«Это не может случиться здесь»: Глеб Панфилов – режиссер сильных «слабых героев»

Сегодня 90 лет могло бы исполниться Глебу Панфилову — выдающемуся советскому и российскому режиссеру, который ушел из жизни 26 августа прошлого года. По образованию химик и оператор, почитатель текстов Александра Солженицына и лент Ингмара Бергмана, он более полувека посвятил кинематографии и театру, став по праву одним из виднейших представителей другой, параллельной новой волны нашего кино. «Маленьких людей» и соответствующих их масштабам трагедий в отечественной культуре было – да и будет – множество, но герои Панфилова, чуть блаженные мальчики и девочки всех возрастов, обретали почти что религиозную силу, несмотря на свою парадоксальную неуместность времени и системе.


Глеб Панфилов часто вспоминал один маленький мистический эпизод из своего детства в Свердловске. Когда будущему режиссеру было девять лет, он шел к бабушке, живущей недалеко от Городского пруда, – стояло уральское пекло, детские ботинки прилипали к расплавленному асфальту. Спасаясь от солнца, маленький Глеб решил укрыться в единственном тенистом месте – под деревьями, обступающими старый особняк. В здании тогда ютилось городское отделение «Союзпечати» и какой-то старый промокший архив. Панфилов хоть и был совсем маленьким, но знал, что за этим местом стоит зловещая тайна. Когда-то особняк принадлежал инженеру Николаю Ипатьеву. Именно здесь в июле 1918 года расстреляли императора Николая II, его семью и свиту.

Тогда о прошлом Ипатьевского дома уже предпочитали не рассказывать, но все еще живы были свидетели того, как в особняк водили партийные экскурсии – фотографироваться со стенкой, у которой расставляли для последнего «фотографирования» Романовых. В тот жаркий день, пугающее совпадение звезд, дверь в полуподвал Ипатьевского дома была отворена, и мальчик решился спуститься вниз. К тому моменту помещение уже не слишком напоминало место казни императорской семьи: ту самую развороченную пулями стену давно растащили на сувениры. Пол был переложен и хорошо выкрашен. И только на одной стене того подвала остался кровавый отпечаток ладони, закованный в картинную раму. Панфилов сразу для себя понял, что это последняя метка убитого царя, и заплакал. Напугала его казнь не императора – в конце концов, какая большая революция обходится без символического убийства. Настоящим ужасом для юного Памфилова было то, что в подвале этого дома чинилась расправа над Семьей. Именно так, с большой буквы. Хотели расквитаться с монархом, а походя лишили жизни простых людей, которые в отрыве от своих регалий любили и ненавидели, ругались, молились. У них были дети, собачки, болезни. Одним словом, жизнь.

Читать: Подземный гром - «Советский экран» о фильме Глеба Панфилова «В огне брода нет»

Отдельная человеческая биография в огромной системе кажется такой ничтожной и нелепой, но именно ее Глеб Панфилов изберет своим кредо: и без злополучного подвала в давно уже разрушенном особняке тут явно не обошлось. Химик по образованию, выпускник Уральского политеха, он попал в кино из городской ячейки комсомола, организовав в Свердловске любительскую киностудию. В 1963 году на городской студии телефильмов поставил короткометражный фильм «Дело Курта Клаузевица» – советский артхаус о судьбе немецкого десантника, который отказался расстреливать русских военнопленных и также был казнен. Немца сыграл Анатолий Солоницын, и именно образ рядового Клаузевица привлек к нему внимание Андрея Тарковского. Сухие выкладки немецкого досье не могут передать надлома, который преодолел немецкий солдат, разочаровавшийся в войне и ищущий возможность сохранить человеческое лицо в непроглядной милитаристской тьме. Его решение не поднимать оружие на пленных — это не про гуманизм и даже не про христианский долг. Это какая-то иррациональная человечья сила, толкающая неказистых простаков на подлинный и почти никогда не понятый подвиг.


В 1967 году Панфилов найдет идеал такого героя в Инне Чуриковой. Характерная актриса эпизодов, не красавица, но образ бесспорной силы, исполнит главную роль в полнометражном художественном дебюте режиссера. «В огне брода нет» – хроника жизни санитарки Тани Теткиной, приписанной к госпитальному поезду, качающемуся на рельсах гражданской войны. Снова парадокс, последняя надежда на спасение в братоубийственной бойне – глазастая дурочка, грызущая сухарь, любующаяся раскрашенным агитационным вагоном и обнаруживающая в себе тягу также нарисовать жизнь. Революционно, лубочно, ар-брютно, как Пиросмани или Александр Лобанов. Таня Теткина была слишком естественной для этого грязного военного времени, наполненного рассуждениями о большевиках и эсерах, военно-полевой неискренней любви. Но тем не менее, именно ей надлежало совершить поступок, вступив в философскую полемику с белым офицером о судьбах России. «И ради этого (всеобщей благодати) пусть брат убивает брата, русский идет против русского, ведь так?». «В огне брода нет», — отвечала Теткина, разоружая верой золотопогонный идеал. Богостроительство, новый религиозный догмат требовал нового мученика – и Панфилов нашел его там, где прочие даже и не пытались разыскать. Кто же в этом жерле чисто мужских революционных героев – Чапаевых, Щорсов, восставших броненосцев — мог избрать знаменем обновления такую нескладеху?

