АЗ  ЕСМЬ

Stiff! - wherever you bent him he stuck.

you might have stood him on his head

and he he'd have stopped.

H.H Wells.

The Sleeper Awakes.

Бессмертный см. В е ч н ы й

         Никогда не взлетайте с земли. Процесс преодоления  g требует

больших физических усилий и выглядит несуразно.

где  — широта рассматриваемого места,  - высота над уровнем моря. Эта формула применима лишь в ограниченном диапазоне высот от 0 до нескольких десятков км, где убывание ускорения свободного падения с высотой можно считать линейным (на самом же деле оно убывает квадратично).

Эти судорожно болтающиеся

лапы. Концы крыльев, бороздящие пыль, да и сами крылья,

надломленные и сгорбленные, будто карлик торопится куда-то, ковыляя

вперевалку, а не гордая

птица готовится воспарить. Подразумевается, что крылья у вас настоящие,

а не воробьиные культяпки какие-нибудь. В полёте надо лететь. Забудьте, что надо

питаться, что жизненно необходимо долбануть кривым клювом жалкого

зайчишку по затылку или судорожными движениями гладких мускулов глотки

спустить в желудок холодную трепыхающуюся лягушку. Надо просто лететь,

парить пропускать тёплый упругий воздух сквозь узорно изрезанные маховые

перья, ощущать его шёлковую плотность трепетными мизинцами оконцовок

крыльев, щекотанье скорости тончайшими волосками в продолговатых щёлках

ноздрей. Ощущение несравненное. Если, погрузившись в ласковую воду Адриатического моря, растопырить пальцы и быстро, быстро загребать руками,

они станут немного похожи на крылья, но только немного. Никогда не летайте

в облаках, там сыро и ничего не видно. Только над  крахмалами верхней их

кромки, окрашенными в хрустящий лимонный цвет всегда ясным надоблачным солнцем.

Там исчезает память о земле, о необходимости возвращаться и оставлять след

на зелёной бронзе памяти человечества или на полированной радости автомобилистов.

            ЖИЗНЕННЫЙ, прил. 1. Связанный с жизнью, существованием человека, животного. Жизненные противоречия. Жизненный путь.šНе было такой малости, из какой он бы не старался извлечь жизненный опыт.К.Паустовский. Синева. Жизненные средства главным образом он добывал, переписывая векселя и посредством букиниста, которому продавал отцовскую библиотеку. А.Н.Толстой. Чудаки. В ответ на вежливо заданный безразличным тоном вопрос «Как вам здесь живётся?» Вайс словоохотливо изложил своё жизненное кредо. В.Кожевников. Щит и меч.

            - Помоги мне, Толя, помоги, я больше не могу без этого, ты знаешь. У меня мозги кипят. МЫ С НИМИ ХОДИМ ПО ОДНОМУ КОРИДОРУ, И они пахнут, пахнут. Они вертятся и наклоняются специально, чтобы пижама натянулась. Они знают, что я смотрю.

Заскрипел панцирный матрас и в душной темноте палаты раздался на удивление свежий для трёх часов утра, без сонной хрипотцы голос.

-        Эдик, ты совсем сбрендил, будешь продолжать в том же духе диагноз переквалифицируют, вознесёшься на буйное в мгновение ока, никакой совместной трудотерапии, утроенная доза брома, даже тебя проймёт наконец, дашь спать по ночам.

-        Не пью я компот этот дурацкий, а в суп бром не льют, он на вкус как вода из унитаза. А Толя помогает, многие приходили. Ты тут недавно и не видел ещё, а вот…

В темноте видно, как на кровати фигура приняла сидячее положение. Свежий голос обрёл вовсе уже мхатовскую баритональность, сразу придав смутной фигуре в театре теней вальяжность и убедительность. Человек с таким голосом просто обязан быть брюнетом, обладать породистым носом и чем-нибудь номенклатурить в рабочее время. Александр Михайлович, или в просторечии Сашка массовик, ничем из перечисленного не владел, но дар убеждения имел врождённый.

-        Проси, проси. Пошлёт он тебе насморк, близорукость и нарушение эректильной функции, на раз полегчает.

Коленопреклоненная фигура  у окна приняла вертикальное положение. Убеждённый Эдик пригнувшись бесшумно ступая босыми ступнями добрался до своей койки и тихи, без скрипа улёгся. Похоже, с мракобесием в первой палате было покончено.

Собеседник Эдика улёгся на спину, закинул руки за шею.

            - О, Эдуард, помяни меня в своих молитвах. Что-то быстро закончил ты ныне стенания у стены плача. Все пожелания излагай сегодня, завтра среда, Рая заступает в ночь, никогда в дневную смену не выходит, только в ночь. Шехерезада доморощенная, тысяча и одна ночь в отдельно взятой псих больнице. Куда райздрав смотрит. Опять чужие неласковые постели, эмиграция, чужбина нас ожидает Эдик.

Действительно, согласно графика прекрасно известного больным (многое зависит от дежурного санитара в коловращениях отделенческого социума) с вечера по пятому отделению заступала дежурить медсестра Раиса Петровна. Раиса была хорошей медсестрой отчётливо понимающей специфику своего труда. Ничего так не портит атмосферу на отделении, как формализм, ненужная требовательность в соблюдении лечебного режима, сварливо-раздражительная придирчивость в мелочах. Дух закона уважается, соблюдение буквы без нужды напрягает остро стоящий в подобных учреждениях вопрос свободы воли и вызывает реакцию, ответные мероприятия со стороны больных столь неприятные для нелюбимых медиков, сколь и неожиданно разнообразные, учитывая место их проведения. Рая не натягивала возжи, не надевала ежовых рукавиц и её стальной кулак не облегала лайковая перчатка. В её смену на отделении царила атмосфера свободного интеллектуального общения и творчества. Она сквозь пальцы смотрела на регулярно устраиваемые дилетантами (а зачастую и профессиональными музыкантами не последнего разбора)  концерты «роговой» музыки и другие мелкие шалости. Музыкальные инструменты на отделении запрещены и роговой музыкой называется на общем у пациентов и медиков псих.учреждений арго игра на расчёсках, когда вместо оркестра рожков выгуживающих единственную ноту в угоду крепостнику-самодуру используется полифония обычной расчёски, снабжённой полоской папиросной бумаги. Совершенства природа избегает, возможно,  в этом источник её бесконечного разнообразия. Рая не была идеалом, имела свой пунктик, своё бревно в глазу, связанные с этим пунктиком неудобства больные переносили стоически и даже с некоторым благодушием, приятно делать приятное приятному человеку, удовлетворённо сознавая, что хоть и медик, а тоже с головой не всё тип-топ. Из-за Райкиных прихотей пациентам первой   предстояло на предстоящую ночь переместиться в соседние палаты. БЛАГО МЕСТА ХВАТАЛО. На пятом отделении нет строптивых, непокорных или упаси господь буйных, для косил от армии не сезон. В силу психических особенностей или физических недостатков на пятом собраны убеждённые конформисты. ДЛЯ ФИЗИЧЕСКИХ НЕДОСТАТКОВ АНГЛИЧАНЕ ВЫДУМАЛИ ЧУДНОЕ СЛОВО ГАНДИКАП (помеха), ЭТО ТАКИЕ СоРЕВНОВАНИЯ НА КОТОРЫХ СЛИШКОМ ШУСТРЫМ ИЛИ МОЛОДЫМ ЛОШАДЯМ добавляют на загорбок лишний вес, чтобы затруднить им жизнь и уравнять шансы с остальными. Зачем жизнь уравнивает шансы таким образом неизвестно, но  гандикап способствует значительно большей гибкости выи, чем выи им не обременённой. На небуйном пятом отделении было много людей просто физически немощных и не страдающих никаким психическим заболеванием, безобидный  благостный старичок в инвалидной коляске и вовсе раньше был главным врачом клиники, медицинским генералом и пристроен сюда родственниками, дабы не отдавать его в одиозные ПНИ или в просторечии дом престарелых. Дверной проём первой палаты напротив двери в комнату дежурных санитаров. Тоже загадка, почему санитары? Дежурят как минимум медбратья или, как на данном, небуйном медсестры, а как часто случается фельдшера. Дверной проём приходился против двери в дежурку с целью постоянного наблюдения за проблемными больными, хотя какие проблемные на пятом отделении. Степень безумства в больнице нарастает строго в соответствии с этажностью, пятое расположено на первом, а вот первое – буйное, на пятом, там уж санитар не зевай. Уши враз пообкусывают. Для круглосуточной непрерывности надзора в палату вела не собственно дверь, а только проём, обрамлённый свежевыкрашенным белым деревянным косяком. Красочный слой парковых скамеек и больничных дверных косяков имеет много общего, к слову, и тюремных решёток иже с ними. При ремонте никто не удосуживается снять предыдущие потрескавшиеся и местами отшелушенные слои и в результате новая покраска носит условный, понарошечный характер, вроде и лучше не стало, так, почище, но работа добросовестно проведена и выделенная краска израсходована. Под многими слоями и потёками старое дерево живёт своей жизнью, впитывая запахи и историю. Однажды из Голландии в Петербург заявился сумасшедший волонтёр. С европейско-немецкой дотошностью он выпросил официальное разрешение! покрасить двери новой Голландии. Огромные ещё петровские многофилёнчатые ворота окостеневшего от времени дуба. Никто из самых заядлых петербуржских старожилов не помнит их крашеными иначе, чем  каким-то мутным коричневым составом наварачканым мочальной кистью матросами флотской учебки. Голландец припёр чемоданы инструментов и химии, провёл многоступенчатую обработку, снял все слои…зачистил. Зашпаклевал, отполировал и покрыл шелковистым слоем «слоновой кости», и вместо романтической пасторали получил пластмассовую декорацию к сюрреалистической пьесе абсурда. К счастью питерская природа вопреки фабиндустри в два сезона привела дверь к привычному статусу кво.

            Дверной крашеный проём создавал иллюзию картинной рамы, за ним в перспективе рамой в раме вырезан проём окна. Окно весьма хитрое – больничное. Никакого стекла как такового в нём нет, а вмуровано в стены толстенное пятисантиметровой толщины оргстекло, дабы не раздражать пациентов видом решетки и всё же препятствовать их перемещению и коммуникациям с внешним миром. В первой палате трое пациентов, но только двое собрались покинуть её на грядущую ночь. Третий, на посредничество которого в утолении своих эротоманских потребностей рассчитывал Эдик, не проявил к суматохе никакого внимания. По расчётным гигиеническим нормам в палате обычно проживают трое, но кровати только две, третий не имеет нужды в данном предмете обстановки, он никогда не ложится, никогда не спит, никогда не остаётся в покое. Если на дворе день, то его силуэт в перспективе двух рам кажется причудливо вырезанным из чёрной бумаги, ночью тело бледнеет деревянной фигурой католического святого. Мужчина всегда обнажён, попытки облачить его приличия ради в пижаму, или хотя бы трусы постоянно терпели неудачу и от них отказались, хотя голый больной до некоторой степени упрёк лечебному заведению, но в палатах тепло, комиссии редко …. Бог с ним. Если не смотреть на лицо, то он очень красив. Поджарое тело атлета, без болезненной худобы и бледности. Это если не смотреть на лицо, именно НА, а не В лицо. «В» подразумевает контакт, проникновение, на лице должны быть открыты глаза, на - только поверхность. Лицо мужчины не уродливо, напротив. Глаза всегда закрыты, но никто не может смотреть на него хоть какой-то значимый промежуток времени, любой попытавшийся описывает свои ощущения не похожие на ощущения другого. Затягивает, жутко. Александр Михайлович, сосед по первой палате, профессиональный должник, профессиональный статист кино и шизофреник самоучка. Профессия должника подразумевает внимание к людским характерам и глубокое вчувствование в личность кредитора, а так же поэтичность натуры. Невнимательному хаму никто в долг не даст. Так вот витиеватый Сашка массовик как-то заметил, что  проникновение за лишённую мимики маску грозит провалом в бездонную черноту с клубящимися раскалёнными ван гоговскими звёздными шарами. Глаза можно открыть рукой, но медленно, очень медленно он закроет их снова, а пока они могут начать слезиться и сохнуть. Можно поднять его руку и сложить пальцы в причудливую фигуру, она будет сохраняться многие часы. Раньше соседей по палате раздражали закрытые глаза, их открывали, потом надоело, кроме того, на отделении стала работать Раиса Петровна и тем,кто обижал убогого мало не было. Он стоит, или сидит всегда прислонившись к окну спиной, вернее почти прислонившись, между оргстеклом и кожей если присмотреться несколько миллиметров. Можно наблюдать несколько часов и поза кажется неизменной, но на самом деле это не так, мышцы ни на секунду не остаются в неподвижности, будто микросервопривод меняет пластику тела и больной последовательно, всегда в одном и том же порядке принимает ряд причудливых поз, цикл замкнут, нельзя выделить первую и последнюю фигуру, но условно это - «распятый Христос», «Кали», и «Будда», сидящий в позе лотоса. Иногда, чаще у «Будды» возникает эрекция и на это зрелище сбегается весь досужий женский персонал, посмотреть есть на что. Кровать убрали за ненадобностью и потому, что, стоя на пружинном матрасе, больной растягивал сетку.

Зойкина квартира.

    Зо́я — женское имя греческого происхождения.  Ζωή — «жизнь». Вероятно, является переводом на древнегреческий библейского имени Ева. Старая церковно-календарная форма имени — Зои́с.

-        Хорошая у тебя баба Зоя квартира. Аура присутствует, дворянское гнездо в условиях всеобщей урбанизации, десять поколений эсквайров владели этим поместьем.

