Леворадикальная критика тоталитаризма

Большинство историков и политологов, которые занимались и продолжают заниматься проблемами тоталитаризма как общественного явления, обращают внимание, в первую очередь, на критику тоталитаризма с позиций либеральной, или представительной демократии. Указывается на то, что сам этот термин был впервые использован итальянским автором Джованни Амендолой в 1923 г. именно для того, чтобы противопоставить фашистский режим Бенито Муссолини плюралистической демократии либерального типа. (1) В соответствии с этой традицией, тоталитаризм стал рассматриваться как тип власти, находящийся на противоположном полюсе от либеральной демократии и характеризуемый, в первую очередь, господством одной массовой партии во главе с харизматическим лидером, унитарной идеологией, монополией массовой информации, монополией на вооружения, террористическим полицейским контролем, централизованным контролем над экономикой. (2) При подобном подходе не только сужался смысл понятия тоталитаризма и игнорировался вопрос о более широких тоталитарных тенденциях в современной индустриальной цивилизации. Можно говорить даже о превращении самого термина в политический и идейный инструмент, используемый для того, чтобы заведомо исключить всякую возможность нетоталитарной альтернативы системе либеральной демократии. Соответственно, любые левые критики либерализма и представительной системы власти оказывались в тоталитарном «лагере».

Одними из первых обратили внимание на многие важнейшие особенности тоталитаризма либератарные и анархистские теоретики. Вопрос о тоталитаризме обсуждался уже в 1925 г. на II конгрессе анархо-синдикалистского Интернационала - Международной ассоциации трудящихся (МАТ) в рамках темы «международная реакция». Хотя сам термин «тоталитаризм» не был упомянут, докладчик - итальянский делегат Армандо Борги указал на ряд характерных черт этого явления. Он предложил различать «реакцию в старом стиле», «как ее организовали Криспи и Бисмарк», и «большевистскую, фашистскую реакцию». «Реакция в старом стиле соблюдала еще известные ограничения, ее носители обладали еще определенной ответственностью. Она соответствовала определенному политическому представлению о государстве: воюющем государстве, клерикальном государстве, абсолютной монархии, военном правлении, государстве в состоянии осадного положения и т.д.». «Фашизм - это совершенно иное явление. Он не знает ни ограничений, ни ответственности, для него не существует ни закона, ни определенного правового представления». «Как и большевики - а фашизм есть лишь поставленный на голову большевизм, - фашизм стремился превратить государство в силу, которая призвана диктовать экономике свои законы и определять декретами ход хозяйственного развития, как посредством более интенсивной эксплуатации рабочих в пользу богачей..., так и посредством обязательств капиталистов и банков служить не просто государству, а государству, монополизированному фашистской партией...». (3)

Таким образом, либертарные наблюдатели практически с самого начала отмечали главную характерную черту тоталитаризма как идеи и явления – стремление к всеохватывающему государству. Во второй половине 1920-х гг. анархисты и анархо-синдикалисты пришли к выводу о том, что нарастание государственнических (этатистских) и централистских тенденций в общественной жизни представляет собой отличительную особенность современной эпохи как таковой. В резолюции III конгресса МАТ (1928 г.) подчеркивалась взаимосвязь между новейшим технологическим развитием (позднее получившим название «фордистко-тейлористского» переворота) и новой фазой общественного развития, которая выражается в переходе от «старого частного капитализма» к «современному коллективному капитализму» (трестам, картелям) и государственному капитализму, от свободной конкуренции к эксплуатации всего мира единой системой. (4)

Вывод о том, что тенденция к установлению тоталитарных режимов отражает всемирное нарастание этатизма и роли государства в общественной жизни, был развит известным русским анархистом Всеволодом Волиным в статье «Красный фашизм» (1934 г.). Ссылаясь на письмо итальянского анархиста Петрини, арестованного в сталинском СССР, Волин подчеркивал, что строки из письма итальянского товарища «здесь нет никакой разницы между Сталиным и Муссолини» демонстрируют «более глубокое и точное понимание, чем в целом в левой среде». Русский анархист также не употребляет понятие «тоталитаризм», он говорит о «фашизме», но включает в это понятие и сталинский режим, замечая: «...В том, что касается режима в СССР, то этот последний все чаще и все более осознанно квалифицируют как «красный фашизм». Сравнивают Сталина и Муссолини. Констатируют, что в обеих странах существует жесточайшая эксплуатация трудящихся масс правящим аппаратом ..., опирающимся, как и повсюду, на военную и полицейскую силу. Констатируют отсутствие там всякой свободы. Констатируют наличие произвольных и безжалостных репрессий».

