Всем, кто помнит старого пьяного Гуса, с Новым годом! Всем всего!

Ніч була темною і густою, як гудрон. Місяць впав за небокрай, а зірки вкрилися простирадлом хмар. Семен за цілий місяць так і не зміг звикнутись з тишею, яка вночі захоплювала весь простір до самих меж людського слуху. Іноді йому здавалося, що він зовсім оглух. Але крізь тишу проривалися звуки. То в далекому селі забреше собака, то почуєтся гул двигуна на трасі, то в зеленці закричить якась нічна птаха. Це в ті тихі ночі, коли не чути обстріли і небо не світиться від спалахів розриву снарядів. Основною перевагою тиші було те, що підібратися незаміченим до блок-поста було неможливо.
Семен підняв комір, присів на бетонний блок, пристроїв на колінах "калаша", й закурив, тримаючи цигарку так, щоб вогник ховався в долоні. Вітер вщух, але повітря було сире і ця сирість забиралася під одежу. Хотілось присісти біля вогню, або загорнутися в теплу ковдру, або, ще краще, опинитись вдома, в теплій квартирі з жінкою під боком, з горячою водою в ванній, з домашнім борщем, надіти халат і сидіти на дивані с чашкою кави. Романтика війни не те, щоб набридла, але оголила всі принади мирного життя.
Позаду почулися ворушіння. Рука зразу ж лягла на автомат.
- Краб, то ти?
- А хто ж іще.
Краб тінню виплив з темряви, присів поруч.
- Ну, що, тихо? Дай вогню.
Семен протягнув запальничку. На секунду висвітилося обличчя Краба і знов занурилося в ніч. Курили мовчки. Вже й говорити не було про що, та й розуміли один одного без слів. Краб, загасив цигарку, подивився на телефоні, котра година.
- Ще сорок хвилин. А потім спати. Очі вже вилазять, так спати хочу. Піду, віділлю.
Він піднявся і зник, чорний в чорному. Через хвилину почулося журчання. А потім знову впала тиша. Семен наче задрімав, або думки повели його кудись. Та коли він відкрив очі, то побачив перед собою чотири силуети, які стояли зовсім близько, стояли, не рухаючись, закриваючи собою темряву.
- Краб? - спитав Семен, повільно, намагаючись не робити різких рухів, взяв в руки зброю.
- Добру нуч, пане, - голос линув з темряви, м"який, густий і заспокійливий. - Може пан сурегувати, куди то ми згодили?
Семен підскочив, пірнув вбік, націлив на незваних гостей і закричав:
- Краб! Ти де? Всі сюди!
І тут почалось. Прожектор на даху вагончику вирвав з пітьми чотири фігури, які стояли посеред дороги. За мить вісім бійців, хто в чому спав, вищірилися на них дулами зброї.
- Всім на коліна, руки за голову! - закричав Семен.
Але четвірка навіть не поворухнулася.
Гості були колоритні. Старий дід з сивою бородою, жіночка, чоловік та дівчинка років п"яти. Одяг на них був зовсім безглуздий, щодо цих країв. Вони мов тільки спустились з полонин, кинувши напризволяще отару, залишивши свої трембіти, прийшли на фольклорне свято, поторгувати сиром та калганівкою. Овечі гуні, капелюхи з пером, кожані постоли, прив"зяні до ікор мотузками. На жінці, та на дівчинці вишиті желетки, довгі сукні, всі в орнаментах.
Дід вийшов вперед, насупив брова і промовив:
- Не варто бо варахобити, не чиніт ларму, пани. Ми лем зазвідатись хотіли.
Він посміхнувся. Дівчинка підійшла до нього, обхопила ногу:
- Дідочко, я вжо їсти хочу.
- Не тут, не зараз.
Бійці стояли, дивлячись на цю сцену, як в театрі. Навіть зброю опустили донизу, настільки абсурдною була картина.
- Документи! - Ганс протягнув руку.
Дід щось відповів, чого ніхто не зрозумів.
- Якою мовою вони говорять? - спитав Семена Краб.
- Начебто українською, але я нічого не розумію. Як ми їх пропустили? Ти чув щось?
- Ні шелесту. То, мабуть, западенці якісь. Бандерівці, точно тобі кажу. Як вони сюди попали? От цирк.
- Документи, я сказав! - Ганс підвищив голос.
- Та ти, бізонь, бімбов! - підвищив голос і дід. - Кажу тобі - не бив, не є, і не буде. Вимкни отого віланя, кращо.
Дівчинка смикнула діда за штанину:
- Дідко, коли вже істи?
- Пужди, онука, - він погладив дівчинку по голові.
- Ви звідки і куди? - запитав Ганс, але потім махнув рукою. - Що я іх питаю, все одно нічого не розумію?
І тут подав голос позивний Смерека:
- Ганс, зараз я з ними побалакаю. То люди з наших місць.
- Та бачу, що не лугандони. Звідки вони взялись? А ви куди дивились? - Ганс показав кулака Семену і Крабу. - Що, заснули?
Смерека про щось розмовляв з подорожніми. Говорили швидко, на незрозумілій мові, дуже схожій на українську. Деякі слова впізнавались, але потім тонули в потоці чужих звуків. Смерека показував на дорогу, в ворожу сторону, гості уважно слухали, киваючи головами. Тільки дівчинка все відволікала діда.
Нарешті Смерека підізвав Ганса і вони відійшли. Що говорив Смерека, не було чутно. А Ганс лаявся, що не може, що це балаган і несінитниці. Але потім плюнув на землю і пішов до вагончика. З порога крикнув Смереці:
- Дивись, під твою відповідальність.
Етнічна четвірка терпляче чекала. Смерека підійшов, знов показав на дорогу.
- Тут першого проходьте, а за ним, кілометрів за десять вже буде той, що вам потрібен. Щасти вам.
Дивна сім"я поклонилася тим бійцям, що залишились, чоловік навіть капелюха зняв. Прожектор згас, і разом з цим зникли і гості. Мов і не було.
Всі розійшлись, залишились лише Семен з Крабом. Вони ще прислухалися до ночі, намагаючись почути шаркання ніг, або голоси, але ніч мовчала, лише кашляв у вагончику той, рудий новачок. Тільки прислали, так він зразу і захворів.
***
Хтось біжить від війни, когось війна притягує. Якщо відкинути високі ідеали, для одних війна - то романтика і кураж, для других - іспит своїх сил, для третіх - робота. А хтось попав сюди здуру. Сергій Потапов їхав сюди за новою автівкою. А виявилося, що таки здуру.
Під ранок впав туман, густий, як молоко та сірий, як вовча шерсть. Ще не розвиднілось, але перша птаха вже щебетала десь в посадці.
Сергій сидів на броні БТРа, постеливши під дупу стару фуфайку. Він змерз, відсирів, йому хотілось спати, їсти і додому, в Іваново, місто наречених. Очі злипалися, і на мить він повертався в рідну общагу, до жінки і дочки. Але спати було неможна. По-перше, його розірве в клоччя командир, якщо застане сплячим, а по-друге, такий туман ховав в собі таких монстрів, які навіть в кошмарному сні не привидяться. Він намагався не думати про бандерівців, які можуть несподівано вискочити з сірої завіси. Але це не допомагало, і вартовий вдивлявся, прислухався, намагався шкірою зачути небезпеку. На тому краю блокпоста стояв мовчазний бурят Турген, якому зразу ж дали позивний Пурген. Сергій молив Бога, щоб той не заснув і не пропустив ворожого нападу.
Потапов зліз з БТРа, розім"яв ноги, хотів запалити, але передумав. За годину він викурив вже штук вісім, і, здавалось, рот перетворився на попільницю, в яку налили води.
Дівчинка з"явилась начебто з повітря. Якась незвичайна, в дивному одязі. Вона стояла в тумані і мовчки дивилась на Сергія. Той з переляку націлив на неї автомат. Але вона навіть не ворухнулася.
- Дєвочка, ти откуда?
- Я бих їв, - промовила вона, не зводячи з Сергія очей. А очі в неї були дивні, майже без білків.
- Что ти говоріш? Как ти сюда попала? Гдє твоі родітєлі?
Сергій зробив крок назустріч, і тут дівчинка стала мінятися. Очі стали зовсім чорними, як антрацит, рот широко відкрився, оголивши ряд довгих, тонких, як голки, зубів. Дитяче обличчя перетворилося на морду моторошного чудовиська. Вона стрибнула на нього, взлетіла наче перепілка, обхопила руками плечі, і впилася зубами в шию, смикнула головою, вирвавши шмат м"яса, розірвавши яремну артерію. Сергій бився, намагаючись відірвати від себе дівчину, але та наче стала з ним одним цілим. Він відчував, як її рот прилип до шиї, щоб не пропустити повз ані каплі крові, яка била струменем прямо в ненажерливе горло.
Так вони і впали разом. Дівчинка тримала голову Сергія руками, ніби лещатами, коли він бився в передсмертій агонії, щоб не розплескати ані краплі теплої червоної рідини.
Він помер, так і не почувши галасу, який піднявся в бліндажі, хаотичноі стрілянини, дикого крику Пургену, не побачивши, як з одного сивого діда стало зразу троє, і кожний кинувся на вибрану собі жертву, як жіночка майже відірвала голову Хасану, а бравурний вояк Магадан стояв на колінах, обхвативши потилицю руками, і розкачувався, ридаючи, в очікуванні своєї черги. Йому недовго було чекати. Магадана вбила та сама дівчинка, і випила з нього всю кров, яку тільки змогла висмоктати.
На все вистачило не більш десяти хвилин.
Туман залив мертвий блок-пост. Знову стало тихо і волого. Тільки на гілці акації співала свою передсвітанкову пісню рання пташка.
Для когось війна - романтика, для когось - робота, а для когось - банкет.
***
Семен з Крабом чистили картоплю на сніданок. За нічний прорахунок їм навіть виспатись не дали, відправили на кухню.
Смерека курив, присівши на колоду.
- Та ви б їх і не почули. І не побачили б, якщо б вони не заблукали. Нам, скажу я, дуже пощастило. Краще б я і не бачив їх, і не знав про них.
- Та хто вони такі? - спитав Краб. - Що ти тут нам городиш?
- То, хлопці, були босоркуни. Як вам сказати, щоб ви зрозуміли. Вони різні бувають, одні - відьмаки та відьми, інші - перевертні, треті - кров пьють.
- Вампіри, чи шо?
- Можна й так сказати. Але в нас їх босоркунами кличуть. Я чув про них казки всякі. Казки казками, але дехто розповідав, що бачив їх, і навіть розмовляв. В житті їх від звичайних людей не відрізниш. Живуть собі в селі, ніхто й не знає. Овець пасуть. Та так, що ні один вовк не підійде. Інші ж навпаки, ріжуть худобу. В вовків перекидаються і ріжуть. Може чули, що буває, вовки пів-отари знищать, а ні одну не з"їдять. Так то босоркуни-кровопивці. Вони тільки кров п"ють. Кажуть, що вони ніколи не помирають, і вбити їх не можливо. Тій дівчинці може бути років сто, а дід, так той може Йсуса застав, якщо не Адама.
- Слухай, Смерека, то ти на ходу вигадуєш, чи тобі бабця на ніч розповідала? - посміхнувся Семен.
- Дурні ви. Знаєте, що вони тут робили? Там де війна, там їм роздолля. Пий крові, хоч залийся. Так коли війни нема, вони кров худоби п"ють, або, іноді, було, москалика якогось, туриста можуть оприбуткувати. Своїх вони ніколи не чіпають. От коли війна з німцями були, вони так розгулялися, пий - не хочу. На сніданок - фашист, на вечерю -комуніст. І ніхто навіть на них не подумає. А ще раніш скільки вони крові попили турецької, польської, угорської, татарської, думаю, ще й римлян скоштували та греків з армії Олександра.
- От заливає. Де ти так брехати навчився? - спитав Семен. - А чого ж вони нас не з"їли?
- Кажу ж вам - патріоти.
Всі троє засміялися.
З вагончику вийшов Ганс, підійшов, зазирнув у відро скартоплею, і наче мимохідь сказав:
- Гарна новина, хлопці. Партизани вірізали сепарський блок-пост. Всіх до одного. Без єдиного пострілу. Як баранів.
- Ну, патризани, так партизани, - посміхнувся Смерека.

