Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2020
Елена Гапова (Западно-Мичиганский университет, профессор кафедры социологии)
Elena Gapova (Western Michigan University; professor, Department of Sociology)
Ключевые слова: Западная Беларусь, пакт Молотова—Риббентропа, колонизация, двойная оккупация
Key words: Western Belarus, Molotov—Ribbentrop Pact, colonization, double occupation
УДК/UDC: 316.325
Аннотация: В статье предпринята попытка взглянуть на дискуссии относительно пакта Молотова— Риббентропа, одним из результатов которого стало в свое время удвоение национальной территории, с позиции локального (беларусского) сообщества. Такая децентрация взгляда исходит из перспективы «провинциализации Европы», предложенной постколониальным теоретиком Д. Чакрабарти, поставившим под сомнение кажущиеся универсальными концепты западного знания и категоризации. Автора интересуют фигуры ускользания, способы представления и присвоения пространства, стратегии легитимации, осуществляемые из ситуации, объявленной постколониальной, после превращения некоторых прежде условных разделений в формальные внешние постсоветские границы.
Abstract: This article attempts to take a look at the discussion around the Molotov-Ribbentrop Pact, one of the results of which at the time was a doubling of the national territory, from the point of view of the local (Belarusian) community. Such decentering view comes from the perspective of “provincial Europe,” proposed by postcolonial theoretician Dipesh Chakrabarty, which questioned the seemingly universal concepts of Western knowledge and categorization. The authors are interested in figures of escape, means of presenting and absorbing space, and strategies of legitimization that are implemented under situations that have been declared postcolonial, after the transformation of several previously nominal divisions into formal external post-Soviet borders.
Наши исторические различия действительно складываются в общее отличие…
Никакая страна не является моделью для [объяснения] другой страны…
Дипеш Чакрабарти. «Провинциализируя Европу»
Несколько лет назад во время интервью с активистами «вышиванки» — маек с беларусским орнаментом, что стали модными среди образованной городской молодежи на волне украинского «майдана», мой собеседник воскликнул: «Да вы посмотрите, как Беларусь пострадала от сталинских репрессий! В 1935 году у нас население было 12 миллионов человек, а в конце 1930-х, после репрессий, стало девять. Три миллиона! Четверть убили!» Мне пришлось разъяснить ему, что в 1935 году население республики составляло около пяти миллионов человек, а после присоединения Западной Беларуси в 1939 году удвоилось, достигнув десяти миллионов. Четверть действительно погибла, однако это произошло во время безжалостной к этим землям Второй мировой войны, после чего и появился мем «каждый четвертый».
Границы Беларуси (и других ныне независимых постсоветских государств) очерчивались, а затем несколько раз передвигались вследствие территориальных переделов, связанных с линиями политических разломов XX века. Однако молодой человек явно принимал территорию, которую он привык считать Беларусью, за данность и не осознавал (хотя это проходят в школе), что она приобрела современные очертания (за исключением небольших участков) в результате пакта Молотова—Риббентропа. Со времен перестройки отношение к этому договору, вернее, к прилагаемому к нему секретному протоколу, было однозначным: в противовес прежней «обтекаемой» точке зрения — вынужденная мера, необходимая, чтобы оттянуть войну, — он рассматривался как акт агрессии и оккупации вследствие сговора двух диктаторов. Такова была суть Постановления [1], принятого Съездом народных депутатов СССР в сентябре 1989 года и отражавшего точку зрения «метрополии», т.е. центрального и в тот период либерализующегося актора, стремившегося быть принятым в сообщество «цивилизованных стран». Но что изменится, если сместить центр взгляда (децентрировать его, в терминологии Д. Чакрабарти) и посмотреть на эти события не извне, а изнутри, с позиции локальных сообществ? Скажу иначе: с точки зрения (малой) нации, которая обязана обсуждаемым событиям своей нынешней территорией и, соответственно, размером, структурой и исторической версией той общности, которую принимает в качестве «мы»? Возможно ли такое воображенное постановление при смещении «центра»? Если каждая нация стремится написать свою историю как нарратив о движении к свободе, каким образом может подаваться история национального воссоединения в беларусском (или украинском, или молдавском) контекстах, исходя из объявленного «постколониального момента»?
Неизвестно, является ли приведенное выше утверждение результатом работы с «трудным прошлым», а именно вытеснением из памяти нежелательных или травматических событий — или же молодой человек плохо учился в школе и потому «правда не знал». Тем не менее это важное культурное свидетельство, которое демонстрирует отношение к воображенному советскому прошлому как к периоду внешней оккупации, колониального угнетения и насилия, по сути дела, геноцида. Чтобы вписать в этот сценарий приращение национальной территории и некоторые другие факты, необходимо делать многочисленные оговорки и выстраивать сложные нарративы, ретроактивно балансируя между понятиями оккупации, внешней и внутренней колонизации, присоединения, воссоединения и так далее. Эти оговорки, дискуссии, способы представления и присвоения пространства интересны мне как свидетельства постсоветских и постколониальных дискурсов. Существуют ли закономерности в конструировании ретроактивных категоризаций и означиваний, осуществляемых из ситуации, объявленной постколониальной, после превращения некоторых прежде условных разделений в формальные внешние границы?