Волин выделял следующие причины и основы «триумфа» фашизма по всему миру. Прежде всего, это экономические и социальные моменты: «Частный капитализм (экономическая основа которого - свободная конкуренция в погоне за максимальной прибылью, а политическое выражение - буржуазная демократия) находится в состоянии полного распада, полного краха. ... Инстинктивно или сознательно подумывают о замене его новой моделью капитализма, в надежде на то, что она «спасет мир». Размышляют - в очередной раз в истории - о высокой миссии сильного государства, всемогущего, на диктаторской основе. Подумывают о государственном капитализме, руководимом диктатурой «по ту сторону частных интересов». Такова новая ориентация капитализма, которая питает фашистское движение экономически». Волин добавлял, что экономический строй СССР служит отражением той же тенденции: «...Даже в СССР, пусть даже в ином обличье, утверждается фашизм..., устанавливается новый капитализм (государственный капитализм, руководимый сильной личностью, диктатором Сталиным)».

Либертарные теоретики пришли к убеждению, что во всем мире происходит переход к новой социальной модели, которую они определяли как «коллективный» или «государственный капитализм». В той же статье Волин отмечал: «Если невозможно сохранить нынешний способ эксплуатации, следует изменить его..., чтобы сохранить основу. Сегодняшние хозяева могут остаться хозяевами, если согласятся стать членами широкого экономического, политического и социального руководящего аппарата, преимущественно этатистского. Ведь для осуществления этой новой социальной структуры необходимо прежде всего всемогущее государство, руководимое сильной личностью, диктатором, Муссолини, Гитлером!».

Важно отметить, что в своих объяснениях либертарии не ограничивались только экономическими и социальными аспектами, не впадали в экономический детерминизм. Не меньшее место они уделяли идейным и психологическим моментам - прежде всего, укоренившимся авторитарным представлениям о неизбежности иерархии, о том, что широкие «массы должны возглавляться и руководиться «элитой», меньшинством, «сознательными» людьми, превосходящими эту массу по уровню». Идея диктатуры, подчеркивали либертарии, захватила не только правящие классы, но и движения, которые провозглашали лозунги социального освобождения. «Идея диктатуры - жестокой или смягченной - нашла отклик и была принята повсюду, что подготовило дорогу для фашистских психологии, идеологии и действия», - писал Волин, включая сюда и фашизацию рабочих партий и организаций. (5)

К близким выводам пришли в 1920-х - 1930-х гг. и аналитики, примыкавшие к так называемой «голландско-немецкой» школе «левого коммунизма». Основоположниками этого идейного течения считаются такие крупные левые теоретики, как Антон Паннекук, Герман Гортер, Отто Рюле. Следует обратить внимание на статью Отто Рюле «Борьба против фашизма начинается с борьбы против большевизма», в которой он указывал на параллели, существующие между «красным» и «коричневым фашизмом». Рюле видел в большевизме проявление общей тенденции капиталистического развития, сказывающейся также в фашизме и в усилении государственного регулирования, в том числе и при буржуазно-демократических режимах. Он обнаружил в Ленине типичное проявление того, что Макс Вебер определял как «формальная рациональность»: «в Ленине с большой ясностью проявилось господство машинного века в политике; он был «техником», «изобретателем» революции, представителем всемогущей руководящей воли... Он никогда не научился понимать предпосылки освобождения трудящихся. Авторитет, руководство, сила, с одной стороны, и организация, кадры, подчинение, с другой, - таков был ход его мыслей». Рюле оценивал большевизм как «механистический метод», который «стремится в качестве цели социального порядка к автоматической координации технически обеспеченной приспособляемости и к наиболее эффективному тоталитаризму». (6) В этом смысле контрреволюционная политика компартий не только открыла дорогу фашизму в Европе, но и психологически подготовила массы к его восприятию. Заметим, что именно теоретики «немецко-голландской» коммунистической школы впервые связали установление режима тоталитарного типа в России с решением исторических задач форсированной индустриально-капиталистической модернизации. «В России, - подчеркивал Паннекук в 1940 г., - новым классом, который прочно завладел рулем аппарата производства, стала бюрократия. Она должна была сыграть в России ту же роль, какую средние классы, буржуазия сыграли на Западе: развить страну, индустриализовав ее, отталкиваясь от примитивных условий, чтобы достичь высокой производительности... Эксплуатация интенсифицируется за счет диктаторской формы правления, тотального отсутствия всех тех свобод, которые позволяют бороться против буржуазии на Западе». (7)

