Хорошее обьяснение Тризне дал Вячеслав Иванов. Воспользуюсь его текстом и моими выводами
Ясно, что человекъ, принявшiй черты покойника, облекшiйся въ его образъ, надевшiй на себя его личину, являлся носителемъ души, присущей образу. Если онъ налагаетъ на себя маску, снятую съ лица умершаго, на его лице лежавшую, его подлинное отпечатленiе, психическая и божественная потенцiя маски, несомненно, еще усиливается: она не только удерживаетъ последнее дыханiе жизни, но и вдохновляетъ имъ живого ея носителя, до полнаго отождествленiя его съ обожествленнымъ умершимъ. Погребальныя маски не только полагались въ гробъ: оне возлагались на тризнахъ на лица живыхъ, и тогда живые, проникшiеся душою маски, отождествлялись съ умершими, со вступившими въ божественный сонмъ подземныхъ душъ, сильныхъ благодетельствовать и губить. Что обычай возложенiя погребальныхъ личинъ на лица живыхъ существовалъ на первобытной греческой тризне, можно предполагать по ея переживанiю въ римскомъ обычае. Одинъ изъ мимовъ, участвовавшихъ въ похоронной процессiи, былъ въ маске покойника и изображалъ его живымъ, тогда какъ другая маска скрывала лицо трупа. „На похоронахъ императора Веспасiана, — разсказываетъ Светонiй, — Фаворъ, архи-мимъ, несъ на лице своемъ его маску и воспроизводилъ подражанiемъ, согласно обычаю, все, что покойный делалъ и говорилъ при жизни”. Въ то же время наемники, обыкновенно актеры, надевъ восковыя личины предковъ покойнаго, являлись какъ бы вставшими изъ могилъ членами рода.
Смотря по чину предка, кто облаченъ былъ въ одежды претора, кто консула, кто въ пурпуръ цензора; они сидели на высокихъ колесницахъ, окруженные каждый отрядомъ своихъ телохранителей, ликторовъ, во всемъ блеске своихъ инсигнiй, и такъ предшествовали похоронной колесница или носилкамъ. Иногда колесницы считались сотнями, и за гробомъ несли еще трофеи победъ почившаго, изображенiя покоренныхъ имъ городовъ, добычу, — совсемъ какъ въ трiумфальныхъ шествiяхъ, — и процессiи) заключали ликторы, опустившiе свои fasces, и факелоносцы. На древнейшихъ греческихъ вазахъ мы встречаемъ также изображенiя колесницъ съ толпами участниковъ погребальной церемонiи, исполняющихъ какое-то представленiе
Человекъ, надевшiй маску на древней тризне, конечно, не былъ только актеръ, какъ въ позднемъ Риме. Это былъ оргiаста, одержимый душой или божественною силой покойника. Вайцъ, въ своей Антропологiи, описываетъ похоронную церемонiю. на острове Таити: жрецъ или родственникъ покойнаго изображаетъ его духъ; онъ одетъ въ странныя одежды, на его лице маска изъ перламутровой раковины; за нимъ следуютъ мужчины и мальчики, вооруженные дубинами, съ лицами, вымазанными белою и красною краской; они стучатъ дубинами, особенно вокругъ шатра покойника; духъ бьетъ каждаго встречнаго, чтобъ отомстить за все обиды, претерпенныя погребаемымъ при жизни. Те же элементы экстаза и нападенiя должно предположить, по многочисленнымъ пережиткамъ, и на первобытной греческой тризне. Характерна гримировка спутниковъ духа, — ихъ белыя и красныя обличiя. Титаны скрыли свои черты гипсомъ, приближаясь къ Дiонису-отроку. То же говоритъ объ оргiастахъ Дiониса Ноннъ. Кажется, что загадочное слово τρυγοδαίμονες, „демоны винныхъ выжимокъ”, означаетъ виноградарей, вымазывавшихся краснымъ осадкомъ выжатаго винограда въ уподобленiе Титанамъ, растерзавшимъ Дiониса, или убiйцамъ Икарiя. Въ культе Сабазiя (тождественнаго съ Дiонисомъ) мисты пачкали себе лицо грязью. Участники одногозаговора, — повествуетъ Плутархъ, — передъ началомъ резни зачернили лица сажей. Участники