-        Это Паша сталинский ампир, новодел. В доме люди долго не задерживались, дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Ну, а с той стороны часто на квартиру не возвращались. Пяти лет нет, как я её купила. В моей хрущобе тесно стало, как Раечка у меня прижилась. Да и дом мне нравится. В моё время в таких квартирах уважаемые люди живали, красные директора, артистки известные.

-        Артисты подвального жанра, чечёточники-матершинники по рёбрам ГБ. МГБ.

-        НКВД, Паша. ГБ позже было. Прописывались разные деятели. Мне в приличных квартирах пожить не довелось, моталась больше. За кордоном разве, когда муж на дипломатическую перешёл, да то всё не то, не дом, отель проходной.

Паша проехал ладонью по плюшу скатерти туда, где в круге красноватого света от «китайского» с бронзой абажура маслянисто поблёскивал чёрной перегородчатой эмалью круглый футляр обвитый золотым лаковым драконом. В его руках футляр мягко разделился на две части, оказавшиеся рукоятью и ножнами узкого китайского ножа. Толстый обух, косо срезанное жало не отталкивало, вещь хотелось держать в руках, уютная, как китайский драконистый абажур над вишнёвой скатертью с бахромой. Поблескивала под абажуром ранняя Пашина плешь.

-        просто у тебя всё баба Зоя, понравилось – купила. Давно подозреваю, что не на одну чекистскую пенсию живёшь. Не боишься? Экспроприируют добрые люди на старости лет, значок почётного чекиста не поможет.

-        Значок может и не поможет, а вот то, за что его давали очень даже пригодиться может. Ты, Паша позавидовал на моё добро? Так абажур и ножик на чердаке найдены, еле отчистила. А кто ещё чего поискать соберётся, бог ему судья. Женщин одиноких обидеть не трудно.

-        Люблю я тебя баба Зоя, прикидываешься сиротой казанской. В прихожей видеонаблюдение, тревожная кнопка небось под левой пяткой. Ноги на стол! Я Котовский!

-        Дурак ты обормотский, а не Котовский. И не люблю я тебя Паша, ты людей убиваешь с удовольствием, а это грех большой.

-        Сама скольких на небеса отправила? Чекистских карьер без душегубства не бывает, сказки мне не рассказывай.

-        Много ты знаешь. Бывают и без душегубства чужого, свою душу губят и тело. Близко не убивала. Упали трое, а кто помер, кто нет, не знаю. Лучше бы не умирали, сейчас бы у них правнуки значком почётного деятеля сигуранцы какой-нибудь играли, штаны бы им мокрили уже намоченные. Кто тогда прав был, кто за неправое дело сражался, а всё люди-человеки. Ты чай будешь пить? У нас разговор деловой будет. Раечка! Иди чай пить!

-        Баба Зоя, ты бы книжку написала про свои подвиги в тылу врага, я бы почитал.

-        Книжка моя  ещё в 1974 году в издательстве Советский писатель вышла, переиздавали в 76, тираж сто тысяч, как у пролетарского писателя Горького, ну, как у Марк Твена, по крайней мере. Сталин Иосиф Виссарионович скромней издавался, национальный вопрос или там вопросы языкознания тысяч по пятьдесят разрешал. Предисловие сам Константин Михайлович Симонов написал. Дарить книгу тебе не буду, ни к чему. Мы в партизанах раз мост взрывали,  послали одного расписание достать, чтоб пассажирский поезд не пострадал, так он деревянный щит припёр, неграмотный был. Списать не смог. 

-        Это ты меня баба Зоя обидеть норовишь. Читали мы разные книжки, диплом фельдшерский опять же могу показать. Где в брянских лесах пассажирские поезда по расписанию ходили? При всеобщем начальном и  неграмотный партизан? Заливаешь, а баб Зой?

-        Покажи Пашенька, покажи, только я его не только видела уже, но, если помнишь, сама тебе его и рисовала. Да и какая разница, с дипломом, без. Не знаете вы, молодые, кто такой был Симонов К.М, да может это и к лучшему. В брянских лесах не довелось бывать, а дело было в Андалусии в 1936 году, так то.

            СМЕРТЕЛЬНЫЙ, прил.1. Имеющий своим последствием смерть, приводящий к смерти. Смертельная болезнь. Смертельный удар. Смертельная доза яда.šПротивник до нашего прихода успел нанести медведю несколько смертельных ран.Г.Федосеев. Тропою испытаний. Летом укус змеи считается смертельным, и от него нет спасения. В. Туркин. Сквозь джунгли Непала. Эксперимент закончился трагически, двенадцатое переливание оказалось смертельным. Из периодики.

            Я маленькая старушка. Это факт. Даже два. И что старушка, и что маленькая. Есть ещё такое шуршащее слово сухонькая. Человек, изобретший зеркало был садистом. Понимаешь, когда кладёшь в стакан верхнюю челюсть на присосках. Я всегда была маленькая и прямая, как струнка. А ещё блондинка, рубия по-испански. Старость была бы простительна, если внутри меня жила бы таже самая сухонькая старушка, что и снаружи, а не рубия тридцать шестого испанского года. Умру скоро, вот и третий факт. Бог троицу любит. Знаю, что умру и не боюсь, а вот передо мной ещё двое на тот свет отправятся, не знают, не гадают, не боятся, а придётся. Ошую и одесую. Разбойник и на кресте покаялся, умрёт без мучений. Для такого случая от прошлой жизни браунинг сохранился, маленький, в сумочке дамской носить удобно. Правда, Артур, командир партизанского отряда нашего говаривал, что на дистанции стрельбы из этой пукалки проще в морду дать. Крепкий был латыш, земля ему пухом. А другому прощения нет, и лёгкой смерти пусть не ждёт, мука смертная и той мало. Нашла его, ведь успела, не померла. Ходила на кладбище, навестила Николая Фёдоровича, хорошее всё таки место ему досталось, рядом и мне хватит. Когда плиту ставили, ГРУшники своих не бросают - шикарная чёрного полированного лабрадора, место под свои даты попросила оставить, примажусь к чужой славе. Николай не обидится, любил меня. А ему, по хорошему, как дважды герою, бюст на родине положен. Звёзды, правда, на разные имена, поэтому, наверное, и не сложилось с бюстом, лежит зато в карельском мелком сухом песочке, под соснами чисто  фараон в Гизе. Пять лет прошло, как мы с Раей на кладбище встретились, а вроде  вчера. Помню всё хорошо, что и забыть пора, ан нет, не выходит из головы. Читать перестала, очки не меняю стёкла как в батискафе, а ни черта не видно всё едино. В голове любую книгу прочитанную могу перелистать, сплю плохо, ничего не болит, а сна нет. Вот и «читаю».

            Высокие сосны высохли, красно прокалились за лето, и тень от них щелястая и пыльная не даёт прохлады. На автобусной остановке у маленького пригородного, лесного кладбища поникшая женщина в чёрном. Тень бессильно лежит у самых её ног, не доползает, но женщина равнодушна и не пытается переступить границу. Она одна, сезон летних сборов-заготовок не наступил, с могилок в неурочный будний день (не родительская суббота) никто не возвращается. Львовский старожил дорог пустой, но навечно натруженно осевший рессорами набок, скрипит дверями. До дачного Зеленодольска две недлинные остановки. На кладбище женщина добрела пешком, обратно пришлось подъехать. Сегодня, как и в тот проклятый день, в дневную смену она выйдет на работу, и подруги будут стараться скрыть любопытство, проявлять участие. Участие, сострадание. Смутно-неосознаваемый, давящий сознание страх, животный протест против самой вероятности, что нечто подобное может произойти и с тобой. Участие, сострадание, жертва, чтобы смилостивилось, не произошло, не бросилось из темноты. Для самого себя нет реальности смерти, непоправимого несчастья. Если бы забыть. Сострадание добавляет боли, напоминает, напоминает.

            Сквозь припорошенное пыльными звёздочками окно женщина смотрит, как каруселит автобус вокзальную площадь, разворачиваясь у конечной. Вдруг взгляд зацепился за что-то, она прижимается лицом, щекой к стеклу и  кричит, не отрывается от окна лицом, руками и кричит о том, что когда-то было просто жизнью, а сейчас стало счастьем, которое не вернуть, не начать сначала, не найти другое. Автобус ещё тарахтит, останавливаясь, гонит бензинный жар двигателя в салон и пропитая бомжиха на ступеньках не слышит крика, не смотрит на автобус, а только всё протягивает спешащим в вокзальную дверь куклу в линялом платьице, судорожно надеясь сшибить на пару глотков пива из обмусоленной ларьковой поллитровой банки.

Среда. Дежурство в ночь, по графику.

Из курса общей сексопатологии интересующимся предметом известно, что у женщин экстрагенитальные зоны играют большую роль, чем у мужчин, и на некоторых этапах даже доминируют над генитальными. Экстрагенитальные эрогенные зоны у женщин отличаются выраженной индивидуальностью. Примером редких, строго индивидуальных эрогенных зон могут служить области колена, гребешка подвздошной кости, левой (именно левой!) паховой складки и др. Эрогенные зоны могут меняться в течение жизни женщины.

Так уж вышло, что с некоторого времени у медсестры Раи эрогенной зоной была парадная лестница клиники психиатрии Морской медицинской академии. Мраморное великолепие вестибюля клиники соответствовало солидности строения (архитектор Штакеншнейдер   18 – 89гг), проектировавшегося как лечебница и не изменявшему своему призванию все долгие годы существования. Тут лечили всегда, хотя и разные места человеческого организма. Профиль лечебного учреждения менялся многократно, по его сводчатым коридорам то шустро забегали грубые поджарые травматологи, то побрели меланхолически почёсываясь инфекционисты- паразитологи, сверкали на ходу золотыми пенсне мудрые терапевты и, наконец, перемещения по коридорам истончились иссякли, углублённые в себя психиатры засели в кабинетах, двери обрели запоры и воцарилась на отделении глубокомысленная тишина лечебно-охранительного режима. Здание, казалось, вздохнуло с облегчением обретённого предназначения.

Широченные мраморные ступени вольготно поднимались из каменного зеркала вестибюля. Плиты подобной массивности римляне пускали на резные крышки саркофагов. Солидное сооружение и старело благообразно-почтенно. Ступени чуть оплыли, сточенные посредине, закруглённые временем и постгалошным советским периодом, только у самых монументальных, гранёных балясин, там, где мерцают латунные кольца под крепления  отсутствующих ныне ковровых дорожек, сохранили они первозданно- аккуратную угловатость. Мрамору, как и жемчугу, общение с человеческим теплом необходимо, он оживает от прикосновений  плоти. По мраморам Летнего сада скользят людские бесплотные взгляды и трёхсотлетний балтийский кислый дождик. Мрамор садовых аллегорий ноздреватый, шершавый, как пудожский песчаник. Камень ступеней клиники был гладкий, заласканный, чувственный -  роденовский поцелуй. Тёплый мрамор. Непонятно почему, как многое непонятно в медицине, именно «мраморностью» описывается бледность и холодность кожи.

Рая ступила на самый краешек, так, чтобы каблук свободно повис и гладкая кожа пятки чуть отделилась от замши стельки, перенесла тяжесть тела на пальчики и они разошлись, раскрылись чувственным веером. Двадцать шесть костей, сто четырнадцать связок и двадцать мышц, стопы составили заветную комбинацию, мозг затопили эндорфины и счастливая Рая, далёкая от осознания механизмов происходящего, воспарила над землёй. Когда-нибудь, гулкой больничной ночью она пройдёт по ступеням босиком. Делать это можно безо всякой опаски. Клинические нянечки, уникальные существа старого закала, практически вымерший ныне вид, поддерживают стерильную чистоту, более того, они моют заслуженные ступени куда с большим уважением, чем новодел кафельных коридоров. Нянечки к своему малоэстетичному делу относятся с душой по инерции ответственности, а выпивают, по меткому выражению прошедшего ВОВ, Алжир и подшивание препарата Эспераль зав.отделения «в препорцию», что по его же наблюдениям в современных условиях практически не  встречается.

Довольно высокая, Рая обычно немного сутулилась, но сейчас распрямилась, подняла подбородок, даже чуть выгнулась, сведя лопатки, упруго поднялась на мышцах стройного бедра. Рая знала, что у неё красивые ноги, любила смотреть на свои бёдра и голени и со скрупулезной тщательностью ухаживала за не слишком миниатюрными и оттого нелюбимыми стопами. Сеансов педикюра, к которым пристрастилась, живя у Зои Фёдоровны, она всегда ждала с нетерпением. И по мере того, как под щёточками и ножничками, под гудение трубок подошвы и пяточки приобретали младенческую мягкость, испытывала чувственное наслаждения, предвкушая вот именно такое триумфальное восхождение по мраморному водопаду. Свод стопы упруго прогнулся вознося её на ступеньку выше, груди коротко приподнялись и соски щекотно соскользнули по шёлку блузки, никакого бюстгальтера в такой день. На ум почему-то пришли американские джоггеры, кормящие своим увлечением целую индустрию производства мазей для сосков. Зоя Фёдоровна, баба Зоя одобрила бы американское извращение. Она страстно любила не очень нужные, но изящные, часто спорно, на её взгляд, и придающие пикантность обыденным процедурам мелочи. Разнообразные баночки, коробочки, кремы, духи последнее предмет особой гордости. Пахло от неё всегда на всю получку. Рая припомнила эпизод бесконечных  Зоиных фронтовых быличек, как она, тогда «товарищ Хозефа», перед отправкой на фронт в диверсионный отряд испанских интернационалистов купила в Мадридском магазинчике в качестве походного снаряжения розовые кожаные перчатки. Хозяйственная Рая периодически предпринимала робкие попытки направить быт в менее романтическое русло, попытки каждый раз безжалостно подавлявшиеся Зоей Фёдоровной. Их единственным результатом оказывались очередные экстравагантности, дорогущие духи или немыслимой сложности дизайнерская щётка для волос.