Такую постановку вопроса можно соотнести с предложенным постколониальным теоретиком Д. Чакрабарти проектом провинциализации Европы. Опираясь на идеи М. Фуко относительно отсутствия постоянного центра власти, его постоянного смещения, Чакрабарти пришел к выводу, что некоторые основополагающие для социального воображения теоретические концепты (например, категории марксизма или либерализма) возникли в контексте конкретных исторических конфигураций социальных условий, а потому не полностью приложимы к анализу других, неевропейских ситуаций: исторические различия действительно порождают различие, и ни одна страна не является моделью для другой страны. Поэтому, указывает Чакрабарти: «Универсальные концепты политической модерности встречаются [в другом обществе] с ранее существовавшими концептами, категориями, институтами и практиками, благодаря которым они обретают другие конфигурации и смыслы» [Chakrabarty 2000а: xii]. Таким образом, предлагая «провинциализировать Европу», он имеет в виду децентрацию (западного) взгляда с целью выявления локальных и исторически конкретных условий возникновения считающихся универсальными категорий и их деконструкции. В этом тексте будет сделана попытка контекстной «провинциализации» концепта колонизации, который был сформулирован в отношении колоний западных империй, а затем стал прилагаться к анализу советского опыта. Я вернусь к конкретизации исследовательских вопросов после того, как будут разъяснены основания для построения последующей аргументации.
Постсоветское и/или постколониальное: методологическое введение
Два десятилетия назад Д. Мур очертил проблему почти полного отсутствия исследований (пост)советского как (пост)колониального, назвав ее двойным молчанием: исследователи постсоветского не использовали постколониальную оптику, в то время как «постколониалисты» не обращались к российскому и советскому опыту [Moore 2000]. Действительно, постколониальные «исследования угнетенных» (subaltern studies), которые отталкивались от прорывных догадок М. Фуко (об отсутствии постоянного центра) и «размытых концептов класса, намеченных А. Грамши» в «Тюремных тетрадях» [Chaturvedi 2000: viii], и формировались с конца 1970-х группой исследователей индийской истории, имели своей первоначальной точкой постановку под сомнение общепринятой версии борьбы за независимость индийского субконтинента. Традиционно эта история представляла собой нарратив о двух группах элит: колониальной британской и национальной индийской буржуазии, сформированной в условиях культурной гегемонии колониальных институтов. В этой версии отсутствует история пробуждения самосознания «угнетенных» (субалтернов) — индийских масс, находившихся за пределами тех институтов, которые традиционно рассматривала историография. Их голос, полагал Р. Гуха, и есть настоящая история «политики народа» Индии, который подвергся доминированию и угнетению, но не подпал под культурную гегемонию [Guha 1998], то есть, предполагается, сохранил непрерывность в идентичности. Рассматривая работу колониализма в отношении различных групп индийского общества, Гуха апеллировал к понятию класса и социальным разделениям внутри одного государства/народа. С течением времени, однако, постколониальные исследования, вдохновленные изначально вниманием к структурам неравенства и эксплуатации, сместились — под воздействием деконструктивистских и постструктуралистских подходов, а также критики марксизма — в сторону анализа текста, дискурса, культуры [Chakrabarty 2000b: 257], что иногда рассматривается как деполитизация и потеря ими критического потенциала.
Постсоветские исследования, присоединяясь к уже существующей традиции и испытывая изначальное недоверие к марксистским интерпретациям, в целом пропустили структурный этап и с самого начала тяготели к культурному анализу. Очевидно, наиболее влиятельной в постсоветском «постколониализме» является разработанная А. Эткиндом концепция внутренней колонизации, с помощью которой предполагается «изучение Российской империи вместе с другими колониальными империями прошлого» [Эткинд 2014: 9]. В общем виде эта концепция исходит из того, что российское государство в процессе своего развития и расширения колонизировало как присоединяемые народы, так и свой собственный государствообразующий. Таким образом, концепт внутренней колонизации предполагает применение колониальной оптики для анализа ситуации внутри одного государства, когда различные группы угнетенных («субалтернов», в терминологии Грамши) рассматриваются как колонизированные, а постсоветский период описывается как постколониальный по отношению к практикам внутренней колонизации [Эткинд 2012: 30].
Разъясняя свой концепт, автор упоминает цитату из работы афроамериканского историка, политического активиста и масштабной публичной фигуры У. Дюбуа (Du Bois), заметившего однажды, что в США есть группы людей с квазиколониальным статусом: рабочие в трущобах больших городов, негры и т.д. [Там же: 36]. Важно, однако, помнить, что Дюбуа был убежденным марксистом (и длительное время членом Коммунистической партии США) и мыслил прежде всего категориями классового угнетения: для него национальное или расовое объяснялось через понятие угнетенного класса. получившееся в процессе разъяснения (невольное) замещение концептов подталкивает к догадке относительно постсоветского «колониального поворота». Представляется, что подхваченный многими исследователями концепт (внутренней) колонизации «заместил» марксистские категории, позволив, таким образом, уйти от обсуждения структур неравенства в том смысле, которым наделял их Р. Гуха. Разъясню свою гипотезу. В течение длительного времени то угнетение, которое испытывали массы в Российской империи, трактовалось как классовое неравенство, угнетение одного класса другим; с переключением к идее (внутренней) колонизации элитами собственного народа некоторые виды угнетения и различия начинают представляться иначе; возникают «другие» угнетенные. Примером такого перехода от концепции классового угнетения к колонизации может быть перестройка польского дискурса в отношении «восточных окраин» (куда относится и беларуский этнический ареал). Видевшиеся когда-то создателями польского культурного канона как (утерянный) «репозиторий» национального духа, в рамках социалистической интерпретационной парадигмы они рассматривались как находившиеся под игом панщины, то есть классово-экономического угнетения. В настоящее время, однако, польские историки пишут о том, что эти земли подверглись «усиленной польской экономической экспансии»— этот процесс все чаще называют «колонизацией» [Глинский 2016]. В кратком обзоре работ по колонизации восточных территорий историк М. Глинский, указывая, что некоторые польские исследователи находят прямые параллели между колонизацией «восточных окраин» и Британской колонизацией Индии, использует введенную Дж. Конрадом в его знаменитом колониальном романе об Африке метафору «сердце тьмы».
