Воскресенье, 25 Декабря 2011 г. 18:38 + в цитатник

25 лет назад не стало великого режиссера, подарившего нам «Иваново детство», «Страсти по Андрею» и «Солярис», «Зеркало» и «Сталкера», «Ностальгию» и «Жертвоприношение».

^{Андрей Тарковский}

^{«Иваново детство»}

^{Краски рублёвской «Троицы» зазвучали в одном из финальных – цветных! —кадров чёрно-белых «Страстей по Андрею»}

^{Внеземной разум «Соляриса»}

^{«Солярис». Возвращение блудного сына}

^{«Зеркало» на DVD}

^{«Сталкер»}

^{«Ностальгия»}

^{«Жертвоприношение»}

Из личного дневника. 30 декабря 1986 г. Вторник.

Вчера умер Андрей Тарковский.

Разбито Зеркало России --

Чтоб не узнала в нем себя.

Терять нам душу не впервые,

Рублева свет в себе гнобя,

Катарсис Жертвоприношенья

И Ностальгии чистый снег…

И гасит эхо отраженья

В колодце Детства человек.

Но все ж прозренье год от году,

От смерти к смерти все ясней:

Верните Мастеру свободу!

Он сам решит, что делать с ней.

P.S. 23 декабря 2011г. Пятница. Андрей Рублев и Андрей Тарковский. Не случайно судьба свела их, разъединенных шестью веками, вместе. Дело не в созвучии имен. Тем более, как звали Рублева в детстве, никто не знает. Может быть даже, это было Иваново детство. Андрей – имя, данное при восшествии в монахи. Дело в духовном сопряжении. Никто из русских Мастеров с таким приближением к гениальности не выразил и национальной нашей, и мировой тоски по единству, гармонии, доброте, как непременных условиях свободы личности, народа, человечества.

Я принял Тарковского сразу и навсегда. От первых кадров «Иванова детства» до последних – «Жертвоприношения». Сейчас модно объясняться ему в любви. Так было не всегда. Но я и раньше не понимал тех, кто говорил об усложненности и даже заумности «Зеркала» - этой удивительной поэмы о том, как из обостренного, болезненно-трагического восприятия боли мира рождается судьба Художника и Поэта.

Он был гениальным художником, как и разошедшийся с ним во времени на несколько веков тезка, ныне причисленный православной церковью к лику святых. А гению ведь не надо ни «помогать» социальными заказами, ни мешать дурацкими верховными запретами. Ему надо просто дать возможность делать все, что он считает важным. Мы же, люди, должны только быть благодарны судьбе, что были его современниками. И это не самоуничижение – это самоосознание и, значит, самовозвышение наше.

У Павла Флоренского есть слова о духовной сути и духовной силе рублевской «Троицы»: «Среди мятущихся обстоятельств времени, среди раздоров, междуусобных распрей, всеобщего одичания и татарских набегов, среди этого глубокого безмирия, растлившего Русь, открылся духовному взору бесконечный, невозмутимый, нерушимый мир, «свышний мир» горнего мира. Вражде и ненависти, царящим в дольнем, противопоставились взаимная любовь, струящаяся в вечном согласии, в вечной безмолвной беседе, в вечном единстве сфер горних. Вот этот-то неизъяснимый мир, струящийся широким потоком прямо в душу созерцающего от Троицы Рублева, эту ничему в мире не равную лазурь – более небесную, чем само земное небо, да, эту воистине поднебесную лазурь, несказанную мечту протосковавшегося о ней Лермонтова, эту невыразимую грацию взаимных склонений, эту премирную тишину безглагольности, эту бесконечную друг перед другом покорность – мы считаем творческим содержанием Троицы…

Андрей Рублев воплотил столь же непостижимое, сколь и кристально-твердое и непоколебимо-верное видение мира. Но чтобы увидеть этот мир, чтобы вобрать в свою душу и в свою кисть это прохладное, живительное веяние духа, нужно было иметь художнику перед собой небесный первообраз, а вокруг себя – земное отображение, - быть в среде духовной, в среде умиренной».