Донці задали в школі написати байку. Я все розумію, але мені цікаво, сам вчитель зможе написати байку, або хочь якийсь віршик. Ну, я же не залишу доню з цією бідою)) Байка від татка)) Як раз наберусь досвіду)
ЛИСИЦЯ ТА ВЕДМІДЬ.
Лисиця в школі рідну мову викладала.
Читала дітям рими, ямби і хореї
Та знакам пунктуації навчала,
Та іншій непотрібній ахінеї.
І ось одного четверга
Прийшла до школи в настрої смурному
Бо розболілись шия, та нога,
І задала на вихідні додому
Таке ось завдання:
Щоб діти байку написали.
Сама ж в суботу з самого рання
На дачу до приятельки помчала.
Шашлик, гамак, співали, їли, пили.
Одраз підлікувала шию й ногу.
І вихідні так швидко пролетіли.
А ведмежа в суботу кличе тата на підмогу.
Лише прокинулось - відразу: «Батьку,
Нам задали уроків купу,
А тут ще наказали написати байку
А я не вмію, в мене просто ступір».
Ведмідь потилицю почухав,
Взяв аркуша, перо, чорнило.
Напхав собі побільше вати в вуха,
Щоб муза з голови не полетіла.
Два дні пройшли в страшенних муках,
Не їв, не спав, не грав у доміно.
Так і ходив весь час в піжамних брюках
Ні бокс не подивився, ні кіно.
Все пір’я видрав з гусака,
Але ні слова написати він не зміг.
І в понеділок, видравши дубка,
До школи він побіг.
Схопив лисицю, посадив за парту,
Під ніс підсунув аркуш, олівець.
І каже: «Написати байку варто,
Даю годину часу, чи тобі кінець!»
Через годину отака картина:
Сидить лисиця не руда, а сива.
Від олівця зосталась половина,
А аркуш чистий, як зимова нива.
І каже вчителька: «Нічого я не вдію,
Не напишу я байку…бо не вмію».

Мораль цієї байки зрозуміла:
Не треба вимагати від дітей, чого сама не вміла

Мне вот давеча один кацапчик намекнул, что я, возможно, тоже не словянин, а потомок каких-нибудь печенегов. И я совсем не расстроился. Даже прикольно. А у руських совсем другой подход. Кричат - руськие, мы, славяне и хоть ты их режь. Это ж от какого гондонского племени нужно произойти, чтобы стесняться своих корней, переписать всю историю, назваться чужим именем?

Соцмережі почали акцію - ми всі Цинічні бандери. Підримуй якщо ти теж !
http://viche.net.ua/index.php/novini-ukrajinskoyu/...deri-pidrimuj-yakshcho-ti-tezh

Уля

Апокалипсис. День пятый.
- Ну, что вы, Андрей Михалыч, опять загрустили? – спросил Коняхин скорее для того, чтобы разрушить нависшую тишину, чем из сочувствия.
Андрей Михайлович Семенюк, первый секретарь Коммунистической партии России, и впрямь сидел, как в воду опущенный. Галстук съехал на бок, жиденькие волосы на голове взъерошены, нижняя губа нетрезво выпятилась, а в глазах - глубокая российская печаль.
- А что, Саня, радоваться? Отчаяние не покидает меня, сколько не пей этот проклятый коньяк. Только хуже становится. Семья из головы не выходит, как там они, живы, не живы? Внучку на той неделе год справили. Хорошенький такой, крепыш, румяненький, агу-агу, ходить уже начал: за стеночку ручонками хватается и топ-топ. И что теперь? Что там с ними?
- Ишь как тебя размазало. Ты это бросай. Шибко ты о семье думал, когда ****ей по баням топтал?
- Да при чём тут… - отмахнулся Семенюк. – То ****и, а то – семья!
- Рассказывай давай про семью. А то я не знаю.
- Дурак был, запутался в приоритетах и ценностях жизни. А сейчас прозрел, будто окошко протёр в вагонном окне. Там красотень, а поезд – ту-ту, и уехал, а я даже ручкой помахать не успел на прощанье.
- Отставить сопли и меланхолию! – прикрикнул Коняхин, отхлебнул из горлышка коньяка и протянул бутылку Семенюку.
Тот тоже приложился, жадно, словно пил воду родниковую в жаркий день. Допив, швырнул пустую бутылку за спину, даже не оглянувшись. Посуда беззвучно плюхнулась на мягкий ковёр.
- Ты закусывай, Михалыч, - Конюхин протянул ему надкусанную палку сухой колбасы. – Или икорки открыть?
- Кусок в рот не лезет.
Конюхин Александр Степанович, министр обороны( теперь уже бывший, хоть никто его с должности не снимал, но по причине, что из всей обороны, наверное, он один и остался на всю страну, всё таки бывший) достал из ящика ещё одну бутылку, и принялся читать буквы на этикетке.
- Соурвозьер, блин. Никак не запомню, как по-русски будет. Вот «Арарат» – совсем другое дело, а тут – язык сломаешь. Не быть мне полиглотом. А вот скажи, брат, правда, что Ленин знал пятнадцать языков?
- Говорят.
- А я слышал, что знал он три – русский, татарский и еврейский. А на других только и умел, что материться и пиво заказать. Вот смог бы он прочитать, что тут написано? Суорвозьер, мать его.
- Сань, хватит. Ленин был великий человек, и точка. Уж он бы порядок навёл в стране. И спорить я не буду.
- Да я что? Я только, чтобы отвлечь тебя от скорби. Давай, икорки открою. Вот только хлеб чёрствый.
Семенюк показал жестом, что ему всё равно, мол, делай, что хочешь. Коньяк разморил, вдавил в кресло, смешал все мысли. От этого бросало в крайности – то смеяться хотелось, то плакать, то сидеть пнём, то что-то уже делать, ибо невтерпёж уже ничего не делать. Жалость сменялась яростью, апатия – ненавистью. Но всё это только в голове да в сердце. А так – как сидел он, выпятив губу, так и продолжал сидеть, раздавленный тем, что случилось. «Хорошо этому солдафону, - думал Семенюк, - вон какой справный, грудь колесом, кулаки, как кувалды, морда кирпичом. Он в таких местах побывал, которые даже представить страшно. А ему хоть бы что. Мотор, небось, без сбоев стучит, никакой одышки, конины литр всосал, и ему хоть бы хны. А тут - годы уже, сердечко покалывает, печень пошаливает. И то, к чему стремился всю жизнь – в один день коту под хвост. Хотя, если бы не он, не сидел бы я здесь, а был бы там, с этими…был бы одним из них». От одной мысли о такой перспективе становилось плохо.
Конюхин сразу сориентировался: первым делом разорил буфет. Когда понял, что лучше пока пересидеть здесь, сразу бросился за провизией. Отбил у солдатика автомат и держал оборону, пока Семенюк таскал в кабинет ящики с коньяком и виски, консервами, колбасой, шоколадом, бутыли с водой. Час работы грузчиком в конец вымотали, но оно того стоило. Теперь они могли продержаться минимум месяц, ни в чём себе не отказывая. Оружия тоже было полно. На столе лежали три автомата, пять пистолетов, рожки и обоймы и даже две сабли, которые до этого висели на ковре в кабинете, и оказались настоящими, боевыми, а не сувенирной бутафорией.
Семенюк оружия не любил, стрелять не умел, от одной мысли о крови у него сводило мышцы икр и подступала тошнота. А гора трупов в коридоре, оставленная Конюхиным во время буфетного рейда уже четвёртую ночь мучала кошмарами.
От размышлений оторвал стук в дверь. Сначала осторожный, потом заколотили в несколько рук. И приглушённые вой и мычание. Андрей Махайлович вздрогнул, и вжался в кресло.
- Да что ты, брат, - усмехнулся Конюхин. – Эти двери с базуки с первого раза не пробьёшь. Расслабься. Не обращай внимания.
- Никак не привыкну. Как ты думаешь, они знают, что мы тут? Или просто балуют? Саня, что с нами будет? – спросил Семенюк.
- Вот опять за своё. Что тебе не хватает? Еды полно, пойла – залейся, двери крепкие, арсенал – вон какой. Даже если дверь вышибут, отобьёмся. Сколько их тут, внутри? Несколько десятков, не больше. Безмозглых, тупых, неорганизованных. Они даже строем шагать не умеют. Я их голыми руками положу. А дальше посмотрим. Сейчас главное – не рыпаться. Расползутся они по полям, да лесам. Что тут в городе делать? А солнышко припечёт, так они на жаре и протухнут все. Уже душок идёт, а там и вовсе сгниют все к чертям.
- Может, пробиться к машине? И вырвемся. Машины бронированные, что они сделают?
- Не получится. Все дороги в пробках. Если застрянем где – всё, конец. Можем, конечно, до вертолёта добраться. Это единственный путь для нас. Но лучше не рисковать. Пересидим, пока они ослабнут и рассосутся. А там – десять минут по воздуху и на месте. У меня дом – что твой форт. Забор глухой – четыре метра, с колючей проволокой по верху. А закрома – на десять лет хватит. Тушонки одной тонны три. Армейской. Каждая баночка солидолом смазана. Бензина полно и соляры. Генератор. Отопление. Всё автономное. Не сцы ты. Если всё нормально – там охрана у меня и девки должны быть. Если не разбежались дуры с перепуга. Не пропадём.
- Эх, - вздохнул Семенюк. – Страшно мне.
- Да что ты причитаешь? Представь – когда это всё закончится – весь мир будет нашим. Ни одного мудака на всём белом свете не останется. Кроме нас. Держи. Тебе лучше забыться.
Конюхин налил в стакан коньяк и протянул Семенюку.
Тот жадно выпил, занюхал рукавом и сказал:
- Курвуазье.
- Чего?
- Коньяк так называется. Курвуазье.
- Я такое даже не выговорю. Что они там расшумелись?
За окном гудело, словно в пчелином улье. Конюхин подошёл к окну, отодвинул тяжёлую бархатную штору и в комнату ударил яркий свет весеннего солнечного дня. Кремлёвская стена закрывала обзор. Красную площадь видно было только наполовину. Напротив выбитыми окнами смотрел ГУМ.
- Что за чёрт? – воскликнул Конюхин и открыл створку окна. Но сразу захлопнул, вдохнув ворвавшийся с улицы тошновато-сладковатый запах гнили и разложения.
- Михалыч, ты только посмотри!
- Что там?
- Сюда иди.
Семенюк с трудом поднялся с кресла, подошёл к окну и от увиденного весь хмель как рукой сняло.
Площадь кишела людьми. Уже не людьми, конечно, но другого синонима он никак подобрать не мог. Чужое слово «зомби» казалось каким-то нелепым, комиксово-фантастичным. Зомби были только в третьесортных фильмах ужасов. А здесь были люди. Мёртвые люди, чудом сохранившие способность ходить, кусать и бессвязно мычать. Ещё неделю тому назад они были самыми обычными людьми. Они смеялись, плакали, веселились, грустили, рожали детей, занимались любовью, читали книги, писали стихи, ходили на работу, выезжали за город на пикники, брали кредиты, голосовали на выборах. Умирали по-людски, по-христиански, по-мусульмански, кто как умел, молча ложились в могилы и никого больше не беспокоили.
И вдруг в один день всё рухнуло. Причины не знает никто. И не узнает уже никто. Не будет никаких экспертных комиссий, расследований. Никто не будет искать виноватых. Весь мир просто принял этот факт, как должное. И умер. Превратился в ходячих мертвяков. А те, кто умер раньше, но не успел превратиться в прах, пришли на подмогу, вспучив и разрыхлив могилы. Они рыли ходы, сдирая ногти и ломая пальцы, вылезали из-под надгробий.
И вот сейчас они решили собраться в одном месте – на Красной площади. Места уже не было. Мертвяки стояли плотно, плечом к плечу, а новые всё подходили, теснили, уплотняли, образовывая пёстный разлагающийся ковёр.
Семенюку захотелось замахать руками и закричать что-нибудь типа: «Кыш! Брысь! Пшли вон!», спугнуть, чтобы они снялись, как стая ворон и разлетелись кто куда, дрожащие от неожиданного резкого крика. Но Семенюк просто стоял, отвесив челюсть, не в силах пошевелиться.
Такая толпа, наверное, в состоянии снести и Кремлёвскую стену, и Спасскую башню, и Дворец Съездов, и ничто не в силах остановить напор.
- Что это за слёт пионеров? – пробормотал Конюхин. Он думал о том же. О волне, цунами, сметающем всё, что попадётся на пути. Но как стратег и тактик, он понимал, что не будет никакой волны, ибо все они не вместе, а каждый за себя, и нет вектора, нет единого порыва, не смогут их разлагающиеся мозги объединиться для достижения одной цели. До этого толпы покойников бродили по площади, бессистемно, по-брауновски, сталкиваясь, не замечая друг друга, бесцельно волоча уставшие жить ноги. Что привело их сюда? Кто знает. Ничего, как пришли, так и уйдут. Только перетопчут да передавят сами себя, а оставшиеся разойдутся.
Зрелище было завораживающее, поэтому Конюхин и Семенюк стояли и не отрываясь смотрели на площадь, передавая из рук в руки бутылку и смачивая горло коньяком с непроизносимым названием.
Первым неладное почуял Семенюк. Гул на площади приобретал форму и объем, смутно напоминая что-то до боли знакомое. Ужасающе знакомое. Это был уже не просто мычание. Это была песня. Песня без слов, словно хор глухонемых беспомощно мыча пытался исполнить…что же они пытались исполнить? И тут он увидел ещё что-то, неосознанно понимая, что этого не должно здесь быть, но, ещё не осознавая в полной мере, почему не должно. Семенюк всё ещё видел в этих существах людей, и поэтому сложно понять…
Понимание пришло внезапно, с очередным глотком коньяка.
Он всё понял, что не так! Их было немного, пять или шесть, но они были, и они развевались на ветру…это были знамёна. Красные знамёна. И сразу вспомнилась мелодия. Толпа мычала «Интернационал». И сходились они все в одно место. Всё разу стало на места.
Вдруг толпа замолкла, наступила тишина, такая, что Семенюку показалось, что у него заложило уши.
Мавзолей не было видно. Его закрывала стена. Но Семенюк чётко представлял всю картинку. Мертвяки слушали, что картаво мычит им маленький плешивый труп в чёрном костюме, выставив вперёд и вверх правую руку. Главный зомби, столько лет ждавший своего часа. Вечно живой труп, затаившийся в Мавзолее, чтобы однажды вернуться и спасти Россию раз и навсегда.
Сколько Россия существовала, столько её и спасали. А потом приходили новые спасатели, спасавшие её от того, что наспасали предыдущие, и не было тому видно ни конца ни края.
Это и было единственным спасением – добить последних оставшихся в живых и сгнить самим, удобрив своим прахом истощённую русскую землю. Да и не только русскую. Любую. Везде такой же бардак – вечная борьба, ложь и иллюзия жизни…
Семенюка уже не интересовало происходящее на площади. Он смотрел на редкие облачка в ярком весеннем небе. И ему стало горько от того, что он атеист. Но уже поздно искать Бога…поздно.
- Всё тщетно, - сказал он.
Конюхин тоже всё понял.
- Смотри, вы наконец-то победили на выборах, - пошутил он дрожащим голосом. – Твой электорат?
Семенюк пошёл к столу, взял пистолет, повертел в руке и протянул его Конюхину.
- Сань, у меня духу не хватит.
Тот согласно кивнул и, не медля, выстрелил Семенюку между глаз. Затем, равнодушно глядя на труп, допил коньяк, прочитал этикетку:
- Суорвозьер, твою дивизию.
И сунул ствол в рот.