Смотреть онлайн: «В огне брода нет»

Режиссер влюбится в этот образ и остался с Чуриковой до самого конца – как с любимой актрисой и супругой, вернейшим сподвижником. Вместе с ней на экраны будет неизменно возвращаться и Таня Теткина, превращенная в персонаж русского народного мономифа: в любых временах и обстоятельствах она может возникнуть, как гром среди ясного неба, очаровать природной силой. Простая ткачиха Паша из «Начала» (нежный от природы жанр «кино о кино» в руках Панфилова – производственная трагедия) становится фигурой равноценной Орлеанской деве Жанне д'Арк, да и судьба ее, с поправками на время, оказывается такой же несчастной: советское кино жило по интриганским законам Столетней войны. Председатель исполкома Уварова («Прошу слова»), искусствовед Саша («Тема»), властная купчиха («Васса») и самая главная героиня русской литературы XX столетия – горьковская «Мать» Пелагея Ниловна Власова. Женщины вечного разрыва: мечущиеся между делом и семьей, неуместные, не ко времени – то в дореволюционном декадансе, то в провинциальной глуши где-то под Владимиром. Сильные, стержневые, на них все держится. И в то же время регулярно обделяемые вниманием, точно и нет их. «Героини местного значения», о которых, несмотря на очевидную монументальность, никто не вспомнит, и о несчастьях которых будущие поколения не будут скорбеть.


Со временем это стремление Панфилова искать нравственных героев невидимого фронта повсюду, от номенклатурных кабинетов до любовно обставленных кухонь, опасно приблизится к абсурду: в выстраданной исторической мелодраме «Романовы. Венценосная семья» (отголоске детского воспоминания) императрицу Александру Федоровну (Линда Беллингхэм) тоже будет озвучивать Инна Михайловна. Получилось так, что ее голос — символ извечной женской доли, величественной и несчастной, с которой ничего не сделаешь, можно только принять. С одной стороны, страшный беспросветный фатализм, с другой — та самая «загадочная русская душа», подвигающая к любви и смерти. В нулевых это направление режиссерской мысли само собой подведет Панфилова к главной миссии: его подход придется как нельзя кстати к экранизациям Александра Солженицына. Многосерийный фильм «В круге первом» (и его кинотеатральный вариант «Хранить вечно») будет перекликаться с судьбой немца Клаузевица, пошедшего наперекор государству и долгу ради совести. Дипломат Иннокентий Володин (Дмитрий Певцов) обивал пороги американской дипмиссии, желая рассказать миру о советской атомной бомбе — «Русские идут!». Тихий интеллигент и альтер-эго писателя Глеб Нержин (Евгений Миронов) выбирал между страданиями души и плоти: работать на ненавистную систему и жить в тепле или отказаться от навязанного ему договора и сгинуть в лагере?

Рецензия: «Иван Денисович» меняет экспрессию

Немаловажный штрих к личности Глеба Панфилова — ему принадлежит самая изобретательная советская характеристика Ингмара Бергмана: в шестидесятых годах его фильмы были подобны горсти витаминных таблеток, которые жадно поедает больной цингой пациент. Панфилов и сам смотрел их взахлеб, поражаясь воле мастера. В условиях тоталитарного «авитаминоза» шведский киноглаз казался чем-то запредельным, неуловимым и уж точно во всех смыслах свободным: ведь не было у Бергмана ни самодержавной руки студийного худсовета, ни партийного заказа. Ничто из этого автора «Персоны» и «Седьмой печати», на первый взгляд, не занимало – он виделся скандинавским небожителем, художником тотальной свободы. Но ведь был и другой Бергман, буквально взятый в заложники продюсерами студии Svensk Filmindustri при производстве фильма «Это не может случиться здесь». Классическое «шпионское» кино конца сороковых, в котором женщина-химик Вера (Сайни Хассо) спасается от шпионов вымышленной тоталитарной страны Ликвидании. Бергман этот фильм ненавидел.


Это не может случиться здесь — так ведь можно назвать буквально каждый фильм Панфилова. Но каждый раз надо бы оговориться: не может, а все-таки случается, причем с поразительной закономерностью. Повторяется все, как встарь — как природно сильные чудотворные Тани Теткины не могли ничего поделать с фатальной несправедливостью, так и лагерники Солженицына-Панфилова не имели реального шанса выбраться из дантевского ада: того, в который итальянский богослов помещал дохристианских мудрецов, царей, настоящих и мнимых предателей («Иван Денисович»). Сколько не тужься — не переломить, в огне брода, как мы уже поняли, нет. Тем сложнее, но значимее оставаться человеком. Не так важно, кто ты из парадоксов реальности: санитарка-авангардист, император без империи, девочка, променявшая огни большого города Нью-Йорка на суздальскую зиму. «Странно, очень странно», — сказала ткачиха Паша, отторгнутая советской студийной системой. И потому хтонически правдиво.