Каким образом эти рассуждения связаны с темой этого текста? Я полагаю, что может быть полезным проблематизировать концепт колонизации (и оккупации [2]) в отношении территорий, которые могут менять свою принадлежность, в частности тех, которые входили в различные государственные образования и подпадали под различные политические режимы в связи с пактом 1939 года. Меня интересует переключение оптики от классовой к колониальной в отношении этих территорий и выстраивание политической логики ее использования.
Кочующие границы
В середине 1990-х супружеская пара, журналисты беларуской газеты «Роднае слова», обошли родину вдоль границы, составляющей 2810 км, обосновав четырехмесячную «пилигримку» следующим образом: «Хотелось, конечно же, защитить Беларусь, а это был 1996 год — надвигались всякие мировые кризисы, и мы хотели, пройдя именно пешком, создать такой своеобразный духовный оберег вокруг Беларуси» [Пара из Минска 2014]. Ключом к пониманию такой трансформации старинного обряда — обхода вокруг священного предмета — в поход вдоль государственной границы является эвфемизм «мировые кризисы». Под этим выражением скрывался (до сих пор не реализованный) проект объединения с Россией, что в национально сознательных кругах рассматривалось как потеря суверенитета и превращение Беларуси в колонию. По сути дела, совершая обход, путешественники «молились» о сохранении границы, на большей своей части созданной в прежде «безграничном» регионе.
Эта история демонстрирует важность национальной географии, пространственным и эмоциональным центром которой может оказаться граница, для создания нарратива родной страны. С территориальной точки зрения нация— это особое пространство, с которым населяющий его народ должен ощущать внутреннюю связь, поэтому национальная география является определяющей как для больших общностей, так и для идентичностей и самосознания отдельных людей. В основании этой связи лежит наша способность наделять физическое пространство особыми смыслами и относиться к нему таким образом, который связан с наличием целого ряда специфических, свойственных людям эмоций и представлений [Cresswell 2004: 8]. Связь народа со своей землей представляется, в идеале, вечной, однако в реальности государственные и национальные границы проводятся людьми в рамках конкретных политических проектов, при помощи которых и создаются воображаемые сообщества: ограниченные этими проведенными линиями, они становятся суверенны и обычно считают естественной свою общность в этих установленных пределах [Anderson 1983: 7]; то, что однажды оказывается в пределах установленной границы, рассматривается как «свое» [3].
Вместе с тем, обитателям «вечно» пограничных земель может быть свойственно особое тревожное чувство, связанное с опытом меняющихся политических разделений, сдвигов, смещений центра, по отношению к которому эти общности вынуждены переопределять себя, так как новые границы являются линиями соприкосновения, культурного обмена, они забирают одни возможности и предоставляют другие [Sasunkevich 2015: 11]. «Это только в песне Родина начинается с картинки в букваре. На самом же деле начинается она с границы…» — говорится в беларуском документальном фильме «Наш край» [Наш край 2019]). Помимо политических переделов нового времени, культурная сложность рассматриваемых в этом тексте территорий связана с тем, что, по С. Хантингтону, здесь проходит цивилизационная граница греко-византийской и римско-латинской культур. Возникшая в результате «смесь национальных и космополитических дискурсов произвела мириады влияний на культурные идентичности», когда друг на друга накладывались категории национальной, региональной и более общей отнесенности (например, славянской или европейской) [Lewis 2019].
Ранее часть Великого княжества Литовского, которое видится современными национальными элитами как литвинская предтеча беларуского государства [4] (в частности, на основании языка средневековых государственных статутов), после Унии с Речью Посполитой (1569) постепенно потеряла автономию. Вошедшие при Екатерине в результате раздела Польши в состав Российской империи, эти земли были освоены в культурном воображении [5] и стали «своими». В результате Брестского (1918) и Рижского (1921) договоров к возрожденному после распада нескольких империй польскому государству отошли обширные земли с преобладанием непольского (в основном, крестьянского и еврейского в городах и местечках) населения, и в пятидесяти километрах западнее Минска, где сейчас у многих минчан дачи, появился советский пограничный пункт — станция Негорелое. «На горизонте — белое. Снега и негорелое…» писал В. Маяковский [Маяковский 1958: 42]. Здесь путешественники попадали даже в другое время: «Часы на стене показывали среднеевропейское время» [Шлегель 2004: 98]. Граница была линией перехода из одного состояния в другое: «Пролегавший здесь рубеж разделял не просто государства, а разные миры. Тот, кто сюда прибывал, знал, что, миновав полосу отчуждения, он перешагнет из одного полушария в другое… Такие транзитные пункты — шлюзы времени, каждая секунда здесь засчитывается за две, а то и за три» [Там же]. В этом месте располагалась точка «входа» в «советскую Россию» для М. Горького, И. Эренбурга, С. Цвейга, Р. Роллана, немецких коммунистов, еврейских беженцев, детей испанских республиканцев, сотрудников Коминтерна и американских инженеров. Среди проникших в советский мир сквозь земли беларусского этнического ареала табличкой на станционном здании впоследствии был отмечен «русский писатель и зачинатель советской литературы М. Горький».
После 17 сентября 1939 года и смещения советской границы к бывшему Брест-Литовску [6] западные территории были возвращены, как тогда говорилось, и присоединены к Белорусской ССР. После Второй мировой войны в Бресте был построен новый вокзал с двумя перронами под названием «Московская сторона» и «Варшавская сторона». У самой границы поезд попадает в ангар, где меняют колесные тележки под вагонами, и с советских времен на его стенах оставались презназначенные для западных туристов надписи «Дружба» и «Мир» на европейских языках. Несмотря на падение Берлинской стены и многих других барьеров, символическая граница «между мирами», хотя и более проницаемая, продолжает сохраняться [Усманова 2007: 113]. По словам беларуского пограничника: «Вот за этой линией уже начинается Евросоюз. Это место единственное от Пиренеев до Камчатки, где производится пограничный контроль» [Наш край 2019].