Особый вклад в изучение феномена тоталитаризма в ХХ веке принадлежит традиции, в той или иной степени близкой к критическому марксизму и группировавшейся вокруг так называемой «Франкфуртской школы». Исследователи этого направления сосредоточили свое внимание на социальных, исторических и психологических корнях тоталитарности, на связи ее с разрушением традиционных общественных связей, возникновением так называемого «массового общества», со становлением и развитием современной индустриально-капиталистической и рационалистической цивилизации вообще, с процессами общественной и экономической модернизации. Они показали, что тоталитарные режимы нельзя воспринимать в отрыве от исторического развития и общественной «среды», что они не отделены непреодолимым барьером от авторитарных или демократических систем правления, но вырастают или возвращаются в них, связаны с ними в ходе своей эволюции многочисленными нитями, что даже в самых демократических режимах в ХХ веке можно обнаружить тоталитарные «семена». По существу, исследователи этого направления доказали, что тоталитаризм можно понимать не только в узком, политологическом смысле - как тип власти, режим, но и как тоталитарные тенденции, характерные для современной эпохи.

Уже в конце 1930-х - 1940-х гг. «франкфуртцы» пришли к выводу о том, что происходит поворот всей современной индустриально-капиталистической цивилизации к новой форме авторитаризма. «Переход от монополистического к государственному капитализму, - это последнее, что может предложить буржуазное общество..., - писал в 1942 г. Макс Хоркхаймер. - Государственный капитализм - это авторитарное государство современности». Формы такого государства могут быть различны - от сталинской или фашистской диктатуры до активно вмешивающейся в общественную жизнь буржуазно-демократической модели (в Западных демократиях). Хотя «наиболее последовательный вид авторитарного государства, которое освободилось от всякой зависимости от частного капитала, - это интегральный этатизм или государственный социализм... Фашистские страны представляют собой смешанную форму». (8)

Обозначившийся всемирный поворот к авторитарности, к тоталитаризму был, в представлении Франкфуртской школы, продолжением и развитием тенденций к «рационализации» механизмов господства, свойственных всей современной индустриальной цивилизации, начиная с Просвещения. (9) В то же самое время тоталитаризм тесно связан и с проблемой общественной модернизации, то есть с переходом от доиндустриальных социальных структур к индустриальным или же от одного этапа развития индустриального общества к другому. Речь шла, прежде всего, о том, что в процессе такого перехода происходит стремительное разрушение традиционных общественных связей, атомизация членов общества. Возникает, говоря словами Ханны Арендт, «атомизированное общество», состоящее из изолированных друг от друга индивидов. (10) Сложившееся положение, доказывал Эрих Фромм, порождает в людях чувства страха, неуверенности, желание «бегства от свободы», латентную агрессию, потребность в компенсации и тягу к садо-мазохистским и конформистским решениям. Все это становится психологической основой как фашистского тоталитаризма, так и авторитарных тенденций в тех государствах, где демократические формы сохраняются. (11) Предпосылкой и орудием тоталитарных тенденций служит механизация человека, господство индустриальной техники и массовой информации. «Современный человек демонстрирует авторитарную готовность ориентировать свой образ мышления и свое поведение на нормы, предписанные ему извне... - подчеркивал Хоркхаймер. - Эти тенденции можно наблюдать повсюду в индустриальном мире, совершенно независимо от политической системы. Так немцы... были уже подготовлены к фашистской регламентации всей структурой современного общества. Они привыкли принимать модели, подаваемые им радио, фильмами и еженедельными иллюстрированными изданиями, прежде, чем услышали самого фюрера. Существуют технические и социальные причины этой всеобщей тенденции. Сама машина, не только на фабрике, но даже свой автомобиль, да и вся современная механизированная жизнь совершенствуют способность человека повиноваться всевозможным сигналам и удовлетворять непосредственные потребности за счет своих способностей...». (12)

Разгром фашистских государств в ходе Второй мировой войны, казалось, противоречил гипотезе о всеобщей тенденции к тоталитаризму. Предстояло дать ответ на следующие вопросы: во-первых, почему тоталитарные режимы не были установлены повсюду, во-вторых, означает ли поражение фашизма и триумф демократии Западного типа крушение тоталитаризма?