Понятие времени теряет всякий смысл, когда попадаешь на планету с иным периодом вращения, с иным наклоном оси, на которой нет времён года и день сложно отличить от ночи.
Сколько мы здесь? Три дня? Три года? Три вечности? Наши биологические часы сломались, и отсюда вечный недосып, дезориентация, нервы, депрессия. Отсюда, мать вашу, проблемы с головой. Психологи пытаются вправить обратно мозги, но этого ненадолго хватает. Люди срываются, люди становятся непредсказуемыми, агрессивными или наоборот – вялыми и апатичными.
Как долго мы здесь пробудем? Никто ничего не знает. Я подал уже рапорт о переводе, но отсюда никто не улетает. Только прибывают всё новые и новые – геологи, биологи, антропологи, военные, авантюристы и миссионеры. Бараки за чертой Города растут как грибы. И все мельтешат, копошатся, суетятся, поначалу полные энтузиазма. А потом – пойло, драки, азартные игры. И психолог пытается убедить тебя, чтобы ты не совал себе в рот дестройер и не оставил себя без головы. Таблетки запиваешь алкоголем. Ложась спать, подключаешься к дримеру, уносящему в сладкие фальшивые иллюзии. Но это не спасает. Проснувшись, попадаешь в мир вечного похмелья. И всё по новой.
Вот и сейчас, проснувшись, я не смог разлепить глаза и оторвать голову от валика. Дример, установленный в режим будильника, прислал в мой сон омерзительного гнома, орущего на меня: «Вставай! Хватит спать! Рота, подъём!». Рука нащупала что-то мягкое и тёплое рядом со мной. Чёрт, я опять притащил с собой какую-то шлюху! Ничего не помню. Наконец, пересилив себя, сполз с кровати, долго не мог попасть ногой в штанину. Прыгая на одной ноге, рассматривал спящую аборигеншу. Раньше в жизни не позарился бы на такую уродину, а сейчас…на безбабьи, как говорится… Натянув комбинезон, что было силы пнул её ногой в бок. Она свалилась на пол, вскочила, выпучив на меня испуганные рыбьи глаза, схватила своё тряпьё и выскочила из комнаты. В коридоре заулюлюкали, заржали и что-то швырнули ей вслед.
В столовой ко мне подсел новичок из вчерашней партии прибывших.
- Я Систошесть, – представился он, - лингвист. Какая тут красота! Вы давно здесь?
- Давно, - проворчал я с набитым ртом. Ох уж эти новые знакомые. Избавьте. Не знаешь, куда старых девать.
- Я так рад, что попал сюда. Конкурс был сумасшедший. Какая природа! Какой воздух! Мне так не терпится попасть в Город, услышать местную речь. Вы же общаетесь со здешними?
- Так, изредка.
- Не могли бы рассказать немного о Городе? Небольшой экскурс?
- Нет.
Я встал и пошёл к выходу, ни разу не оглянувшись.
Конечно, мог бы рассказать, но не сейчас и не тебе. Проваливай к чертям. Я бы мог рассказать, да. Когда я сюда прибыл, спрашивать было не у кого. Мы были первыми. Отряд глубокой разведки. Триста десантников, из которых выжило лишь тридцать два. И один из этих везунчиков – я. Это мы нашли Город. И гномов, и эльфов, и орков и этих чумазых уродцев. Планета встретила нас не очень дружелюбно. В первый же день потеряли около полусотни ребят.
Нас высадили на огромной поляне посреди бескрайнего леса. Гигантские деревья, высотой с небоскрёб и стволами толщиной в сто обхватов, окружали нас. В их тени росли деревья поменьше, под теми ещё поменьше, и так далее. Не лес, а матрёшка. И всё это яркое, сочное, пёстрое, свежее, ароматное. Чистое и непорочное, как девочка в цветастом платьице, с бантом в волосах и с воздушными шариками в ручонке, не знающая совершенно ничего о грязи взрослой жизни. Эта планета не знала асфальта, выхлопных газов, мелиорации, управления климатом, упакованных продуктов, смердящих свалок, вонючих отравленных рек, заражённых радиацией земель, терриконов, по размерам не уступающим египетским пирамидам. Она висела себе в черноте космоса ярким мячиком в полном неведении. Ничего, мы быстро лишим её девственности. Но не так безобидна оказалась эта сучка.
Не успели мы углубиться в лес, как на нас напали жуткие твари величиной с крупную кошку, похожие на обезьян с крыльями мотыльков. Они падали с деревьев нам на головы и вгрызались мелкими зубами в лица, шеи, плечи, руки. Вырывали кусочки мяса острыми когтями. Лично у меня три шрама остались, не считая откушенной мочки. Они порхали, кусали и взмывали вверх, освобождая место для других. Каждому должно было достаться по кусочку нашей плоти. За три минуты борьбы и паники мы потеряли шестую часть отряда. Вырванные глаза, перекушенные шеи, изодранные до костей лица. Мы включили купол, отрезавший нас от этих тварей. Они кружились, порхали, бились о невидимую преграду, но добраться до нас не могли. С десяток попало внутрь купола, и мы быстро расправились с ними, оставив в живых одного. Оторвали ему крылья, лёгкие, полупрозрачные, покрытые яркой пыльцой. Он в ужасе метался, а потом упал на колени и сложил руки в мольбе, точно, как человек. И смотрел на нас испуганно и жалобно. А потом заговорил писклявым голосом. Мы не поверили своим ушам. Это была членораздельная речь, эмоциональная, с мимикой на маленьком сморщенном лице. Чёрт, это не животное! Это разумное существо! Кто-то додумался включить голосовой опознаватель. Через пару минут мы уже понимали, что он говорит. Он просил о пощаде, говорил, что мы вторглись на их землю, что у него дети, что он нас боится, что мы все умрём и ещё много всякой херни. Если бы его не разорвал в клочья выстрел из дестройера, монологу не было бы конца.
Распылив погибших товарищей и обработав раны живым, на мгновенье сняли купол и жахнули по лесу из «Иерихонской трубы». Лес над нами зашевелился, и на нас посыпались тушки людей-бабочек. Тысячи, десятки тысяч расплющенных, смятых, скрученных в жгут, изувеченных трупиков. Если бы не купол, нам бы пришлось туго. Мы стояли и смотрели, как тела не долетают, бьются о невидимую перепонку и сползают, оставляя в воздухе кровавые пятна и потёки.
- Я вспомнил! – выкрикнул парень, совсем молоденький, с веснушками на носу. Все оглянулись на него.
- Я вспомнил, кто это! Всё крутилось в голове! Это… это эльфы! У них тоже такие крылья. Как у бабочек! Это из старых сказок. Я читал в детстве. Только я всегда думал, что они красивые. А эти…ужас.
Интересно, об этом хотел услышать долбанный лингвист? Успел бы он разобраться в фонетике и лексиконе эльфов, пока они обгладывали его черепушку? Из скольких слов состоял бы его эльфийский словарь?