Сложность с применением постколониальных концептов в отношении рассматриваемых территорий частично связана с исторической сложностью их «порта приписки». Одна из разработанных в последние десятилетия концепций беларуского нациестроительства трактует особое беларуское состояние, отталкиваясь от идеи «малой» (minor) литературы, предложенной Делёзом и Гваттари. Концепт «малой литературы» исходит из «случая» Ф. Кафки — чешского еврея, писавшего по-немецки и совместившего различные идентичности, — и, таким образом, проблематизирует высказывание, которое создает меньшинство, находящееся в составе крупной и сложной языковой и культурной общности. По аналогии, А. Першай предлагает использовать в отношении беларуского случая концепцию «малой нации», которая не может быть описана при помощи страндартных теорий национализма, так как существует в особом модусе, характеризующемся постоянным перетеканием в другое состояние и неоднозначными идентичностями [7], которые и позволяют ей продолжаться в том особом регионе, где она существует [Pershai 2010]. «Стабилизация» таких идентичностей и формирование устойчивого беларуского исторического нарратива в значительной степени связаны с советским национальным проектом [Marples 1996; Rudling 2015], во время которого западные земли находились и по одну, и по другую сторону границы.
Советский нарратив страдающих трудящихся
Во время перестройки в советских театрах шла пьеса М. Шатрова «Так победим!», одна из ключевых сцен которой посвящена обсуждению советским правительством во главе с В. Лениным зимой 1918 года немецкого ультиматума, требовавшего в обмен на прекращение военных действий отторжения значительных территорий на западе. Для участников событий речь шла о судьбе революции, для спасения которой предлагалось отдать часть государства: «По существу мы будем сейчас решать судьбу нашей революции…» считая безнравственным «оставлять украинцев и беларусов в беде… их кровью покупать себе жизнь….», все понимали, что «ждать — значит отдать русскую революцию на слом». Когда приходит время делать выбор, один из членов правительства восклицает: «Но я не могу голосовать за виселицы для моих товарищей» [Шатров 1985], имея в виду революционеров, остающихся на отторженных территориях.
Популярная в контексте перестроечного «возвращения к ленинским нормам», пьеса помещала проблему отторжения территории Западной Белоруссии и Украины в рамки морального выбора и сополагала их с революционной целью. Принимая культурное отличие жителей отошедших территорий в качестве факта, участники голосования придают конституирующее значение классовому угнетению. Оставшиеся на этих территориях трудящиеся останутся под властью помещиков и капиталистов, и те репресии, которым будут подвергнуты белорусские (и украинские) товарищи в кайзеровской Германии, а затем панской Польше, рассматривались в контексте классовой борьбы мирового пролетариала. Таким образом, политическая логика, на которую опиралась в период между двумя мировыми войнами советская инвектива возвращения отторженных западных территорий, брала начало в идее классового угнетения беларусского простого люда. Эти же идеи транслировали и Коммунистическая партия Западной Беларуси, социал-демократическая Грамада и другие организации левой ориентации, трактовавшие национальное угнетение, которому в «панской Польше» подвергались меньшинства (закрытие национальных школ, запрет газет, арест депутатов и т.д.), как «прыгон» (крепостное право), панщину, притеснение трудящихся. Своей целью они видели воссоединение белорусского трудового народа в составе СССР [8], уравнивая, таким образом, национальное освобождение с классовым.
Межвоенная Польская Республика, вначале обещавшая национальным меньшинствам равные права, не выполнила своих обещаний, и многие жители Западной Беларуси, хотя и слышали о репрессиях, ожидали прихода РККА и встречали ее осенью 1939 года яблоками. В октябре в Беластоке было созвано народное собрание Западной Беларуси, принявшее решение о ее вхождении в состав Белорусской ССР. Один из ведущих заседания, Сергей Притыцкий, член подпольной Коммунистической партии Западной Беларуси, начавший свою трудовую деятельность в 13 лет батраком у зажиточных односельчан, обосновывая необходимость объединения, сказал: «Правители бывшей панской Польши пытались превратить народы Западной Белоруссии в рабов, лишали их всех человеческих прав, грубо, цинично издевались над человеческим достоинством трудящихся, отняли у народа родной язык, закрыли белорусские школы…» [Правда 1939]. Помимо объединения, в повестку дня собрания были включены еще два вопроса: о конфискации помещичьей земли и национализации банков и крупной промышленности; таким образом, национальное освобождение происходило в процессе реализации классовой программы.
В агитационных материалах того периода воссоединение представлялось как осуществление социальной справедливости: трудящиеся беларуские (и украинские) братья-крестьяне освобождены из-под власти «польского пана» Красной Армией (рис. 2), прихода которой они с нетерпением ждали.
Однако помимо официальной советской трактовки существовала еще одна перспектива, озвученная после подписания в 1921 году Рижского мира и основанная на идее «двойной оккупации». Иллюстрацией этого дискурса может быть карикатура, созданная в начале 1920-х годов в Берлине беларусскими эмигрантами-эсерами, на которой карту Беларуси разрывают пополам польский пан и опоясанный пулеметными лентами красноармеец. Лозунг сверху осуждает «позорный рижский передел» [9], а нижний провозглашает: «Да здравствует свободная неделимая крестьянская Беларусь!» отсылка к крестьянству как воплощению всего народа — учитывая, что карикатура создана эсерами, — понятна; интересно другое: такая перспектива «предательства с двух сторон» исходит из представления Беларуси как автономной общности и даже государства [10], разделенного внешними силами, то есть, по сути дела, оккупированного (рис. 3).
