерам одевать на работу костюмы, галстуки и прочее, а может на самом деле они мечтают о футболке и джинсах, носить которые в бизнес центре может позволить себе далеко не каждый. А вот мне можно и эта исключительность становится моим оружием.
В лифте окидываю всех этих шумных менеджеров снисходительным взглядом. Потом шикаю на них, и менеджеры сразу же затихают. Стоят, искоса смотрят на меня в отражении стен и дверей лифта, не иначе задаются сейчас вопросом о том, кто я. Почему мне можно носить то, что хочется, а им нельзя и они вынуждены соблюдать правила компании предписывающий строгий деловой стиль в одежде? Ведь если меня терпят здесь в таком виде, то это, наверное, не просто так.

Несколько примеров. Сегодня в метро ты видишь необычного вида женщину. На ней хирургическая маска и тёмные очки. То, что она всерьёз опасается подцепить в месте массового скопления людей какую-нибудь вирусную инфекцию, тебя в качестве объяснения не устраивает. Тебе любопытно, что на самом деле скрывается под этим эстетическим маски-шоу. Видно, что это не тётка и не баба какая-нибудь, а пусть и не молодая, но весьма сексуальная женщина (иногда достаточно разглядеть край чего-то, чтобы составить мнение обо всей картине). Вероятно, она что-то сделала у себя с лицом. Может быть, наколола губы, убрала мешки под глазами или ещё чего-то, а маску и очки надела потому, что не хочет показывать своё лицо до полного заживления. Это самая правдоподобная версия, но о ней почему-то думаешь в последнюю очередь. Первая мысль, которая приходит в голову, это мысль, что её избили. А вместе с этим появляются догадки относительно того, кто её избил и за что. Избил муж. Женщина интересная и вряд ли живёт с каким-нибудь мужланом, который её просто так бьёт почём зря, а она молча терпит. Она же не баба, а женщина, и это по ней видно. Вот синяков её не видно, а это откуда-то видно. Значит, избить её могли только за адюльтер. Больше не за что.
Ты сразу начинаешь представлять себе все подробности этой истории. С кем она изменила, где это произошло и как это произошло, откуда об этом стало известно и что было потом.
Совсем не лишнее втиснуть сюда ещё одно наблюдение. Это т.н. “сладкие парочки”, которые тоже попадаются постоянно в метро. Не молодые, а скорее зрелые и при этом не особо привлекательные мужчина и женщина едут после совместно проведённой ночи на работу. Из чего это видно? Прежде всего, из того, что им не по пути. Кто-то из них выходит раньше, а кто-то позже и у того кто остаётся и едет дальше на лице появляется какое-то идиотское выражение. К тому же начальный этап отношений скрыть трудно, впрочем, они и не собираются ничего скрывать: нежно прижимается друг к другу, шепчутся между собой о чём-то интимном, целуются (кстати, инициатором поцелуев выступает чаще всего женщина, а не мужчина). Едва ли после долгих лет отношений кто-нибудь ведёт себя подобным образом. Значит, познакомились совсем недавно. Не исключено, даже что это их первая ночь. Реакция друг на друга ещё не такая заторможенная, как если бы в отношениях состояли уже давно.
Ты смотришь на них и начинаешь строить предположения. Сколько дней или недель они вместе и считаются парой? Сколько раз он порадовал её за ночь? Сколько времени пришлось на сон, а сколько на другое занятие? У кого они ночевали: у неё или у него? Что предшествовало этой ночи? Где и при каких обстоятельствах они познакомились? Была ли у него жена, был ли у неё муж? Причина расставания? Сколько эти отношения продлятся? Жениться ли он на ней или нет? Будут ли у них дети и если будут, то сколько? Кем станут они эти дети и так далее и так далее. Пока едешь с ними, по каким-то неуловимым внешним признакам на лице или в одежде ты пытаешься ответить на все эти возникающие в твоей голове вопросы.

Неожиданно к тебе откуда-то приходит чувство, что сейчас ты что-то напишешь. Запускается ПРОЦЕСС сочинительства. В этот момент над твоей головой образуется какое-то жёлто-розовое свечение, а в самой голове рождаются первые строчки. Остаётся взять лист бумаги и перенести на него эти строчки. Но ты знаешь, что на этом дело не кончится. Первые строчки потянут за собой вторые, вторые – третьи и повествовательный клубок начнёт разматываться дальше. Ты сам поймёшь, где нужно остановиться. Только не это главное. Среди всего, что напишешь, найдётся действительно что-то стоящее, но этого стоящего будет совсем немного. Процентов 20 от всего, что напишешь за сеанс, а остальное (как правило, это то, что по краям, с чего начал и чем закончил) пойдёт в мусорную корзину. Не сейчас. Потом. Ты сохранишь только тот отрывок, который не предполагал что напишешь, который получился у тебя сам собой. Это твой МЕТОД написания рассказов.

В последнее время ты обращаешь внимание на две вещи. Первое – с экономией расходуешь свою обувь. Ты понял, что амортизируешь ботинки больше, чем, например, одежду и оптимизировал собственные шаги. Просто от поездки по городу одежда страдает меньше. Стопа способствует внутреннему износу, а поверхность асфальта внешнему, когда рубашка или джинсы контактируют с телом только с изнанки и почти не соприкасаются ни с чем снаружи, а если и соприкасаются (например, со вторым слоем одежды), то не так жёстко. Правда, стоит присесть и задняя часть джинсов начинает взаимодействовать с сиденьем, поэтому ты предпочитаешь стоять там, где позволительно сидячее положение и остаёшься на ногах, даже если тебе предлагают стул. По твоим словам любая работа движется эффективнее, если выполнять её стоя.
Тебя приглашают на прогулку, но ты отказываешься и сидишь дома с ботинками. Ты ухаживаешь за ними так, как, наверное, ни за одной женщиной не ухаживал.
Опять же в целях экономии, чтобы не идти пешком, везде, при первой же возможности ты садишься в транспорт, даже если идти совсем близко. Раньше ты пользовался транспортом, только в том случае, если не знал дороги или если расстояние действительно велико. Но из-за пешей экономии существенно возрастают транспортные расходы и, в конце концов, ты оказываешься перед дилеммой: что дешевле? Проехать на автобусе там, где можно пройти пешком и сэкономить ботинки или сэкономить на проезде и пройти пешком там, где можно проехать. Впрочем, ты остался бы дома с ботинками, чтобы не тратить их на дорогу, а заодно и с деньгами на проезд, чтобы и их тоже себе оставить. А поэтому опускаешься до безбилетного проезда в автобусе.
На некоторых автобусных маршрутах (в том числе на твоём маршруте от дома и до дома) упразднена система прохода пассажиров через переднюю дверь и для ускорения посадки водитель открывает теперь все двери, а возле каждой из них стоит валидатор. Вошёл в автобус, приложил к нему карточку, с карточки списалась поездка. При посадке в автобус ты только делаешь вид, что прикладываешь карточку, либо держишься так, будто уже её приложил, либо притворяешься молодым. Почему молодым? Потому, что некоторые вещи, совершенно несвойственны взрослым людям. Например, ездить зайцем. Это занятие подходит больше подросткам. Вот у них напротив, не принято платить за проезд. Это часть молодёжного имиджа. В таком безбилетном поступке заключена определённая смелость и даже если у молодого человека полные карманы денег он поедет без билета из принципа. А если ты взрослый человек, но при этом, у тебя нет денег на покупку билета, то тебе должно быть за себя стыдно. Тот факт, что после восемнадцати лет ты не в состоянии оплатить дорогу, выдаёт в тебе не дерзкого парня, а обыкновенного неудачника.
Второе, что ты замечаешь в себе, и чего тебе совсем не нравится, это подбирание тобой на улице всякого ненужного мусора. Ты идёшь и вдруг видишь на земле что-то, что на первый взгляд, кажется тебе интересным, мимо чего нельзя пройти, не рассмотрев это хорошенько. Даже нет, не так. Ты останавливаешься и подбираешь с земли предмет, замеченный тобой ещё за несколько метров, оттого не смеешь и предположить, что это может быть мусор. На твой взгляд это не мусор, а необычайно красивая, дорогая и случайно обронённая кем-то вещь. Если ты сейчас пройдёшь мимо, то потом будешь жалеть, мучится предположениями, что это могло быть и корить себя за то, что не остановился и не выяснил для себя правды. Поэтому теперь ты говоришь себе: “Стоп”. Потом наклоняешься, подбираешь ценную находку, подносишь к глазам, а глаза превращают её в какую-нибудь дрянь, вроде сломанных солнцезащитных очков, которые ты с досадой отшвыриваешь.
При этом тебе становится неловко перед прохожими. Складывается впечатление, что они обрадованы твоей неудаче. А сам ты чувствуешь себя так, словно хотел на халяву чем-то разжиться, а тебя не позволили этого сделать. Кто-то вмешался и необычайно красивая и дорогая вещь в последний момент, прямо у тебя на глазах, стала мусором. Вернее, не стала. На самом деле это ты ошибочно принял вещь за мусор, хотя на расстоянии видел, что это не так. Просто кто-то решил над тобой посмеяться и как только ты отойдёшь, то сломанные очки (или что ты там нашёл) вернут себе прежний вид оправленного бриллианта.