Моя работа проста и незатейлива: охранять кучку умников, бесконечно роющихся в грунте. Они постоянно что-то бурят, но почва здесь мягкая, похожая на напитанную губку, и скважины сразу же наполняются водой, и поэтому насосы не выключаются ни на секунду, «бурёнки» сверлят, вгрызаются в планету всё глубже и глубже. Лаборанты постоянно снуют с пробирками, наполненными образцами. Поначалу меня раздражала суета и шум техники, но потом привык, и даже мог спокойно дремать в кресле на вышке. На самом деле, периметр охраняют «Херувимы» - самонаводящиеся экстеминаторы, поражающие любой движущийся объект в заданном радиусе. Наша же задача быть на подхвате в ситуации «мало ли чего». Но на моей памяти всего один раз была попытка нападения. Мы назвали их орками – приземистые мощные твари выскочили из леса и бросились в нашу сторону, но «Херувимы» справились на славу. Нападавшим приходилось перебираться через груды тел своих товарищей, выложенных аккуратной трёхметровой полосой. Они пытались подобраться со всех сторон, и все попытки оказались тщетными. Они отступили и бросились обратно в лес. А мы курили на вышках, облокотившись о перила, и даже ради забавы не взяли в руки дестройеры, чтобы пострелять на меткость. Больше никто орков не видел. Никогда. Здесь все быстро учатся. Никому не нужно повторять дважды.
Зато антропологи долго восхищались ещё одним видом гуманоидов и качали досадно головами, что им не достался ни один живой экземпляр. Лишь мускулистые трупы на столах патологоанатомов. Хотелось бы посмотреть на ботаника, встретившего в лесу живого орка. Один на один. Думаю, орки владеют не меньшим опытом разделывания туш. Исход очевиден, к бабке не ходи.
Несмотря на то, что всю смену я продремал, домой попал совершенно разбитый. Но спать не хотелось. Приободрил себя душем и парой капсул К-17, фьюзбрейна, запрещённого ещё до моего рождения, и который легко купить даже в этой глухомани. Теперь можно и в Город. Получить порцию острых ощущений. К-17 стал сносить башню, не успел я выйти из дома. Его действие сложно передать, нужно взять и попробовать. Ничего особенного не происходит, но ты просто превращаешься в другого человека. Ты мыслишь как он, у тебя появляются чужие воспоминания, чужие пристрастия, чужие странности. В голову забираются чужие тараканы, и не факт, что твоя новая личность окажется не любителем флористики и поэзии, а совершенно конченой сволочью. Бывало и такое. Смена личности проходит незаметно для тебя, лишь иногда удивляешься, что тебе нравится песня, которую ты раньше терпеть не мог, или тёмное пиво или жирные потные тёлки или ещё хуже – десятилетние мальчики. Говорят, что эти личности К-17 вытаскивает прямиком из ада.
Пока я добирался до Города, сочинил целую поэму. Рифмы сами лезли в голову, слова складывались в ритмические арабески. И ещё хотелось встретить женщину моей мечты, которая связала бы меня и высекла основательно, и унижала, оскорбляла и плевала в лицо. Но она умерла много лет назад, даже имя всплыло – Джисемьдесятвосемьдубль. Больше ничего я о ней не знал, но мне так хотелось снова ощутить то, чего со мной настоящим никогда не могло быть. Хорошо, что меня отпустило до того, как я попал в бар. Две капсулы – это так, баловство.
Все наши уже собрались, кроме Пастыря. Эльтринадцать, и Сигматридцатьчетыре и Зэтсемьдробьтри. И ещё парочка новичков, которых я не видел раньше.
Я заказал себе выпивку и мясную тарелку. Бармен внёс заказ в фабрикатор, и уже через минуту я получил искусственные нанопиво и наномясо. Как бы не были они идентичны по молекулярному составу с натуральными продуктами, само осознание, что ты поглощаешь еду, сделанную машиной, перебивает весь аппетит.
- А где Пастырь? – спросил я.
- Ты что не слышал? – Эльтринадцать удивлённо приподнял брови?
- Что я должен был слышать?
- Его сегодня распяли, - поведал Эльтринадцать так буднично, как будто сказал, что Пастырь вышел поссать.
- Как? Кто?
- Местные ребята. Собрались всем приходом, схватили несчастного Пастыря, приколотили его гвоздями к кресту и водрузили возле церкви. Ткнули в сердце металлическим прутом. Затем принялись молиться, пока гвардейцы не увидели этот бардак и не расстреляли всех собравшихся без разбору. Троих оставили в живых и те поведали, что Пастырь вознёсся на небо и забрал с собой все их грехи. И вернётся через три дня с бумагой об амнистии. И они теперь будут чисты и непорочны. Их тоже расстреляли.
- Тупые ублюдки! – возмутился я и залпом выпил полстакана.
- Они не виноваты. Он сам рассказал им эту историю, а они всегда считали его посланцем Богов.
- До нашего появления у них не было даже понятия Бога. Понимаешь? Они не знали, что такое религия.
- Я же и говорю – Пастырь сам напросился.
Пастырь (так называли его все, забыв о буквах и цифрах его имени) – скромный, улыбчивый толстячок с прогрессирующей плешью и маленькими заплывшими глазками прибыл сюда с целью принести аборигенам истину о Боге. Он был представителем Универсальной Вселенской Церкви, проповедующей единого Бога, пришедшего к разным народам под разными именами.
Пастырь в считанные дни построил храм, который сочетал в себе православные купола, пики минаретов и буддийские ступы. Внутри же напоминал музей религии – злобная Кали стояла рядом с ужасным Вицлипуцли, скорбящая дева Мария соседствовала с пузатым Буддой. На стенах висели маски африканских божков и шаманские бубны, позолоченные ангелы и иконы в окладах, расписанных арабской вязью и индейским орнаментом. И всё венчало гигантское полотно, на котором Кришна распинал на кресте Магомета, а сверху, из грозовых туч на них взирал беспристрастный Ктулху. Но из всех религий Пастырь выделял сказку о Христе, как самую трогательную и поучительную. И довыделялся.
Не знаю, как такой тихий человек вписался в компанию суровых грешников. Думаю, потому, что он никогда не пытался наставить нас на путь истинный, пил как насос и ел, как мясорубка, шлёпал по задницам официанток. Ему было легче – он всегда мог замолить свои грехи. Меня расстроила эта новость. Мне будет не хватать его тихого голоса и тонкого юмора. Мы его постоянно подкалывали, но он не обижался и смеялся вместе с нами.
Я не удержался и, не вставая со стула, пнул проходящего мимо гнома, который нёс два маленьких бокальчика пива. Тот упал, пиво разлилось, а сам он разбил нос. Гром вскочил, испепелил меня взглядом, но потом склонил голову, пряча глаза и пошёл обратно к бару. Я окликнул его и подозвал к себе. Когда он подошёл, я встал и, что было силы, ударил его ногой. Гном отлетел, ударился головой о ножку соседнего стола и остался лежать, похожий в своём нелепом костюмчике на тряпичную куклу.
- За что вы его? – тихо спросил один из новичков.
- За Пастыря.
- Но он же…
- Да ладно! – поднял бокал Сигматридцатьчетыре. – Просто наш друг гномов на дух не переносит. Это он тут такой смелый. Эй, Джей, расскажи ребятам, как эти коротышки надрали вам задницу!
Если бы Сигма не был моим приятелем, я бы объяснил ему разницу между «надрать задницу» и сотней погибших парней. Я поломался для приличия, новичков раскрутили на выпивку и я рассказал, как мы впервые повстречали гномов.
До города оставалось два дня пути. Мы-то этого ещё не знали, мы и о городе не знали. Шли себе и шли. Впереди раздался вопль. Я далеко был, ничего не понял, только увидел какую-то суматоху. Потом начался ад. Мне повезло, что мой отряд шёл сзади, а те, кто оказался в авангарде за считанные секунды превратились в фарш. Гномы выскакивали прямо из земли. Они были голые и грязные. И у каждого в руках маленькие ножи, кирки, лопаты, крюки. На каждого их наших напало по несколько десятков этих сволочей. Они карабкались по одежде, облепливали людей так, что тех не было видно и резали, кололи, рвали. Несколько мгновений, несколько взмахов маленькими ручками и боец превращался в окровавленный кусок мяса. Всё это кишело, гудело, кричало, кипело. И друг стихло. Осело в высокой траве, словно ничего и не было. Мы ничем не могли помочь. Стояли в оцепенении, не понимая, что произошло. И тут трава зашевелилась, и двинулась волной в нашу сторону. Мы шли метрах в двухстах от авангарда, и это травяное цунами двигалось к нам медленно, но уверенно. Купол был разряжен, стрелять вслепую было бесполезно. Не знаю, кто вспомнил об армейских ножах. Швейцарские многофункциональные ножи – вещь незаменимая. Там есть всё – и штопор, и ложка, и лазерная пилочка, и ещё куча всякой полезной и бесполезной чепухи. И тут кому-то пришло в голову, что там есть коса, с телескопической ручкой и раздвижным лезвием. Мы стали в круг и принялись косить траву вокруг себя. Под нами, очевидно, не было нор и подземных ходов и это нас спасло. И мы пошли на эту волну, размахивая косами. Лезвия звенели и со свистом срезали всю растительность до самой почвы. Мы шли и шли, а волна так же уверенно приближалась навстречу. И вот выскочили первые гномы, и (ух!) оказались разрезанными пополам. И(ух!) следующие остались без ног, без голов, разделенные на два. Кровь, внутренности, похожие на куриные, ножки, ручки, бородатые головки разлетались в стороны. Мы шли вперёд по ещё живым телам. И тогда они бросились назад и стали уходить под землю. Когда мы дошли до нор, то швырнули туда несколько зарядов с цианидом.
- Вот поэтому я не люблю этих злобных карликов, - резюмировал я.
- Никогда бы не подумал. Как по мне – они очень симпатичные. В таких нарядах. Вылитые гномы.
- Это уже наши пошутили. Обязали всех гномов, которые приходят в Город, надевать эти дурацкие колпаки, жилетки, бриджи и полосатые гетры. Они тоже нас ненавидят. Но мне плевать. Мы навели здесь порядок. Мы дали им то, о чём они даже мечтать не могли – МакДональдс, Кока-Колу, водку, пиво, домино и карты, демократию и религию, музыку и голографинему, одежду и обувь, электричество и мыло. Даже законы и тюрьму. Поделились своими ценностями. Мы пытаемся научить их правильно жить. Но им плевать. Они все тупые. В городе жили только люди, если можно их так назвать. Они более всего похожи на нас, только деградировавшие или не доросшие до нашего уровня. Говорят, что этот город построили не они. Он им достался от каких-то космических бродяг вроде нас. Говорят, ему сотни тысяч лет. Никто точно не знает. Но это неважно. Важно лишь то, что мы здесь делаем. А эти…мусор эволюции. Шлак.
Меня совсем размазало от выпитого и жутко захотелось навести порядок в этом баре. Вышвырнуть наглых гномов, растоптать их игрушечные столики, пальнуть в кучку уродливых эльфов, чтобы оторванные крылышки закружились, как конфетти. Избить какого-нибудь жалкого «человека», затоптать ногами и у него на глазах трахнуть пивной бутылкой его подругу. Почему я их всех так ненавижу?
- А у меня есть версия! – встрял в мой монолог Зэтсемьдробьтри. – Думаю, что так оно и есть. Знаете, что на Земле до человечества было шесть цивилизаций. Какими они были – никто не знает. Как они жили – никаких сведений. Как они выглядели – нет информации. Но они не были людьми. Они были кем угодно, но не людьми. Может, они и были такими вот гномами, орками, эльфами, русалками. Вы слышали, что здешний океан просто кишит существами с рыбьими хвостами? А что за хребтом нашли птиц с человеческими головами, и даже подобие кентавров. Но это я думаю – враньё. А может, нет. Когда я был пацаном – обожал сказки. Откуда такие фантазии у их авторов? Это генетическаяая память, друзья мои. Наверное, первые люди застали ещё тех, кого сменили. А может, и даже сами свели их на нет. Может, и здесь та же фигня? Вот такое мне лезет в голову.
- Интересная теория, - сказал новичок.
- Дерьмо собачье, - проворчал я, допил пиво и вышел из бара.
Ко мне сразу подошла аборигенша, одетая в короткое платье с развратным декольте и чулки на подвязках. Как бы они не старались, им всё равно никогда не быть похожими на наших шлюх. Я сегодня недостаточно выпил, чтобы спать с такой «красоткой». Хотел было врезать ей хорошенько, но передумал. Плюнул ей под ноги и побрёл на остановку.