Не нужно семи пядей во лбу, чтобы понять, с какими реалиями окружавшей философа жизни соотносились эти написанные в 1919 году слова о междуусобных распрях, всеобщем одичании. Но как провидел Тарковский то же самое о нас в своем «Рублеве» на двадцатилетие раньше событий? Пророческий дар в нем выделяют многие. В СМИ отмечалось катастрофическое сокращение сроков между пророчествами Тарковского и их свершениями.

«Страсти по Андрею», как уже сказано, за 20 лет прозрели духовный кризис, коим ныне охвачено наше общество. Между зоной в «Сталкере» и чернобыльской зоной уже всего 10 лет. И совсем ничего между убийством Улофа Пальме и словами Тарковского: «Это место пахнет катастрофой», за полгода до трагедии поставившего рядом с местом, где она потом случилась, камеры для съемки сцены атомной войны в «Жертвоприношении».

Одни не без оснований полагают это «странным даром предчувствия». Другие – и тоже не без оснований – связывают сей дар с природой таланта Тарковского, как магнитом притягивавшего к себе все странное, неявное, несущее, в себе неразгаданную тайну бытия. Шведский актер Алан Элвалль, тот самый, что в «Жертвоприношении» сыграл Отто, хобби которого – коллекционирование мистических историй, вспоминал: «Андрей интересовался мистической стороной существования, но и сам он был человеком-загадкой. Человеком, полным радости, света и счастья, но и полным грусти и боли».

Он, по-моему, точно объяснил тайну пророчеств Тарковского, исходившего из простой истины: люди чаще всего свыкаются с диким искажением своей природы и живут против себя, считая, что живут нормально, «как все». И наоборот – как часто они считают странным, мистическим, ненормальным все, что возвращает человека к его духовной первооснове.

Тарковский говорил о двух типах кинематографа и соответственно – режиссеров. Одни согласуются со сверкающей мишурой, из которой общество выкраивает свои идеалы и лепит своих идолов. Они подлаживаются под эти идеалы и сами формируют их, рождая удобные для восприятия киногрезы, где все легко узнаваемо, все, «как в жизни».

Есть однако другое кино и другие киномастера (в ряду их Тарковский назвал Бергмана и Довженко). Они строят свой кинематограф, цель которого – восстановить эту самую духовную первооснову человека. И неправда, что им дела нет до зрителя и поэтому они делают трудные для восприятия, некассовые, непонятные фильмы. Зрителю трудно не столько понять такой кинематограф, сколько преодолеть в самом себе власть стереотипов, заставляющих его жить против своей человеческой сущности. Такие фильмы и такие киномастера встают против течения привычного, а на самом деле противоестественного быта, против течения потока бытового сознания (а бытовым оно может быть и в индивидуальной, и в общественной, и в государственной ипостасях). И тогда человеку становится действительно непросто наедине с такими кинолентами.

Вот таковы и «Страсти по Андрею», хотя я не знаю на своем веку другого такого ясного, светоносного фильма. Великолепен пролог – поэма о русском Икаре, дающая тон поэме о русском Художнике. Великолепно нарастание этого светового напряжения от новеллы к новелле. Казалось бы, сделано все, чтобы погасить в душе человека радостное восприятие мира, а он все-таки пишет «Троицу». И «Страшный суд» пишет как праздник. Какой же стойкой должна быть хрупкая душа художника, каким неистребимым искусство, если его – грудью о ствол дерева, а оно воскресает в языческом празднике любви. Ему выкалывают глаза, а оно звучит в колоколе. Скоморох и Рублев – духовные братья. Только первый – темный, второй – просветленный. Только первого – грудью об дерево, а второго – душой обо все это вместе взятое, обо всю дикую, страшную беспросветность жизни. И – трагическое непонимание второго первым.

Далее

Рубрики:

LiveInternetLiveInternet

-Метки

-Рубрики

-Цитатник

-Музыка

-Поиск по дневнику

-Подписка по e-mail

-Статистика