Эту же идею можно обнаружить и в других свидетельствах межвоенного периода. В 1928 году беларуская советская пресса подробно освещала проходивший в Варшаве процесс над левой беларуской политической партией Грамада, в результате которого 37 подсудимых были приговорены к 209 годам каторги. А после вынесения приговора в Минске состоялась массовая демонстрация протеста, однако она могла навредить проходящим в это же время торговым переговорам с Польшей, и из Москвы была прислана сдерживающая телеграмма. Люди, однако, уже были на улицах, и назавтра одна из двух главных беларуских газет посвятила этому событию центральный материал, что было расценено как непослушание и повлекло репрессии против редактора. В ответ молодой поэт Алесь Дудар написал стихотворение «Рассекли наш край пополам» [Дудар 2017: 411], ставшее известным среди интеллигенции. По сути дела, речь шла о «двойной оккупации», что рассматривалось как проявление буржуазного национализма [11]; эта линия впоследствии получила развитие в постколониальном виктимном дискурсе.
Постсоветские дискурсы виктимизации
Все образовавшиеся после распада СССР государства столкнулись с необходимостью конструирования нового национального нарратива, предполагавшего выработку других, в том числе постколониальных, концепций своего исторического бытия. В беларуском академическом узусе отсылки к постколониальной парадигме возникают в конце 1990-х, когда на постсоветском пространстве появляются переводы постколониальных авторов или становятся доступны англоязычные (и польские) источники. Первые попытки представления беларусского опыта в рамках колониальной матрицы были предприняты интеллектуалами, которые группировались вокруг журнала «Фрагмэнты» и опирались на предложенный исследователем латинской Америки Вальтером Миньолой концепт «креольства» для описания мультикультурной Восточной Европы. Креольство рассматривалось как особое состояние двойственности, пограничности и маргинальности как результата нахождения в пространстве «между» или «на краю» [Абушенко 2004], а одной из метафор самоосмысления «после империи» стало «восточноевропейское пограничье» [Шпарага 2005]. Однако креольство включает расовое разделение, в то время как конструирование восточноевропейского «колониального субъекта» происходит на других основаниях, и идея «креольства» не получила дальнейшей серьезной проработки. Вместе с тем, обращение к состоянию «между», но уже с иных позиций, осуществил в своих работах российско-американский исследователь Сергей Ушакин [Ушакин 2011; Oushakine 2018], поставивший в фокус обсуждения ключевую проблему «ретроактивной» агентности колонизированных.
Политическая логика, стоящая за (не)использованием постколониальных апелляций в беларуской публичной сфере, связана с разделениями в отношении к советскому. Первые публичные обвинения в оккупации и колонизации были сделаны еще во время перестройки народным фронтом. Его лидеры, считая «коммунизм» не универсальной, а российской идеологией и отождествляя российское и советское с имперским, представляли Беларусь как эксплуатируемую колонию, у которой «чужие» отобрали национальный язык, расстреляли поэтов, ввели аборты и таким образом начали геноцид белорусского народа, почти завершенный чернобыльской катастрофой. Приравнивая государственную независимость не просто к возрождению нации, но к спасению ее от исчезновения (см.: [Пазняк 1992]), руководители Фронта какое-то время были основными производителями виктимного дискурса; не являясь гегемонным, он существует в отдельных сообществах.
В основании этого дискурса лежит приписывание себя к воображенному прогрессивному Западу (то есть Европе), что, однако, оказывается сопряжено с рядом проблем. Первая из них связана с идеей культурного превосходства. Классическая западная колонизация всегда предполагала прогрессивное влияние [Zarycki 2013], так как считалось, что подвергшиеся колонизации находились, в терминах той эпохи, на более низкой ступени развития. Однако постсоветские европейские дискурсы колонизации вступают в противоречие с классическим колониализмом; так, во многих странах региона новая идеология независимости прививалась на древо романтического национализма [Ушакин 2011], который предполагает существование «великого прошлого». Элиты, выводящие беларускую госдударственность от ВКЛ (или более ранних образований), то есть выстраивающие соответствующую историческую преемственность, настаивают на ее более высоком по отошению к Руси-России культурном и моральном развитии и в целом представляют ее развитой европейской нацией [12]: по сути дела, происходит ориентализация бывшей метрополии. Возникает парадокс, так как культура «великого прошлого», как указывает Д. Мур, несовместима со статусом колонизированного [Moore 2000]. Результатом производства дискурса колонизации (или, в некоторых случаях, оккупации) становится замалчивание культурного взаимодействия и обмена, социальной гомогенизации при социализме и т.д.
Вторая проблема виктимного дискурса связана с агентностью: колонизированный субъект, находясь под гегемонией колонизатора, не может обладать ею в полной мере. Как показал С. Ушакин, свидетельством проблемы агентности как раз и являются «знаки отсутствия», то есть дискурсивное изъятие «себя» (как народа или сообщества) как активных агентов исторического процесса из нарратива собственного прошлого, что происходит при обсуждении сталинизма, советизации, репрессий, коллаборации, то есть проблемных исторических процессов. Эти события «отстраняются» от национального прошлого как внешние, как геополитическая игра чужих, в которой народ не принимал участия, от которой пострадал (учитывая практики советизации на присоединенных территориях, сталинские чистки и пр.), являясь не агентом преступлений, но жертвой, оказавшейся волей истории (и географии) «между» [Ушакин 2011]. Дискурс советской/российской оккупации производит нарратив национального страдания [13], а возникающая проблема агентности решается посредством отсылок к битвам, войнам, победам «над Московией» в эпоху «великого прошлого», которые должны компенсировать (или зачеркивать) советские достижения. например, 3 июля, в День освобождения Минска от фашистских захватчиков, который отмечается теперь как День независимости, в ФБ был опубликован постер, который гласил: «Тот, кто не празднует 3.07 как освобождение Минска от московской оккупации, которое состоялось в 1660 году, посягает на суверенитет Беларуси». В этом и подобных заявлениях при попытке заместить память о советском отсылкой к более далекому прошлому происходит важный дискурсивный сдвиг, в котором осуществляется «фиксация на формах внешней оккупации» [Ушакин 2011]. Советское, то есть бывшее ранее «своим», отождествляется с внешним («Московией» как другой страной), отчуждается и, таким образом, может быть представлено в качестве колонизирующей или оккупационной силы.