На верхней площадке, где лестница раздваивалась на два нефа высоченных коридоров, зардевшаяся Рая повернула налево, открыла дверь треугольным железнодорожным ключом, глубоко вздохнула и пошла к отделению, готовая окунуться в знакомые запахи и звуки. У внутренней двери она насторожилось. Звуков то, как раз и не было. Тихо за тяжелой дверью, из-за которой всегда что-то шаркает, трясётся холодильник, льётся вода в туалете, бубнят бесконечно пациенты, изливая душу благодарному слушателю или, за неимением такового стене палаты. «Четверг?» - подумала Рая – «зять Брежнева делает доклад о международном положении?». Доклад всегда выслушивался с напряжённым вниманием, собирая в телевизионной, перед фанерной  красно-уголковской трибуной, неизвестно как затесавшейся на отделение, весь списочный состав. Даже никогда не отрывавший мягкого карандаша от бумаги «злобный критикан» (карандаши приходилась давать, иначе вёл себя несмирно), которого судьба поселила за арсеналом, окнами против антенн «большого дома», записывающих прямо из головы его гениальные мысли и тем заставляющие жаловаться во все немыслимые инстанции, даже он не упускал случая добродушно похихикать над «зятем» дорогого и любимого генсека. Кому же не известно, что доклады о международном положении делает Громыко, а зять рулит в МВД, дурачок этот зять ей богу. «Среда, сегодня только среда. Лже Чурбанов дотошен, на подготовку и правку очередного доклада у него уходит ровно неделя и ни часом меньше». Чтобы попасть к палатам надо пройти через столовую, перед ней короткий коридорчик, направо - дверь в буфетную, сюда приносят жестяные молочные бидоны с централизованно замешанным синим пюре и ведёрные кастрюли с винегретом, в часы приёма пищи она попадает на столы больных через проём в стене, снабжённый поднимающейся заслонкой. В столовой тесно от столов и лёгких алюминиевых стульчиков, в углу общеотделенческий холодильник ЗИЛ с больничными передачками. Доступ к холодильнику свободный и нередок вариант «И всё, что мне приносится, всё психи эти жрут».У холодильника робко примостились Саша массовик и Эдик. Их пребывание в столовой в неурочный час(столовая обычно закрыта, тут только едят и по впускным дням встречаются с родственниками, и опять едят) уже было грозным симптомом необычайности происходящего. Увидев Раю, Саша и Эдик хором вздрогнули и уставились на неё с синхронным выражением детсадовцев средней группы, безуспешно пытающихся замаскировать следы своих подвигов, но одновременно сознающих, что попытка с негодными средствами и возмездие близко.

Эдик на безусловном рефлексе, как дрыгает лапкой гальванизируемая лягушка, включил мужское обаяние сердцееда-профессионала. Он мгновенно вспотел, от напряжения момента и оттого, что под пижамой, на теле у него был тщательно распределён крой цивильного костюма, на который пошло целое колючее больничное одеяло, безнадёжно списанное кастеляншей за таинственностью исчезновения. Вымолвить Эдику ничего не удалось. Он смертельно боялся испортить отношения с медперсоналом и слишком сознавал судьбоносность момента. Дело в том, что Эдуард Ефимович Бабский. Именно такой говорящей фамилией наградили его родители, замыслил побег, и лишнее внимание медиков ему было крайне некстати. План побега прост и эффективен, но требует безупречного исполнения и, как посылку, отсутствия на отделении чрезвычайного положения. Выйти же на свободу естественным путём, с чистой совестью Эдуард Ефимович не имел никаких шансов и перспектив и прекрасно сознавал это. Как всё трагическое, комическое, вообще всё в его жизни, заход в лечебницу произошёл из-за женщины. Ещё несколько месяцев назад, он, не сделавший никому никакого зла любитель тихих сексуальных восторгов и помыслить не мог, что окажется в оазисе воздержания, рыбных котлет и неприятных до крайности лечебных процедур. Более всего удручали Эдуарда Ефимовича сеансы трудотерапии. Бумажные кладбищенские цветочки приходилось вертеть в обществе нимфоманок из женского корпуса. Только изломанный психиатрический ум мог додуматься до составления подобной гремучей смеси. В подвале, где происходили сеансы, стояла грозовая, совершенно нерабочая атмосфера. Иногда казалось, что по помещению проскакивают метровые голубые искры. Эдик не хотел сидеть в подвале, покрываясь смертной испариной неудовлетворённости. Он хотел очутиться в скверике у Московского вокзала, на скамеечке, усыпанной опавшей сиренью, на месте своих регулярных встреч с таинственными прекрасными незнакомками и беззлобных расставаний навеки.

      -Здравствуйте, уважаемая Раиса Петровна, - Саша, даже изрядно перепуганный не терялся, но не мог изменить манере вещать импозантно и веско. Уловив естественный вопрос в глазах Раисы, он поспешил отмазаться от происходящего.

-Мы с Эдуардом просто не можем находиться в палате, мы никогда бы ни посмели нарушить порядок на отделении, но дверь не заперта, а ваша коллега отсутствует, Вячеслав Всеволодович давно ушёл, мы просто в растерянности…

Убедительности речи Александра Михайловича придавало то, что он, в отличие от Эдика, очень не хотел досрочного возвращения к обыденности внебольничной жизни и особенно к внебольничному же кругу знакомств. На отделении Александр Михайлович числился шизофреником. Как всякий шизофреник он обязан был быть яркой личностью и обладать талантом. И он действительно обладал непревзойденными способностями в одной довольно узкой и специфической области. Саша брал в долг. Без отдачи, бесповоротно, безнадёжно и навсегда. У донора противостоять его напору было не больше шансов, чем у дамы бальзаковского возраста,отвергнуть посягательства Эдика на душу и тело. Вращался Александр Михайлович по преимуществу в кинематографических кругах, время от времени участвуя в массовке. Всегда в первых её рядах, но никогда не поднимаясь до эпизода. Он слыл гением массовки. Помошники режиссёров на пари снимали его в самых невозможных по его комплекции и наружности амплуа. Учтите полное отсутствие грима (какой грим в массовке) и на скорую руку подобранный костюм. Пухлое лицо Александра Михайловича и пивной животик частенько появлялись в фильмах военной тематики. Измождённый блокадник падает у решетки Летнего сада и крупным планом умирает на глазах зрителя, который никогда не оценит мастерство исполнения, не имея возможности сравнить Сашу экранного и Сашу в миру, незнакомого с чувством голода в принципе, с самого первого почасового кормления в роддоме №1 и до достижения ожирения второй степени к пятидесяти годам. Цикл функционирования Саши составлял шесть месяцев. Именно за это время он успевал набрать в долг, очередной раз обострить шизофрению, отсидеться в больнице и приобрести уверенность, что снаружи всё забыто и рыбка может нырять в привычно мутную воду, а козла можно запускать в огород по-новой. Многолетняя практика показала, что шесть месяцев и ни днём меньше требовались, чтобы обобранные творческие натуры примирились, утратили послевкусие от состоявшегося грабежа и были готовы к очередной стрижке. Текущий производственный цикл не был закончен и наполовину, досрочно оторваться от рыбных котлет значило для Саши прямое попадание в руки раздражённых заимодавцев. Медики крайне болезненно относятся к экстренным происшествиям на отделении, реакция их непредсказуема и вместо тотальной «серы» в задницы вполне можно схлопотать внеочередную выписку.

            СМЕРТНЫЙ, прил  1. Относящийся к смерти, сопутствующий смерти, умиранию. Смертный час. Смертельные страдания.›Я чувствую, к груди моей Все ближе, ближе смертный холод.М.Лермонтов. Ангел смерти. Послушная пуля ловит зверя в прыжке. Смертный рёв заглушает выстрел. Г.Федосеев. Тропою испытаний.

            Попал я, как кур в ощип, п’ошло пош’ло, каламбурчик родился, а дело дрянь. Никогда ты Саша не будешь генералом, как хорошо которым быть. Не гарцевать тебе на белой англизированной лошади с красивым вишнёвой эмали крестом на шейной ленте. Миль пардон, мон женераль 1824 года издания, белые лосины, золотого шитья шарф. Без штанов-то не погарцуешь, ноги в кадре. А ведь раз стрелка - егеря представлял по минимуму, в кивере и мундире. В первую шеренгу приказано было не соваться с цивильным анахронизмом брюк фабрики Большевичка. Костюмер рационализацию внедрил - кому мундир кому штаны, белорусский метод, одетого народа в кадре в два раза больше. А ведь до золотом кручёных эполет было рукой подать, улучить момент, попросить Анатолия и извольте на площадку, съёмки через два месяца. Смеялся я над Эдиком, дурачок, мракобесием попрекал, а он верняк к своим курочкам нетоптанным выберется, закопается промеж них, как ёжик поддиванный в газеты. Воистину сказано: «Просите и дастся вам». Может к лучшему, что не попросил. Лошадей я боюсь. Здоровые они, как …лошади. Зубы жёлтые нечищенные, неприятные, губы слюнявые. Ухватит – прощай коленная чашечка, до конца кинокарьеры Сильверов представлять. Гарцевать сильно сказано, залезть бы на неё, с ящичка какого-нибудь. Постоит скотина минутку спокойно и дубль наш. Премия за лучшую мужскую роль второго плана, Канны, тридцать рублей съёмочный день, Оскар, долги отдам. Несчастливый я, имманентно склонный к жизненным невзгодам. А как откажешься? Сестра Менгеле, капо по призванию, Татьяна Филипповна приказала Анатолия в кабинет к доктору сервировать. Хорошо хоть не в процедурный. Петушок и раз не прокукарекал, а мы его уж и сдали. Зачем он доктору в кабинете? Сам попользоваться решил, в золотую рыбку поиграть? По щучьему велению, по моему хотению. Легко сказать доставить. Нести за руки за ноги, накрыв простынёй, – покойник, всё отделение перепугаешь. Ещё простыня домиком, оргазм в гробу, чернуха. Одолжили кресло на колёсиках у генерал лейтенанта медицинской службы в маразме. Кантовали стоя, статуя командора на педальном ходу, Царскосельский Геракл под простынёй. И понеслось, пошло поехало. Сейчас Рая увидит пейзаж после битвы, думать не могу, что будет. А ведь у меня и крест есть, святого Станислава, как настоящий, почти свой, прихватил как-то на съёмках, как знал, что пригодится. Теперь разве что посмертно, хотя в 19 веке не додумались ещё покойников награждать, живых ценили.

            «С этими ясно, ждать от друзей сидельцев крупных неприятностей не приходится» – профессионально оценила ситуацию Рая, и ускорив шаг проскочила без остановки пустую телевизионную. Из предбанника душевой, по совместительству курилки высунулся один из «Пскобских, мобилизованных» – курсант, страстно желающий откосить от училища и не попасть при этом на срочную по полному её сроку, один из трёх имеющихся на отделении. В руке воин повышенной хитрожопости осторожно, стараясь не расплескать, держал алюминиевую больничную кружку «с горкой» наполненную водой. Увидев Раю, он, чего-то испугавшись и расплескав таки воду, порскнул обратно в предбанник. Рая не стала задерживаться для выяснения причин паники и проскочила мимо. Следующая слева дверь в процедурную, пробегая, Рая толкнула её – заперто. Дверь в кабинет врача закрыта, но Рая уже не смотрела по сторонам. Там, к самом конце коридора напротив первой палаты кучковались, вставая на цыпочки и вытягивая шеи, чуть ли не все больные отделения. Из самой палаты доносилось задорное ржание.«В палате ничего смешного быть не может, там один Толя остался, его соседи в столовой» - подумала Рая холодея.

 Александр Михайлович редко заблуждался, не та натура, но и на старуху бывает. Насчёт отсутствия на отделении лечащего врача Саша заблудился самым коренным образом.

В неурочный сей час доктор Фионик Вячеслав Всеволодович находился на рабочем месте, сидел за столом, запершись в кабинете и вцепившись, как лётчик, выводящий самолёт из смертельного пике вцепляется в ручку управления пухлыми пальчиками в шариковую, в гибком корпусе, без мелких деталей, профессиональную самописку. В душе психиатра царило смятение, на столе порядок и симметрия. Позволяй обстоятельства, в которых протекала профессиональная деятельность Вячеслава, стол был бы украшен стаканчиком, ощетинившихся хищно гранёных карандашей, точно таким, как в домашнем «рабочем кабинете» его двухкомнатной каюты в «корабле». Доктор Фионик уже не в первой попытке старался преодолеть незнакомое и оттого трудно оборимое чувство. Чувство потери рациональной причины событий.

          Психиатр-ординатор пятого отделения Вячеслав Всеволодович Фионик не любил свою работу. Престижную специализацию он приобрёл не нудной комсомольской активностью с дальним прицелом пристроиться в КГБ и не многолетними пресмыканиями перед руководством кафедры, а по зову души и призванию, кроме того психиатрами были его отец и дед, дяди и тёти и множество дальней родни, тесно не общавшейся, но помнящей друг о друге в необходимых случаях протекции или просто ускорения хода по жизненному пути, сиречь карьерном росте. Вячеслав родился психиатром, к двадцати годам совершенно, до карикатурной яйцеголовости облысевший, с врождённым вывихом бедра, отчего при ходьбе раскачивался и изгибался всем телом, а хромота была заметна даже когда он сидел за столом, он не мог не увлечься тонкими механизмами поломок в человеческих головах. К концу первой недели самостоятельной работы Вячеслав убедился в том, о чём ранее только догадывался – в полном бессилии  практической психиатрии. Всё что мог психиатр это навесить наукообразный ярлык диагноза и при помощи несложных манипуляций аминазином и аминотриптилином превратить безумное, но оттого не менее занятное человеческое существо в овощ. Оставалась наука. Но одно дело сладко балансировать на кромке чужого безумия, а другое подводить под необъяснимое марксистский материалистический базис, тщательно стараясь, чтобы из-за строк не торчали уши Фрейда, Ницше, Янга, Сартра, Кафки и  подобных им выворачивающих себя на изнанку самокопателей. Писать о психических болезнях убедительно способен только сумасшедший, а красиво, занятно и высокохудожественно талантливый писатель, ни то ни другое к науке отношения не имеет.