Меня разбудила сирена. Нас всех разбудил вой, бесконечный, разрывающий барабанные перепонки и пробирающийся до самых кишок. Когда всё смолкло, передали сообщение. Диктор говорил долго и взволнованно, но суть речи можно было передать несколькими словами. Ребята, всем спасибо. Домой. Здесь нам делать нечего! Это было лучшее, что я услышал за время пребывания на этой планете.
Во дворе находился пункт учёта, где регистрировали каждого отлетающего и выдавали талон, где указано, каким рейсом нас отправят на орбиту. Как выяснилось, я улетаю одним из последних. В этом были свои плюсы. Не нужно было бегать, как угорелому. Я пил кофе на веранде и смотрел, как в небо взмывают челноки. Как возвращаются и снова улетают.
- Вот и всё, - услышал я голос за спиной. – Ты доволен?
Это был Качетыре, один из тех, с кем я дошёл до Города. По-видимому, он тоже никуда не спешил. Я промолчал.
- Нас оставили прикрывать отход, - сказал он.
- Правда? У меня даже оружие отобрали.
- Тебе нужно оружие? Они сейчас от одного нашего вида накладывают полные штаны. Ты знаешь, я тут даже привык. Здесь классно. Я бы остался. Что-то не хочется возвращаться ни на Землю, ни на Пандемию, ни на Крус. Там нет, и никогда не будет такого воздуха, такой зелени и таких славных аборигенов. Да, они туповаты, но это та тупость, которой нам не хватает для полного счастья.
Да, бывали и такие, которые якшались с этими уродами.
- Ну, так в чём дело? Оставайся.
- Нет. Я услышал, что планету будут стерилизовать.
- Серьёзно?
- Так говорят. Скорее всего так и будет.
- А ты не слышал, почему мы улетаем?
- Слышал. Вчера получили решение Совета. Нефть, которую здесь нашли – полное дерьмо. Из неё можно получить только н-гептан, у которого октановое число равно нулю. Больше здесь ничего интересного нет. А то, что есть легче купить, чем добыть. Разработка этой планеты нерентабельна. Корпорация делает хорошую мину, но их игра здесь проиграна. Вот такие дела. Не хочешь смотаться в Город? Попрощаться? Времени у нас ещё полно.
- К чёрту! Что я там не видел?
- Ну, как хочешь.
Качетыре спустился с крыльца и пошёл к мобилю.
Я чуть не проспал отлёт. На корабле яблоку негде было упасть. Так, как я прибыл после всех, место мне выделили на полу. Чёрта с два. Я быстренько согнал с гамака какого-то очкарика, бросил туда рюкзак и принялся искать дисплей-иллюминатор. Я никогда не видел, как стерилизуют планету. Вытрусил из баночки три капсулы К-17, запил их водой. На время полёта можно забыть о пиве. Только вода, основную часть которой будут получать из нашей же мочи.
На дисплее планета выглядела сине-зелёной. Где-то там остался Город, совсем невидимый, но я знал, что он есть. Кто-то оставил его до нас, мы оставили после себя бараки, МакДональдс и Церковь. Если здесь появится новая цивилизация, они найдут это место и поселятся там, и их потомки всё забудут, просто будут жить там, как муравьи в чужом муравейнике. Но это будет не скоро. Через несколько минут вся биологическая жизнь на планете будет уничтожена. То ли Корпорация таким образом хочет отомстить за свой провал, то ли хотят ещё как-то использовать это место.
И тут в моей голове появился гном. Он был ужасен, его сердце разрывалось от боли, он рыдал и скрипел зубами от беспомощности. Хм, интересно, никогда не слышал, чтобы К-17 запускал в мозги нелюдей. Гном заполнял меня, я увидел его изнутри, туповатого простака, воющего о своей бестолковой планетке без октанового числа. И я смотрел на окружающих меня людей, которые жадно пялились в монитор в ожидании шоу и ненавидел их. Я проклинал себя за страх, который приводил меня в оцепенение. Паника охватывала меня, и ужас сменялся злобой, лютой и безбашенной. Но я был так мал и смешон в деревянных сабо, полосатых чулках, в красном колпачке с бубончиком. Что я мог сделать? Как остановить это кошмар?
- Нет! – заорал я. – Нет! Нет! Суки! Бессердечные твари! Не делайте этого! Кто-нибудь! Остановите это!
А дальше понёс абракадабру на языке гномов, который я так и не выучил.
- Тршншыр мргнатрн! Стронгрнкуи! Мыгбрюнтвекр!
До этого я даже представить не мог, что смогу такое выговорить, а не то, чтобы запомнить.
Ударил в челюсть одного, пнул в коленную чашечку другого, дал под дых третьему. Я сметал всех, прорываясь поближе к экрану. Меня сбили с ног, несколько человек навалились на меня, стали крутить руки, а я всё кричал и пытался вырваться. И только когда удалось нашпиговать меня успокаивающим, я утих и провалился в бездну.
Когда я очнулся, то первое, что пришло в голову, что я пропустил всё самое интересное. Но шоу не было. Просто к планете понеслась невидимая волна, смертоносная, жадная и голодная, чтобы поглотить за один раз всю жизнь до последнего микроба. Чтобы пронизать планету насквозь, не дав шанса никому ни в воде, ни в земле, ни в воздухе. Чистая, мгновенная гуманная смерть, детище новейших технологий.
Я добрался до монитора, но мы были уже слишком далеко, чтобы увидеть не только планету, но и звезду, вокруг которой она вращается.

Великие маги планеты Ыш, могущественные и древние, как сам Космос, стояли, направив взоры в небо. Они знали всё заранее, они знали это ещё миллионы лет назад, когда там, откуда прилетели странные землеройки, ещё жили только ящеры и рыбы. Всё до каждой частички времени прописано в их летописях. Всё, что случится. И сейчас пришёл час, чтобы сделать то, что должны, то, что делали не раз и ещё сделают не раз – защитить мир. Это совсем не сложно для них. Они вышли из горных пещер, поднялись со дна океанов, спустились с ледяных небес, и смотрели, не отрывая взгляда туда, откуда появится смерть. И когда она появилась, они лишь слегка прищурились от напряжения.
Горячая волна столкнулась с их взорами, ударилась, лишь слегка опалив верхушки самых высоких деревьев, и вернулась обратно в мёртвый космос, где ей и место. Мёртвое к мёртвому.

Сука, опять «Лебединое озеро». Всю неделю по три раза в день вперемешку с фугами фа-минор. Чёрно-белое «Лебединое озеро» с мать её так, Плисецкой. Выключить? Нет, будет хуже. Я знаю, что будет ещё хуже. Голова раскалывается, во рту пересохло, суставы заржавели и кости словно скручиваются в спираль. С трудом дохожу до холодильника, достаю бутылку с остатками водки, пью прямо с горлышка, не чувствуя ни вкуса ни запаха, хотя знаю, что это не поможет. Адское похмелье началось сразу после похорон Бога. В комнате умирают лебеди, падая на пол Большого Театра.
Сука, нас отравили, убив Бога. Похмелье не только у меня. Похмелье у всей страны. Улицы вымерли. Одинокие прохожие бледными призраками протаптывают тропинки до магазина и обратно. Но всё тщетно. Спасенья нет. Кровь превратилась в вязкий битум, а сосуды сжаты до предела. Иногда кажется, что я превратился в ходячего мертвеца, в котором остановились все жизненные процессы. Осталась только боль и тошнота. Я три дня ничего не ел, только вливал в себя пойло, пытаясь снять синдромы. Бесполезно.
Сука, лебеди, наконец, сдохли. И загробный голос очередного Левитана что-то вещает с экрана телевизора. С трудом доползаю до дивана. Диктор открывает рот и говорит слова, которые разлетаются в эфире, не доходя до моего понимания. Я ничего не понимаю из сказанного. Какая-то абракадабра. С надеждой жду знакомые сочетания звуков. Иногда проскакивают «Россия» и «Кремль», но они не приносят облегчения. Что-то с телевизором. Цвета выцвели, нет той яркой картинки, режущей глаза, звук стал приглушённее, не такой резкий. Но это лучше, чем ничего. Однажды я попытался выключить ящик и меня тут же вырвало водкой с желчью. Я чуть не сдох, как эти сраные лебеди.
Сука, как Бог посмел так поступить со своим народом? Как он мог вот так взять, и умереть, оставив меня и всех, кто молился на него, кто целовал его портреты перед сном, кто просыпался с его именем на устах, кто готов был умереть за него и убить полмира за одно корявое слово в его адрес? Никто не верит в длительный спазм артерий и функциональное перенапряжение органа в условиях гипоксии при недостаточности коллатерального кровообращения. Его убили, это знают все. Его убили фашисты, демократы, пидарасы и педофилы, пятая колонна, жиды и бандеровцы, бородатые женщины и пиндосские запроданцы, хунты и политические проститутки. Это они довели его до смерти. Его благородное рубиновое сердце не выдержало, оно устало бороться за всех нас, устало биться, спасая нас, неблагодарных, от тлетворного влияния и прочая, прочая.
Сука, почему об этом не говорит телевизор? Почему я не больше не слышу этих слов? Куда они пропали? Уверен, мне сразу бы стало легче, я вдохнул бы полной грудью, я бы взмахнул увядшими крыльями. Но вместо этого вытираю простынью пот, заливающий моё бледное бедное тело. Щёлкаю по каналам. Везде одно и то же – «Лебединое озеро» и фа-минор, и странные, унылые лица, вещающие на непонятном языке. О чём они говорят? Мне страшно от их речей, из языки – ядовитые змеи, слова – чёрная грязь. Я хочу, чтобы они снова радостно кричали о том, что первые в космосе, что наши спортсмены сто медалей, что Большой – самый большой, что самый лучший Киркоров, что Крым наш и Аляска тоже, и наши деды воевали, что ядерная пыль и ракеты, что тогда победили и сейчас победим, что святая Русь и мы же братья, что самые быстрые, сильные и ловкие, что георгиевские триколоры, что православие, купола и святые образа. Я знаю, мне сразу бы стало легче, и не только мне, всем бы стало хорошо, и опять бы воспряли и подняли стяги.
Сука, это всё равно, что нюхать муку вместо кокса. А без муки совсем смерть, и я смотрю пустыми глазами в экран телевизора, не в силах выключить, проваливаясь время от времени в гудронные сны, и просыпаюсь от кошмаров, в которых тьма пожирает Красную площадь и Мавзолей, в котором лежит рядом с великим чучелом Ленина великое чучело замаринованного Бога.
Сука, когда уже вернётся с работы жена и протрёт моё сломанное туловище уксусом и положит на лоб холодный компресс и сядет рядом и будет держать за руку, и мы вместе будем смотреть телек. Странно, но у неё нет похмелья. Сейчас у неё всё хорошо. Когда умер Бог, ей полегчало, появился румянец, и улыбка всё чаще появляется на лице, и формы стали покруглее. и щи стала готовить вкуснее. И я спрошу у неё, о чём вещают говорящие головы. Она будет мне в очередной раз пересказывать, но я опять ничего не пойму. И она махнёт рукой и скажет: «Правду говорят, наконец-то» и пойдёт на кухню и будет тарахтеть посудой, а я останусь лежать, жалеть себя и раздумывать, почему я не могу услышать то, что слышит она.