Пакт Молотова—Риббентропа: жизнь после смерти
Значительная чаcть беларуского общества не разделяет колониальные интерпретации советского (либо даже не знает о них), считая тот период временем создания промышленности, системы образования, широкой национальной культуры и т.д. Этот контекст определяет и официальное отношение к пакту Молотова—Риббентропа, которое берет начало в его советской нормализации при помощи соответствующего концептуального языка и выстраивания академических дискурсов, однако имеет при этом свои особенности, не меняя в целом нормативной системы. например, в современных школьных учебниках пакт трактуется в качестве акта, который позволил Советскому Союзу оттянуть начало войны; при этом указывается, что «объединение с Западной Беларусью в 1939 году стало наиважнейшим событием» национальной истории [Паноў 2019]. При обсуждении темы пакта в 2019 году в связи с 80-летием его подписания президент А. Лукашенко заявил: «Сталину надо поставить памятник в Беларуси… за пакт Молотова—Риббентропа. Потому что воссозданы были в реальных границах, нынешних границах нашей Беларуси» [Лукашэнка 2019]. Очевидно, что место «страдающих трудящихся» как фигуры легитимации объединения стала занимать «Беларусь в реальных границах», то есть воплощением исторической справедливости становится национальная государственность. В это же время журналисты крупного информационного портала TUT.by обратились к прохожим на улицах приграниченого Бреста с вопросами об их отношении к тому, что объединение с Западной Беларусью было осуществлено нападением и оккупацией территории независимого государства, а также к тому, что Брест сейчас мог бы быть польским городом. Большинство опрошенных, признавая беларускую принадлежность Бреста как данность и результат исторических обстоятельств, указывали: «мы по-родственному ближе к России и Украине» и в Польше к нам относились бы как к людям второго сорта [Проект 2019].
Такая нормализация события, произведенная с позиции локального сообщества, тем не менее несет на себе «советское клеймо», в то время как европейские структуры и организации откликаются на юбилей подписания документа осуждающей резолюцией [14]. В этой ситуации часть общества пытается искать интерпретации, которые могли бы снять возникшие противоречия. Ежегодно беларусские независмые СМИ готовят к дате подписания пакта (или перехода польской границы 17 сентября) специальные материалы и телепередачи, где просят высказаться историков и публичных интеллектуалов. Их ответы, однако, характеризуются двойственностью. Все участники обсуждений обычно отмечают неоднозначность события, благодаря которому, тем не менее, утверждают они, «получили 10-миллионную республику». Один из приглашенных авторов написал в своем тексте на тему пакта, что «1939-й стал временем воссоединения Беларуси. Причем — и это один из главных парадоксов отечественной истории — оно совершилось благодаря действиям тоталитарной страны», но «именно в тот момент произошло объединение Западной Беларуси и БССР, без которого сегодня не было бы сегодняшней Беларуси с Брестом и Гродно, Барановичами и Лидой» [Мартинович 2019]. Историк Игорь Мельников, критически настроенный в отношении советского периода специалист по сталинским репрессиям, заявил в большом телеинтервью, озаглавленном редакцией «не праздник, но, наверно, и не оккупация», что факт советской агрессии действительно имел место, но зато появилась Беларусь в своих этнических границах [Гісторык 2018].
Таким образом, объединение с Западной Беларусью может связываться с «преступными действиями», однако они осуществляются другими, внешним тоталитарным государством, даже в том случае, если нация оказывается его бенефициантом. Использование «фигуры ускользания» позволяет избежать превращения в колонизаторов. Эту роль всегда исполняет кто-то другой.
Заключение
В заключение этого текста я предполагала подвести итоги, указав на логику тех пертурбаций, при которых классовые означивания превращаются в категории (пост)колониального нациестроительства. Однако на моей родине случилась революция, поводом к которой послужила оглушительная фальсификация президентских выборов 9 августа 2020 года: сейчас, когда я пишу эти строки, по улицам Минска проходит протестная демонстрация в несколько сотен тысяч человек, а к центру города отправлены БМП. Некоторые стороны происходящего имеют отношение к предмету этого текста. Действующий президент А. Лукашенко, пытаясь объяснить волнения происками внешних сил, заявил, что они спровоцированы Польшей, которая имеет цель отторгнуть от Беларуси Гродненскую область. социальные сети отозвались на такую «внешнюю угрозу» ироничным сообщением, что выигравшая выборы Светлана Тихановская уже якобы подписала документы «о восстановлении исторической справедливости между Беларусью и Литвой», в результате чего эти территории переходят «под власть Европейского государства», о чем жителей оповестят при помощи смс-сообщения. В комментариях к новости тут же появился вопрос, каким образом можно получить вид на жительство в Гродненской области. Как известно, в каждой шутке есть доля шутки. Рассмотренные в этом тексте версии производства (пост)колониальных концептов позволяют предположить, что их история на этих землях не завершена.
Библиография / References
[Абушенко 2004] — Абушенко В. Креольство как иномодерность Восточной Европы (возможные стратегии исследования) // Перекрестки. 2004. № 1-2. C. 124—160.
(Abushenko V. Creolstvo kak inomodernost’ Vostochnoi Evropy (vozmozhnye strategii issledovania) // Perekrestki. 2004. № 1-2. P. 124— 160.)
[Глинский 2016] — Глинский М. Колониализм по-польски, или Длинная тень панщины// Cultur.pl: история и традиции. 2016 (https://culture.pl/ru/article/kolonializmpopolski-ili-dlinnaya-ten-panshchiny).