«Франкфуртцы» сделали следующий вывод: было бы неверно полагать, что «с военным поражением фашистских агрессоров вся проблема решена раз и навсегда... Легко доказать, что ни глубинные социальные корни, ни психологические структуры (тоталитаризма) не устранены». (13) Исследованием тоталитарных тенденций в современных западных режимах представительной демократии занялся философ Герберт Маркузе. Он пришел к заключению, что сама индустриальная эпоха склонна к тоталитарности даже там, «где она не произвела на свет тоталитарных государств». (14) Значительный подъем уровня жизни в развитом индустриальном обществе и стимулирование спроса сформировали тип агрессивного потребителя, заинтересованного в нормальном функционировании системы, которая манипулирует индивидуальными и общественными потребностями и нормами поведения с помощью современной техники и гигантского аппарата воздействия на сознание. Люди превращаются в «сублимированных рабов», которые даже не сознают своего рабства, в «одномерные» существа, лишенные социально-критического начала. «...Технологическая реальность вторгается в... личное пространство и сводит его на нет. Массовое производство и распределение претендуют на всего индивида, а индустриальная психология уже давно вышла за пределы завода. Многообразные процессы интроекции кажутся отвердевшими в почти механических реакциях, В результате мы наблюдаем не приспособление, но мимесис: непосредственную идентификацию индивида со своим обществом и через это последнее с обществом как целым». (15)

Леворадикальные критики тоталитаризма подчеркивали тоталитарные тенденции, существовавшие в моделях так называемого «государства опеки (благосостояния)» или «социального государства». Демократические индустриальные государства не только несравнимо расширили свое вмешательство в экономику (вплоть до огосударствления целых отраслей), но и играли роль социального регулятора, воспринимая себя «как замену общества», - замечал французский социолог Андре Горц. (16) Результатом стали сокращение оппозиционного потенциала в обществе, добровольное подчинение масс государственному диктату. Механизмы и формы представительной демократии остались в силе, но возможность и желание выбора радикальной альтернативы системе уменьшились; размывались различия между предлагаемыми вариантами политического, экономического, социального и духовного развития (феномен «инволюции демократии»). (17)

С точки зрения леворадикальных критиков тоталитаризма, такая система позволяла, не отказываясь в принципе от репрессивных мер, сделать господство более изощренным и эффективным, усилив общую интеграцию человеческой личности в существующую систему. Воздействие на ее сознание безмерно усилилось навязыванием людям определенных ценностей, норм, потребностей, моделей восприятия, мышления и поведения через гигантскую разветвленную сеть средств массовой информации (так называемая «медиократия»), хозяйственной, политической и культурной рекламы, воспитания и т.д. Расширение государственных функций регулирования и контроля, утверждали леворадикальные критики, укрепило власть бюрократической элиты, переплетающейся с верхушкой монополистических, финансовых, военных и других корпоративных группировок. (18)

Что касается вопроса о том, когда и при каких условиях тоталитарные тенденции приводят к установлению тоталитарных режимов, леворадикальные аналитики сочли, что никакой фатальной «неизбежности» здесь не существует и что форма господства (представительная демократия или тоталитарная диктатура) определяются скорее конкретными интересами господствующих или потенциально господствующих элит. Именно они, а не массы устанавливали тоталитарные диктатуры, когда не имели возможности добиться осуществления своей стратегии «нормальным» путем. «Опыт научил нас, - писал, например, Хоркхаймер, – что фашизм установился, когда общее экономическое положение потребовало планируемой организации и руководящие силы перевели потребность в таком планировании в свое собственное русло». (19)