         Сумасшедшим материалистический марксист быть не может по определению, писателям ВАК кандидатские не утверждает. Доктор Фионик зашёл в творческий тупик ещё на этапе выбора темы научной работы и плавно перешел бы к карьере бытового алкоголика, если бы не заковыка с компанией. Пить в одиночку надо иметь привычку. Начинающему пьянице в интеллигентной среде трудно найти родственную душу, интеллигентный алкаш существо замкнутое и чурающееся себе подобных, а профессиональные алкоголики из гущи народной, как ни странно, не любят врождённых уродств. Одно дело, когда собутыльнику красочно повествуют о моджахедской пуле, начисто отстрелившей руку, или отмороженной при побеге в воркутинской тундре нижней конечности, а совсем другое, когда тебе вывернули ногу, неаккуратно вытаскивая из известного места на божий свет. Жертва неудавшегося аборта ничего, кроме презрения, у алкашей не вызывает.

       Рая прорезала кучку больных, которая как-то сразу проредилась, просветлела на манер осеннего леса, и заглянула в палату. По правилам гигиены, или хотя бы для эпизодической демонстрации СЭС, положено на цели влажной уборки отделения иметь три ведра. Это обычные, жестяные, белой эмали вёдра с проволочной дужкой и деревянной ручкой. Об их больничной принадлежности свидетельствуют кособокие надписи красной масляной краской: СТОЛ, ПАЛ и ТУЛ, что нетрудно расшифровывается как столовая, палаты и туалет. Предполагается, что каждое помещение обладает своим персональным набором заразы, которую нельзя перемешивать. Сегрегация и апартеид в микромире. В палате,  соответственно, находилось ведро ПАЛ. Оно было аккуратно повешено на эрегированный член Анатолия, поразивший и напугавший Раю своим неестественно равномерным по всей длине органа малиновым цветом. Как выяснилось впоследствии, гениталии Анатолия были выкрашены линючей цветной бумагой, похищенной на трудотерапии. Деревянная ручка гуманно располагалась на спинке члена, чтобы не резала проволочная дужка. В руке Анатолия была помещена на манер нептуновского трезубца швабра, а лоб  украшал веночек кладбищенских бумажных цветочков. Один из курсантов-симулянтов подливал тонкой струйкой воду в ведро. Увлечённый, он не заметил прибытия свежего зрителя и продолжал свой сопроматовский эксперимент. Рая подошла к окну, по пути, словно не заметив, отодвинула естествоиспытателя плечом и сняла ведро, бросила в него венок и выпростала из восковой руки ручку швабры. Не оборачиваясь, она спокойно попросила: « Разойдитесь по своим палатам». При звуках этой просьбы на ум почему-то приходил образ промороженного до звона топора, к которому намертво примерзает язык легковерного дитяти.

Правда, за спиной Раи уже никого не было, кроме практически состоявшегося воина срочной службы, остолбеневшего и лишенного подвижности цепенящей близостью казармы и всего того, что там припасено молодому, не в меру остроумному бойцу.

СМЕРТНЫЙ, прил2.  Такой, который не может жить вечно, подверженный смерти. Это был поистине бессмертный мост, но строили его смертные люди. Э.Казакевич. Весна на Одере.

Вопрос рациональности происходящего не был для доктора Фионика праздным или имеющим исключительно академический интерес. Двадцать восемь лет его жизни зубчики причин и следствий безотказно перебирали цепочку событий, поочередно доставая перспективы и оргвыводы судьбы. Вячеслав Всеволодович как бы со стороны наблюдал этот процесс и доминирующим, перманентным чувством, ватно давившем сердце  доктора была глухая, таёжная тоска. Бытовали во времена застоя такие пальто на ватине, спасавшие от трескучего мороза, но парко душившие и давившие веригами в любом мало-мальски тёплом помещении, толчее метро или трамвая. От чёткого понимания причин данного чувства Вячеславу Всеволодовичу легче ничуть не было. Уродство, одиночество, отсутствие женского внимания и при этом избыток интеллекта и достаточная восприимчивость, чтобы сделать страдания нестерпимыми или почти нестерпимыми, притуплёнными многолетней привычкой. Карьера учёного-анахорета как-то не задалась, с алкоголизмом не вышло, но Бог не испытывает человека выше его сил и вера в то, что если Бог попустил, значит так и надо – великий утешитель, если только она человеку дарована, вера. Доктору  повезло, до некоторой степени примирило Фионика с неласково обошедшейся с ним природой то, что он не был материалистом. Психиатр истовый материалист не встречающееся в реальности существо. Заглянуть под черепную коробку, вооружившись пилами и долотами диалектического материализма и извлечь наружу хотя бы завалященький принцип функционирования психики может надеяться лишь махровый оптимист. Про таких говорят селяне – весёлый парень, аж с дурцой. Для Вячеслава навсегда осталась тайной научная ценность открытия академиком И.П.Павловым безусловного процесса пускания собакой слюней при обонянии и лицезрении куска колбасы, даром пропали и усилия научных атеистов, легко доказав, что Бога нет и не будет, они так и не предложили убедительного ответа на основной для доктора вопрос: «Почему именно меня, как бог черепаху?». В результате, вопреки проведённому лечению, Фионик  стал вовсе не материалистом, а напротив, объективным идеалистом чистой воды, был верующим и, с несвойственным ему в быту радикализмом и оригинальностью, членствовал  не в каком-нибудь ортодоксальном православном приходе, а в довольно многочисленной на планете, но экзотической в северо-западных районах СССР церкви Евангелистов Умывателей ног, несправедливо обзываемой в атеистической периодике сектой. Уловлен же он был в сети ловцов человеков во время судорожных попыток найти в ортодоксальной церкви малейший проблеск интереса к своей личности и её страданиям если не со стороны Бога, то хотя бы его штатных служителей. В лучшей своей тройке, мятущийся духом Фионик перемещался по храмам, потея на службах, сущий пришелец из космоса в скафандре в неродной атмосфере ладана и окружении местного белоплаточного старушечьего населения. Наконец, убедившись, что синхронно с присутствующими в храме перекреститься, поклониться и понять церковнославянскую службу ему не по плечу, он стартовал обратно в привычную мирскую жизнь и прямо на паперти был распропагандирован Зоей Фёдоровной, успешно подбиравшей отходы производства официальной церкви, вполне ещё пригодные для сектантского обихода. Всё сложилось чрезвычайно удачно. Фионик окормлялся духовно у евангелистов, забывая, хотя бы на время о несовершенстве временной своей телесной оболочки, медицинское начальство и органы не препятствовали молодому учёному наблюдать изуверов в природной среде, а Зоя Фёдоровна зачислила на свой боевой счёт ещё одну заблудшую душу. Жизнь рядового сектанта в СССР довольно однообразна. На западе просто монотонно-нудна, беспрерывное практикование добродетели в любом её виде без перерыва на не согрешишь – не покаешься, без борьбы и преодоления доступно разве что европеоиду недюженной выдержки, без скифских корней. Развлечения сектанта в социалистическом обществе немногочисленны, но их есть: мелкие пакости государства, преодоление бытовых и хозяйственных проблем общины в условиях, когда ничего нет, а красть нельзя и на сладкое общение с коллегами из-за бугра. Забавные чернорожие американские баптисты откалывающие во время богослужения рокенрольные коленца и больше напоминающие расшалившихся в ночь на рождество чертей, чем собратьев по вере или старательно-трогательный протестантский проповедник с воздетым перстом, рыжей шевелюрой и выкаченными ирландскими буркалами, по всем правилам элоквенции и ТВ шоу устраивающий духовный сквозняк сквозь железный занавес крайне развлекают мрачноватых русских верующих. Явка на подобные мероприятия сто процентная, даже стодесяти процентная, учитывая присутствующих по долгу службы и любопытствующих.

Обещанная в ближайшее воскресенье проповедь без кавычек всемирно известного проповедника Вилли Гейма наполнила церковь, традиционно среднерусской архитектуры здание, но с европейской начинкой и без крестов на зелёных куполах плотно спрессованными верующими. Тем, кто не пробился внутрь и толпился во дворе, была силами технической команды Вилли устроена радиотрансляция. Турне Гейма по миру запечатлевалось на плёнку для истории тотальной евангелизациии, доктор Фионик на плёнку не попал, но именно факту  проведения съёмки был обязан тем, что жизнь его, вращавшаяся до сей поры неторопливо, как мутная мыльная пена в нержавеющем неистребимом баке стиральной машины Сибирь, понеслась вдруг скачками.

            Привезённый для пущей паблисити заокеанским златоустом телеоператор был АМЕРИКАНСКИМ телеоператором. Образ этакого одноэтажного американца долгими ночами высасывают из кисточки отечественные кукрыниксы. Долговязый, белобрысый, конопатый, в зелёной камерменовской куртке, густо усеянной карманами, с громоздкой «Sony» на плече, если бы не церковь он бы и бейсболку козырьком назад нацепил. В клетчатых! брюках. Решив сменить ракурс, с американской непосредственностью не обращая внимания на плотно окруживших его в переполненном зале верующих, он попёр вбок, где на его несчастье чинно внимала заморскому проповеднику Зоя Фёдоровна. Донышко её шляпки пришлось как раз в уровень с многокрасочной надписью BIGAPPLEна футболке американца. Вероятно, притча о подставляемых щеках как-то подзабылась ею на мгновение. Pissoff, brother. Stopyour– Зоя Фёдоровна пожевала губами, явно пропуская какое-то слово – globalexpansion. Английский Фионик проходил в институте путём сдачи переведённых одногруппником тысяч, иначе он перевёл бы приблизительно следующее: «Отвали братец и сейчас же прекрати свою долбаную всемирную экспансию». Американец, естественно, отлично понимал родной язык и смог оценить великолепный гарлемский акцент. Обычно, после подобных выражений, исходящих из пухлых афро-американских, губ следовал нокаутирующий джеб или лупцевание традиционным спортивным снарядом – бейсбольной битой, в случае более состоятельного или спортивного негра. Оператору тотчас захотелось писс офф. Он дёрнулся от ужасной старушки, вызвав в конгрегации отчётливую зыбь и местами водовороты. Уверенный, что гарлемское гундосое бубнение является эталоном английской речи и как таковое могло быть приобретено Russianbabushkaтолько и исключительно посредством бонны и арапа гувернёра, он напряг имеющийся в наличии IQи вдруг понял, что это чудом спасшаяся дочь Николая второго Анастасия, ну, в крайнем случае, графиня Юсупова.

            Именно взбрыкивание американского мустанга, завихрившее и перемешавшее аудиторию, сместило Фионика в толпе (бороться с течением мешала негнущаяся нога) и прижало к острому локотку Зои Фёдоровны, некогда сыгравшей столь определяющую и руководящую роль в религиозных экстазах доктора, да и впоследствии не оставлявшей его без помощи и поддержки. Вячеслав Всеволодович знал, что ингерманландская финка, в девичестве (по справке из колхоза) Анна-Лиза попала на фронты Великой Отечественной войны в составе прачечно-дезинфекционного отряда, в результате боевых действий приобрела туберкулёз, две медали участия и взятия чего-то и привычные русскому уху имя и отчество. Анна-Лиза была полиглотом по природе и жизненной необходимости, но на всех известных ей языках упорно говорила с чудовищным финским акцентом. Финны, как известно, изобретя шестнадцать падежей не удосужились вставили в алфавит звук «д», поэтому притиснутый  Фионик услышал обращённое к себе приблизительно следующее – Вяттчеслаф Всефолоттович! И его руку тиснула тёплая крепкая ладошка. Однополые члены церкви при встрече целуются, разнополые целомудренно обмениваются рукопожатием. Вынесенное в титул умывание ног мероприятие праздничное и в качестве будничного приветственного жеста не практикуется из-за технической сложности исполнения.

            СМЕРТНЫЙ прил4. Могущий привести к гибели, грозящийгибелью, ожесточенный.Смертная борьба. ›Он шел на смертный бой и не ждал пощады.Ю.Нагибин. В те юные годы. ОнŒДежкинчувствовал страх:начиналось что-то вроде смертного поединка с академиком Рядно. В.Дудинцев. Белые одежды. Там, за густыми деревьями, … лежат в своей берлоге медведи, не подозревая нависшей над ними смертной беды. И. Соколов-Микитов. На медвежьей охоте.