Ты едешь на работу и ведёшь себя в дороге тише воды ниже травы, словно боишься спугнуть её своим приближением. Впрочем, это относится не только к работе. Это относится ко всему вокруг. К простым людям на улице, к наземному транспорту, к цветным сигналам светофора, к стеклянным дверям метро и раздвижным поездного состава, к турникетам для прохода пассажиров и к обычным ментам. Ты боишься спугнуть собой даже лифт. Что же касается людей, то у тебя возникло стойкое ощущение, что новенький ты не только на работе, но и на улице. Просто в какой-то момент тебя выключили из движения, вытащили из всей этой уличной суеты, общей массы, поставили где-то отдельно, продержали так какое-то время, а потом вдруг решили вернуть назад, но пока ты отсутствовал, столько воды утекло, столько произошло, столько переменилось. Люди стали совсем другими, не такими как были прежде. Даже нет, не так. Будто бы успело смениться не одно, а несколько поколений людей, пока в поисках работы ты сидел дома. Люди знакомые тебе по улице умерли, а вместо них родились новые и тоже умерли, оставив после себя ещё людей и так далее. А теперь тебя выпустили, наконец, на улицу, а там все чужие, ты никого не знаешь, никто не знает тебя. Ты чужой в этом городе, в этом районе, на этой улице… В этом вагоне, в этом лифте, в этом кабинете. К тебе нужно присмотреться, как следует, привыкнуть и только потом тебя начнут здесь узнавать.
В какой-то момент ты перестаёшь читать книги. Нацепляешь на голову наушники, спускаешься в метро и видишь, что и там тоже все в наушниках. Сейчас уже почти никого не встретишь в метро с книгой. Нет, конечно, можно предположить, что теперь книги больше принято пассивно слушать, чем активно читать, может быть, все резко перестали слушать любую музыку, а слушают вместо неё книги, причём хорошие книги, но как узнаешь так это или нет. Раньше едет человек с книгой и видно, что он без плеера и читает, а иногда даже видно, что именно он читает, раньше едет человек с плеером и видно, что он без книги и слушает музыку, а иногда даже слышно, что именно он слушает. Ну а теперь: кто есть кто?
Кто-то тебе сказал, что существует верный признак, по которому можно определить, пассивно ли читает человек книгу или активно слушает музыку, пусть даже хорошую музыку. Для этого достаточно встать с ним рядом и если при этом ты ничего не слышишь – значит “читает”, а если слышишь, то слушает. Ты ничего ни от кого не слышишь.
Тебе стало нечего носить. Вся твоя одежда морально состарилась, а позволить себе купить новые вещи ты не можешь. Возможно, поэтому у тебя и исчезла в себе уверенность. Ты едешь на работу и только и думаешь о том, насколько нелепо выглядишь в этом старом наряде. Тебе кажется, что все на тебя смотрят, хотя на самом деле в метро уже давно никто ни на кого не смотрит. Раньше – да. Смотрели. Стоило войти в вагон и сразу ловишь на себе бесстыдные взгляды, а сейчас все смотрят только на экраны своих телефонов или планшетов. Уже давно никто никого не слышит – все в наушниках. Ах, если бы ещё можно было придумать, чтобы никто никого не смог носом унюхать, то было бы вообще замечательно.
Чтобы избавиться от комплексов по поводу одежды (которая, кстати, выглядит вполне прилично, а насчёт того, что она якобы старая, то это всё твои тараканы), ты опять берёшь с собой книгу и читаешь её пока стоишь в транспорте. Пусть никто на тебя не смотрит (и ты это сам отлично понимаешь) – неважно. Тут главное собственные ощущения от того, что ты единственный на весь вагон, кто читает и читает ПО-НАСТОЯЩЕМУ, отчего все твои комплексы моментально проходят. В наше время, пассажир с книгой в метро это настоящий аристократ. Наличие книги не просто окультуривает человека. Нет, оно автоматически превозносит его, превращая в какое-то высшее существо. Раньше (ещё в советское время, ещё до того, как при появлении в вагоне “новичка”, все т.н. “опытные” пассажиры за неимением гаджетов, начинали открыто на него глазеть) большинство пассажиров в вагоне ЧИТАЛО. Нет, вы только послушайте, как звучит: ЧИТАЮЩЕЕ БОЛЬШИНСТВО ВАГОНА.
За то сейчас отсутствие у тебя модного гаджета последней модели, дорогой брендовой одежды, вполне можно заменить книгой. ХОРОШЕЙ КНИГОЙ. Это считается гораздо круче. Телефон, шмотки – любой дурак купить может, а вот какой дурак купит книгу? К тому же бить за это ещё не бьют. А ведь могло быть и так:
“Ты чего, лучше нас что ли? Мы все здесь в метро слушаем или смотрим, а ты читаешь. Самый умный нашёлся?”
Не исключено, что скоро появятся специальные книги, предназначенные только для выхода в свет или на крайний случай для поездки в метро, а не для чтения как такового. Цель такой “выходной” книги стать частью стиля своего обладателя, завершить его образ на каком-то духовном уровне. Книга превратится в модный интеллектуальный аксессуар. Раньше, чтобы понять, можно ли иметь с человеком серьёзный бизнес или нет, смотрели какие у него часы. Потом смотрели, какой костюм, какой автомобиль, какая с ним женщина, а скоро начнут смотреть какая у него с собой книга. Светские дамы тоже перестанут таскать с собой в рестораны и на тусовки мелких собачек. Вместо них они будут брать туда книгу. Причём, не от известного кутюрье, а эксклюзивное издание от неизвестного автора.

Когда Нинель рядом нет, то моим единственным другом становится робот-пылесос Гоша. Я запускаю его не для чистоты, а чтобы просто пошумел и подвигался. Наравне со стиральной и посудомоечной машинами, Гоша не только приносит пользу (бестолково болтает один только телевизор), но и имеет возможность перемещаться по полу моей квартиры (в географии которой, правда, он ориентируется слабо), чем компенсирует мне отсутствие домашнего питомца.
Гоша постоянно попадает в аварийные ситуации. Бедовый какой-то мне попался Малыш. Или все они себя так ведут когда вкалывают роботы, а не человек. Проникнет под диван и застрянет или одна из его лапок-щёток окажется под ковром. Но самое любимое его занятие это тыкаться между ножками стула. Стул для него ловушка. Сначала он пробует выбраться самостоятельно и когда понимает, что без посторонней помощи ему не выбраться, специальным сигналом призывает на помощь меня, а я никогда не бросаю Малыша в беде и сразу спешу на выручку. Вытаскиваю, глажу по пластиковому в царапинах корпусу и ласково приговариваю что-то вроде:
“Зачем тебя туда опять понесло? Не первый раз уже там застреваешь. Избегай этого места, оставляй его мне. ”
Нинель нет, а мне необходимо о ком-то заботиться, а Гоша мне как член семьи. Он отлично подходит для этой цели. К тому же питается электричеством, кушать не просит. Детей-то у меня нет – и хорошо, что нет детей. Снимает ответственность. С другой стороны дети это самый лучший стимул для того, чтобы что-то делать, менять. Если хотите знать, то при приёме на работу обязательным условием становится не только наличие кредита, но и детей. Про образование никто не спрашивает. Поэтому, чтобы повысить свои шансы на трудоустройство необходимо взять в банке кредит и жениться на разведёнке с прицепом. Залог будущего успеха.
С потерей работы высвобождается много свободного времени. На работе именно за него платят, причём платят за него гораздо меньше, чем оно стоит на самом деле. А если ты не работаешь, то и время (твоё, личное) остаётся с тобой же и ты волен распоряжаться им как угодно. Снова попробовать продать по рыночной стоимости, либо оставить это время себя и на себя же его потратить. Считай это твоя награда за отсутствие у тебя работы, а такого что нет ни работы, ни денег, ни времени – быть не может. Настоящее время – это твоё собственное пособие по безработице.
Когда ты ещё работаешь, то у тебя столько планов на это нерабочее время. Думаешь: вот если бы не работа эта проклятая, то я бы сделал то-то и то-то. Да я бы!.. Я бы!.. Разобрал бы балкон от хлама, сделал бы в квартире ремонт, каждый день ходил бы… не знаю куда, куда-то ходил бы. Выспался! Прочитал уйму книг, а потом написал бы свою книгу. Съездил бы с ней в издательство, показал её там. Стал бы писателем, наконец!
Почему я ничего этого не делаю, когда у меня реально появился шанс выполнить хотя бы одну позицию из этого списка? А вот пьянства в нём нет. Как-то не предусматривалось. Зато на деле оно есть. Пропиваются даже не деньги – пропивается время. А ещё есть диван. Кстати его тоже нет в списке.
Самое удивительное, что работа всегда мешала мне быть счастливым. Мне так казалось, когда ещё приходилось работать. Зато сейчас на меня столько счастья свалилось – живи, не хочу. Рано или поздно работа найдётся. Тогда будешь вспоминать об этом счастливом времени, когда ты был счастлив, но при этом всячески старался перестать быть счастливым и найти работу.
Но что-то все равно гложет, мешает и не даёт насладиться этим временем. Неважно есть или нет работа. Счастье в ретроспективе. Очень странно, но почему-то хочется вернуться опять туда, где счастливым себя я точно не чувствовал. При этом, этот т.н. “несчастливый период” со временем возрастёт в цене, только возврата к нему уже не будет. Поэтому думаешь, а вот может настоящий этап, который воспринимается сейчас как плохой, я когда-нибудь сравню с другим этапом, который наступит тогда, в будущем и переоценишь? А этот будущий этап в свою очередь, с ещё более грядущим? Отсюда возникает ощущение, что жизнь это непрерывное счастье, но ни одно мгновение счастья почему-то нельзя зафиксировать. Нельзя прямо здесь и сейчас встать и сказать: “Знаете что, вот именно сейчас мне хорошо и я счастлив.” Что настоящий момент счастливый можно утверждать только из будущего, когда оттуда придёт документальное подтверждение: “Всё нормально, ни о чём не переживай, всё сложится хорошо, лучше и быть не может.” Только сейчас-то я об этом не знаю, как там всё сложится. Вот я и не могу встать и официально признать себя в настоящее время счастливым.
Нет, Нинель всё правильно говорит. В связи с кризисом мыслить надо на перспективу. Если сейчас соглашаться на все те ничтожные предложения, с которыми мне перезванивают по моему резюме на сайте – это не решит проблему. Ну, положим, я соглашусь, поработаю ещё годика два или три, а потом я столкнусь с тем же кризисом, что и сейчас. Только лет мне будет уже не 37-мь, а 40-к или ещё больше. Потеряю время.
Сколько так можно ныть? Видели “Бойцовский Клуб”? В этом фильме присутствует сцена с каким-то азиатом, который бросил получать высшее образование и работает на заправке. Тайлер говорит ему, что знает, где он живёт и если тот не закончит учёбу – застрелит его.
Меня хоть кто-нибудь так заставил. Напиши гениальный роман. Сроку тебе два дня. Я торгуюсь. Пробую выпросить себе хотя бы неделю. Нет. Два дня и ни днём позже. Не теряй времени и приступай прямо сейчас. Через два дня, если книга не будет готова, я приду и убью тебя. Неужели не написал бы? Или как вариант, если не найдёшь способ честно заработать 60 тысяч в месяц (для начала), я приду и убью тебя. Нашёл возможность заработка? Хорошо. Молодец. Через месяц покажешь мне 100 тысяч. Предела нет.
Я всегда считал, что искать причину следует в лени. В нежелании что-то менять. Допустим, ходишь ты на работу, получаешь жалкие 40 тысяч. В принципе всё устраивает. Доход пусть небольшой, но стабильный. При этом, ты знаешь, готов делать больше и зарабатывать тоже больше. Тогда почему же не делаешь? А проблема в тебе самом. Ты сам себе не даёшь. Надо постараться создать себе такие условия, при которых у тебя просто не будет другого выбора. Сказать себе: я исключаю этот небольшой, но стабильный доход, добровольно становлюсь безработным. Признать: да, я делаю себе хуже, чтобы потом мне стало лучше. Почему же не делаю? Очень просто. Вот кто-то позвонил, что-то предложил. А на самом деле дал мне обезболивающего. От предложения я успокаиваюсь и впадаю в состояние расслабленности. У меня появляется обманчивое ощущение, что жизнь налаживается. Дело сдвинулось с мёртвой точки, а значит, дальнейших попыток найти работу можно не предпринимать. Вырисовывается какая-то перспектива. Разве я ничего не делаю? Вот, пожалуйста, делаю! Пока всё складывается благополучно, а там будет видно.