Сатурналiй и дiонисическихъ Фаллагогiй гримировались или окрашивали лицо въ красный цветъ. Жрецы Кибелы белились меломъ, римскiе трiумфаторы густо румянились минiемъ. Параллель обычая на Таити даетъ намъ возможность воспроизвести первоначальный сонмъ тризны — покойника и его загримированныхъ спутниковъ, — отразившiйся въ мифе о Дiонисе и Титанахъ. Быть можетъ, эти спутники — предки умершаго, вставшiе изъ могилъ, какъ на римскихъ похоронахъ: по крайней мере, покрытiе лица гипсомъ характеризуетъ ихъ, какъ воображаемыхъ мертвецовъ. Еще Неронъ, следуя, конечно, древнему обычно, велитъ вымазать гипсомъ лицо отравленнаго Британника, чтобы скрыть побагровенiе, вызванное действiемъ яда; но когда несли трупъ чрезъ форумъ, — добавляетъ Дiонъ Кассiй, — влага выступила на коже покойника, смыла гипсъ и, обнаруживъ ужасную темноту лица, обличила предъ всеми совершенное преступленiе. Два идола Дiониса, сделанные коринфянами изъ священной сосны, почитаемой, по повеленiю оракула, за самого Дiониса, имели красныя лица и позолоченные члены, — говоритъ Павсанiй; — это значитъ, что они воспроизводили образъ бога погребеннаго, какъ бы его мощи, или мумiю.
Но Титаны — разрываютъ Дiониса. Этотъ фактъ мифическаго преданiя установляетъ связь между растерзанiемъ дiонисической жертвы и маскою. Предъ нами раскрывается кровавый маскарадъ тризнъ. Его зерно заключалось въ растерзанiи человека въ маске героя ряжеными, замаскированными оргiастами. Носившiй личину героя былъ идеально самъ герой, въ действительности — обреченная жертва, скорее всего — пленникъ изъ вражеской земли. Такъ, жертвоприношенiе облекалось въ формы фиктивнаго действiя.
Тризна съ ея жертвоприношенiемъ была древнейшимъ маскарадомъ. Наряду съ разобранными свидетельствами о переодеванiи мужчинъ въ женскiя одежды, обусловленномъ половымъ оргiазмомъ тризнъ, мы встречаемъ намеки на широкое употребленiе личинъ животныхъ. Мужчины являлись въ обличiи козловъ или коней, откуда — двойной типъ Сатира: козлоподобнаго (типъ пелопоннесскiй и связанный съ культомъ Пана) и Сатира — точнее, Силена, — снабженнаго конскимъ хвостомъ, известный по аттическимъ вазамъ типъ такъ называемыхъ „коней” (ίπποι), которые упоминаются еще, какъ служители или блюстители порядка дiонисической общины, въ найденномъ въ афинскихъ Лимнахъ уставе орфическаго религiознаго братства II века по Р. X. Женщины, вообще служащiя Дiонису, какъ было сказано выше, безъ масокъ, темъ не менее рядились некогда, повидимому, въ собакъ и волчицъ, пантеръ и газелей; македонскiй мэнады носятъ на голове рога, въ знакъ общенiя съ богомъ — быкомъ. Актэонъ въ шкуре оленя, растерзанный собаками, несомненно воспроизводитъ кровавый маскарадъ фиктивной охоты, — въ действительности — дiонисической жертвы. Въ этомъ странномъ мiре, где все было превращенiемъ и самая смерть являлась только превращенiемъ, все маски, все лики единой сущности были возможны и нужны; и въ то время, какъ центральная жертва тризны совершалась въ форме растерзанiя обреченнаго, вокругъ разрывались многiя другiя непредвиденныя и неузнанныя жертвы, или ихъ живые символы: такъ, разрыванiе змей мэнадами должно быть отнесено къ очень древней эпохе и не кажется намъ тою подменой человеческаго жертвоприношенiя, какую мы безъ труда различаемъ въ растерзанiи козлятъ или тельцовъ. Неизлишне упомянуть по этому поводу о женскихъ фигурахъ, взвивающихъ руками змей и опоясанныхъ змеями, въ сокровищнице еще неистолкованныхъ памятниковъ критской древности, проникнутое по нашему мненiю, культового идеей, параллельною религiи Дiонисовой.