            С разрешением Вас от великого поста Вячеслав Всеволодович. Двадцать восемь лет девственности. Или считать от начала пубертатного периода? Тогда меньше вполовину. Гладила меня по шее, загривок, как у шарпея. Или не знает? Тогда я у неё вроде плюшевого мишки. Тэдди Рузвельт. Точно не знает. Приятно или противно? Молчали с ней. Целовала куда-то в подбородок. Знает как. Семнадцать лет. Проститутки в губы не целуют. Реакция Вассермана отрицательная. Гонококка в мазке нет. Привезли из какого-то притона, голую. Надо выписывать. Найдут на отделении списанную фуфайку, галоши какие-нибудь. Разные. Куплю ей джинсы. Такие маленькие, узко чтобы было от пояса до промежности. Рублей сто у фарцовшиков на галёре. Белые или канареечные. Тогда, в электричке из какого-то прозрачного. Грудь то, пупырышки, а блузка спадает свободно. Рыженькая. Не она конечно. Волосы отрастит. Спит сейчас. Положить голову рядом, слышать, как дышит. Зачем Анне-Лизе сперма!!! Анатолия? Какая такая экспертиза банно-прачечная? Слова то откуда знает, прачка боевая. Баночку дала. Отказаться и не подумал. Бегал, как придурок, в палату заглядывал. У него и эрекции не было, как назло. Картинки мастурбационные в журнале ему не покажешь. Кроме Наташи никого не нашлось? Попросил я его или нет? А тема кандидатской? Есть теперь. Всё у меня теперь есть. Завтра выпишу. В калошах жалостливее. Пойдёт на кухню плакать. Сын суженую привёл, долгожданную. Из моей комнаты не слышно. Сам вымою. В ванной. Ещё ночь и день. Выпишу утром.

            С видом школьницы, на отлично выполнившей задание учителя, Наташа поставила аккуратно закрученную баночку на стол, отступила на шаг и потупилась, не столько от смущения, сколько от незнания, что делать дальше то.

            Во время процедуры доктор неотрывно изучал график дежурств, помещённый на столе под плегсигласовыми царапинами. Голову не поднял. Слушал. Складки на затылке розовели молочным поросёночком. Стукнула баночка.

            Вячеслав, скособочившись сильнее обыкновенного и тяжело упёршись в крышку, судорожным усилием, как гимнаст на коне, одним движением вымахнулся из-за стола и оказался прямо перед девушкой, едва не уткнувшись носом в её рыжеватенький пробор. Волосы были стянуты на затылке в негустой хвостик, но над самым лбом отдельные волосики выбивались свободно и шевельнулись от его дыхания. Беззащитно белела кожа между разделёнными прядями. Вячеслав окаменел от страха, больше всего он сейчас боялся вдохнуть её запах, взболтать всё в голове, утерять ясность восприятия, пропустить что-либо из того, что он уже знал сейчас произойдёт. Стал близко-близко, но миллиметр между халатом и пижамой как из стали. Вячеслав завёл обе руки за спину Наташи и сначала приподнял край пижамы, а затем скользнул ладонями вниз за свободную резинку, в тёплую уютную темноту, на маленькие ягодицы. Сейчас он весь был эти ладони. Даже не прижал, ладони обтекли все ямочки и ложбинки. Так бы и умереть. Зачем ещё какие-то годы, только затрут, затуманят ощущение живого, беззащитно-покорного в твоих руках. Наташа, для которой происходящее было лишено новизны, стояла тихо, не желая беспокоить доброго доктора, но вдруг переступила, перенесла тяжесть тела с ноги на ногу. Упруго передавшееся ладоням движение вывело Фионика из блаженного оцепенения. Он внезапно обрёл способность воспринимать окружающее и задёргал головой, выискивая более комфортное, чем линолеум кабинета место. Стол? Кушетка? Застеленное чистой простынёй, девственное ложе (кого осматривать лёжа на отделении?) подходило идеально. Провернувшись, как циркуль на здоровой ноге, Фионик в ладонях перенёс девушку на кушетку. Наташа неуловимым движением освободилась от пижамных мешковатых штанов. Никакого белья. Проворно улеглась и, скрестив руки, потянула пижаму наверх. Выскользнули острые грудки. Но доктор не смотрел на них. Он уставился на нежный пушок, даже не пушок, а подшорсток, оттенок солнечного цвета, не заглохший в сумраке кабинета и  взбегавший от лобка по чуть выпуклому животику. Фионик знал, теперь совершенно определённо знал, как он проведёт оставшиеся годы жизни. Он будет любить эту женщину, этот пушок, ягодицы, даже пробор. Боготворить, терпеть капризы и другие поступки, которые наверняка будут, и о которых сейчас просто некогда было думать. И как хорошо, что он ещё не умер, потому что внизу живота что-то сладко заныло, затяжелело теплом. Опёршись рукой о кушетку, он раз и другой потянул, дёрнул молнию  застёжки. Наташа быстро сообразила необходимость помощи и маленькой ступнёй, подушечками пальцев ловко, как обезьянка зацепила пояс брюк. Тёплые подушечки скользнули вниз, и навстречу им взметнулось горячим и твёрдым по нежной гладкости тыла стопы эрегированное тело члена.

            Теперь в кабинете совсем темно. У двери справа белеет халатами вешалка. Слева, как халат подранок, отбившийся от стаи, белеет фигура Анатолия, в темноте его глаза открыты, но не на суету сует на кушетке. Он смотрит на стол, где забыта баночка с плотно закручивающейся крышкой.

            СМЕРТНЫЙ, 5. Разг. Крайний, предельный в своём проявлении, очень сильный.Скука смертная. Жара смертная. ›Смертный холод проникал до костей.Л.Обухова. Лилит. Сотой доли этих смертных мук не перенёс бы и зверь, а ониŒразведчикипереносили.В.Кожевников. Щит и меч. 5а. Непримиримый, яростный (о враге, вражде).Смертный недруг.

            ◊Смертный грех – поступок, грех, который невозможно искупить.

            Откуда он свалился на мою голову? Привезли менты из пригородного дачного леса. Стоял там, как ржавый железный дровосек. Сходили дачники за незабудками. Или кусают? Долго стоял, карельскоперешеечные комары до гостей должны обглодать. Почему Анатолий? Народ на отделении окрестил, прижилось как-то. Поджарый, каждый кубик на животе виден, бицепс, квадрицепс, мускулюс клемастер. Я хороший любовник, как выясняется. Всем так говорит? Стоит ведь стоймя, прыткий, как коала после обеда, кормим. Брюхо через ремень, а я зарядку почти каждый день, ну почти каждый. Статическая гимнастика. Продажная девка заграничной физкультуры. Фрэнк Баум дровосека смазал, с челюстных шарниров. Каталепсия, восковая гибкость начинается с головы к ногам и разрешается в обратном порядке. Рискнуть наоборот. Речевой контакт, даже просто речевая продукция без контакта. С этого начну. Кататонический синдром, каталепсия. Вывести, расскажет, где отсутствовал из этой действительности, это докторская. На плёнку зафиксировать исходный статус. Энцефалограф двенадцатиканальный до и после снять, статистика не понадобится.

            Марк Шаббатович завершил обращение к Генеральному Секретарю ООН, расписался, расшифровал подпись и удовлетворённо пукнул. Именно эта рефлекторная особенность и настоятельные просьбы соседей по палате заставили никогда не бравшего в рот сигареты Шаббатовича превратить в рабочий кабинет курилку у туалета. Курилка сегодня была пуста, но Марк Шаббатович осмелел настолько, что выбрался в телевизионку в компанию бесполезно ни для кого мерцавшей старенькой «Радуги». По соображениям ума Марк не присутствовал при разухабистых забавах в первой палате, крайне их не одобрил, но вынужденно оторвался от работы и прислушивался к ходу событий. В последнее время у него вошло в привычку фиксировать всё, что относилось к Анатолию. Творец одного жанра Марк Шаббатович даже освоил нечто вроде биохроники. Настолько взбаламутил Анатолий своими странностями (нашёл место быть оригинальным!) рутину отделения. Он даже хотел было вставить абзац о его злоключениях (в качестве иллюстрации нравов советской психбольницы) в свою жалобу, но не решился нарушить стилистическую стройность текста. Завершил он исходящий документ однако не аккуратной точкой, а неопределённой закорючкой, смахивающей на запятую, так как именно в этот момент краем глаза заметил, как сестра Рая ловко вкатила каталку с лежащим на ней навзничь Анатолием в дверь процедурной.

            СМЕРТНЫЙ, прил 3. Ведущий к смерти, лишающий жизни. Смертная казнь. ›Все умирает на земле и в море. Но человек суровей осужден: Он должен знать о смертном приговоре, Подписанном, когда он был рожден.С.Маршак. Лирические эпиграммы.

            Анатолий становится местной знаменитостью. Непроницаемость больничных дверей миф. Слух о нём вроде вируса гриппа легко распространился по отделениям и уже покинул больничные стены. Во всяком случае корыстолюбивые нянечки вовсю водят к нему родственников с воли, своих знакомых и совсем уже тёмные личности стали появляться в ночной тиши. Хвалёная советская психиатрия. Эрзац тюрьму для недовольных и ту не могут достойно устроить. Любят мзду представители прогрессивной общественности, до них непрогрессивные любили и после них будут. Аминь. Сложно идут жалобы по инстанциям. Попрошу Анатолия ускорить, вряд ли поможет, но попробовать надо, есть прецеденты. Поглядеть на алкашей, мир в человецах и благоволение. А как маялись сердешные в узилище на сухом пайке. Теперь с утра сядут, кипячёной! водички по кружкам разбулькают, носы подкрасят и за жизнь разговаривают. За добавкой молодого в умывалку пошлют и всех проблем. Чудо в Канне Галилейской. А может подставили его хитро? Попроси урождённый петербуржец грузинский еврей Шаббатович в момент душевной слабости выезда и чемодан, вокзал, земля обетованная. Соседи по коммуналке на комнату расширятся, у власти никаких проблем с жалобщиком, все довольны. Пиши там справа налево, снизу вверх. Не дождутся. Какой из меня еврей, даже под корень обрезание не поможет. Петербуржец я, дерьмо в кибуце на тачке катать не желаю. Антенны они конечно демонтировать и не подумают, но экранировку комнаты я пробью, буду из своего окна через облупленные крыши на Неву любоваться. Удивительный однако народ психи эти самые. Хоть бы кто выписки вымолил, избавления от душевного недуга. Ну конечно, тут как в тюрьме (чур меня, чур) виноватых, в дурдоме психбольных нет. Все ни за что сидят. А выгони их всех взашей Фионик, завтра утром все обратно будут к аминазину утреннему, не заржавеет у них. Зачем самим свои проблемы решать, с утра таблеток накатил и весь день свободен, питание трёхразовое, плюй себе в потолок. И не любят меня за то, что рыпаюсь, как кета против течения упираюсь.

            Каталка пятого отделения была аристократических и космополитических кровей. Польского пижонского производства, туго обтянутая по поролону зелёным дермантином, с хромированными железками скоб и перильцев, педалью для подъёма спуска она, доведись такое, смотрелась бы «Чайкой» среди ржавых «запорожцев» обычных больничных скрипучих раздолбаек, с калейдоскопической быстротой сменявших на своей  «белой» с пятнами ржавчины и другими подозрительными блямбами жести кастрюли из пищеблока, узлы с бельём и простынные фигуры с торчащими восковыми пятками. Каталка на психиатрическом отделении исполняла специфические функции, за прочные хромированные скобы, например, крайне удобно было фиксировать больных. Зарулив каталку в процедурную, Рая щёлкнула выключателем, гася ультрафиолет, закрыла дверь и подкатилась под спускавшийся с потолка обод бестеневой операционной лампы. Подняв её ручкой как можно выше, она нажала кнопку, и яркий световой круг отогнал принадлежности процедурной по углам в сумрак. Лишённый даже тени, нагой Анатолий тем не менее не казался беззащитным и беспомощным, какими обычно кажутся даже просто спящие. Рая открыла стеклянную дверь шкафчика, достала банку с медицинским, чистым вазелином и клок ваты из бикса, осторожно и тщательно отёрла краску, убрала остатки вазелина ладонью и сухой ватой. Покачав педаль, она опустила каталку до уровня своих коленей, выглядывавших их под короткого халата, отошла в угол и вымыла руки тёплой водой, побежавшей с ладоней в слив розоватыми струйками. Опёршись одной рукой о раковину, Рая спустила трусики, переступила из них и засунула в карман. Из кармана её рука появилась сжатой в кулак, а когда она раскрыла ладонь, уже подойдя к световому кругу, на ладони блеснуло золото. Одно колечко Рая надела себе, а другое вдруг упало со звоном на кафельные плитки, но не откатилось далеко и Рая, подняв с пола, продела в него безымянный палец Анатолия, так и оставшийся выпрямленным. Легко перекинув ногу, она оседлала каталку согнула колени, прижавшись бёдрами к ногам Анатолия и упёршись гладко выбритым лобком в член. Рая медленно расстегнула халат и положила ладони Анатолия на свои обнажённые ягодицы, прижала, чуть приподнялась, поёрзала, примериваясь, и уже уверенно опустилась нетерпеливо сочащимся лоном, качнула налившимися грудями.

Четверг, выход в дневную смену.

            Ночки летние, безначальные, бесконечные – Ленинградские. Хорошо в дымке вашей сиреневой гулять рука об руку, чудно помечтать, скропать нечто илегически-ностальгическое, поспать недурственно, если совесть позволяет и салями с коньяком на пупок не давят ночным душным кошмариком. Всё легко творить ночью белою. Легко в ночь войти, да непросто выбраться. Не за что мозгам зацепиться, из киселя в бодрствование выступить. Будильник надрывается – верстовой столб на границу утра выпиливает, глаза открыты, ноги-руки куда надо сами несут, а ночь цепляется липко, когда ещё стряхнёшь её насовсем-прощай. Ну да мы не пьём, не курим, снаряд имеем для культуры физической – гантель тяжкую, что в углу стоит, пыль заманивает. Нам головушку непохмельную прочухать раз плюнуть готово.