Обычно все сидят в телефоне и ковыряются в нём своим пальцем. Как в носу или в ухе. Если смотреть со стороны, то это порядком раздражает. Вот меня, например.
Впрочем, есть и те, кто сидит не в самом телефоне, а непосредственно на нём. В переносном, конечно, смысле. Если в первом случае сидят для развлечения, просто так и от нечего делать, а вот во втором это та ещё работёнка. По себе знаю. Сидение на горячей линии это сущий кошмар, сумасшедший дом. И если сесть на телефон очень плотно, занять его собой весь, то телефон этот можно легко испортить, а заодно и себе навредить. Вот об этом мне и хочется рассказать.
Вообще, на каждый телефон, как и на сигаретные пачки, следовало бы лепить предупреждающие наклейки с текстом примерно следующего содержания. Так, мол, и так: чрезмерное сидение на телефоне вредит вашему здоровью. И если не прибавку к зарплате, то хотя бы молоко выдавать за вредность тем, у кого работа заключается в общении с клиентом по телефону. Молоко там, ну или коньяк. Лучше коньяк. Тогда и производительность в разы повысится. Менеджер всегда слегка навеселе, настроение у него благодушное. Он общителен и сможет заинтересовать потенциального клиента. Включив всё своё обаяние (которое активно развивается после принятия стартовых 50 граммов), такой менеджер располагает и способен убедить любого в необходимости покупки своей услуги или товара.
Мне не давали коньяк. Молоком, впрочем, тоже не полагалось. Наверное, даже курить не позволили, если бы я не оставил в прошлом это сомнительное удовольствие – пускать дым. Потому, наверное, и взяли. Ведь целый день на телефоне. То тюлень позвонит, то ещё какой-нибудь олень. Достали!
Можете представить, каким нервным я стал уже через месяц. Только повесишь трубку, а телефон сволочь, опять подо мной звонит. Только закончил разговаривать, перевёл дух и снова-здорово. Ни минуты покоя. Ей богу, в туалет некогда отойти.
Однако, я работник ответственный и повсюду носил трубку с собой в заднем кармане. В том числе и в туалет если надо. Бывает, говоришь с кем-то из клиентов по телефону, а сам в это время малую нужду отправляешь, одной рукой трубку к уху прижимаешь, другой корректируешь направление струи. Вот только воду спускать было неловко. По шуму этой воды, можно было запросто догадаться, откуда я веду разговор. А такое легкомысленное отношение к клиенту и к его проблеме просто непозволительно. Клиент мог обидеться и переключиться на конкурентов.
Только на обед я и прерывался. На эти спасительные двадцать минут я на законном основании переводил свою линию на своего напарника – такого же задёрганного молодого человека. А когда наставал его черед питаться “дошираком” и пить кофейный раствор, то он соответственно переадресовывал свои звонки на меня. Мы же команда, блин. Остальные сотрудники офиса держались от телефона подальше. А заодно и от нас с ним тоже.
От такой работы в психическом отношении я очень сильно расшатывался. Дома мной вдруг овладевало беспокойство насчёт того, что ночью не получится нормально поспать. А если я полноценно не отдохну, не высплюсь, как следует, то на следующий день не смогу эффективно трудиться на благо конторы. Головная боль, рассеянность, ощущение яда в глазах, плохое соображение, заторможенность, вялость – полный набор. Но как мне работать в таком состоянии?
Если же я все равно шёл на работу сонным, то самое лучшее это постараться раскачать себя уже с первых минут. Забыть о том, что мне плохо, перестать замечать это в целом. Не допускать перерывов в работе, постоянно быть в тонусе, а там всё выйдет само собой. Мне бы точно не дали спать по ночам, открой я секрет такой своей трудоспособности.
Чем ближе к утру, тем больше путалось у меня в голове. Появлялись такие мнимые представления, что впереди у меня ещё масса времени, что я совсем недавно вернулся домой с работы и только-только лёг спать. Или, что рабочее время ничем не отличается от времени потраченного на сон. Даже более того: сон и работа это вполне совместимые между собой занятия. То есть, можно спокойно спать и полноценно трудиться одновременно. На самом деле мне это только кажется, что через двадцать-тридцать минут нужно сделать над собой усилие, подняться и пойти на работу. Ни на какую работу идти не нужно, можно спать дальше и не думать ни о чём таком.
В подтверждении этого у меня воображение формировало зрительные образы. Это были не сны. Это были всего лишь несложные галлюцинации на изнаночной стороне век. Например, рядом с моим рабочим местом, есть точно такое же место, только спальное, оборудованное постельным бельём, а также подушкой и одеялом. Всё как полагается, полный комплект. На наволочке, правда, видны засохшие пятна крови. Но это тоже нормально – когда мне приходится сильно понервничать, то у меня всегда идёт носом кровь. Под подушкой лежит моя телефонная трубка. В перерыве между звонками можно спокойно спать. И если всё так замечательно устроено, то в чём же дело? Возможно, я сейчас не дома, а уже пришёл на работу и просто сплю. Тогда зачем о чём-то переживать?
Только я всё-таки переживал. И крайне болезненно реагировал на звонки. Мне уже следовало к ним привыкнуть, но некоторые из них… Как бы это сказать?.. Ну, отличались от остальных входящих звонков. Всегда заставали врасплох и раздавались именно тогда, когда я был меньше всего готов к контратаке, когда внутренне не ждал никакой тревоги.
Такие спец-звонки даже звучали иначе. Они были до того неожиданными, что я вздрагивал, и хорошо, если этим всё ограничивалось. Иногда я машинально, словно от встречи с нечистой силой, с глубоким чувством, громко и от души произносил вслух какое-нибудь матерное ругательство, после чего все на меня разом оборачивались и с укоризной смотрели. Особенно женщины. Нехорошие слова вырывалось у меня само собой, прорывая внутреннюю цензуру, ведь я совсем не охотник до матерщины. Тем не менее, эти слова звучали более сотни раз на дню. Я пробовал подвести статистику и после каждого раза на листе бумаги крестиком отмечал очередную несдержанность, но к половине двенадцатого утра на 110-м типовом ругательстве потерял счёт. Говорю же, совершенно неадекватной стала реакция.
Эти подозрительные позывные и меня самого тоже сделали подозрительным. Против меня определённо существовал заговор. Сомнений быть не могло. Я вполне допускал, что есть несколько человек, которые звонят мне специально, чтобы вывести меня из себя. Что это такая изощрённая пытка. Ведь они не просто так бестолково названивают. У них (там, откуда они мне звонят) целая система разработана и для того, чтобы сильней меня раздражать, звонки повторяются через определённые интервалы, максимально пагубно воздействующие на мою нервную систему. Позволяют немного расслабиться, а потом сразу серией звонков атакуют, один за другим, после чего снова берётся пауза.
Больше всего меня выводило из себя, когда мне звонили именно в тот момент, когда я сам кому-то звонил. По странному стечению обстоятельств именно так и получалось чаще всего. Трудно поверить, что это была случайность. Ведь мне приходилось не только отвечать на входящие, но и делать исходящие, и на самом деле я даже не знаю, каких звонков было больше. Иногда когда я сам кому-то звонил, и в трубке начинались длинные позывные гудка, то я начинал мучительно вспоминать, кому я сейчас звоню и тему для разговора, но никак не мог вспомнить, и если не узнавал голоса, то сразу же вешал трубку.
На меня всё время смотрела открытая камера. Конечно, клиенты не могли меня видеть, но как я уже сам догадался, мне звонили не только клиенты. Меня проверяли тайные покупатели, которые специально беспокоили в тот самый момент, когда меня нельзя отвлекать. Кроме как глумлением это не назовёшь, но под предлогом проверки на стрессоустойчивость можно было и не такой ужас творить. Мне намеренно звонили во время выставления счётов, занесения реквизитов, работы с таблицами, составления отчётов или любого другого занятия, требующего усидчивости и внимания. Да мало ли дел в конторе! Телефон, конечно, основное, но есть много чего ещё помимо этой работы.
Кроме работы на телефоне менеджер выполняет довольно широкий спектр обязанностей. Мне же не давали спокойно функционировать. Постоянно уводили от дела, не позволяя сосредоточиться на чём-то одном. Как же я ненавидел тех, кто звонил мне, отсюда не всегда получалось быть со всеми одинаково любезным. Особенно во второй половине дня. С одной стороны я уже вымотался, а с другой домой мне ещё нескоро.
Короче, что бы я ни делал, чем бы ни занимался – телефон подавал признаки жизни. Всегда и везде. Это было его нормальное состояние. Не зря же его таким сделали. Телефон в состоянии покоя – не телефон. Вот он и работал, как полагается. На износ. Иногда он даже дома у меня звонил. Иногда ночью. Вот только помню, подходил я к нему или нет.
Возможно, в этом и заключался манёвр работодателей. Чтобы избавиться от бесконечных звонков, непродолжительных разговоров, необходимо было брать инициативу в свои руки и звонить самому. Или, опять чтобы защититься, подольше удерживать клиента на линии, навязывая ему профильную услугу и (или) предлагая сопутствующий ей товар. После того как поговоришь с клиентом тридцать-сорок минут, то он тебе уже как родной, жалко сбрасывать, менять на кого-то нового – с которым пока ещё ничего не понятно – ой как не хочется. Да и самому клиенту после такого задушевного общения неловко обойтись без покупки. То есть, эти противные, непрекращающиеся, отрывающие от специальности, а главное нецелевые звонки должны были стимулировать сотрудника к так называемым холодным звонкам и активным продажам.
Кстати! Совсем забыл. Помимо телефона, я ещё сидел на окладе. Проценты мне не платили.