Жертвоприношенiе въ маскахъ вообще хорошо известно исторической эпохе. Въ ряде культовъ жрецы и жрицы священнодействуютъ въ личинахъ и облаченiи представляемыхъ ими божествъ. На о. Косе жрецъ Геракла облачается для жертвоприношенiя въ женскiя одежды. Въ Паллене жрица воинственной Афины совершаетъ свое служенiе въ оружiи и шлеме. Въ Патрахъ жрица Артемиды, изображая деву-охотницу, въезжаетъ на колеснице, запряженной оленями; въ Дельфахъ она является также въ обличiи своей богини. Въ аркадскомъ Фенеосе, по свидетельству Павсанiя, была чтимая маска Деметры; при жертвоприношенiи жрецъ надевалъ ее, — принимая, следовательно, женское обличiе, — и стукомъ жезла вызывалъ изъ земли хтоническiя силы: нельзя яснее ознаменовать обрядомъ связь маски съ культомъ подземныхъ божествъ. На празднестве Брауронской Артемиды девушки рядились медведицами; юноши — быками (и звались ταὗροι) на эфесскомъ празднике Ταύρια въ честь Посейдона. Не случайна дiонисическая природа перечисленныхъ культовъ, хотя и прiуроченныхъ къ инымъ божествамъ. Гераклъ обычно сопоставляется съ Дiонисомъ, Артемида — какъ бы женская ипостась его, Деметра и Персефона — его хтоническiя подруги. Въ культъ Паллады элементъ маскарада проникъ, вероятно, изъ культа Ареса — Дiониса. Въ Эфесе Дiонисъ πελάγιος („морской” ) такъ же легко могъ быть смешанъ съ Посейдономъ, какъ въ Пергамоне въ одно культовое понятiе слились Дiонисъ и Зевсъ. Чисто фиктивное жертвенное служенiе мы находимъ въ афинскихъ Буфонiяхъ (Βουφόνια): убiйца жертвы спасается къ морю, вертятся судъ надъ участниками быкоубiйства, осуждается топоръ, нанесшiй ударъ, и чучело убитаго быка впрягается въ плугъ. Тотъ же характеръ носитъ и тенедосская жертва: за коровой-матерью ходятъ, какъ за роженицей, и убiйца тельца, обутаго въ котурны (отличающiе героевъ трагедiи), спасается, какъ и въ Афинахъ, бегствомъ къ морю. И разве не жертвами въ маскахъ были на празднествахъ Нерона и Домицiана исполнители трагическихъ ролей, обреченные на действительную смерть на сцене въ моментъ развязки действiя? Древность умела быть себе верна, въ своихъ формахъ и стиле, на протяженiи многихъ вековъ.Трагедiя, какъ искусство, началась тогда, когда оргiастическiя жертвенныя взыванiя: „Эвой! эвой”! — обратились въ восторженный, восклицающiй, экстатическiй дифирамбъ.
Погребальная маска и маска бога — одно и то же. Маски народныхъ зрелищъ суть маски тризнъ, а маски тризнъ — маски покойниковъ. Одна изъ описанныхъ Бенндорфомъ погребальныхъ масокъ, терракотовая маска изъ Кумъ, почти кажется маскою трагической музы; густой венокъ изъ виноградныхъ листьевъ и гроздiй въ волосахъ намекаетъ на ея дiонисическiй характеръ. Можно сказать съ уверенностью, что маска, какъ отличительный признакъ дiонисическаго служенiя вообще и драмы въ частности, есть погребальная маска, возложенная на лицо живого носителя ея души, преемника затаившейся въ ея чертахъ божественной силы.