(Glinsky M. Colonialism po-polski // Cultur.pl: istoria I traditsii. 2016 (https://culture.pl/ru/ article/kolonializm-po-polski-ili-dlinnaya-tenpanshchiny).)
[Дудар 2017] — Дудар А. Выбраныя творы. Мінск: Лiмарыус, 2017.
(Dudar A. Vybranya tvory. Minsk, 2017.)
[Гісторык 2018] — Гісторык: 17 верасня — напэўна не свята, але напэўна і не акупацыя // Belsat. 2018 (https://belsat.eu/ programs/gistoryk-17-verasnya-napeunanesvyata-ale-napeuna-i-ne-akupatsyya/).
(Historyk: 17 vtrasnya — napeuna ne svyata, ake naheuna tr akupatsia // Belsat. 2018. https://belsat. eu/programs/gistoryk-17-verasnya-napeuna-nesvyataale-napeuna-i-ne-akupatsyya/).)
[Лукашэнка 2019] — Лукашэнка: у Беларусі трэба паставіць помнік сталіну за пакт Молатава-Рыбентропа // Euroradio. 2019 (https://euroradio.fm/lukashenkau- belarusi-treba-pastavic-pomnik-stalinuza- pakt-molatava-rybentropa).
(Lukashenka: u Belarusi treba pastavic’ pomnik Stalinu za Pakt Molatava-Ribbentropa // Euroradia, 2019 (https://euroradio.fm/lukashenka-ubelarusitreba-pastavic-pomnik-stalinu-zapakt- molatava-rybentropa).)
[Мартинович 2019] — Мартинович Д. 80 лет назад. Как СССР, напав на Польшу, объединил Беларусь // Tut.by. 2019 (https:// news.tut.by/culture/653029.html).
(Martinovich D. 80 let nazad. Kak SSSR, napav na Pol’shu, ob’edinil Belarus // Tut.by. 2019 (https://news.tut.by/culture/653029.html).)
[Маяковский 1958] — Маяковский В.В. Полное собрание сочинений. Т. 10. М.: Худож. лит., 1958.
(Mayakovski V.V. Polnoe sobranie sochinenii. Vol. 10. Moscow, 1958.)
[Наш край 2019] — Наш край (документальный фильм) // Беларуское телевидение: канал СТВ. 2019 (http://www.ctv.by/ node/28129).
(Nash krai (documentary) // Kanal STV. 2019 (http:// www.ctv.by/node/28129).)
[Пазняк 1992] — Пазняк З.C. Сапраўднае аблічча. Мінск: ТВЦ «Паліфакт», 1992.
(Paznyak Z.S. Sapraudnae ablicha. Mіnsk, 1992.)
[Паноў 2019] — Паноў С.В. I інш. Гісторыя Беларусі: 1917 г. — пачатак ХХI ст. Вучэбны дапаможнік для 9 класа ўстаноў агульнай сярэдняй адукацыі з беларускай мовай навучання. Мн.: Выдавецкі цэнтр БДУ, 2019.
(Panou S.V. I insh. Historya Belarusi: 1917 — pachatak XXI v. Minsk, 2019.)
[Пара из Минска 2014] — Пара из Минска обошла Беларусь за четыре месяца. 2014 (https://www.tio.by/info/novosti/9064/).
(Para iz Minska oboshla Belarus za chetyre mesytsa 2014 (https://www.tio.by/info/novosti/9064).)
[Правда 1939] — Вчера открылоcь народное собрание Западной Белорусскии // Правда. 1939. 29 октября.
(Vchera otkryloc’ Narodnoe Sobranie Zapadnoj Belorusskii // Pravda. 1939. 29 October.)
[Проект 2019] — Проект «1939. Беларусь: Восток/Запад» // tut.by. 2019 (https://news.tut. by/tag/2711-1939-belarus-vostok-zapad.html).
(Project «1939. Belarus: Vostok/Zapad» // tut.by. 2019 (https://news.tut.by/tag/2711-1939- belarus-vostok-zapad.html).)
[Усманова 2007] — Усманова А.Р. Восточная Европа как новый подчиненный субъект // Европейская перспектива для Беларуси: интеллектуальные модели / Ред. О. Шпарага. Вильнюс: ЕГУ Пресс, 2007. С. 105—139.
(Ousmanova A.R. Vostochnaya Evropa kak novyi pochinennyi subject // Evropeiskaya perspektiva dlya Belarusi: intellektuak’nye modeli. Vilnius, 2007.)
[Ушакин 2011] — Ушакин С.А. В поисках места между Сталиным и Гитлером: о постколониальных историях социализма // Ab Imperio. 2011. № 1. с. 209—233.
(Oushakine S.A. V poiskah mesta mezhdu Stalinym i Hitlerm: o postkolonial’nyh istoriah sotsializma // Ab Imperio. 2011. № 1. P. 209—233.)
[Шатров 1985] — Шатров М.Ф. Так победим: шесть пьес о Ленине. М.: Искусство, 1985.
(Sahtrov M.F. Tak pobedim: shest’ p’es o Lenine. Moscow, 1985.)
[Шлегель 2004] — Шлегель К. Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1918—1945). М.: новое литературное обозрение, 2004.
(Schlogel K. Berlin Ostbanoff. Europas Russen und Deutsche in ihrem Jahrhundert. Moscow, 2004. — In Russ.)
[Шпарага 2005] — Шпарага О. В поисках рабочих метафор: Беларусь как пограничье // Наше мнение. 2005 (https://nmnby.eu/ news/analytics/358.html).
(Shparaga O. V poiskah rabochih metaphor: Belarus kak Pogranich’e // Nashe mnenie. 2005 (https://nmnby.eu/news/analytics/358.html).)