И. В. Мерзляков, депутат Верховной Рады от богом забытого избирательного округа, затерянного в бескрайних степях с заживающими язвами чахлых деревень и пьяным пыльным райцентром, взобрался на трибуну, постучал по микрофону, требуя внимания.
- Уважаемые коллеги, - прочитал он с листа, оглядел зал в поиске внимающих глаз. – Хотелось бы поднять вопрос…
И тут зазвонил телефон.
- Простите, - Мерзляков виновато пожал плечами и ответил на звонок. – Да! Да, дорогая! Я сейчас не могу… Потому что не могу! Это срочно? Что? Сейчас перезвоню.
И.В. извинился перед аудиторией и выскочил из зала заседания.
Аудитория скучающими взглядами проводила несостоявшегося лектора.
- Зина! – Шипел в трубку Мерзляков, уединившись в сортире. - Сколько можно говорить – не звони мне в рабочее время! Только если что-то очень…понимаешь, о-очень срочное.
- У меня срочное! О-очень! Я сижу в «Велюре», зашла перекусить, и оказалось, что все карточки заблокированы. Все! Что мне делать? Меня не выпускают, пока я не рассчитаюсь , а у меня маникюр через пятнадцать минут.
- Заплати наличными.
- У меня нет столько. Шесть тысяч. Я не ношу столько с собой. Что делать?
- Сколько? Шесть тысяч? Ни хрена себе, ты перекусываешь!
- Что с карточками?
- Я дома объясню. Не паникуй. Скажи им, чья ты жена, я потом расплачусь.
- Я говорю, а они грозят милицию вызвать. А у меня маникюр!
- Маникюр отменяется. Я сам тебе сделаю. Оставь им что-нибудь из побрякушек, езжай домой. И ничего не покупай, ясно. Ничего! И нигде больше не перекусывай!
- На шесть тысяч? У меня нет таких дешёвок.
- Зина, разберись сама. У меня доклад.
И.В. отключил телефон, тяжело вздохнул. Закурил. Его слегка подташнивало. Его всегда подташнивало перед неприятностями. Нужно было ещё вчера сказать жене, но побоялся. Не любил он скандалы. Политические любил, а с Зиной – терпеть не мог. Зина очень качественно умела выносить мозг. А потом трахать этот мозг в разных позах.

Жена встретила И.В. в слезах, подшофе и с упёртыми в бока руками. Всем своим видом она требовала объяснений.
- Зина, только не нервничай. Всё под контролем.
- Меня унизили и оскорбили. Ты даже представить не можешь! А это! – она протянула руки. – Посмотри на мои ногти! Ужас. Мне не так много нужно для счастья. И даже этого я не смогла получить. Отказать себе в маникюре! Что случилось?
Они сидели на кухне. Мерзляков потягивал «Хеннеси Паради Экстра» прямо из горлышка, а Мерзлякова нервно жевала золотистый фильтр «Treasurer».
- Понимаешь, Зина, это эксперимент. Мы все решили попробовать пожить так, как живёт среднестатистический украинец. Как все. Так сказать, оказаться в шкуре простого человека, чтобы понять его проблемы, и уже исходя из этого, разрабатывать законы, указы и прочую хрень в интересах народа.
- Народа? Что за чушь! Зачем?
- Не знаю. Так вышло. Я тебе не говорил, как мы голосуем? Нет? Короче, на пульте две кнопки – «за» и «против». Какая засветится, такую и нужно нажимать. Но, всё равно, та, которая не светится, не нажимается, а током бьётся. Пробовали ради прикола. За что голосуем – никто не слушает. Кнопка загорелась, нажал, и дальше в тетрис играй. Выдали тебе бумажку – вышел, прочитал, и дальше можно спать. Оппозиция, правящие – это всё фикция. Спектакль для лохов. Ну, там грамотно всё – интрига соблюдается, дебаты, даже драки инсценируются. Голосования, какие надо, проваливаются, какие надо - проходят. Цирк, короче. Ну, за этот указ мы и проголосовали. Единогласно, причём.
- И что?
- А всё. Все наши счета заблокировали. Но это ненадолго, до новых выборов.
- Это же три года ещё! – Зина изменилась в лице, побледнела, но в обморок не упала. Железная женщина. – А как мы жить будем?
- Как все. Живут же люди. На зарплату. Придётся потерпеть. Ничего, выкрутимся, Зин. Завтра переезжаем.
- Куда это?
- На время наш дом опечатают. Нам квартиру дали на Троещине. Двушку, даже с мебелью. На седьмом этаже. Вид из окна – чудо. Нужно собрать самое необходимое. По закону мы можем взять с собой только вот это. – И.В. достал из кармана смятый лист бумаги.
Зина пробежала глазами по написанному и потеряла сознание.

Перед отъездом группа бритоголовых молодчиков перетрусили все чемоданы, следя, чтобы ничего лишнего не вывезли. Минимум наличных, никаких драгоценностей. С голой жопой в новую жизнь. Машины тоже опечатали, поэтому до новой квартиры добирались на метро, потом троллейбусом. И.В. еле уговорил Зину спуститься в подземку. Она всегда считала, что там – криминальная клоака, что у них сразу заберут чемоданы, её изнасилуют, а мужа забьют битой всякие негры и наркоманы. Но обошлось, и супруги во всю рассмартивали тех, ради кого они согласились на трёхлетний ад. И.В. жалел этих людей, но они почему-то не казались несчастными, даже наоборот. И подумалось – а может,всё не так страшно. Живут себе, не грустят, от голода не умирают, одеты прилично. Зина же презирала и ненавидела весь этот сброд. Она с ужасом рассматривала дешёвые шмотки, копеечную бижутерию, поддельные сумочки с наклепками модных брендов. И этот запах толпы вызывал тошноту. Жуть! В троллейбусе Зина чувствовала себя намного увереннее, и ей понравился процесс покупки билета, и она даже сдачу взяла какими-то металлическими кружочками.
Квартира оказалась чистенькой, но маленькой. Общая площадь меньше, чем кухня в оставленном доме. Незатейливые узоры дешёвых выгоревших обоев, волнистый линолеум, запылённые окна, скромная мебель, серая ванная и унитаз с тёмным налётом в глубине слива напомнили Зинаиде о своём детстве, которое она тщательно забыла, как думала, навсегда.
- Мерзляков, скотина, я здесь жить не буду. Говоришь, это всё ради народа? Вот и живи со своим народом. Даже можешь трахаться с народом. Мне уже всё равно. Я не буду ревновать.
- Зин, хочу тебя разочаровать. Во-первых, ты сейчас нищая. Во-вторых, тебе некуда уходить – это единственное наше жильё. Все дачи, квартиры и дома опечатаны. Ты, конечно, можешь уехать к маме, в однокомнатную хрущёвку в Тихопёрдовке, я не против. А в-третьих, прекрати истерику. Помнишь, как ты прыгала с парашютом, как ныряла с аквалангом, как пьяная гоняла по городу на машине, как мешала пиво с шампанским. Зина, ты же экстремал! Это твоё всё. Посмотри на это, как на приключение!
- Три года пьяной в акваланге на парашюте? Прости. Экстримом было то, что я вышла за тебя. Хочу кофе.
Зина быстро соображала и молниеносно взвешивала варианты. Оптимальным было остаться и найти выход из положения. Она не собиралась жить, как народ. Она не народ! И никогда не будет народом с фальшивыми дерматиновыми сумочками.
Она пошла на кухню и вернулась оттуда с эмалированным чайником.
- Как он включается?
- Какая разница. Кофе нет.
- Так позвони, пусть привезут!
- Зина…
- Ну, да. Народу никто кофе на дом не привозит. Ясно. Тогда я сама.
Она отнесла обратно чайник, взяла кошелёк и вышла, хлопнув дверью.
И.В. присел на табурет, достал из пачки последнюю сигарету и тоскливо закурил. Ему мечталось, что Зина заблудится среди однотипных многоэтажек, детских площадок и киосков, что её похитят беспардонные люмпен-пролетариаты, что она застрянет в лифте, и когда приедет аварийка, то от неё останется высохшая мумия. Было бы неплохо, если бы кто-то забыл закрыть канализационный люк. Да мало ли что может случиться. Нет, И.В. думал об этом не потому, что не любил жену и желал от неё избавиться. Просто ему было стыдно перед ней, и он не знал, как смотреть ей в глаза. Ему легче было пережить её смерть, чем свой стыд. Но он знал, что Зина нигде не пропадёт.

- Вот, - Зина поставила на стол пакет, - я всё купила. Это кошмар! Полки полные, а купить нечего. Совершенно! Ни омаров, ни лобстеров, ни питахайи, ни моих любимых «Афичионадо»! О «Шато Монбуске» они даже не слышали. Я еле скупилась. Надеюсь, не отравимся.
Зина выставила на стол три банки чёрной икры, ананас, палку сухой колбасы, бутылку «Джек Дэниелс» и блок «Парламента».
- А кофе? – спросил И.В.
- Денег не хватило.
- Ты что, спустила всё, что у нас было?
Зина удивлённо посмотрела на супруга.
- Ладно, завтра зарплата, - вздохнул обречённо Мерзляков и открыл виски.

Всю ночь Зине снились кошмары: килька в томате, плавленые сырки, Жигулёвское пиво, Нескафе, белорусская косметика, польская мебель, турецкое бельё и чешская бижутерия, а так же городской пляж в Феодосии, трамваи, эмалированные чайники, хозяйственное мыло и ещё много чего ужасного. И ещё ей снился Народ в виде вульгарной тётки, пахнущей ландышевыми духами и потом, с мозолистыми ладонями и небритыми ногами. И Мерзляков похотливо пуская слюни, снимал штаны, чтобы удовлетворить все её желания и прихоти.
И.В. наоборот спал, как младенец, и ему тоже снился Народ, но только это была молоденькая студенточка в простом ситцевом платьице, такая чистая и непорочная. И несчастная. Народ была сиротой, которую все пытаются обидеть. А Мерзляков решил удочерить её, обогреть, защитить, приласкать, накормить, красиво одеть, подарить что-нибудь такое дорогое, пусть и ненужное, но о чём она всегда мечтала. И любить её, как родную дочь, а она ответит взаимностью. И наступит гармония и счастье для всех.