Неудивительно, что при таких условиях труда я начал совершать ошибки – в нашей среде принят термин косячить – чем породил повышенную чувствительность руководства. В том плане, что за мной стали тщательнее следить и всё перепроверяли за мной раз по сто. И теперь к длинным звонкам – городским, добавились ещё и короткие – местные. Из всех звонков эти были самые неприятные. Даже звонки спец-звонки не могли с ними сравниться.
По выносу мозга руководству не было конкурентов. Вроде только что во всём разобрались и всё решили, так нет же, снова надоедает, снова короткие. Как они действовали мне на нервы! Мне хотелось взять и заорать в трубку: “Отвяжитесь! Ну, вот что вам ещё надо?!!”
Руководство нарочно говорило загадками. Само собой я должен был обладать телепатическими способностями и уметь читать мысли ещё до того как их сформулируют. Тупить, переспрашивать, а тем более показывать свою неосведомлённость категорически воспрещалось. Только я старался не подавать вида, даже если и в самом деле не понимал, о чём меня спрашивают. Чаще всего я использовал универсальные шаблоны, которые в качестве ответа более-менее устраивали. Отвечал, что перезвоню через пять минут, так как в настоящий момент принимаю клиента. Это тоже прокатывало. Но спустя эти пять минут мне обычно напоминали, что я должен был предоставить информацию по таким-то вопросам и если я этой информацией к тому времени ещё не владел, то в свою очередь начинал грузить руководство общими несущественными вопросами, которые не имели отношения к теме. Это позволяло выиграть время и что-то придумать, либо руководство уже забывало, что именно от меня было нужно.
Как и в случае с входящими звонками, от звонков руководства можно было оградить себя надёжно занятой линией. Линией обороны. Чтобы мне просто не могли прозвониться. В свою очередь это вызвало подозрения, что я специально не кладу трубку после окончания разговора, либо звоню по своим личным, а не рабочим делам. Последнее обвинения с меня сняли после прослушивания записей разговоров. А насчёт первого… Ну случилось два или три раза, когда ненароком забывал нажать на трубке отбой. Это же не было постоянной практикой.
Мои дорогие щегольские, купленные для работы рубашки, быстро приходили в негодность. Достаточно было один раз надеть и прийти на работу, чтобы рубашка потеряла свой вид. А всё от пота. Это был совсем не спортивный или жаркий пот. Это был именно тот холодный пот с резким и неприятным запахом, который потовые железы выделяют в стрессовом случае. Жёлтые пятна от него почти не отстирывались. Более того: этот пот проедал ткань. В итоге я перестал носить туда хорошие вещи. Была у меня пара свитеров серого и синего цветов, оба с катышками, вот я их и чередовал. Один – один день таскал, другой – другой день. Все равно меня по телефону никто не видел.
В связи с этим ежедневное бритье тоже стало не обязательной процедурой. Мне было достаточно одного раза в неделю. В воскресенье я приводил в порядок лицо при помощи бритвы. На последующие пять дней этого вполне хватало.
Ещё у меня стало противно пахнуть из ротовой полости. От постоянных разговоров во рту всё пересыхало. Я часто пил воду, чтобы смочить свои рот и горло, но это значило, что и позывы в туалет по малой нужде тоже участились. А пребывание в туалете ограничено. Не более шести раз за день можно было сходить. Вот я и мучился постоянно. То от жажды, то по естественной надобности организма, пренебречь которой нельзя.
С каждым днём я всё с большей неохотой шёл на работу. Мысли о ней предстоящем понедельнике глодали меня уже с утра воскресенья, погружали в тоску и отравляли последний выходной день. А в понедельник утром мне даже больше чем в остальные будние дни, хотелось отказаться от своей работы и спать дальше. Не знаю, что же всё-таки заставляло меня подниматься и в пасмурном настроении торопиться туда, откуда следовало бежать. Правда, на работе депрессия проходила. Мне просто некогда было думать о том, как здесь плохо работается. Рабочий процесс не давал возможности поразмыслить на эту тему. А вечером я уже был счастлив, что всё на сегодня закончилось и я, наконец, свободен, а завтра – наступит завтра.
Главное дожить до пятницы. Например, так: в понедельник и вторник после пятнадцати часов дня, оставалось проработать всего три часа до восемнадцати. Переломный момент недели наступал в среду. Четверг уже почти не считался, ведь осталось проработать всего день. А вечер пятницы был уже выходным и ничем не отличался от вечерней субботы. Разве что в запасе не один, а сразу два дня.
Но все равно работать так дальше было невозможно. Меня обложили со всех сторон. Стало нечем дышать. Спец-звонки, от которых у меня внутри холодело и обрывалось, клиенты, руководство, подставы коллег, собственные мои ошибки и, конечно, бессонница. Всегда не хватало какой-то малости, чтобы написать заявление об уходе и тут (вот оно!) произошло самое страшное.

Проснулся я несколько часов спустя. За две-три минуту до звонка будильника. Состояние моё ненамного улучшилось. Во сне я сильно потел и на простыне остался влажный след. Тело расположено прямо, а согнутые в локтях руки подняты вверх. Словно я кому-то сдавался. Сам не зная, зачем я сфотографировал этот отпечаток. Я довольно часто что-то фотографирую. Просто так. Не для публикации в соцсетях, а для себя. Варил как-то цветную капусту и в одном маленьком кочанчике распознал забавную мордочку, которую, тем не менее, никто коме меня не увидел, пока я сам не очертил её контуры и не показал: “Вот, смотрите, видите? Это глаза, это нос, это щёки”. Только после моей подсказки со мной согласились. А взять ещё пену на водной поверхности. Пена тоже формирует интересные силуэты. Или трещины на асфальте, разводы на стекле и многое, многое другое. Главное присмотреться, как следует. Я добавил в коллекцию новый снимок и посмотрел на часы. В самом деле, пора идти на работу. Небольшое недомогание, я почувствовал накануне вечером. Однако, значения ему не придал, а перспективу серьёзно заболеть вообще не рассматривал. Отчего-то думал, что за ночь всё пройдёт. Я даже составил в голове план на завтрашний день. Мне следовало сделать это, это и это, а болезнь в этот план не входила. Я подумал о том, чтобы переключиться на режим героя. В этом режиме, ты идёшь на работу, не смотря ни на что. До победного конца работаешь, никак не показывая, что тебе плохо. Однако, с одной стороны ты как бы скрываешь своё самочувствие, а с другой наоборот: всячески его обнаруживаешь. Ни на что ни кому не жалуешься, а на вопрос как себя чувствуешь, слабым и больным голосом, отвечаешь, что с тобой всё в порядке. На самом деле, тебе очень хочется, чтобы все увидели, насколько сильно ты болен и оценили твой геройский поступок. Посмотрите, какой ответственный человек! Болен, но он не остался дома. Он все равно вышел на работу. Вот на что он готов ради своей работы. Какое самопожертвование. Этот парень настоящий герой! Очень надеешься, чтобы этот твой героизм заметило руководство. Ты не можешь отпроситься. Инициатива отпустить тебя должна исходить от начальства. Иначе обязательно спросят, зачем вообще приходил раз ты такой больной? Инфекцию разносить? Тогда весь подвиг насмарку. Ещё и виноватым окажешься. Не уважаешь коллектив и всё такое прочее. Нет, тебя отпустят, конечно, только выглядеть это будет примерно так: “Делай, что хочешь. Хочешь, идти домой – иди. Либо (раз уж пришёл), оставайся работать, а сопли тут разводить нечего.” Фокус в том, что ты сам больным себя не ощущаешь, однако по тебе должно быть видно, что ты очень болен. Отсюда идеальный вариант, что руководству станет известно о твоей болезни. Начальник подойдёт к тебе, поинтересуется твоим самочувствием (но ты здоров, с тобой всё в порядке) и примется уговаривать тебя пойти домой. Но ты не поведёшься на такой развод. По крайней мере, тотчас же. Нельзя сразу сдаваться. Это всё провокация. Быстро соглашаться на предложение и говорить что-то вроде “да, в самом деле, мне лучше пойти домой” никак нельзя. Разве не ты только что сказал начальнику, что с тобой всё в порядке? Надо твёрдо стоять на своём, докладывать о большом объёме работы, которую никто кроме тебя не сделает и высоком градусе ответственности перед клиентом. При всём при этом ты уже не отрицаешь факта болезни. Просто симптомы простуды, вируса и высокая температура для тебя не повод не ходить на работу. Поэтому согласиться пойти домой, можно только после того, как тебе скажут, что ты заразишь остальных сотрудников. Мол, ты должен подумать и о них тоже. Ведь они-то не такие герои как ты, который приходит на работу в любом состоянии. Остальные чуть что, сразу слягут. Ни за что не последует твоему примеру. Довод убедительный. “В самом деле! Почему я сужу о людях по каким-то своим внутренним меркам и думаю о коллегах лучше, чем они есть.” В конечном счёте, ты признаешь опрометчивость своего поступка прийти на работу больным, а заодно мудрость своего начальника и спокойно идёшь домой. Но перед этим нужно заручиться напутствием: дать обещание не выходить, пока окончательно не поправишься. Правда, тут совсем другой случай. Ни секунды не сомневаясь, я откуда-то понял, что на работу сегодня не пойду точно. Это непреложная истина. Её я принял без колебаний. Я же не симулирую. Было бы крайне обидно остаться дома и вдруг где-то к середине дня обнаружить, что тебе стало легче. Вернее, что ты почти здоров. Возможно, ничего такого вообще не было, и сам всё придумал, а утром вполне можно было отправиться на работу, но ты проявил малодушие, поверив, что тяжело заболел. Нет, мне действительно плохо. Я не преувеличиваю и ни в чём себя не обманываю. А раз так, то об этой своей болезни необходимо известить Мир. Нужно донести до всех и каждого, что мне плохо, что я один, что позаботиться обо мне некому и некого отправить в аптеку купить мне лекарства. На этом фоне бестактные звонки клиентов просто выводили меня из себя. Разве они не понимают, что обращаются ко мне не вовремя. Названивать мне сейчас со своими проблемами это кощунство. Задержка поставки товара или услуги? Неужели не понятно, что я почти при смерти? Пусть ждут. Потом я отправил депешу начальнику. Посетовал на невозможность покупки медикаментов, по причине отсутствия денежных средств. Шеф неприлично долго задерживал зарплату сотрудникам, в том числе мне. Пользуясь случаем я попросил его перечислить деньги хотя бы мне на лекарства и надо сказать, своего добился. Деньги на карту всё-таки поступили. Правда через несколько дней и совсем немного.