            Место общего пользования описывать не буду, хочешь подробностей – в своё родимое загляни. А вот личность в зеркале у нас разная бликует. Ты небось с утра в зеркало смотришься для испуга, с дурными привычками расстаться мечтаешь, то-то, а я по делу. Нос ты мой римский не слишком, усы имени т. Розенбаума, волос правда богаче. Это я не хвастаюсь, это сейчас мне хлопоты лишние. Так «Харьковом» подребезжал и ладушки, а мне неопасной бритвой скрестись скоблиться, да не только мимику, каждое утречко приходится волосы к затылку сгонять, вырабатывать залысину интеллектуальную высокую, полировку ей давать, смазывать, чтоб не рекрутская синяя, а лоснящаяся, благоприобретённая выказывалась. Усы к портрету прилепи, лысина искусственная, рожа протокольная. Очёчки тоненькие, анодированные – на кого похож? А, понял. Шпион террористический, подрывной английский оппортунист, чисто Савинков. Пымал шпиона? Да толку чуть, стукнуть ведь некуда, оскудела родная земля на органы. В раньшее застойное время за паршивым ренегатом-космополитом на лимузинах чёрных лаковых крались, в запонки шептали, неношеными штиблетами вперёд в крематорскую печку запихивали живьём, а ныне. Сам знаешь, проза жизни. Так что, поймал шпиона, положь на место. Да и не шпион я вовсе, не мафиози, не бегун алиментный. Однако каждое утро усилия прилагаю, чтоб на паспортный прошлой жизни своей портрет бюстовой как можно менее походить, есть причина. Фоторобот мой наверно ментам Пикассо кубистского периода рисовал,  да береженого бог бережёт. На пару дней мороки ещё. Если всё свершу, как задумано к субботе усы смахну, на плешь – накладку (из своих волос заготовлена тщательно) пока родные прежнего уровня развития не достигнут, окуляры в мусоропровод и – добро пожаловать в родимые контуры, в приметы свои не шибко особые, каковых, хочется надеяться, произвела природа великое изобилие. Метаморфозы проходят играючи, без соседского догляда. Никто никому на лестничной площадке не знаком и тысячу лет не нужен. Вырасти завтра рог на лбу и то никто глазом не слупает, рукой не пощупает.

            Сейчас позавтракаем, оденемся и на службу. В транспорте пока не тягостно, народ трудовой ещё через часок тоннели фаршировать примется. Тихо, гулко, просторно, опилками сырыми пахнет. Можно мысль какую подумать, только не хочется задумываться, спать поздно, бояться рано.

            Проспект широкий упирается в район на прибрежной свалке свеженамытый. Дом на восемьсот клетей, лестницы у подъездов высокие – не запрыгнет финская подъёмная водичка. Гулкий дом на семи ветрах, некультяпистый, серый, плитовой, но мне удобен до крайности, лестничная клетка на первом этаже на две стороны. Со двора, с мусоропровода зашёл, из пакета курточку лёгкую, яркую на плечи, пакет в карман, кепочку за пазуху и из главного выпускника вместе со всеми этого домищи туземными работягами в обратный путь. За пол года виражей пообтёрся я тут, кое с кем на спортивном ходу могу словцом перекинуться. Для всех интересующихся живу я здесь, на шестнадцати этажах в восьмистах квартирах. Захочет гость дорогой хуже татарина, наищется.

Пятница. Исполнение желаний.

            СМЕРТЕЛЬНЫЙ. Прил.3. Относящийся к смерти, сопутствующий смерти, умиранию.Смертельная агония. Была свалка – с ножами, криками о помощи, смертельными хрипами и стонами умирающих. Д.Фурманов. Мятеж.

            А ведь и выхожу я теперь сущий шпион, на задание иду. Хорошо бы баба Зоя из ЦРУ. Долл’ары, понтиак цвет брызги шампанского. Видел такой в каталоге пятьдесят восьмого года – танк с крыльями. Смокинг 007, мартини из фигурного бокала. Возьмите маслинку, фруктовой водки, сухого вина…….. ЦРУ солидная контора, КГБ за рубежом под них работает, очень американцы горюют, за торговую марку обижаются.

            Помурыжили, как кошка мышку, придушили мягкими лапками и бросили. На црушников рожи, что брали за цугундер не похожи. Хотя били как-то не по-нашему, с иностранным акцентом, интеллигентно, аккуратно. И били то с полчаса, ничего даже не сломали, а всё выложил, чего и не знал, вспомнил. Чистосердечное признание собственноручно на десяти листах исполнил. Двенадцать эпизодов. А я всё удивлялся, дурачок, как это в тридцать седьмом про подкоп от Бомбея под кремлёвского отца народов признавались. Элементарно, как оказалось. Дело мастера боится, наследнички отцовских героических дел грёбаные. Зря Зоя клепает на меня. Убивал без удовольствия, ну не интересны мне они убиенные. Ханжить, отмаливать, синодик на души загубленные заводить не собираюсь. Кто-нибудь свинину шницельную комплексную жалеет, слёзы льёт? Жить с чего-то надо? Пищевая пирамида. Я на верху. Нет, глист какой-нибудь или микроб, их верх будет. Дождался, первый раз за год по делу говорили. Интересные у бабы Зои дела. Мышь белая, соплёй перешибёшь, а ведь грохнуть тебя Паша планирует. В натуре. Задом, жизнью покоцаным чую, сделаю дело и гросс аллес капут на носу. И ведь тортила сама стрельнёт, божий одуванчик. Из которого только. Владение двумя пистолетами законом штата Нью-Йорк запрещено. «Астра» здоровенная, баковое орудие Авроры, а не пистолет. Ноги раскорячит, полуприсед, двумя руками зафиксирует – бах! Революция, о которой так долго говорили, свершилась. Мы сами товарищ закрыли орлиные очи твои. Психа я, конечно, порешу из благодарности, год кормила, поила, уму разуму учила – Макаренко отдыхает. А потом дудки. Пашу без хрена не схарчишь. По комодам я загодя пошарил, есть с чем по потребностям жизнь начать, в бельишке много чего понасовано. Лаванда, ты моя лаванда. В булочной что ли Зоя Фёдоровна в блокаду припухала. Я такие цацки только в Эрмитаже государственном видел, портреты Ильича в профиль неслабым числом представлены в экспозиции комодной. «Астру» прихватил от греха. На ковёр в ялтинском доме повешу. Антошка Чехонте. Жизнь мою описать – обхохочешься. Чем я не земский доктор, может мужик в фельдшера выйти и документ чтоб по всей форме? Медицинское училище №8. Полгода с Райкой на пару фельдшерю и никто про мои университеты не догадался. Неспокойно мне что-то, засада. Где только?

Зачем надо было градус понижать из врачей в фельдшера, головная боль одна. Солдат есть имя знаменитое… «Врач – лицо, которое, будучи принято в установленном порядке в медицинскую школу должным образом признанную в стране, в которой она находится, успешно завершило предписанный курс медицинских наук и получило квалификацию, дающую юридическое право на медицинскую практику (включая профилактику, диагностику, лечение и реабилитацию…». Моё лицо поступило, завершило и практиковало. Даже профилактику делало, от старости, от смерти естественной. Хе, хе. «Советскому врачу чужды психология частнопрактикующего врача, конкуренция, соперничество». Жить он должен, врач этот эфирный, сильфида с марлевыми крылышками? Хамурапи вавилонскому понятно было в 18 в до н.э, что платить доктору надо, не глазки строить, в стране, «в которой она находится». Мать их.

Браунинга на месте нет. Не иначе с собой таскает бабушка, в занудный свой дом молитвенный, в ридикюле, чтоб я так жил. Библию берёт, руки моет, а в сумке пушка. Был я у них. «Дух Святой на нас сойди с небес. Чтобы дух сомненья в нас исчез. Цепи тленья сам порви, разбей. Всю тьму грехов рассей (рассей)». Гимн 501 сборник «Гусли» для нашего общего пения братия и сестры. Раскаялся, натурально. Слёзы увлажнили мне веки. Чего хорошим людям приятное не сделать. Придушу двумя пальцами. Эпизод тринадцатый, последний. Горлышко тонкое – хруп и на небесах. Прямиком в рай, спасибо скажет за протекцию. Сколько жить можно, прогулы бабке лет двадцать за облаками отмечают. Седуксену вколю для мягкости, да и привычнее как-то, под наркозом, писку меньше.

Служебные телефоны.

-        Сергея Артуровича, пожалуйста.

-        Соединяю с приёмной, обратитесь к секретарю.

-        Дополнительно А 2-3-7.

-        Извините, соединяю.

-        Здравствуй Серёженька, Зоя Фёдоровна говорит. Как службу государеву справляешь, бабушка в помощь не нужна?

-        Здравствуй баба Зоя. Ну, ты выступила, озадачила НТО спермой этой самой.

-        Результат готов?

-        Результат на столе. Ты лучше расскажи Зоя Фёдоровна, как ты умудрилась маньяка на скаку выдоить, в горящую избу войти. Или к моменту забора биоматериала отмучился уже? Дед рассказывал, что воли тебе на заданиях не давал. Легка ты на руку. Шлёп и готово, не с кого допрос снимать.

-        Он значит?

-        Девяносто девять процентов вероятности. Один процент на несовершенство методов, пять лет прошло. Хотя эксперты добросовестно тогда сработали, даже под ногтями сперма была у девочки той растерзанной, собрали.

-        Спасибо Серёжа, знаю трудно в ночь экспертов запрягать. Одного спирта медицинского изведут. За помощь оперативную тебе премия. Вы серийного убийцу старушек на квартирах ещё в глухой архив не сбагрили?

-        Нет срока давности, хотя с год уже тихо, глухо. Новых случаев нет. На моём контроле дело.

-        Можете забирать субчика. Он под липой в психклинике морской фельдшером подвизается, в девичестве врач неотложки Петров Павел Аркадьевич. Сегодня очередное зверское убийство готовится совершить. Самого упакуйте, и к жертве приглядитесь повнимательней, советую, не старушка на этот раз. Труды экспертные глядишь, и пригодятся.

-        Зоя Фёдоровна ты нас так без работы оставишь. Неймётся тебе, лучше бы на пирог пригласила, тысячу лет тебя не видел. Детишек фотки покажу. Сын вылитый дед, такой же упёртый, не разбавляется латышская кровь.

-        Будет тебе пирог. Серёжа, и у меня ещё просьба к тебе. Вы за маньяком не спешите, через пару часов в самый раз будет, раньше не надо. И ещё. Людьми не рискуйте. Он вооружён и обязательно будет сопротивление оказывать. Обязательно, даже если пистолет не достанет.

-        Я тебя правильно понял? При попытке вооружённого сопротивления значит.

-        Очень прошу, при попытке. Пусть своё получит. Улик там на десятерых. В саквояжике с инструментом медицинским, под обивкой собственноручное признание с собой носит, все душегубства перечислены, зачем, и сам наверное не знает, под масштаб Ивана грозного пыжится. А то суд, да дело, психом признают невменяемым, кашку больничную будет до старости, до мирной кончины естественной кушать. Пистолет при нём, не сомневайтесь, заряженный, рабочий. Здоровенная такая антикварная машинка «Астра», заметная. Оружие чистое, ни за кем не числится нигде, с тридцать шестого года не стреляло.

-        Понял.

-        А пирог за мной не заржавеет, орден твой под пирог будем обмывать. Бабушки слово верное, касатик.

                                                                                                                 ……

-    Павел Аркадьевич? Ну, как ты, готов?

-        Всё на мази. Клиент сервирован.

-        Не ёрничай хоть сейчас то. Говоришь, что доктор вылечил вчера? Убедись, что пронимает его, что не бревном лежит. Начинай. Только медленно, с чувством, очень тебя прошу.

-        Как договаривались, сеанс два часа.

-        Потом сразу ко мне, сюрприз тебе хочу Паша сделать. Хватит тебе в нищете мыкаться по углам съёмным, жить учить не буду, не мальчик, а материально помогу.

-        Вот тебе, баб Зоя верю, ты человек. Буду, как штык. Тоже тебе гостинец припас. С ответным, так сказать, приветом.

Пятница. Исполнение желаний.

Павел Аркадьевич с детсадовского горшка облупленного аккуратен, и теперь, хоть и в статусе врача-расстриги, привычки не меняет. Старого кобеля новым штукам не обучишь.

Расположил каталку под бестеневой лампой, подвигал рукояткой, фокусируя свет на животе. Освещенное пятно как-то по больничному оранжево желтело, будто смазанное йодом операционное поле. Анатолий пошевелил пальцами на ногах. Павел Аркадьевич, похвалил себя мысленно за предусмотрительность, начал «фиксировать больного» петлями полотенец к хромированным скобам. Свободно, кровообращение не нарушается, но ни руку, ни ногу не вырвать из вафельных кандалов. Травму больной себе не нанесёт и не денется никуда. Не высший пилотаж, но надёжно. Старые санитары одной простынёй, как фараона пеленали, любо дорого взглянуть. Под кожей предплечий ветвились голубые жилки, левое пересекал тонкий, ниточкой белёсый шрам.

СМЕРТЕЛЬНЫЙ, 4. Разг. Крайний, предельный в своём проявлении, очень сильный. Смертельный ужас. Смертельная обида. Он ŠТихон Ильич‹ очень загорел, похудел и побледнел, чувствовал смертельную тоску во всём теле. И.Бунин. Деревня. Впервые в жизни я испытал красоту и отчаяние небывалого шторма. К.Паустовский. Черное море.

Вот человек суетной, жизни себя лишал. Вены резал. Кому суждено быть повешенному не утонет. Что он старухе сделал, смерть лютая за что? У Бога своего любимую игрушку отняла, не побоялась. Смерть. «…как бы не простёр он  руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Перед концом спрошу её, заинтриговала, Извергиль. Чем то мы похожи. С моими мозгами академией медицинских наук заправлять, или на эстраде. Любую книгу, со строчки любой, дословно. Не срослось как-то. С первого взгляда ненавидит родимое начальство. Впервые в кабинет вхожу, аж ёрзает, как бы чего не дать ненароком, выдвинуться не позволить. Лицо у меня умное, глаза. Вроде жирафа я получаюсь. Здоровенный. Красивый, на всех свысока кивает – царь зверей форменный, а на хрен никому не нужен. Шкура выделке не поддаётся, мясо даже гиены не жрут. «Всех же дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет; и он умер». Зло должно прийти в мир, но горе зло приносящему. Умный я, а теперь и богатый, не будет горя. Дверь звуконепроницаемая, но подстраховаться не мешает. Бинт затолкаю, не разворачивая 7 на 14, сверху повязку. Чтоб языком не вытолкнул, мычи в своё удовольствие, не отказывай себе ни в чём.