В заключении отметим, что крах режимов компартий не поколебал прежних выводов, сделанных леворадикальными критиками тоталитаризма, но, напротив, позволил вписать тоталитарные режимы ХХ века в общеисторический контекст и, тем самым, подтвердил многие гипотезы, высказанные этими аналитиками. Сошлемся только на один пример - работы видного современного немецкого исследователя Роберта Курца, который в полемике с известной «Черной книгой коммунизма» выпустил 800-страничный том «Черной книги капитализма», доказывая, что так называемый «реальный социализм» был лишь одной из разновидностей индустриально-капиталистической модернизации. (20) Курц убежден в наличии «структурного родства советского и фашистского казарменного социализма»: «В условиях относительно высокого уже уровня развития системы товарного производства на Западе и далеко зашедшей конкурентной борьбы на мировом рынке любая новая тенденция к модернизации в менее развитых регионах мира приобретала характер особо насильственной догоняющей модернизации, в которой этатизм, свойственный для начального периода современной эпохи, не просто повторялся, но и выступал в более чистой, последовательной и жестокой форме, чем в давно отошедших в прошлое западных оригиналах». (21)

Наконец, леворадикальные авторы предостерегают от соблазна утверждать, будто с падением режимов компартий, повсеместным «разгосударствлением» и утверждением режимов представительной демократии и неолиберализма можно заявлять о преодолении тоталитарных тенденций. С одной стороны, они говорят о «неолиберальном тоталитаризме» как новейшей системе господства, которая гибко воздействует на уровне манипулирования общественным сознанием, внедрения «постфордистских» методов организации производства и социал-дарвинистских общественных норм. С другой, они предупреждают, что реакцией на неолиберальный хаос экономического дерегулирования может стать новая диктатура с сильными профашистскими чертами (в форме фундаменталистского национализма, «экофашизма», мирового диктаторского правительства и т.д.). (22) Так что, полагают они, вряд ли удастся оставить проблемы тоталитаризма в минувшем веке; весьма вероятно, что человечеству придется сталкиваться с ними и в наступившем столетии.

Примечания:

1. См.: Strada V. Prefazione // Totalitarismo e totalitarismi. Venezia, 2003. P.VII-VIII.
2. См., например: Friedrich C.J., Brzezinski Z.K. Totalitarian Dictatorship and Autocracy. Cambridge (Mass.), 1956. P.9-10.
3. Die Internationale. 1925. Nr.5. S.219-224.
4. Presse-Dienst hrsg. von dem Sekretariat der IAA. 1928. Nr.7.
5. Voline V. Le fascisme rouge // Itineraire. 1995. No.13.
6. Ruehle O. The Struggle against Fascism begins from the Struggle against Bolshevism // Living Marxism. Vol.4. N.8. 1939.
7. Pannekoek A. Pourquoi les mouvements revolutionnaires du passe ont faillite... Paris, 1998. P.34.
8. Horkheimer M. Autoritaerer Staat // Horkheimer M. Gesellschaft im Uebergang. Frankfurt a. M., 1981. S.13, 19.
9. См.: Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.- СПб, 1997.
10. См.: Arendt H. Elemente und Urspruenge totaler Herrschaft. New York. 1951.
11. См.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.
12. См.: Horkheimer M. Lehren aus dem Faschismus // Horkheimer M. Gesellschaft im Uebergang. Frankfurt a.M., 1981. S.50.
13. Ibid. S.53.
14. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев, 1995. С.XXI.
15. Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеологии Развитого Индустриального Общества. М., 1994. С.14.
16. Gorz A. Kritik der oekonomischen Vernunft. Berlin, 1989. S.261.
17. См., например: Маркузе Г. Одномерный человек; Agnoli J, Bruckner P. Die Transformation der Demokratie. Frankfurt a.M., 1968.
18. См.: Миллс Р. Властвующая элита. М., 1959.
19. Horkheimer M. Lehren aus dem Faschismus... S.46.
20. Kurz R. Schwarzbuch Kapitalismus. Frankfurt a.M., 1999.
21. Kurz R. Der Kollaps der Modernisierung. Frankfurt a.M., 1991. S.34.
22. См., например: Gorz A. Kritik der oekonomischen Vernunft. Berlin, 1989. S.78–79; Kurz R. Schwarzbuch Kapitalismus. Eichhorn, 1999. S.762–780; Rosemaries Babies. Die Demokratie und ihre Rechtsradikale. Unkel/Rh., 1993; и др.