Голова человека вообще штука тёмная. Голова человека, страдающего алкоголизмом тем более. А иначе, откуда мне стало известно про “Азиатск”? А вот откуда. В периоды злоупотребления алкоголем (на фоне выпитого спиртного), после резкого пробуждения среди ночи, наступает  острая отмена сна. Если я прятался под одеялом, то мне становилось жарко, а если открывал при этом окно, то меня беспокоили звуки с улицы. В итоге я пришёл к тому что, закрывая окно, скидывал с себя одеяло.
Без одеяла наступает небольшое окоченение, но наряду с этим я начинаю дремать. Я не углубляюсь далеко в сон, больше придерживаясь яви, но и этого вполне достаточно, чтобы утром не чувствовать себя обделённым в плане ночного отдыха. В голове звучат обрывки каких-то фраз, играет тихая спокойная музыка, а иногда мне кажется,что мне в дверь только что позвонили. Я уже не реагирую на это как раньше. Не встаю и не прислушиваюсь,действительно ли мне позвонили или звонок мне приснился. Процесс пошёл. Одно плохо: от холода часто снятся кошмары.
Этой ночью мне кто-то что-то долго рассказывал. В какой-то момент я даже подумал, что заснул с наушникам и и слушаю аудиокнигу, настолько этот самый рассказ был связным. Я отчего-то решил, что это один из рассказов Довлатова и, хотя я знаю всего его рассказы, этот слушал впервые.
Скоро у меня создалось впечатление, что я помогаю чтецу, как бы подталкиваю его мысленно к следующему слову. То есть все слова пробегают строкой у меня в голове, прежде чем он успевает эти слова озвучивать. Чтец не останавливался, речь его шла свободно. В свою очередь я тоже не задумывался ни на секунду, как будто бы всё это время перед глазами у меня присутствовал текст. Это сочинял я сам, в своей голове. В режиме сна.
Первый рассказ закончился. Сразу же приступили к чтению второго. Обращаясь ко мне голос вещал:
“Вопрос не в том, какой ты человек: хороший или плохой. К чему ты стремишься: к добру или к злу – это тоже не показатель. На самом деле, подлинное значение имеет только одно. В Советское время был такой город “Азиатск”. Город, не отмеченный ни на одной карте. А назвали его так не потому, что жили там одни азиаты. Название он получил, по другой причине. Население этого города состояло из алкоголиков. Все уличённые в алкоголизме люди, которые добились на этом поприще третьей стадии, подлежали принудительной отправке туда. А как мы с тобой помним, все алкоголики высшего уровня приобретают характерный разрез глаз. Что называется, по азиатскому типу. Вот, что важно.”
На этом месте воспроизведение неожиданно оборвалось. Я услышал, как кто-то зашёл в спальню и сел ко мне на кровать. Там, где у меня ноги. Я повернул голову и увидел, что на кровати, спиной ко мне сидит моя мать. В это самое время она никак не могла быть здесь, однако странным это не показалось. Наоборот. Откуда-то пришло запоздалое воспоминание, что это она уже не в первый раз с неизвестной целью приходит ночью ко мне в спальню и садится в изножье моей кровати. До сегодняшней ночи она тоже приходила, но я лишь на мгновение открывал глаза, видел мать, потом сразу же засыпал и ничего утром не помнил, зато сегодня пошевелился, осмыслил непорядок и громко спросил у неё:
“Мама! Ты что здесь делаешь?”
Мать встрепенулась и подскочила. Она явно не ждала того, что я проснусь. Намерения её были недобрыми. Она
бросилась вон из комнаты, причём самое страшное было в скорости, с которой это произошло. Сомневаюсь, чтобы профессиональный спортсмен способен на такую прыть. Она выскочила от меня ненормально быстро и побежала вглубь квартиры. Тогда я тоже вскочил и побежал следом за ней. Мне было очень страшно, но я продолжал её преследовать, хотел, чтобы она объяснила мне, зачем приходит. Страх возникал от непонимания самой ситуации, но как только мне всё станет ясно (неважно что, даже самое гадкое и скверное), то я сразу же перестану бояться.
Я застал мать на кухне. Она всё также стояла ко мне спиной и не двигалась. Я позвал её. Но она опять резко пришла в движение, проскочила мимо меня и с грохотом шагов по паркету рванула в соседнюю комнату и там замерла в той же позе, спиной ко мне.
“Мама! Зачем ты приходила!!?”
Мне трудно это произнести. Язык не слушается. У меня не получается даже первое слово. Вместо него выходитмычание.
“Ммммммм!..”
“Мммммммммм!” – снова в отчаянии продолжаю мычать я.
Потом давлюсь слюной, кашляю и открываю глаза. Я в своей постели. То, что понимал под страхом, на самом деле есть не что иное, как холод. Замёрз просто.

Давно привык не обращать внимания на разные странные звуки, которые издаёт по ночам квартира. Впрочем, в дневное время она тоже грешит. То где-то что-то с глухим шлепком падает на пол, то водопроводные трубы ведут себя так, словно всасывают со дна какую-то гущу, то паркет поскрипывает. Только я на это больше не реагирую. Однако, есть ещё кое-что, что порядком мне надоело. Явление не страшное, но весьма неприятное.
В остальные дни – нет, но каждое воскресенье, сразу после “отбоя”, в постели, при выключенном свете до меня доносятся какие-то “тики”. Будто бы что-то щёлкает. Причём не в каком-то одном месте, а сразу в нескольких. Громче и чаще всего “тикает” на кухне. В соседней со мной комнате “тики” звучат слабее и реже. Когда я вставал, чтобы найти причину непонятного звука, квартира сразу же успокаивается, а стоит снова лечь – она опять “тикает”. Я также искал какую-то закономерность, считал про себя между этими “тиками” раз-два-три, но системы никакой не выявил. “Тикнуть” может в любой момент.
Предполагаю, после того, как моя активность в квартире приостанавливается, и я отправляюсь спать, её двигатель тоже прекращает работу и “остывает” c таким характерным звуком.

Где-то в половине второго ночи я проснулся. До этого метался во сне. Там во сне что-то сильно меня тревожило, дёргало из стороны в сторону, водило кругами и никак не оставляло в покое. Потом напряжение лопнуло, я вздрогнул, открыл глаза и ощутил во всем теле невыносимый сухой жар. А вы говорите нельзя в постели курить. Да тут до пожара недалеко! Мерить температуру не было смысла. Что температура высокая и без градусника понятно, а вот насколько – об этом лучше вообще не знать. От того, что мне станет известно, на какие высоты она поднялась с того момента как я заснул, температура не упадёт. В этом счастливом неведении залог моего здоровья. Скорой помощи мне ещё не хватало! При всём при том меня жутко ломало. Если это от температуры меня так ломает, то можно представить каково приходится наркоманам. Этим, наверное, совсем несладко живётся. О том, чтобы снова заснуть, нечего было и думать. Кроме пачки презервативов, никаких других аптечных товаров у меня не водилось, а на ночь я выпил грамм триста водки, решив, что водка мне скорее поможет, чем самое современное средство. Кстати, я пожалел, что допил её до конца, и у меня не осталось ни грамма. Но я вспомнил о существовании дежурных аптек. Два или три таких пункта находились в шаговой доступности. Жалко некого туда отправить среди ночи вместо себя. В этой связи я пожалел, что я не женат, а также оторопел от собственного эгоизма. Нет, сам не пойду. Однако, если бы мне шепнули где в такое время можно раздобыть водки, то я бы действовал согласно этому указанию. Чтобы отвлечься, я попробовал послушать аудиокнигу, но голос, который начитывал текст, стал формировать в воображении того, кто читает, а не то, про что он читает. Причём образ чтеца появился не в голове, а возник прямо у меня в комнате, рядом с моей постелью. В темноте к этому голосу жадно приник горящий и красный рот, вымазанный в раскалённом металле. Мне было видно, как этот рот открывался прямо в слова, только я следил не за словами, а за самим этим ртом и мечтал, чтобы он поскорей закрылся. Но горящий и красный рот в раскалённом металле не закрывался ни на секунду и с чудовищным грохотом выталкивал языком тяжёлые фразы, похожие на чёрные чугунные гири и эти “гири” катились прямо на меня. У меня очень болела голова, а потом к ней добавилось очередное страдание, только я никак не мог понять, что это за страдание. Приходилось лежать и гадать, что же меня так мучает, пока до меня, наконец, не дошло, что это мучает меня жажда. А потом мне почему-то стало казаться, что это не жажда меня, а я мучаю свою жажду, только пить от этого мне хотелось по-прежнему. Я поднялся с кровати, прошёл на кухню, открыл кран с холодной водой, подставил под струю первую попавшуюся кружку, наполнил её до краёв, едва не потеряв сознание, выпил и поразился тому, насколько водопроводная вода напоминает по вкусу берёзовый сок. Затем я с удовольствием выпил ещё одну. Третью кружку я просто наполнил, унёс в спальню и поставил на прикроватную тумбочку. Пусть не лекарство, но всё же какая-то защита. Дальше я никак не мог нормально закрепиться в постели. Стоило мне принять какое-то положение, как всего через несколько минут, оно по необъяснимой причине, вдруг переставало меня устраивать и заставляло искать для сна новые варианты. Я перепробовал тысячи позиций, смял всё бельё, сбросил на пол подушки, но ничего не подходило. Я вертелся в своей постели точно отмычка в замочной скважине, тщетно пытаясь нащупать в темноте какие-то выступы, между которыми спрятан тот единственно-правильный вариант в сон. Я работал собой всё быстрей, складывал и раскладывал так и сяк и каждый раз представлялся себе той самой “лишней” деталью, которая никуда не влезает, терял терпение и бесился. А боль тем временем продолжала выкручивать мне суставы и требовать от меня решений. Прошёл один час. Два часа. Три часа. Четыре часа. Иногда я замирал и смотрел на циферблат, закрывал всего на секунду глаза, а потом когда открывал, не мог понять, куда пропали последние целые сорок минут (и как я этого не заметил?), только дальше шли новые “поиски” форм. Что-то заставило меня вскочить на ноги и включить в спальне свет. Мне почему-то сразу же стало легче. Будто бы раньше я был водой в стоящей на плите кастрюле и безостановочно кипел и бурлил, а сейчас эту кастрюлю вместе со мной сняли с плиты (либо выключили под ней огонь) и моя пузырящаяся поверхность успокоилась. Тогда я снова лёг и закрыл глаза. А свет остался гореть.