На следующий день И.В. встал пораньше, чтобы вовремя попасть на работу. Пока ехал с двумя пересадками, обдумывал новый закон об общественном транспорте – ему десять раз наступили на ногу, двадцать раз ткнули локтем в бок и пять раз сунули под нос потную подмышку. Час пик необходимо отменить! Мало того, нужно было платить за проезд, а Зина потратила всё до копейки. Все льготы с депутатов сняли, и кондуктор язвительно предупредил, что на первый раз прощает. Как ехать обратно, И. В. Не представлял.
Заседание проходило вяло, каждый переживал личную трагедию наедине с собой. В курилке нервно молчали и стреляли сигареты. В буфете изменилось меню, и теперь подавали серые тефтели, кисло-пахнущий борщ, слипшиеся пельмени и дешевую водку. Но денег всё равно не было.
В конце дня объявили, что можно получить зарплату. Депутатам и раньше платили зарплату, но никто за ней не ходил, не хватало ещё из-за какой-то штуки баксов париться и стоять в очереди. Но сейчас кинулись все, толкаясь и шипя матюгами. Хоть зарплату уменьшили до двухсот долларов, чтобы как у всех, но и этим деньгам были рады.
- Вот, зарплата, - И.В. с гордостью положил на стол три купюры.
- Это что? – спросила Зина.
- Деньги.
- Не ври мне, денег так мало не бывает. Деньги всегда в пачках. Меня не обманешь. Где остальные?
- Это всё. Ну, налоги вычли, а то больше бы было.
- Пачка?
- Нет, ещё одна бумажка.
- Что такое налоги? – прищурилась Зина. – Зачем они?
- Налоги – это такие деньги, которые люди отдают в казну, чтобы мы могли их воровать. Если налогов не будет, нам нечего будет красть, понимаешь?
- Нет. Не понимаю. Если вам сейчас нельзя красть три года, то зачем нужны эти налоги? А если бы и можно было, то зачем тебе их платить, чтобы потом украсть? Где логика?
- Зина, понимаешь, экономика и политика – слишком тонкие материи, чтобы обсуждать их с женой на кухне. Я и сам ничего не понимаю. Так принято. Хотя тема интересная, нужно будет обдумать.
Зина потянулась за деньгами, но И.В. оказался проворнее.
- Дома жрать нечего, - возмутилась Зина.
- Знаю, так что лучше я скуплюсь.
- Милый, так хочется черепашьего супа. Если будут черепахи…туда ещё мадера нужна и байоннской ветчины кило…
Мерзляков никак не прокомментировал.

На следующий день Рада заработала во всю. Каждый пел о своём. На стол спикеру легла целая пачка проектов: о работе лифтов, о подаче горячей воды, о транспорте, об очередях, о ценах, о старушках возле подъездов. О наболевшем. Все кричали, махали руками, выглядели помятыми. В курилке висели дым дешевых сигарет, мат и возмущение.
- Да этой туалетной бумагой невозможно подтираться. Она же рвётся! Я все пальцы себе перепачкал!
- Нет, вы видели цены? Это грабёж! Ползарплаты потратил, и видеть нечего!
- Я сегодня только на третьем троллейбусе уехал. Не втолпишься!
- Нужно что- то с этим делать!
- Немедленно!
- Куда мы раньше смотрели?
- Как я ненавижу эту страну!
- Не зря нам пидарами называли. Ой, не зря! Но теперь мы наведём порядок!
- Займите до получки!
- Несчастный народ!
Кнопки на пульте для голосования уже не подсказывали и током не бились, но все голосовали единогласно и в первом чтении.
Когда Мерзляков предложил отменить подоходный налог, зал аплодировал стоя. Пошли дальше, и запретили вообще все налоги, а всех работников налоговой, даже уборщиц, решили отдать под суд, как врагов народа.

Депутаты ждали и надеялись, что народ сразу же начнёт носить их на руках, петь оды и восхвалять спасителей и благодетелей, но ничего такого не произошло. Народ продолжал жить своей удивительной, загадочной, непостижимой жизнью, словно ничего и не произошло. Зато слугам народа сразу полегчало. Закон о бесплатном общественном транспорте позволял экономить на проезде, и теперь можно было позволить себе выпить бутылку пива после трудного рабочего дня.
Но всё равно зарплата закончилась через неделю. Как Мерзляков не экономил, в кармане осталась жалкая горстка медяков.
Зина давилась гречневой кашей без масла, сарделькой, мягкой и скользкой и солёным бочковым огурцом, который муж украл у бабушки, торгующей возле метро. Зина давилась и плакала. Слёзы капали в тарелку, добавляя еде пикантный солоноватый привкус.
- Мерзляков, ты сволочь. Я не могу это есть. У меня после вчерашних макарон изжога и газы.
- Дорогая, гречка очень полезна, в ней полно микроэлементов и витаминов.
- А в сардельке?
- Не знаю.
- Из чего она сделана?
- Тоже…
- Что тоже? Из микроэлементов? Я не хочу есть микроэлементы! Я хочу стейк из парной телятины в соусе бешамель. Он мне сегодня снился. Я его хочу!
- Не капризничай. Мы делаем всё, чтобы нам хорошо жилось. Понимаешь, нужно сделать так, чтобы каждый мог позволить себе стейк, тогда и мы будем его есть хоть целыми днями.
- Я и так могла его есть, когда хотела. Зачем нам каждый? Представь, что каждый будет ходить завтракать в «Эгоист». Они сожрут все стейки ещё до обеда. Ты можешь себе представить, что наш сосед со своей неухоженной коровой будет сидеть с нами за одним столиком? Они будут рыгать, чавкать и пердеть. Я не хочу, чтобы каждый!
- Они совсем не такие. Они нормальные люди. Виктор Сергеевич – водитель «Камаза», его жена торгует на рынке, они уважаемые люди. Вполне приличные. Они не будут пердеть за столом.
- Зато другие будут.
Зина снова разревелась, отодвинула тарелку с недоеденной кашей. Её трясло от рыданий, она размазывала кухонным полотенцем слёзы и сопли. И вдруг, забывшись в нахлынувших эмоциях, тихо пукнула. Недостаточно тихо.
- Ой, - сконфуженно сказала Зина, - прости. Вот видишь! Это всё твои микроэлементы. Я их ненавижу! Я скоро стану такой же, как они! Ты этого хочешь?
- Да ничего страшного. Тут сегодня одного стошнило после беляша прямо на заседании… - сказал И.В., но сразу осёкся. – Ладно, пошли новости посмотрим. Мы новые законы утвердили.
Диктор с удивлённым лицом зачитывал принятые законопроекты.
Теперь не только не нужно было платить за проезд, а даже наоборот. Специально обученные кондукторы платили пассажирам за то, что те пользуются транспортом. Цены на товары первой необходимости упали до символической цены – хлеб стоил одну копейку, соль – две, спички – копейка за мешок. Пенсионерам, инвалидам и беременным всё это полагалось бесплатно. А беременным инвалидам полагался дополнительный бонус – килька в томате бесплатно. Минимальная заработная плата повысилась то пяти тысяч долларов, а пенсии до трёх.
- Вот видишь, нам только до следующей зарплаты дотянуть, а там заживём. А завтра я тебе хлеба принесу, соли и спичек. Нужно будет и на сосиски цены снизить.
- И последняя новость – с сегодняшнего дня строго-настрого запрещено добавлять в колбасные и сарделько - сосисочные изделия туалетную бумагу.
Зина испепелила И.В. взглядом, лицо её позеленело, она вскочила с дивана и побежала в ванную блевать.

Очередное заседание Рады чуть не сорвалось из-за повальной неявки депутатов. Кто-то страдал несварением, кто-то физическим истощением, кто-то психическим. Некоторые пытались сбежать за границу, но у них ничего не получилось, и их вернули с позором, вытатуировав на лбу слово «предатель». Один даже застрелился. Всех, кроме самого хитрого суицидника доставили в здание Верховной Рады специальные милицейские бригады. Это был переломный момент, перестройка «организма», кризис, после которого становилось легче, наступало выздоровление, возрождение в новом, здоровом теле.
Депутаты были помяты, дурно пахли и спали на ходу. Самые крепкие собрались в курилке. Кто сидел на корточках, вспоминая веселые времена, проведённые на зоне, кто устало прислонился к стене. Дым «Примы» без фильтра висел густым вонючим туманом, вызывая скупые депутатские слёзы. Говорили мало, в основном матом. Обзывали президента и называли пидарами депутатов, доведших народ до такой жизни. Самоидентификация сошла к нулю, и теперь они были простыми парнями, хлебнувшими по самое немогу. Зрела революция. Революция сознания. Из-за туч робко выглядывало солнышко счастливого бытия в отдельно взятой стране.
Мерзляков дремал и видел в коротких снах хатки в цветущих вишневых садах, красивое сало, усатых бандуристов в самотканых вышиванках, девушек в венках из полевых цветов, водящих хороводы на бескрайних лугах, казаков в шароварах и с оселедцами на бритых головах. Ни одного хмурого лица. Ни одного обделённого, ни одного голодного, ни одного несчастного. А в облаках Тарас Шевченко одобрительно шевелил могучими усами.

- Вот тебе обещанный хлеб! – И.В. извлёк из пакета пять буханок белого, три нарезных батона, шесть булок с маком и каравай ещё тёплого ржаного. – С солью, говорят, очень вкусно.
Он поставил на стол две пачки соли.
Зина жадно схватила булку с маком, мокнула её в соль и принялась с аппетитом жевать, приговаривая с набитым ртом:
- Ага, и правда, вкусняшка.
И.В. смотрел, как из рта супруги падают крошки, как жадно она откусывает булку большими кусками и ему было жаль весь украинский народ. Как они живут на свои скудные зарплаты? Что они едят? Откуда берут обувь и одежду, мебель и телевизоры? Он понимал, что на улице каждый строит из себя успешного парня, а дома давятся булками с солью, перешивают старые вещи и реставрирует самоклейкой старые комоды, чтобы придать им более респектабельный вид.
- Ничего, Зин, потерпи немного.
- Будешь? – Зина протянула булку. – Нет? Тогда я ещё одну. Кстати, тут бумажку принесли.
Она достала из кармана халата помятый листок.
- Что это? Я ничего не поняла.
Мерзляков пробежал глазами по мелким буквам и крупным цифрам.
- Это счёт за коммунальные услуги.
- Как это?
- Ну, нужно платить за свет, за воду, за лифт, за вывоз мусора.
- Кому платить?
- Не важно.
- А зачем?
- Не важно. Завтра отменим.
- Своди меня в театр.
- Денег нет. Хотя, завтра решим и этот вопрос. Огласи полный список желаний.
- Я хочу, чтоб ты сдох, Мерзляков.
- Когда-нибудь сдохну. Но сейчас – я устроюсь на работу.
- Но у тебя есть уже работа.
- Будет ещё одна, чтобы денег больше было.
- И я хочу на работу. Это прикольно, ходить на работу?

Мерзляков устроился грузчиком на рыбную базу. Ночами разгружал вагоны. Платили хорошо и каждый день. Даже больше, чем остальным, потому что депутат.
Где работала Зина, И.В. так и не узнал, но его устраивало, что у неё тоже была ночная смена, и платили её тоже посуточно. Она возвращалась под утро на дрожащих ногах и сразу падала спать. «Бедолага, так выматывается, - жалел её муж. – Всё-таки, не такая она уже пропащая. Интересно, ей тоже доплачивают за то, что она жена депутата? »
Когда им удавалось поспать вместе, Зина прижималась к мужу и вдыхала аромат мороженой мойвы и кильки в пряном рассоле. Ей снились дары морей: зелёные мидии, лобстеры, гребешки и жареные акульи плавники. Утром вся майка И.В. была так обслюнявлена, что приходилось менять на новую.
Зато жить стало полегче. И до зарплаты осталось совсем немного. Но всё шло к тому, что зарплаты уже не понадобятся.