Итакъ, тризна съ ея оргiазмомъ и масками, изначала склонная облекать жертвенное человекоубiенiе въ формы фиктивнаго действiя, была колыбелью позднейшаго Дiонисова культа, съ его „эпифанiями”, или богоявленiями, съ его священными действами (δρώμενα), или подражательными изображенiями божественныхъ деянiй, и съ его трагедiей, или изображенiемъ деянiй героическихъ. Этотъ процессъ совершился путемъ отвлеченiя культовой идеи изъ обрядовой практики тризнъ. Тризна обратилась въ перiодическое празднованiе героической памяти. Откуда эта первая трагедiя Грецiи по духу, въ спокойной форме эпоса, Илiада, мрачная песнь объ Ахилловомъ роке? Мы бы сказали: изъ духа догомеровской трагедiи героическихъ тризнъ. Въ другихъ местахъ жертвоприношенiе тризнъ облеклось въ чинъ и уставъ перiодическаго зрелища, родъ мистерiи, не связанной съ обликомъ определеннаго героя; этотъ типъ представленъ въ своихъ переживанiяхъ дельфiйскимъ действомъ (δρώμενα), перiодическимъ убiенiемъ змiя — Пифона. Можно наследить первоначальный дельфiйскiй культъ безыменнаго героя, давно умершаго, скрытаго въ земле, оттуда пророчествующаго. Этотъ герой — Пифонъ, т. е. ведущiй, вещiй; какъ божество хтоническое, онъ знаменуется змеей. Легенда о его страстяхъ, какъ легенда объ Адрасте, послужила основой местнаго героическаго культа, перiодическихъ пожинокъ, изображавшихъ эти страсти въ священномъ действе. Въ пору распространенiя обособившейся и формулировавшейся Дiонисовой религiи, эти „страсти” легко съ нею мирится и сочетаются, въ силу природнаго сродства. Гробъ Пифона уже слыветъ одновременно и за гробъ Дiониса. Но Аполлонова религiя покрываетъ въ Дельфахъ предшествовавшiя ей формацiи. Аполлонъ овладеваетъ пророческою силой дельфiйскаго подземнаго оракула; его треножникъ поднимается надъ мистическимъ гробомъ Пифона-Дiониса. И все же древнее действо уцелеваетъ; только Аполлонъ становится его главнымъ героемъ: это онъ убиваетъ Пифона, какъ Персей въ Аргосе — Дiониса. Саккадасъ даетъ действу его окончательную музыкально-поэтическую форму: съ техъ поръ только священная драма то, что некогда было жертвенное служенiе въ фиктивной обстановке „страстей”, вышедшихъ изъ давно забытой тризны.
---
Осталось рассмотреть наиболее сложный вопрос этимологии, связывающей наш термин "тризна" с смысловым значением навес-крыша (временное погребальное сооружение).
Обратим внимание на то, что древнерусское тризна в вариантах отображается как трѣ (ie) зна (см. Материалы Срезневского: "Еще бо трѣзнище состоится того света").
В свою очередь слово трѣзна или трѣзнъ - это тоже, что трѣсна или трѣснъ - "ресницы", "кисти нитей", "бахрома, края каймы", "цепочка". При этом когда говорится о цепочке, то часто добавляется "трѣз (с) на плетеная". Т.е. здесь трѣзна - абстрактно материал для плетения. В незаплетенном состоянии он напоминает ресницы или кисти, которые также называются трѣз (с)нами.
Эта "трѣсна", полагаю, однокоренное слово со словом трѣска - щепка, жердь и трѣста - стебель, солома. и трѣсновение. Т.е. то, что трясется свисает, ломается (трещит) и изделия из этого материала (нитей, прутьев, жердей, иногда плетенное, т.е. трѣсновитое).
В таком понимание производное из этого семантического круга тризна или трѣзна (в древесном исполнении) должна выглядить как плетенное из жердей и прутьев изделие, края которого торчат и свисают как ресницы и бахрома.
Итог: Тризна - первоначально погребальный навес-крыша, сооружаемый над телом покойника на время погребальных церемоний.
Примеры тризн и посмертных масок это линии умершего эфирного тела и они навечно отображены в линиях народного искусства Кружев или стенах индийских храмов.как здесь