Всё время воображаю себя главным героем какого-то сериала. Причём, действие этого сериала ограничивается только работой, а всё, что происходит со мной дома или на улице, остаётся за кадром. Только сериал этот вовсе не про работу менеджера сервисного центра. На самом деле это остросюжетный сериал про шпионов. Как я уже говорил я в нём главное действующее лицо. Вроде Штирлица или Джеймса Бонда. Я тот самый герой, который всегда настороже и ни на минуту не позволяет себе расслабиться во вражеском коллективе, среди секретных сотрудников, клиентов и руководства. В любой момент я могу проколоться, сделать неверный шаг, оступиться, совершить ошибку, а все вокруг только и ждут этого.
Против меня постоянно кто-то играет, меня подставляют со всех сторон, на меня клевещут начальству, но я всегда расстраиваю планы недоброжелателей и в ответ подставляю их самих, очень аккуратно и тонко, разрабатывая какую-нибудь многоходовую комбинацию. Противник клюёт и оказывается в ловушке. Я как бы метафорически “убиваю” его или заставляю самому пустить себе пулю в лоб (в офисной интерпретации это значит написать заявление по собственному желанию), а воображаемые зрители (не только женская, но и мужская аудитория) от меня в восторге. Этот мелко-отрицательный персонаж зрителям никогда не нравился. Все просто мечтали, чтобы с ним разделался супермен в моём исполнении и вот наконец-то это произошло.
Этот “сериал” показывают мне в дневное время с девяти до шести уже двенадцать лет (непрерывный стаж моей офисно-разведывательной деятельности), а по ночам повторяют в записи. Условно его можно поделить на три сезона. То есть, на три места моей работы. При этом, учитывая специфику рода занятий, некоторые герои кочуют из сезона в сезон вместе со мной, что в обычной жизни объясняется трудоустройством по знакомству.
Первая часть кончается тем, что меня вынуждают написать заявление. В адаптированном переводе на язык моего “сериала” это значит, что меня заманили в ловушку и по всему я погибаю. Зрители в конце горевали. Я успел очень им полюбиться. Тогда создатели решают пойти им навстречу и снимают продолжение, где я чудесным образом воскресаю на новом месте работы. При этом сфера деятельности не меняется, я остаюсь всё тем же героем сервисного центра, иначе это был бы уже другой фильм с моим участием. Разница лишь в том, что меня повышают в звании. Из простого солдата, каким я начинаю в самом начале в свой первый рабочий день, в первом сервисном центре, ко второй части я уже произведён в офицеры.
Действие второй части разворачивается на пять с половиной лет. Всё это время я под руководством мудрых наставников поднимаюсь по карьерной лестнице, перенимаю опыт и знания, постигаю менеджерскую науку, но в целом продолжение выходит довольно нудным. Рейтинги низкие. Финансирование плохое. В итоге проект сворачивают.
У этого сезона конец открытый. Он заканчивается моим уходом в безвестность в чине старшего офицера. При этом, никакой информации о том, куда я ухожу, к кому, кто меня нанял и чем мне предстоит теперь заниматься зрителю не сообщается. Нужно напустить интригу. Никто не исключает возможности моего возвращения на широкий экран в том же амплуа. Всё зависит от пожеланий вновь меня в нём увидеть. А зрителей как раз очень волнует вопрос о моей дальнейшей судьбе. Съёмки возобновляют. Отсюда берёт начало самая рейтинговая и захватывающая части эпопеи с множеством спецэффектов. Преимущественно шумовых. Ежедневный триллер от первого лица, в котором основной упор делается на драму. На этом настаивал новый “продюсер”.
В начале третьего сезона объясняя открытый финал предыдущей части, выясняется, что меня завербовала разведка. По сюжету картины персонаж отправляется во вражеский тыл, с миссией выкрасть секретную информацию для последующей передачи союзникам. Ему противостоит хитрый и опасный противник. Роль главного антагониста в третьей главе блестяще сыграла моя тогдашняя Начальница. С ролью палача в юбке и со свастикой она справилась превосходно. На мой взгляд, ей даже играть не пришлось. Этот палач вышел у неё подозрительно естественно. Думаю, получит за него “Оскар”. Да и вообще весь актёрский состав подобран очень удачно.
В этой кошмарной части, стоившей мне много нервов и сил, мой актёрский талант раскрывается на полную мощь. Герой все время на грани разоблачения, а операция под угрозой срыва. Как загнанный зверь я мечусь из конца в конец по офису, с телефонной трубкой в руке, дезинформирую, заметаю следы, выкручиваясь из самых опасных ситуаций, в последний момент, избегая увольнительной. То есть, смерти. Меня постоянно дергают на допросы к начальству, мне угрожают и заставляют сознаться. У меня седые волосы, я не сплю ночами, придумывая спасительные ходы. Зрители понимают, что на этот раз мне не соскочить с крючка, меня выследили, мне крышка. Меня подозревают в непрофессионализме, от моей легенды ничего не осталась, она фикция, против меня существует заговор и готовится покушение. Более того – существует режиссёрская версия где меня всё-таки убивают (неоднократно прокручивая в голове такой сценарий, я сам того не желая отснял этот материал), однако трагический финал заменили другим – счастливым, в котором с расчётом на возможное продолжение мне сохраняют жизнь.
Скопировав секретную информацию, я имитирую собственную гибель. Опустившись на запасном аэродроме пусть не на золотом, но на довольно качественно скроенном парашюте, я встречаюсь с конкурентами (то есть с союзниками), которым передаю клиентскую базу со всеми контактами явками и паролями.

Я, правда, не думаю, что на этом всё кончится. Недавно мне предложили вернуться к экранному образу менеджера-шпиона и сыграть самого себя ещё раз. Мне надоел этот герой, я мечтаю совсем о другой роли (например, исполнить роль писателя или журналиста), но других предложений о съёмках не поступает, а деньги нужны, вот, наверное, мне и придётся сыграть менеджера в четвёртый раз.

Чем ближе к вечеру, тем больше я нервничал перед первым рабочим днём. Завтра после месячного перерыва мне предстояло отправиться на новое место работы. Дело, конечно, хорошее, только я уже привык сидеть дома и не работать. Поэтому считал последние часы свободы, представлял, что завтра в это же время, буду там-то и там-то, делать то-то и то-то и всё это выглядело настолько ужасно и казалось таким обидным для человека, который в принципе не любит работать, что я искренне ненавидел работодателя, пригласившего меня на вакансию.
Почему он остановился именно на моей кандидатуре? Почему не мог выбрать вместо меня кого-то другого? Мне бы не пришлось вставать, потом ехать куда-то, а потом ещё и заниматься не пойми чем, куда я приеду. Вот не сиделось тебе спокойно. Сам напросился. Возьмите меня, возьмите, не пожалеете, ну а то что свободе твоей конец, об этом ты хотя бы подумал?
Если на то пошло, то действительно можно на всю плюнуть и в свой первый рабочий день остаться дома и не пойти на работу. В тюрьму за это меня не посадят, с работы за мной не приедут и силой меня туда не потащат, чтобы оттуда выгнать. Забирают в милицию, в армию, в вытрезвитель. В конце концов, в Ад. А на работу не забирают, хотя она мне очень напоминает его. Работать или не работать это ты сам решай. Дело сугубо добровольное. Ну а раз меня никто не принуждает, то около шести утра, примерно за полтора часа до сигнала будильника, у меня возникло сильное искушение никуда не ходить.
“Что они без тебя не справятся?” – не сказал, а скорее подумал вслух один слабый внутренний голосок. – “До тебя они с твоей работой как-то справлялись. Справятся с нею и без тебя. А ты встанешь во столько, во сколько встанешь. Разве плохо тебе дома? Спи, давай.”
“Не стоит туда идти. Не твоё это. Потеряешь время и деньги на дорогу. Прислушайся ко мне.” – вкрадчиво поддержал второй внутренний голос.
Второй это уже серьёзно. Скоро к ним может подключиться и третий голос. Сильный и твёрдый, а потом и четвёртый присядет на уши. Очень настойчивый и убедительный. “Не справишься! Не получится!” – приговорит он. Вместе они запросто отговорят меня идти на работу. И пока этого не произошло, я громким командным внутренним голосом приказал себе встать, а тем другим голосам заткнуться. Вражеские голоса не осмелились возражать и покорно замолкли.
Встал, почистил зубы, принял душ, выпил чаю, оделся… Одежду, в которой собирался пойти на работу, я приготовил ещё вечером. Не хотелось утром тратить время на то, чтобы надеть один костюм, посмотреть на себя в зеркало, отменить, взять следующий, примерить и снова забраковать. Это легко могло кончиться опозданием.
Обычное рабочее утро проходит в режиме автоматики. Раньше за меня думало тело, а сейчас я на ручном управлении. И пока одевался, всё это время пытался поверить в реальность происходящего. Всё, что происходит сейчас, происходит ни с кем-нибудь, а со мной. С подобными мыслями полагается готовиться к казни, а не к работе в свой первый рабочий день. Хотя что-то такое уже возникало в моей голове и раньше. Например, 31 Августа 87-го. За день перед тем, как я пошёл в школу. Потом, с такими же мрачными мыслями я изучал повестку т.н. “второго типа”. То есть той, из которой следовало, что через 10 дней мне приказано прибыть на призывной пункт по адресу Угрешская улица, д.8 ст.1 и иметь при себе… Признаю, что работа лучший вариант, по сравнению с той же армией. Домой я вернусь уже сегодня вечером, а не через два года.