Павел Аркадьевич придвинул к каталке стеклянный столик на колёсиках, достал саквояж, выложил ровным рядком скальпель, крючки и зажимы. Чемоданчик раритетный, шикарный. Докторский саквояж не нынешний. С таким только на пролётке пыхтеть земским Ионычем по сбору трёшек. Зоя вручила торжественно, ну спасибо. Осторожно достал маленький поллитровый термос с красной эмалевой розочкой. Термос поместил на нижнюю полочку.

Серная кислота стекло не проест, не капнуть бы на что лишнее. Попросила лицо и пальцы не трогать, ох заковыристая старушка, верчёная. Лучший, выходной гардероб на мне, если срочность какая образуется. Только подпоясаться. Дырок не прожечь.

Ладонью сверху вниз, легонько провёл по животу лежащего, до курчавых волос. Под тонкой кожей мелко подрагивают мышцы. Чувствует, ощущает спасибо доктор Фионик, вовремя вылечил, как на заказ. Дорога ложка к обеду. Приятно пощупать. Может я гомик? Они жестокие все, сентиментальные. Латентный гомосексуалист. С женщинами как-то не очень у меня. Грязные. Идёшь по коридору институтскому, от всей толпы кислятиной менструальной крови несёт, сквозь духи. И ещё мягко-жидкие, болтается всё. В детстве воздушный шарик водой нальёшь, вот так тошнотно колышется. Руки у меня красивые, пальцы длинные. Как у пианиста, или хирурга. Пианист онанист. У онанистов ладони шерстяные, детские страшилки. Попробовать гомиков поискать, родственные души? В катькином саду они кучкуются. Или у казанского? Нет, там фашисты. Вот перепутать. Как они девочек и мальчиков различают? Я, наверное, «девочка». В студентах случилось заночевать приятелю. Хозяин на диване, он на полу, на матрасе. Крепкий такой. Захотелось, чтоб обнял. Сзади. Почувствовать его внутри, поглубже, раздвинул бы до боли. Заробел, только ворочался всю ночь. А он дрыхнет себе, село.

Исполнение желаний. Продолжение.

            Пьяный весенний воздух ударил Эдику в ноздри. Несмотря на июньскую жару и навязчивый тополиный пух в его весенней расцветающей душе распускались незабудки. Стоя перед стеклянными воротами вестибюля метро в изящном двубортном костюме строгого кроя из бурого мохнатого больничного одеяла с выглядывающем из накладного грудного кармана уголком платочка (ничего другого в карманах не было), он был уверен в себе и своём лучезарном будущем в этом лучшем из миров. Его экологическая ниша была свободна. Мир принадлежал женщинам, а он любил их, любил всех, просто за то, что они есть, красавицы и дурнушки, учёные синие чулки и бессмысленные хохотушки, такие разные, но удивительные каждая по своему. Беспаспортный, бездомный и нищий как Иов Эдик хотел только одного, он хотел женщину. О, они ценили его преданность и сторицей воздавали  за бескорыстно пущенный по водам хлеб, жалели, обихаживали и терпимо относились к промискуитетным наклонностям. Только однажды…, Эдик сморщился, как от зубной боли. Никогда, никогда больше ни одной врачихи. Первое, что он теперь будет узнавать о женщине, ещё до знакомства, даже до первой ночи – её профессиональную принадлежность. Пусть их Гиппократ … любит, раз клялся. Эдик вздохнул, прогоняя наваждение и посмотрел под ноги, на асфальте (орлом вверх – хорошая примета) лежал тусклый пятак. «Площадь восстания» и сиреневый вожделенный скверик через остановку метро. Жизнь продолжалась.

Александр Михайлович был потрясен, раздавлен и вероятно даже растроган, если  бы напрочь не забыл, как выглядит последнее чувство вне рамок художественного вымысла. Случилось исключительное, беспрецедентное в его карьере симулянта и мелкого жулика. К нему, одинокому волку, зализывающему раны в логове, вдруг заявилась депутация, стадо не так давно им собственноручно стриженых овец. Киногруппа чуть не в полном составе. С цветами, вкусностями и предложением принять участие в съёмках двухсерийного исторического боевика на революционно-декабристскую, верножёносибирскую тему. верножёносибирскую тему. О долгах никто и не заикнулся. Помошник режиссёра даже вручил Саше экземпляр сценария толщиной в силикатный кирпич, вещь совершенно бесполезную, разве что для мягкости подложить, так как Александру Михайловичу по роли предстояло бессловесно рухнуть с лошади и опять же молчком, благородно скончаться. Александр Михайлович, как ушастый полярный филин гибко повертел головой, вглядываясь в лица, и вдруг как-то сразу во всё поверил, застенчиво потупился, заулыбался, нашаривая в пижамном кармане потный орден Станислава четвёртой степени. Он всё же умудрился растрогаться до такой степени дезориентации во времени и пространстве, что тут же попросил в долг у самого мэтра, долго, до слёз хохотавшего и хлопавшего Сашу по упитанным пижамным плечам.

На расплавленном асфальте глухого окраинного бульвара огромный оранжевый карьерный самосвал, заехав правыми колёсами на тротуар, высоченным горбатым кузовом наломал веток раскидистой черёмухи, густо в жаркое и сухое лето заплетённой сеткой серебристой паутины. Пахло соляркой, разогретым железом, наломанной черёмухой. В кабине скучный водила с беломориной в углу рта от нечего делать пялится на фотографическую ретушь генералиссимуса И.В.Сталина, прилепленную к лобовому стеклу. Наташа, аккуратно в тугих трубочках джинсов боком ставя ногу на железную лесенку, забралась в кабину, с размаху шлёпнулась диванную горячую кожу сиденья. Водитель покосился, рук с баранки не снял.

-        Куда едем, барышня-красавица? Если на юга, то звиняйте, мы к другому океану. А то, Мурманск устроит? К самым волнам подкатим.

-        Поедем, поедем. Погодя немного. Не торопись дядя, ты что стахановец, Мамлакат хлопкоуборочная?

Наташа как баянные кнопочки перебрала пуговицы ширинки, ловко выпростала немаленький шоферской член, чуть сжала для пробы. Стоя на лесенке, в дверь наполовину просунулся водила-сменщик в серой растянутой майке на потной безволосой груди, шумно втянул носом воздух.

-        Только джинсы не лапай. С белого мазутные ваши лапы не             отстираешь потом.

Не оборачиваясь, проворковала Наташа и, опёршись грудью на колени шофёра, вильнув бёдрами, выскользнула из тесной шершавой ткани, спустила джинсы до колен. На ягодицах спело зарозовели солнечные зайчики, щекотно пробираясь сквозь искружавленную гусеницами листву черёмухи. Наташа взяла руку водилы, под блузой упёрла в ладонь сосок.

-        Сожми сильно, чтобы больно. Не трусь, не раздавишь.

Сменщик поставил бидон с пивом на резиновый коврик пола. Повёл рукой по ложбинке между ягодицами, указательным пальцем заехал в горячее, мокрое, ребром ладони ощутил влагу на бедре. Втянулся, наконец в кабину полностью, клацнул тяжёлой дверцей.

С карточки недоброжелательно в профиль скосился, сощурился вождь.

            «Генеральная ассамблея ООН приняла решение о включении в повестку дня своей текущей сессии вопроса о введении всеобщего моратория на смертные казни. Обсуждение этого вопроса должно состояться в рамках Третьей комиссии (по правам человека)».

            Зоя Фёдоровна выкроила заметку маникюрными ножницами, нахмурилась было на неровные края, ничего, не в альбом тургеневской барышне. Намазала не жалея силикатного клея. Через некоторое время бумага пожелтеет, но читабельность текста законсервируется на годы. Сколько их осталось годов то этих. Зоя завязала папку с вырезками, сняла «бабушкины» очки в тёмной оправе, положила на вишнёвую скатерть. Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие глазки? Были глазки, ох были, очи чёрные, жгучие, да все вышли. Разведчицы они ведь не пистолетом орудуют, другими инструментами природа их снабдила, не Мата Хари конечно, а есть что вспомнить на старости лет. Рукоделью час, отдыху время. В прихожей дважды дренькнул звонок. У Раи свои ключи, но Зоя просила звонить, не любила, чтобы заставали врасплох; лохматую или заспанную. «В алертной позе, девочка, даже в гинекологическом кресле – моё кредо». Слегка покривилась, вставая. Всю ночь спина ноет, как собаки грызут. В прихожей Рая уже меняла босоножки на домашние тапочки. На столике коробка яркого глянцевого картона. Из игрушечного отдела, за версту видно. У Зои Фёдоровны упало сердце. Рая не терпела кукол до истерики. Даже румяная барыня с чайника давно перекочевала в недра шкафа. Рая посмотрела на опрокинутое Зоино лицо, улыбнулась, подошла, обняла за тоненькую морщинистую тёплую шею.

-        Всё хорошо. У меня всё в порядке. Теперь можно. Увидела этого гэдээровского пупса и не смогла устоять. У меня дочка будет, настоящая, маленькая. Не скоро ещё. А этот парень для меня, забыла всё, потренируюсь. Дочке Мальвину куплю, огромную, с неё. В кружавчиках. Я тогда, на кладбище подумала, хотелось очень, надеялась, что Леночка моя куколку свою любимую к себе забрала, в дочки-матери играть. Увидала алкашку на вокзале, поняла, нет её доченьки. Нигде нет. А теперь снова жить начнём, точно знаю.

«Ничего не скажу. Теперь незачем. Светится вся. Нашла видно хорошего человека, оттаяла. Кто бы это? Может доктор? Тоже мужик хоть и на одной ноге, страшный конечно, да с лица не воду пить. А Ирод-садюга, младенцев погубитель пусть своё получит, в муках издохнет. Жаль только, что страстотерпцам зачтётся, хоть и не за веру претерпит. Не могу поверить, что на небо такой может попасть, как он ангелочку замученному в глаза посмотрит. Разве что там, в облаках Бог памяти о земном лишает по милости своей великой и милосердию. Праведных Господь наказывает, а грешников сберегает до судного дня. Некогда мне до судного терпеть. Родит Рая, я помру. Детей своих нет, всё её будет, богатая невеста подрастёт, красавица».

-        Знаешь Рая, давно хотела подарить, случая не было, а в такой день не удержусь. Научить тебя понимать в цацках этих не сумела, да и зачем тебе.

Зоя легко сняла, стряхнула массивное, неяркого старого золота кольцо с прозрачным плоским камнем.

-        Носи, не снимай, не поцарапаешь. Огранка простая, старинная на шестнадцать, сейчас  так не гранят, камень не играет. Стекло и стекло, не догадается никто. Память будет обо мне, доченьке подаришь, или продашь, если прижмёт. Теперь слушай. Говорю не для того, чтобы подарок свой нахвалить, не продешевила чтоб от простоты. Золото на перстне – тьфу. За камень пол дома нашего сталинского, семиэтажного можно купить запросто, а может и весь, если знать, какой человек мне его со своего пальца снял. На мизинце носил, у меня на указательном болтается, уменьшить хотела, не поднялась рука на память. У нас цену имя хозяина первого не прибавит, а в штатах североамериканских, по каталогу – раритет, вроде статуи свободы или моста Бруклинского. Пойдём Рая, сядем, расскажешь всё толком, вижу, не терпится тебе.

            Выслушав надоевшие ежедневные «не делай, не ходи, не бери» и поставив лобик под торопливый материнский поцелуй, Леночка Пирожок едва дождалась знакомого щелчка «французского» замка. Заболевшая подруга попросила мать Леночки выйти в неурочную ночную смену, что с одной стороны обещало несколько уменьшить дефицит семейного бюджета, а с другой предоставляло девочке свободный от опеки и от того богатый возможностями день. С чего начинать было ясно. Из прихожей Леночка прямиком прошмыгнула в крохотную кухню, подтянула табурет к кухонному шкафчику и распахнула заманчивые дверцы. "«Бабушкина"» сахарница таинственного тёмно-вишнёвого стекла была на неизменном месте. Среди серо-белых тарелок поцарапанных, с протёртой до коричневой изнанки неумолимым ложечным алюминием глазурью, утративших почти все цветочки, но не гордую надпись ОБЩЕПИТ, сахарница своим видом отрицала  нынешнее мещанское окружение и с достоинством несла мельхиоровую крышку, словно дворянскую фуражку. По временам, украшая клеёнчатый стол во время чаепитий, она привычно мерцала глубиной цветного стекла и местами позеленевший ободок даже украшал, придавая раритетную комиссионность, намекая на полочное знакомство с кузнецовским фарфором и другими артефактами позапрошлой жизни. Когда сахарница пустовала, а это случалось не редко, в ней сохранялся неистребимый запах бесчисленных карамелек и долгоиграющих подушечек-обсыпок, находивших в ней временное пристанище. Леночка любила иногда просто снять увесистую крышечку и сунуть носик в душистую баночку. Сахарница была полна, Леночка заправила «долгоиграющую» за щёку и быстро восстановила на кухне порядок. Дальнейшее представлялось не столь очевидным. Леночка улеглась грудью на подоконник и, перекатывая за щекой сладкий комочек, задумалась. За пыльными стёклами стоял бесконечно длинный день летних каникул, втиснутый в чахлый садик между двумя трёхподъездными трёхэтажками силикатного кирпича. Наискось протоптанную между скрипучими качелями и песочницей дорожку занятой своей взрослой жизнью человек проскакивает за минуту, прокручивая в голове заботы-неприятности. Ни за что не вспомнит, что в далёком детстве, когда земля была вдвое ближе к глазам, подробнее, в таком пустом и скучном вроде бы месте можно было провести беззаветно весь длиннющий день до зычного в прохладных сумерках муэдзиновского материнского призыва из форточки. Принести домой свежие царапины, чёрный несмываемый сок одуванчика, краски, запахи, восторги и дворовые драмы в сбивчивом пересказе с неизменно счастливым концом утёртых мамой слёз. Блажен, кто вовремя созрел, сто крат блаженнее помнящий себя ребёнком, не события  сознание бесконечности себя в добром полном подробностей мире. Вернуться не дано никому, и в этом справедливость неизречённая.