Все информационные службы трубили о невероятном феномене – страна из бандитско-феодально-крепостной за месяц превратилась в коммунистическую. В самом прямом смысле. Здесь всё было бесплатно, всё для народа. Зарплаты выросли неимоверно. При таких низких ценах получку потратить было невозможно. Шопинг стал любимым занятием. На Украину сразу хлынули неудачники из Штатов, Германии, Швеции, Франции и даже из Японии. Но их не пускали. Своих девать некуда.
Хищный мир капитализма ощетинился и шипел на Украину. Не хватало, чтобы эта зараза захватила весь мир.
Северная Корея, Куба и Монголия послали специалистов, чтобы увидеть воочию свершившееся чудо и позаимствовать опыта.
Коммунистическая Партия ликовала.
- А мы вам когда ещё говорили? Коммунизм неизбежен! Предлагаем выкрасть Ленина из мавзолея, оживить , чтобы воочию посмотрел, как сбываются мечты.
Злые языки предвещали полный крах, погромы, бардак, хаос.
Но ничего такого не случилось. Студенты учились, рабочие вытачивали гайки, таксисты крутили баранку, проститутки всё так же стояли на окружной, офисный планктон бился с пасьянсами.
Зина вернулась к жизни. Снова появился блеск в глазах. Она попала в театр, съела свой любимый стек, принесла из магазина целую сумку косметики и новые шмотки.
- Дорогой, такое чувство, что у меня «Золотая карта». Я могу позволить себе всё, что захочу. Посмотри, какое платье! Пришлось, правда, потолкаться локтями.
- Вот видишь! Я же обещал! – выпячивал грудь И.В. и с намёком трогал жену за мягкие места.
Но она словно не понимала намёков и ссылалась на то, что жутко устаёт на работе.
- Да брось ты эту работу, - умолял её И.В. – Проживём на мою зарплату.
- Нет, мне понравилось работать. Я чувствую себя нужной и самореализованной.
Марзляков купил себе новый костюм, десяток галстуков и туфли.
Жизнь наладилась.
Но ненадолго.
Через три дня закончились деньги в казне.

- Предлагаю взять за жопу олигархов! – предложил главный коммунист. – Экспроприация – дело испытанное и верное. У них денег – пруд пруди. Пусть поддержат свой народ.
Все проголосовали «за», кроме пары олигархов – депутатов. Их пристыдили, оскорбили и ничего этим не добившись, устроили тёмную. Одного забили насмерть, а второго изувечили так, что деньги ему понадобятся только на памперсы и жидкую овсянку.
Была проведена молниеносная операция по захвату олигархов. Спецслужбы доставляли их со всех точек мира. Лондон возмутился, что его бюджет пострадает из-за оттока таких сумм. Лондон вместе с королевой был дипломатично послан на хрен.
Бывших миллионеров и миллиардеров поселили в коммуналках и назначили каждому за заслуги перед государством вполне сносные пенсии. Тех, кто особо рьяно сопротивлялся, расстреливали как врагов народа.
Пересчитав выручку ахнули – десять годовых бюджетов страны!
Всю эту сумму просрали за месяц. Самый лучший месяц в истории страны. Фейерверки били даже днём. Бомжи ходили в костюмах от Армани, слесаря заливались французскими коньяками и курили сигары, учителя труда ездили в отпуск на Мальдивы, а пенсионеры запасались халявными крупами и сахаром. Пенсионеры точно что-то знали.

Зина сидела в новом халате из тончайшего китайского шёлка, раскрашенного вручную филлипинскими умельцами, и пила «Кампари» прямо из горлышка, когда в дверь позвонили.
- Служба доставки.
На пороге стояла картонная коробка из-под телевизора.
- Распишитесь, - парень в фирменном комбинезоне протянул бланк.
Зина чиркнула каракулю и затащила в комнату посылку.
Открыв, она не смогла сдержать радость и захлопала в ладоши. Там были её вещи из прошлой жизни: медная джезла, кое-что из белья, красное вечернее платье, купленное в Вене, неполный сервиз лангентальского фарфора, мельхиоровая ложка, почему-то один туфель, сборник сочинений лётчика-героя Кожедуба с автографом, чехол от видеокамеры, Нокиа 3110 с треснутым экраном, флакон от духов. По мере осмотра восторг потихоньку переходил в непонимание, а потом уже в раздражение. Что за шутки?

- Мерзляков, я оценила твой юмор, - сказала Зина, только И.В. вошёл в квартиру.
- Ты о чём?
- Вот об этом, - она кивнула в сторону ящика.
- А, это, - И.В. понурил голову и уставился в пол, как нашкодивший ребёнок.
- Это что?
- Остатки.
- Остатки чего?
- Былой роскоши, - неумело пошутил Мерзляков.
- То есть?
- Это то, что не рас купили на аукционе. Я сейчас всё объясню…
- Ну-ну, - Зина уже всё поняла и приложила руку к пышной левой груди в ожидании инфаркта.
- Короче, это временно, понимаешь? Казна пуста. Олигархи раскуркулены, денег брать негде. Вот мы и проголосовали за то, чтобы распродать всё своё имущество ради спасения государства. Ты даже не представляешь, сколько получилось! Эти деньги помогут Украине встать на ноги. Без них никак.
- Наш дом?
- Со всем фаршем.
- И дачу?
- И машины.
- Ой, мама, у меня сейчас сердце не выдержит. А квартиру?
- Обе.
- Что, и парижскую тоже?
- И шато. Вместе с вертолётом.
- Что ещё?
- Всё. Все счета переписал. Да, и тот, что на Кипре, и тот, что в Швейцарии…все. До копейки, до цента, до тугрика.
Зина выругалась таким длинным матом, что любой собиратель фольклора полжизни бы отдал за эту фразу. Потом забежала в комнату, рухнула на диван, уткнувшись лицом в подушку, и зарыдала. И.В. смотрел на её вздрагивающие плечи и думал: «Какие же бабы дуры! Никогда им не понять счастья сделать что-нибудь для всех, а не только для себя. Эгоистки!» Спасть он лёг в другой комнате на полу, упёршись ногами в дверь, чтобы быть начеку, если вдруг Зина надумает его ночью прирезать.

Но Зина поступила иначе. Проснувшись, Мерзляков обнаружил, что к его лбу приклеена какая-то бумажка, скорее всего, суперклеем. Он побрёл в ванную и, посмотрев в зеркало, прочитал: «Мерзляков – козёл. Будь проклят. Прощай навеки. Я на балконе».
Зина висела на бельевой верёвке. Ноги не доставали до пола всего пару сантиметров. Зина молчала, ей уже не хотелось ни фуагра, ни сваровски, ни шмоток от Эмилио Пуччи, ни новенького Верту, ни Феррари. Как это здорово не иметь никаких желаний. Если ты ничего не хочешь, значит, у тебя всё есть. Зина показывала ему язык. Вот как я тебя обвела вокруг пальца, козёл.
И.В. ткнул её пальцем, чтобы раскачать тело. Ему всегда нравились маятники, но бывшая жена даже в петле висела суверенно и даже не шевельнулась, только палец увяз в мягком животе.

Мерзляков поехал на работу прямо в пижаме и с приклеенной запиской на лбу. Всё рушилось, всё разваливалось, песком просачивалось сквозь пальцы, и не было возможности схватить ситуацию и удержать в руках. Всё пошло наперекосяк. Благие намерения привели прямиком в ад.
Люди с интересом рассматривали странного господина с депутатским значком на пижаме. Дети показывали пальцем, а молодёжь откровенно хихикала. А Мерзляков смотрел на народ, для которого он пошёл на такие жертвы. В народе ничего не поменялось. Окружающие не выглядели несчастными, голодными и нищими. Румяные, здоровые лица, модная одежда, айфоны и айпады, красивые и беззаботные, они двигались по своим делам. Они жили своей жизнью, так и не понятой Мерзляковым, и им наплевать на кризисы, на рухнувшую экономику, на цены и зарплаты, на внешнюю и внутреннюю политику, на выборы, на перевыборы. Это проходило мимо, в совсем другой плоскости.
«И на хрена?» - сверлил мозг один монотонно повторяющийся вопрос.

На заседание явились все.
Мерзляков сел на своё место. Он никого не замечал, никого не слышал. Всё слилось в размытую акварельную картинку, где толком и не разглядишь деталей. Только издали, только общее настроение. Выступающие сменялись один за другим, что-то невнятное мямлили.
И вдруг раздался выстрел. Аудитория замерла, пытаясь поймать носом запах пороха. Из-за портьеры вышла девочка лет десяти в розовом платьице. У неё было лицо Ника Кейва и огромный бант на чёрных засаленных волосах.
Мерзляков не знал, кто такой Ник Кейв, он не любил рок, не любил музыку вообще. Разве что застольные песни, да и то, знал не все слова. Но девочка ему сразу не понравилась. Пронзительный наглый взгляд пробежал по залу, на мгновенье задержавшись на И.В. В одной руке девочка держала томик «Кобзаря», а во второй Маузер.
Тишина стала невыносимой.
- Задолбали! – наконец, сказала девочка низким хриплым голосом.
Она повернулась к спикеру, словно требуя объяснений.
- А ты кто? – спросил спикер.
- Здесь вопросы буду задавать я. Хотя у меня нет к вам вопросов. С вами всё ясно.
- Но мы же всё как лучше хотели…- почему-то стал оправдываться спикер. – Для всех, для народа, для каждого.
- Ни фига не для народа! Для себя вы это всё делали! Плевать вам на народ! Такой был шанс исправиться, а вы опять только о себе думали, о своих дурацких проблемах. Неисправимы! От вас нужно было просто ничего не делать. Вы только мешаете стране. Путаетесь под ногами. А мы без вас жили, живём и будем жить. Эксперимент не удался, вы показали свою полнейшую ненужность, бесполезность и вредоносность.
- Но мы же…
Девочка выстрелила в спикера, и тот свалился под стол.
- Короче, последние новости. Президент подал в от ставку и был пойман при попытке сбежать из страны. Приговор приведён в исполнение. Кабинет министров всем составом отправлен в зону отчуждения, в славный город Припять на общественные работы. А вас…а вас мы распускаем.
Мальчик с лицом батьки Махно выкатил на сцену пулемет «Максим» с бесконечной лентой патронов.
Мерзляков слышал, как стучит пулемет, как цокают вылетающие гильзы, как кричат раненые, как пули врезаются в дерево, в метал и в мясо.
Потом всё стихло. Остался дым, удушливый букет крови и пороха и звук шагов. Мерзляков открыл глаза, пощупал тело. Цел!
И тут над ним склонилось курносое детское лицо со взрослым взглядом.
- Ты кто, девочка? – спросил И.В.
- Да какая разница?
- Просто интересно.
- Жаль, что ты меня не узнал. А ты кто?
- И.В.
- Илларион? Игнассиус? Иуда? Ирод? Иосиф? Иисус?
- Да какая уже разница?
- И то верно.
Ствол «Маузера» упёрся в глаз Мерзлякова, позволив ему увидеть перед смертью чёрную бесконечность.

Во Львове установили памятник Степану Бандере, поедающему русских детей

.

пошёл я отсюда..сборище ваты..хуже одноклассников..https://www.facebook.com/profile.php?id=100001701401135 если чё, я тут

Беня, жги!

тестируем музыкальный контент будущего харьковского радио.
Послушайте, поделитесь мнением и хорошей музыкой
http://trempel.101.ru/

Крым для меня запомнился таким. Вечер, пляж, пальмы, розовый песок, кораллы и дельфины, барбекю из лангустов, джаботикаба и авокадо , пинаколада, закат, брынчание саранги и неаполитанские напевы местных гавайских аборигенов под танцы смуглых креолок в набедренных повязках их банановой кожуры. Если я ничего не напутал. Но это не важно. Крым пора возвращать, короче.

Ну, чё вы тут, расслабились? Слава Украине, что ли? Кто-то меня ещё тут помнит?)))

да что вы говорите?

Олег Царев предложил в качестве флага Новороссии флаг штата Малайзии
http://freejournal.biz/article4829/index.html

1.


2.