Сейчас мне нужно условно поделился между собой, на тех, кто пойдёт вместе со мной на работу и на тех, кто туда не пойдёт. Один из меня отправится на работу, а другой (тоже из меня) останется стоять и ждать меня здесь. А вечером, когда я вернусь сюда (пройдёт не больше десяти часов, прежде чем я вернусь, а это не так много, по сравнению с той же армией), в “вечернем” качестве, я расскажу другому себе, который остался в качестве “утреннем”, что опасения его напрасны. Всё оказалось не таким страшным, бояться мне нечего. “Дневной” (тот, который остался там, на работе) просил передать это.
Дальше по дороге на работу мысленно расставлял самого себя на каждом шагу. Возле каждого столба, на каждом углу, кто-нибудь оставался “подождать” меня пока я схожу на работу. Особенно охотно эти “визитные карточки” оставались около магазинов и баров, а вот работать со мной никто не хотел идти. Все говорили:
“Ты иди, иди. Я тебя здесь подожду. На обратном пути, когда проходя мимо этого места ты опять встретишь меня, то тебе уже будет известно, как прошёл этот день. Тогда-то ты всё мне расскажешь.”
Но позволить себе так разбрасываться собой нельзя. Меня не так много. Иначе до работы вообще никто не доедет, только мой визуальный образ девушкам глазки строить начнёт, а главное содержимое растеряется ещё в пути. Работать некому будет.
До работы осталось две остановки на электрички, две пересадки метро, два км. дороги. Чуть больше часа. За это время у меня в наушниках закончат читать одно произведение и приступят к чтению другого. И это другое произведение, мне придётся дослушивать уже на обратной дороге. То есть, когда я услышу в наушниках “вот эти слова” принадлежащие первой главе (или “слова эти вот”, тоже имеющие к ней отношение) значит, я уже знаю, как прошёл этот день.
До работы две пересадки. Одна пересадка. Две остановки метро. Вот ты выбрался на поверхность. Теперь пешком. Примерно два км. Полтора. Один км. Осталось повернуть за угол, а там всегда прямо. Слышишь у себя в наушниках? Сказали, что всё, “конец” и перешли к чтению новой книги.
Вот это здание. Его уже видно. Ты проведёшь здесь весь сегодняшний день, а быть может, не только сегодняшний. Открывай дверь. Выключай книгу и шумоподавление в наушниках тоже, чтобы батарейка за день не села.
“Ну, поехали”.
Я дёргаю за ручку двери и c таким видом вхожу в офисное помещение, как будто бы каждый день приходил на работу впервые. При моём триумфальном появлении все сразу замолкли и уставились на меня. Даже уборщица перестаёт тереть тряпкой пол и тоже смотрит на меня, насколько позволяет её азиатский разрез глаз. Это, наверное, оттого, что с дверью можно было обойтись полегче.
Ненавижу объяснять, что я Алексей Алексеев, новый сотрудник, пришёл на работу, на такую-то должность, к кому мне обратиться и так далее. А лезть знакомиться всей толпой, протягивать руки и называть свои имена в обмен на единственное моё (или мне самому последовательно всех обходить со своим именем на устах) – полная чушь. Все равно как меня зовут, никто не запомнит, ещё сто раз переспросят, чего уж обо мне самом говорить? Вон их сколько. Да ещё одно имя на двоих или троих.
Садимся. Рабочее место естественно не готово, ждём какого-то Ивана. Якобы он должен был всё настроить и не настроил. Ивана нет. До него пробуют дозвониться. С пятой попытки Иван отвечает на звонок. Ивана сегодня не будет, Иван шибко болен. Тогда Вова или Саша или ещё какой-нибудь чёрт. Только они знают, как мне помочь. Никто кроме них помочь мне не в состоянии. Но Вовы тоже нигде нет, а Саша придёт ближе к обеду.
“Что? Где туалет?”
Чего ты пришёл? Всем здесь как-то не до тебя. А ты, глупый, боялся.

Я возвращался в квартиру, как бы “включая” её собой и сразу же запирался в этом жилом двухкомнатном организме на все допустимые обороты. Ото всех. От людей, встреченных мной сегодня на улице. От работы. От звонков. От клиентов. От проблем. От всего. Только здесь я чувствовал себя в сохранности. Только здесь можно было расслабиться. Мои квадратные метры позволяли мне это. И каждый раз, когда я открывал дверь, мне казалось, что это не я в квартиру, а квартира приходила в меня с улицы.
Также мне нравилось, что меня здесь никто не ждал. Квартира почему-то ревновала к женщинам. Кроме меня, она не допускала присутствие постороннего лица женского пола на своей площади и никого к себе не прописывала. Женщины уходили от неё, а не из меня. Да и потом мне совсем не хотелось, чтобы после тяжёлого дня, кто-нибудь выносил мне из-за какой-нибудь ерунды, однако свой характер у квартиры имелся.
Квартира часто подшучивала надо мной. Прятала от меня очки, ключи и прочие необходимости, а иногда, привлекая моё внимание, начинала капризничать: бросала на пол какие-нибудь предметы (порой я даже не мог толком определить, где что упало), пагубно воздействовала на лампочки и батарейки в часах, из-за чего первые быстро перегорали, а последние также живо садились.
Ещё у неё были типичные заболевания по коммунальной части, лечить которые приходилось слесарям-гинекологам и другим сотрудникам жилищной службы. Протечки с верхнего этажа (слёзы моей квартиры) или полное исчезновение электричества (она так спала). Очень часто квартира томилась от жажды, когда из водопроводного крана не поступало ни капли жидкости (мне тогда приходилось отпаивать её искусственно, притаскивая с улицы запасы питьевой водой в пластиковых бутылках). Хотя, наверное, конфликты у всех бывают, а так в целом нам вдвоём жилось хорошо.
Моя квартира не была однородной, то есть выдержанной в каком-то одном стиле. Она была смешанной породы и предметы обстановки в ней резко контрастировали один с другим, совсем как в моей библиотеке, где старые книги соседствовали с новыми изданиями. Всё как-то шло вразнобой, невпопад чередовалось. Например, на фоне обоев советской эпохи (ковёр-то я давно снял), можно было наткнуться на современную плазму, а среди старой кухонной утвари, обнаружить новый чайник или индукционную плитку.
Впрочем, таких вот новых кусочков год от года становилось всё больше. Люстра, микроволновка, шкаф, диван, холодильник, кресло и так далее. Как только какой-нибудь элемент квартиры выходил из строя, то мне приходилось заменять его современным аналогом. При этом я не испытывал никаких терзаний относительно вещей, которые своё отслужили и которые мне приходилось утилизировать. Мол, эти вещи принадлежали моей бабушке и, наверное, были ей очень дороги, а теперь я как бы предаю память о ней. Нет, не было ничего такого. Я ставил себя на её место и был бы рад, если новый хозяин, пришедший после меня жить в эту квартиру, сможет позволить себе новые предметы обстановки, какие, например, не мог разрешить себе я.
Вещи, которые я выбрасывал, не были моими вещами. Эти вещи принадлежали – да, пусть родным и близким мне людям – но которых уже давно нет на свете. Но на свете пока ещё наблюдаюсь я. А значит, у меня должны быть свои вещи. И они – эти вещи – вполне возможно переживут меня самого и тот, кто придёт потом, в свою очередь их заменит. И он – этот человек – как бы я не был ему дорог, как бы он не скучал по мне, не станет хранить у себя дома, на память обо мне мой старый пиджак, который я когда-то носил. Не будет смотреть мой старый телевизор, который я когда-то смотрел. Не будет спать на диване, на котором когда-то я занимался любовью с женщинами и на котором я вероятно когда-нибудь отойду в мир иной.

Я вдруг почувствовал, что невосполнимо теряю свою внешнюю привлекательность. Теперь она как бы упразднилась, поблекла и уже перестала быть такой яркой как прежде. В моём лице, словно что-то испортилось. Не в чём-то конкретном, а в каком-то широком смысле я начал проигрывать молодым и тот мощный сексуальный посыл, который исходил от меня в своё время, просто не доходит до адресата. И не то, чтобы у меня стал вырастать живот, черты лица расплываться или я столкнулся с проблемой раннего облысения – вовсе нет. У меня пропало влияние. Я перестал чувствовать на себе внимание противоположного пола. А его представительницы как назло день ото дня хорошели и молодели прямо у меня на глазах, только меня они уже в упор не видят. Не то, что раньше.

С некоторой натяжкой, мне можно дать лет 30-ть, а то и меньше. Однако для этих двадцати восьми лет я довольно потёрт. То есть (чтобы вы поняли), в свои тридцать шесть, я вполне потянул бы на страдающего многочисленными пороками (правда ещё не опустившегося окончательно) сильно подержанного двадцативосьмилетнего ловеласа.
Помню, как в своё время, я стыдился юношеских угрей и точно также всё время торчал с ними дома, а сейчас, когда от меня стала отставать моя внешность, и вернуть её уже нет никакой возможности, мне стыдно ходить по улицам с таким старомодным, потерявшим актуальность и морально-устаревшим лицом. Глядя в него теперь можно только расхохотаться. Мне уже неприятно, если на меня смотрят. В транспорте я прячу лицо за книжкой.

Смена работы всё равно, что маленькая смена жизни. Своего рода трудовая реинкарнация. А увольнение это смерть (и не имеет значения, сам ты ушёл с работы или тебя в каком-то смысле “убили”), с последующим перерождением в новом качестве, на новом месте и в полном соответствии со своим “кармическим” трудовым опытом, полученным в прошлых рабочих “жизнях”. В промежутке между этими “жизнями”, в безработном пространстве, ты ходишь по собеседованиям как привидение. Такой же бледный.
Ты никто. Ты не трудоустроенный дух, тебя не замечают, ты вынужден привлекать к себе внимание тех, кто предоставит новую жизнь. Поможет вернуться в телесную оболочку, в которой можно было бы приступить к работе. При этом тебе не позавидует даже раб. У него, по крайней мере, есть его рабское существование, он за него цепляется, а у тебя вообще никакого существования нет, а на Рай ты не заработал, чтобы покоиться там за собственный счёт.
При этом вряд ли тебе предложат родиться Господином. Родишься таким же рабом, как и все остальные соискатели. Особенно, если объявление о вакантной “жизни” ты нашёл в интернете. Ширпотреб. Наверное, жизнь, какой я живу сейчас, мне тоже подобрали на бирже.
Также приходит в голову следующая аналогия. Длительное плавание на корабле по бизнес-водам. Я один из членов команды и в какой-то момент команда решила от меня избавиться. Меня могут просто выбросить за борт в открытое море без выходного пособия – это самый худший из вариантов. Дают спасательный круг или спускают челнок на воду (плавание в открытом море на челноке или на плоту означает непостоянные заработки). Но самое лучшее, это если мне удастся уговорить капитана высадить меня в первом порту, где уже дожидается другое судно, на которое я успел наняться, ещё до того, как покинул этот корабль – не исключено, что уже тонущий.

Однажды из всех Богов на небе, Бог остался самым последним Богом. И Ему как самому последнему Богу, стало грустно и одиноко. И тогда этот самый последний Бог стал примерять на себя души людей на Земле. Он примерил душу первого, второго, третьего человека… Он дошёл до нескольких миллиардов. И когда все людские души кроме одной, самой последней души, самый последний Бог на себя примерил, то Он спросил этого самого последнего человека не желает ли тот в свою очередь примерить на себя душу самого Бога? Но этот последний человек ответил, что люди на Земле начиная с самых первых, уже давно ведут себя как самые последние Боги. А тогда и сам он перестанет быть исключением. И тогда самый последний Бог остался быть Человеком.