            Восьмилетняя Леночка со смешной фамилией Пирожок, доставшейся ей от мамы, и отчеством Марковна, послушно проштемпелёванным ЗАГСом по её же достоверной информации, после непродолжительных колебаний решила начать со встречи с подругой из соседнего дома, справедливо рассудив, что проблема дальнейшего времяпрепровождения будет решена успешнее в столкновении мнений. Сама она склонялась к созданию крепкой семейной ячейки типа дочки-матери в укромном уголке среди кустов акации и высокой травы, но готова была выслушать и другие предложения. По неизъяснимой прихоти коммунальных судеб квартиры хронических алкоголиков, дворников и перебивающихся между денежными выдачами матерей одиночек неизменно снабжены телефоном. Леночка проворно накрутила коротенький местный номер и договорилась с подругой Юлей о встрече на нейтральной территории во дворе. Жизнь подруги протекала сложнее, доза получаемой ею опеки троекратно превосходила таковую у дочери неизвестного ЗАГСу в лицо Марка. У Юли была мама, долговременный папа и неработающая бабушка, в данный момент некстати озадачившая внучку приобретением хлеба насущного. Хлеб добывался местным населением в булочной на центральной улице Зеленодольска оригинально поименованной проспектом Ленина. Поход в обе стороны, мороженое в бумажном стаканчике (в вафельном быстрее) и прочие регулярные непредвиденности требовали не менее получаса, что неизбежно на тот же срок откладывало куклёж во дворе. Дамы, решив основной вопрос, перешли к обсуждению животрепещущей темы, касающейся отношений с одной их общей знакомой. Почему она не желает с ними водиться и как устроить малопочтенной личности достойную обструкцию. Проблему пришлось отложить до личной встречи, так как раздался звонок в дверь. Леночка, шлёпнув трубку на рычаги, побежала в прихожую и быстренько сдвинула шишечку «французского» замка. Она отлично управлялась с космополитическим аппаратом повышенной секретности и частенько, возвращаясь из школы и не найдя плоского ключа под ковриком, открывала замок значком или концом линейки. Мать девочки очень удивилась бы, узнав, что где-то там, в большом городе есть люди в силу своего повышенного благосостояния снабжающие двери цепочками и даже глазками для разглядывания потенциальных посетителей. Леночка потянула дверь на себя, замок несолидно щёлкнул некалёными своими железками, открывшаяся дверь дохнула духотой и кошками. Открытая дверь, тьма внешняя, зло и смерть.

            ЖИЗНЕННЫЙ, прил 2. Связанный с жизнью, действительностью, типичный для неё, отражающий реальную действительность. Художник огромной жизненной правды. Стихи могучей жизненной силы. Сказку хвалили, хотя кое-кто и говорил, что она несколько искусственна, что даже в сказках надо исходить из реальности, из подлинных и интересных жизненных случаев и явлений. К.Паустовский. Секвойя. Несмотря на обилие деталей декорации Янова были недостаточно жизненными и характерными. Ф.Сыркина. Русское театрально-декорационное искусство второй половины ХХ1 века. Образу явно не хватало живых, жизненных красок. Из периодики.

            Вошь безусловно предпочтительнее блохи, это зверь солидный, привычки имеет постоянные, недаром ПОСТОЯННЫЙ эктопаразит. Блоха и есть блоха Pullex irritans, временный эктопаразит, цирк блошиный, попрыгунья. Мёртвого хозяина блохи бросают и ищут нового, чем собственно и объясняется быстрое распространение чумы. Вши строго специализированные паразиты. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным, и всем зверям полевым. Pediculus humanus capitis нарёк её. Хуманус, а не обезьянус какой-нибудь. Блохе что голова, что задница, а вошь головная будет капут грызть, оголодает, сдохнет, а на лобок не переквалифицируется. Принципиальный зверь полевой. Весь жизненный цикл вши проходит на хозяине. Вне хозяина вши встречаются случайно и живут недолго, лебедь прямо какая-то. Стыдится блоха, розовеет ланитами, изменщица. Питаются вши часто, небольшими порциями (долго голодать не могут). Самцы пьют несколько меньше самок, зато самки живут до тридцати восьми дней, а самцы лишь двадцать семь.

            Вошь самец, половозрелая особь, имаго. Хобот, солидный наружный половой аппарат. Три пары мощных цепких ног попирают клешнями чешуйчатые бугры бесконечной равнины, уверенно несут десятичленниковое брюшко. Осязательные щетинки иногда касаются гладких стволов. Брюшко сосуще сморщилось. Пища, тёплая пища везде, прямо под коготками клешней по тончайшим трубочкам, раздвигая эластичные стенки, протискиваются двояковогнутые диски. Хоботок раздвигает податливые волокна, и восхитительные комочки всасываются пищеводом, растягивают его, распирают членики брюшка. Двадцать семь дней бессонного безвременья, вечность. Сытость, запах самки. Тишина, темнота. Запах ближе. Блаженная жизнь без боли, без смерти.

Переход Суворова через.

            Константин Суворов по прозванию Днепрогэс был бомжом. Бомжом по решению судьбы и сложившемуся мировоззрению, а был, потому что умер.

            Замотанная в взъерошенные, неулежавшиеся с утра тряпки бывшая женская фигура прорисовалась на гниловатой верней ступеньке крыльца отделения милиции посёлка Редькино и, решившись, заскреблась в крашеную военно-морской «шаровой» краской линкорной брони дверь, густо шмыгнула носом, сделала умильное лицо в глазок-бойницу, словно ожидая вылета мифической птички.

            К цельнокованому косяку двери было привешено собственно здание милиции, субтильное дощато-щитовое, облезло тёмно зелёное строение, притулившееся на крутом повороте шоссе. Архитектурными излишествами оно живо напоминало домик Нуф Нуфа, на скорую руку изготовленный к обороне, тем более, что на крыше зазывно белела широченная, силикатного кирпича труба, послужившая бы украшением любого крематория. Окна тоже были, но какие-то невыразительные, незаметные по фасаду из-за близости подколёсной грязи снаружи и до слюдяной непрозрачности прокуренные изнутри. Сам Нуф Нуф на крыльце отсутствовал. Надоело ему мокнуть под мелкой въедливой октябрьским моросью, не маячила на крыльце обеременная, в смысле обрюхаченная, бронежилетом фигура с игрушечным по размеру и мушкетонному раструбу ствола автоматом на пузе и по-американски болтающимися вокруг румяной физии завязками каски. В нарушении инструкции сержант выездного наряда сидел за канцелярским столом, замещал временно отсутствующего дежурного и развлекался бесплатным стриптизом, устроенном в обезьяннике залетевшей в неурочный утренний час наркоманкой. Тимофей Петрович Яценко напряжённо оценивал вероятность неполучения одного из двадцати пяти заболеваний передающихся половым путём против сомнительного удовольствия (шоу дошло до самых интересных мест), но копошение за дверью засёк и квалифицировал профессионально. Тревогу поднимать, отрывать товарищей от конспектирования решений двадцать шестого съезда КПСС в комнате инструктажа под разъятым на органы ПМ Макарова, судорожно прятать стаканы необходимости не было. Если начальство и стучит, то басом, не скребётся норушкой. Маханув дверью, отчего дама на крыльце совершила сложный пирует, но удержалась на достигнутой высоте, Тимофей Петрович мгновенно оценил положенную  дозу вежливости с заявителями.

-        Ну и?

-        Днепрогэс помер- с готовностью выпалила посетительница.

-        А дубиной ?- ласково, но без рвения, к слову, прибавил Тимофей, ассимилировавшийся за долгие годы и ощущавший незалежность смутным необязательным для реагирования атавизмом.

-        Днепровскую ГЭС, Галя, немцы уничтожить не сумели, железнодорожный состав взрывчатки заложили, а выстоял.

-        Суворов, я говорю, Константин умер. Убрать бы его куда.

-        Ритуальная контора, Галя- безнадёжно, понимая неотвратимость выхода в мозглый свет начал сержант- пашет круглосуточно, может твоего Костю после смерти трудоустроят, профармалиненного будут студенты полосовать, хоть какая-то польза. Ты на тело не претендуешь, родни нет у него прямая дорога в мединститут. Он кто был то?

-        Электрик он был в раньшей жизни, как провода увидит, аж трясётся.

-        Меня, говорит, током не бьёт, током того бьёт, кто пятки часто моет.

До последнего пристанища Кости Днепрогэса – финского бетонного погреба в прибрежном лесочке, к лесу передом, к заливу задом, чем и отличался его дизайн от маннергеймовских укреплений добрались минут за пятнадцать. Сначала по шоссе, причём сержант, предвкушая финальный отрезок пути, уже на асфальте при каждом шаге тянул ботинки как из трясины, затем по скользкому увалу между раскисших лесных колей. Прели высоченные иудины осины красные ольховые пеньки пахли ожиданием быстрой зимы. Глянцевая водяная, свисающая с веток кожица готовилась стать наледью. Ватно в утреннем непросыхе каркнула и заткнулась ворона. Дёрнув набухшую дощатую дверь и скребанув каской по притолоке, сержант протиснулся в погреб, зажмурился и, сквозь плавающие радужные круги, понял почему Костя Днепрогэс. Пять стосвечёвых ламп заливали сиянием мерзость человеческого логовища. Куча развороченных тухлых тряпок постели, разнокалиберные покрытые прогорклым жиром кастрюльки, многоспиральный «козёл» с какими-то портянками на просушке воняли хором на пределе обонятельной возможности и только из-за оглушающей мощи зловония дышать в раскалённой берлоге было всё таки возможно.

-        Кабель протащил от будки. Забыла я, толи три тысячи, толи триста чего то там. Умелец был и тихий. Один раз чуть правда не пришиб, отвёртку я у него потеряла какую-то с лампочкой.

-        А где сам то? – спросил сержант, но уже и сам увидел тело прямо у носков своих потерявших утренний блеск ботинок. – Он вроде не негр, русский был. Или чумазый такой?

Лицо трупа отливало чёрным глянцем. Сержант присел на корточки, задержав дыхание и приготовившись к дополнительной порции вони, но тут же вскочил и, сбив Галю, усевшуюся в тряпки, отпрянул к двери, одной рукой захлопал по брючинам, другой заскрёб под каской.

            -Черти вас заешь! Уже голова зачесалась!

На лице Кости тесно, без просветов копошились отсвечивая воронёным тысячи бегущих с остывающего хозяина вшей.

-        Он в каком году мылся у тебя?

-        Последний месяц вставать перестал, они тут в тепле и развелись. А так чистюля был. Станет зима, в мороз, дверь на денёк открою подохнут все.

-        Своих ссадить не забудь в холодную.

-        У Днепрогэса перед смертью, заболел когда, крыша навовсе уехала. В тряпках лежит, жрать и то не встаёт. Сахарницу свою любимую откроет закроет, под матрас засунет вытащит. Я думала там сахар, как-то глянула, у него там, не поверишь, трусы. Маленькие, как детские. Хочешь покажу?

-        Себе возьми, если размер подойдёт. Лучше документ какой поищи, хоть билет трамвайный. Сиди тут, жди скорую, вызову. Константируют твоего Константина, ордер на постоянное место жительство выпишут ему многогрешному.

-        Какие у него грехи особенные могут быть? Не пахал, не сеял, осляти соседского не возжелал. Бог на земле пропитал и на небо без справки примет.

-        Положено со справкой.

Сержант вышел наружу, распрямился, выдохнул до упора и задышал с облегчением. После подвальных софитов утро казалось пасмурным, хотя ветерок с залива потянул и невидное пока солнышко успело неровным куцым обломком радуги на последние клочья тумана.

            ЖИЗНЕННЫЙ,  Перен.3. Важный для жизни, общественно необходимый. Жизненный вопрос, жизненная проблема. Жизненные центры страны. Борьба за жизненные интересы народных масс. Мы ведь знаем, что порой рубка леса вызывается не жизненной необходимостью, а разгильдяйством, невежеством и, что хуже всего, рваческим отношением к земле. К.Паустовский. Записки о живописи. То, что Уля читала, тоже мгновенно приобретало живое, жизненное значение. А.Фадеев. Молодая гвардия. Для одного литература лишь средство преуспеть или прославиться; для другого – жизненная миссия, цель которой лучше всего выразил Пушкин в своем «Пророке». Г.Мунблит. Рассказы о писателях.

          Я свет. И стал свет. Ласковое солнышко, светило большее, для управления днём и светило меньшее, для управления ночью и звёзды. И будет радуга в облаке.

          Итак, если свет, который в тебе тьма, то какова же тьма?

          Я есмь тьма над бездною и тьма внешняя, там  плачь и скрежет зубов и зло и смерть.

          Я сделал. Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся.

Кричал Архип, Архип охрип.

Не надо Архипу кричать до хрипу.