[Эткинд 2012] — Эткинд А. Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России: сб. cтатей / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельманна, И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
(Etkind A. Tam, vnutri. Praktiki vnutrennej kolonizacii v kul’turnoj istorii Rossii / Ed. by A. Etkind, D. Uffelmann, I. Kukulin. Moscow, 2012.)
[Эткинд 2014] — Эткинд А. Внутренняя колонизация. имперский опыт России. М.: Новое литературное обозрение, 2014.
(Etkind A. Vnutrennya colonizatsia. Imperskii opyt Rossii. Moscow, 2014.)
[Anderson 1983] — Anderson B. Imagined Communities. Imagined. Communities Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso, 1983.
[Chakrabarty 2000а] — Chakrabarty D. Provincializing Europe: Postcolonial Thought and Historical Difference. Princeton: Princeton University Press, 2000.
[Chakrabarty 2000b] — Chakrabarty D. Radical Histories and Questions of Enlightenment Rationalism: Some Recent Critiques of Subaltern Studies // Mapping Subaltern Studies and the Postcolonial / Ed. by V. Chaturvedi. London: Verso, 2000.
[Chaturvedi 2000] — Chaturvedi V. Introduction / Mapping Subaltern Studies and the Postcolonial / Ed. by V. Chaturverdi. London: Verso, 2000. P. VII—XIX.
[Cresswell 2004] — Cresswell T. Place: A Short Introduction. Malden, Mass.: Blackwell Publishing, 2004.
[Guha 1998] — Guha R. Dominance without Hegemony: History and Power in Colonial India. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998.
[Ioffe 2008] — Ioffe G. Understanding Belarus and How Western Goreign Policy Misses the Mark. Lanham et al.: Rowmand and Littlefield Publishers, 2008.
[Lewis 2019] — Lewis S. Cosmopolitanism as Subculture in the Former Polish-Lithuanian Commonwealth // Identities In-Between in East- Central Europe / Ed. by Jan Fellerer, Robert Pyrah and Marius Turda. London: Routledge, 2019. P. 149—169.
[Marples 1996] — Marples D. Belarus: From Soviet Rule to Nuclear Catastrophe. London: Palgrave, 1996.
[Moore 2000] — Moore D. Is the Post- in Postcolonial the Post- in Post-Soviet? Toward a Global Postcolonial Critique // PMLA. 2000. Vol. 116. № 1. P 111—128.
[Oushakine 2018] — Oushakine S. Presence Without Identification: Vicarious Photography and Postcolonial Figuration in Belarus // October. 2018. № 164. P. 49—88.
[Pershai 2010] — Pershai A. Minor Nation: The Alternative Modes of Belarusian Nationalism // Nationalities Papers. 2010. Vol. 24. № 3. P. 379—398.
[Rudling 2015] — Rudling P. The Rise and Fall of Belarusian Nationalism, 1906—1931. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2015.
[Sasunkevich 2015] — Sasunkevich O. Informal Trade, Gender and the Border Experience. London: Routledge, 2015.
[Zarycki 2013] — Zarycki T. Debating Soviet Imperialism on Contemporary Poland: on the Polish Uses of Postcolonial Theory and Their Contexts // Empire De/Centered: New Spatial Histories of Russia and the Soviet Union / Ed. by Maxim Waldstein, Sanna Turoma. London: Routledge, 2013.
[1] Постановление, в частности, гласило: «Съезд народных депутатов СССР осуждает факт подписания “секретного дополнительного протокола” от 23 августа 1939 года и других секретных договоренностей с Германией. Съезд признает секретные протоколы юридически несостоятельными и недействительными… протоколы… были использованы Сталиным и его окружением для предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушение взятых перед ними правовых обязательств». См.: http://doc20vek.ru/node/3261.
[2] К. Платт и некоторые другие исследователи различают колонизацию и оккупацию, однако в данном тексте это различение не учитывается.
[3] Что демонстрирует случай Крыма для обеих претендующих на него сторон.
[4] Г. Иоффе отмечает проблему отсутствия единого этнонима для жителей этих территорий [Ioffe 2008: 42].
[5] К востоку находилась «корчма на литовской границе»; события пушкинской «Метели» разворачивались в Виленском крае (который беларусы-литвины считают своей национальной колыбелью); там же в 1830 году вспыхнуло восстание, на которое Пушкин откликнулся стихотворением «Клеветникам России», и еще одно, 1863 года, на которое откликался А. Герцен.
[6] Прежняя граница сохранялась «в облегченном виде» до 1941 года.
[7] Белорусскоязычное население часто называло себя «тутэйшыя», то есть «здешние», и использовало религиозную идентификацию.
[8] В межвоенный период в Западной Беларуси сложился корпус литературы, связанной с осмыслением угнетения беларуского «бедного люда» под «панской Польшей» (Максим Танк, Янка Брыль, Вячеслав Адамчик и другие).
[9] Белорусские представители не были приглашены на подписание Договора.
[10] В 1918 году в Минске, находящемся в тот период под немецкой оккупацией, была провозглашена Белорусская Народная Республика, формально просуществовавшая менее года.
[11] А. Дудар был приговорен к двум годам ссылки, а в 1937 году расстрелян.
[12] Доказательством этого считаются, в частности, статуты (своды законов) ВКЛ, написанные на средневековом варианте белорусского языка, раннее распространение книгопечатания и т.д.
[13] Примером может быть ночь расстрелянных поэтов, которая отмечается ежегодно 29 октября, когда в 1937 году было одновременно уничтожено более сотни национальных интеллигентов.
[14] В недавней резолюции Европарламента пакт назван причиной Второй мировой войны, вина за которую возложена в равной степени на Германию и СССР. Польский Институт национальной памяти также сделал заявление, что считает пакт и последовавшее присоединение территорий на востоке имперским захватом (см.: https:// ipn.gov.pl/en/neаws/2212,Statement-by-the-Institute-of-National-Remembrance-inconnection- with-the-attemp.html).