Ольга Федоровна Берггольц

Ленинградские литераторы хорошо помнили юную девушку с длинными золотыми косами, приходившую на литзанятия группы «Смена». Ее стихи были отмечены несомненным дарованием. О ней с симпатией отзывались К. Чуковский, С. Маршак и М. Горький. Однако тот голос, что зазвучал зимой 1942 года, трудно было соотнести с масштабами знакомой лирики.

 «Никто не забыт и ничто не забыто»

ИЗ ЦИКЛА «РОДИНЕ»
Гнала меня и клеветала,
Детей и славу отняла.
А я не разлюбила — знала:
Ты — дикая. Ты не со зла.

Служу и верю неизменно,
Угрюмей стала и сильней.
…Но знай, как велика надменность
Любви недрогнувшей моей.

В фильме Игоря Таланкина, поставленном по повести Ольги Берггольц, был метафорический эпизод, запомнившийся мне на всю жизнь. Его вырезала цензура.
1937 год. Крупный размеренный дождь над Невским проспектом. Мрачная молчаливая толпа. Лиц не видно — они закрыты черными блестящими зонтами, по которым барабанит дождь. Еле движутся, разбрызгивая грязь, довоенные черные «эмки» и «зисы». А в центре проспекта движется старинная телега, на которой стоит угличский колокол с отрезанным языком, снятый с колокольни за то, что осмелился бить набат, когда зарезали царевича Димитрия. По бокам еле движущейся телеги стрельцы с бердышами и два царевых палача, с оттягом хлещущие колокол за свободомыслие ременными кнутами, сопровождая его в тобольскую ссылку по приказу царя Бориса.

В те незабвенные времена допрашивали с пристрастием беременную комсомолку-идеалистку Олю Берггольц, первого мужа которой, Бориса Корнилова, автора бравурной пролетарской песни на музыку молодого Шостаковича, расстреляли от имени воспетой им революции. Не пожалели –выбили на допросе сапогами ребенка из материнского лона, как выбили из России надежды на обещанный рабоче-крестьянский рай.
Да вот не смогла Оля возненавидеть свою страну, свой Питер. Когда фашисты обложили Ленинград, пришла в радиокомитет, попросила поденную репортерскую работу, утешала хриплым сорванным голосом ленинградцев, вселяла веру в победу. Радиокомитет разбомбили. Надо было найти какую-нибудь просторную квартиру, чтобы вести передачу оттуда. Да откуда ее было взять — просторную квартиру? Почти все жили в насильственной уплотниловке.
У официальных инженеров человеческих душ такие квартиры были, но они отказывали — боялись, что немцы придут и припомнят. Кто же дал квартиру на такое рисковое дело? А Михал Михалыч Зощенко, которого через несколько лет антипатриотом окрестили. А кто выступил с призывом к ленинградцам не терять мужество, противостоять захватчикам? А Анна свет Андревна, которую заодно с Зощенко тоже потом оплевали, называя помесью монашки и блудницы. А кто вел репортаж? Оля Берггольц — та, та самая, у которой ребенка… сапогами… из лона. А она выносила во чреве души своей другое дитятко — строчку, которую теперь любой русский знает, и Родине подарила:
«Никто не забыт и ничто не забыто».

***
У Победы лицо не девчоночье,
А оно как могильный ком.
У Победы лицо не точеное,
А очерченное штыком.

У Победы лицо нарыдавшееся.
Лоб ее — как в траншеях бугор.
У Победы лицо настрадавшееся —
Ольги Федоровны Берггольц.
Евг. ЕВТУШЕНКО

Цитата Сергея (Старый очень)

Хроникальные записи (фильмы, записи Ольги Берггольц) предоставлены Музеем Анны Ахматовой в Фонтанном Доме. К столетию Ольги Берггольц

А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет,
любви обманутой, больной,
ее нетленно-чистый свет
всегда во мне,
всегда со мной.
И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы – ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.