Есть у меня две фобии. Первая – боязнь парикмахерских. Вторая – страх перед собеседованием. Насчёт первой фобии можно не беспокоиться. С ней покончено навсегда, её я преодолел. Просто перестал стричься и ношу длинные волосы. А вот на собеседования ходить приходится. Особенно это актуально сейчас, когда нет работы. Для меня это крайне неприятная процедура.
На собеседовании со мной происходит всё то же самое, что происходило раньше в парикмахерской. Тогда от прикосновения машинки у меня дёргалась голова, а теперь при приёме на работу я тоже начинаю волноваться и дрожать как осиновый лист, хотя понимаю, что бояться мне нечего, в отличие от той же парикмахерской с набором колюще-режущих инструментов, вроде ножниц и бритв.
Для того, кто принимает на работу, подобное поведение не остаётся незамеченным. Меня каждый раз спрашивают, почему мне не сидится на месте, почему я так странно себя веду, неужели мне холодно, не заболел ли я и так далее. А этих расспросов меня ещё сильнее трясёт. Прямо землетрясение какое-то. Правда, трясёт только меня одного, а всё вокруг остаётся в покое. Впору хвататься за всё, что не попадя и держаться. За стол, за стул, за коллектив, за работу.
Сначала я пытался оправдываться. Говорил что, это у меня от волнения, нервные проявления, а вовсе не от наркотиков, как вы, наверное, подумали. В профилактических целях предупреждал: будьте готовы. Если меня начнёт немного потряхивать то, не обращайте на это внимание, дайте освоиться с обстановкой. Сами увидите, через десять минут всё пройдёт (раньше я всегда говорил так при посещении парикмахерской).
Но ничего мне не помогало. Ни десять минут, ничего. Из-за этой своей фобии я уже несколько встреч запорол. Прихожу на собеседование, жду приёма и заранее предчувствую дрожь. Она подкрадывается ко мне издалека, становится всё слышней, всё ближе, дрожь подступает к самым кончикам пальцев, потом передаёт себя дальше и дальше, захватывает целиком и начинает действовать с головы до пят. С меня льётся пот, сердце грохочет, у меня трясутся руки, ноги, голова тоже трясётся. Меня всего завязывает в узлы, и я ловлю на себе косые взгляды.
“С вами всё в порядке?” – участливо спрашивает секретарша.
“Всё хорошо, это сейчас пройдёт.” – с трудом отвечаю я, а доставучая секретарша всё никак не уймётся, её такой ответ не устраивает, ей чрезвычайно интересно, что же на самом деле со мной творится.
“Точно, пройдёт?” – продолжает допытываться она. – “Может принести воды?”
“Чёрт возьми, да оставь ты меня в покое со своей водой и расспросами, не заостряй моё внимание на проблеме!” – с ненавистью думаю про неё я, а на самом деле сбивчиво отвечаю. – “Нннет, ннне нннадо воды.”
“Ну-ну.” – с недоверием смотрит на меня секретарша, а сама уже строчит кому-то сообщение в корпоративном чате. Небось, шефу своему. Так и так, наркоман пришёл на работу устраиваться. Печатает:
“Притствляеш! Седит в преёмнай аткровеный наркаман, и ево ламает. Каво толька ни набирут по объявленеям.”
Впрочем, тут я с ней соглашусь. Спрашивается, что ещё тут можно подумать, глядя на меня со стороны? Я бы и сам про себя так подумал бы. Тем более, что пришёл я и в самом деле по объявлению. Разве в интернете можно найти кого-то приличного? Одни наркоманы, алкоголики и лентяи.
Самое обидное, что как только собеседование прошло, то и трясти меня перестаёт. Достаточно выйти на улицу и всё. Никакой дрожи. Всё тихо, спокойно, мирно.
Вместе с этим я понимаю, насколько всё это глупо. Я же никакой не проситель, который боится отказа. У них есть работа, им требуется работник. А я и есть этот работник. Подойдёт ли мне предложенная работа решать тоже мне. Не только они меня собеседуют на предмет того, подхожу или нет. Со своей стороны я к ним тоже присматриваюсь. Устроят или не устроят меня условия этой самой работы. Всё так. Только вот почему-то трясёт меня, работника, а не работодателя.
Если бы наоборот – было бы здорово. Приходишь в назначенный час на собеседование. Весь такой деловой, энергичный, уверенный в себе, молодой (ну хорошо, молодящийся) человек в костюме, желаешь произвести впечатление, а тебя дожидается штук пять пожилых кадров, и всех их дружно трясёт. Никак не могут с собой справиться при виде такого тебя.
А то приходишь, а тебя вовсе никто не ждёт. В последний момент все поняли, что не могут в таком состоянии проводить интервью и разошлись:
“Неважно кто там придёт, берём не глядя, в процессе работы всё станет ясно. Только бы сейчас не мучатся.”
Разошлись, ну а мне записку оставили на ресепшн. Цвет зарплаты, оклад, проценты, по трудовой, социальный пакет, отпуск, прочие бонусы. Всё очень аккуратно расписано, чтобы вопросов у меня не возникло. Если наше предложение о сотрудничестве Вам подходит – очень хорошо, ждём такого-то числа на работу, ну а нет – гуляйте себе.
Со мной такое случалось часто. Приезжал на собеседование, объективно оценивал своё состояние, понимал, что говорить в таком состоянии с работодателем никак нельзя настолько всего колотит и уходил восвояси, когда с принимающей стороны, не зафиксировано ни одного случая самоотвода. Всегда сидела какая-нибудь самоуверенная мадам, а то и не одна, а в обществе таких же садистов с каверзными вопросами и со щипцами, чтобы тянуть из меня ответы на них.
“К нам тут один придурок подойти должен, пойдёмте-ка, посмотрим все на него, как он будет перед нами выделываться. Делать все равно нечего, а так хоть поржём.”
Да-да. Все они для меня мучители и садисты. А вот если бы, в самом деле, наоборот. Например, пригласили меня на собеседование в какую-нибудь крупную компанию, которая занимается всем на свете без исключений и выходных. Меня собеседует характерная для такой крупной компании девушка (вернее, сотрудник женского пола, специалист по кадрам), такая же неотъемлемая часть офисной обстановки как столы, кресла, кулер (“офисный самовар”) компьютеры, телефоны, оргтехника. Очки в тонкой стальной оправке, деловой костюм, дорогой не телефон, а именно “телефончик”. Внешность – ничего личного, одежда – регламент, голос – никакой отсебятины. Один сплошной скрипт. И сотрудник шпарит по скрипту как по шпаргалке. Сотрудник задаёт очередной детский вопрос, а я развёрнуто на него отвечаю или я завёрнуто что-то спрашиваю, а сотрудник опять не понимает вопроса. Всё это называется переговорами о дальнейшей перспективе обоюдного роста, самой компании в целом и моей карьеры в этой самой компании в частности. Наконец, интервью закончено, я поднимаюсь из-за стола и объявляю сотруднику крупной компании:
“Большое спасибо за Ваш интерес, проявленный к моему резюме. К сожалению, в настоящий момент я не готов сделать Вам своё предложение. Возможно, я вернусь к Вашей кандидатуре, когда у меня возникнет такая потребность.”
Впрочем, можно сказать короче:
“Извините, но боюсь, вы мне не подходите.”
Но ещё лучше сказать:
“Я вам перезвоню.”
PR-менеджер очки на меня вытаращит от неожиданности. Глаза за оправу полезут.
- Это вы к нам, а не мы к вам устраиваемся. – выдавит сотрудник глазами стёкла.
“Да я бы вас всех к себе на работу к себе принял бы.” – говорю. – “Однако, по итогам состоявшегося интервью, никто в компании не соответствует моим требованиям. Извините, что отняли у меня время.”

Бывает, идёшь себе, идёшь. Просто так, без конкретной цели и вдруг натыкаешься на какое-нибудь ухоженное строение. Очевидно, что это не жилой дом. Ну а если в доме не живут, тогда в нём работают. А что ещё там можно делать, если не жить и не работать? Для чего оно ещё нужно?
И вот я смотрю на это строение и думаю про себя:
“Как было бы здорово здесь работать.”
Работа моей мечты – не в стеклянном деловом центре, а в небольшой постройке высотой в два этажа в спальном районе и в шаговой доступности от моего дома. Возле неё парковка, деревья, в соседнем здании школа, а через дорогу за бетонным забором почему-то представляются гаражи.
С виду дом не обшарпанный, а вполне цивилизованный, просто маленький. Четыре окна с одной стороны и четыре с другой. На первом этаже оборудован какой-нибудь продуктовый магазинчик, который, впрочем, не имеет отношения к моей работе, просто находится в том же доме, а сама работа занимает весь второй этаж. Вход отдельный. Вывески только никакой нет, но найти можно легко.
Когда в одну из пятниц к 16-ти часам я приду туда на собеседование, то поднявшись на второй этаж по лестнице, долго не смогу никого дозваться. Все двери распахнуты, а в самом офисе никого нет. Потом на голос выйдет прикольный человек лет сорока. В свитере, в джинсах. Похожий на Иисуса Христа. Он представится мне Алексеем Алексеевичем. Или наоборот?.. Это и есть мой генеральный директор и, глядя на него можно сразу определить, что сексуальная ориентация у него как раз та, которую при приёме на работу все добросовестные и исполнительные соискатели ожидают от будущего начальника.
Он специально задержался в офисе т.к. назначил мне встречу. Просто, ну… отходил по своим делам и не слышал, как я пришёл. Остальные же сотрудники разошлись по домам. Пятница. Короткий день. Осмотревшись, я по количеству рабочих мест сделаю вывод, что сотрудников здесь немного. Помимо директора в офисе трудятся ещё человек десять-одиннадцать, не больше.
“Коллектив у нас почти молодой.” – скажет директор – “Начинаем с десяти часов, заканчиваем часам к восемнадцати. Вот только чем занимаемся – непонятно. Зато зарплата два раза в месяц такого-то и такого-то числа, плюс бонусы, бесплатное питание за счёт фирмы. Ваш оклад в первый месяц составит…” – тут Алексеевич Алексей смерит меня оценивающим взглядом (как костюмер или парикмахер), прикинет и выведет на бумажке сумму, которая меня, несомненно, устроит. Причём, не только в первый месяц, а вообще, на длительную перспективу устроит, после чего утвердит кандидатуру.
“Приходите.” – решит он в отношении меня. – “В понедельник утром Вас ждём. Надеюсь, с Вашей помощью у нас получится разобраться, что к чему на этой работе. Кто мы такие, а также кто и за что нам платит такие большие деньги. Выпить не желаете, кстати?”
“Эээ…” – неопределённо протяну я, заподозрив со стороны работодателя некий подвох.
“С удовольствием.” – ответит за меня директор.
И похожий на Иисуса Христа Алексей Алексеевич (или наоборот?) подойдёт к кулеру с водой, снимет пластиковый стаканчик, повернёт рычажок, только вместо воды нацедит мне из бутылки с надписью “Святой Источник” полный стакан вина.