В сентябре мы не загадывали встречи;
оттого почти случайное «скучаю»
получилось кратким, честным и сердечным —
как бывает неизбежное начало.

В декабре ложился снег под свет фонарный ранним утром, где ещё темно, как ночью.
Было весело, насколько мы не пара — двое выпавших друг другу одиночеств.
К маю, в двух сердцах оттаяв, ныла нежность. Раскалила до любви слова к июлю,
как бывает, если не питал надежды, но спонтанному поддался поцелую.
Два привыкших не загадывать прощальца. Как бывает — неизбежное начало.

Жизнь — случайная цепочка комбинаций,
приводящая к тому, что неслучайно.




© Лина Сальникова

… а капля косточки виноградной лежит у дедушки на ладони.
В станице лето, и пахнет пылью: сырой — в тени и сухой — на солнце.

Переплетаясь, уходят вверх и растворяются в стенах дома
лучи зелёные, а под ними — соседский кот нам о ноги трётся.
Наверно, так вырастает память: из сердца к небу, живой оградой.
Наверно, так в ней любимых завязь под солнцем лет крепнет многократно.
Из тёплой дедушкиной ладони по бубке спелого винограда
я ем и косточки осторожно кладу ему на ладонь обратно.
Соседский кот нам о ноги трется, коленку хвост обхватил колечком.
И пахнет летом, сухим на солнце, а там, где тень — земляным и влажным.
Наверно, так все мы знаем память: как то, что греет, хранит и лечит.
Наверно, так помним полдень детства: открытым, тёплым, большим и важным.
Переплетаясь, уходят вверх и растворяются в стенах дома
лучи зелёные. Пахнет пылью. Соседский кот нам о ноги трётся.

А капля косточки виноградной лежит у дедушки на ладони.
И в этом солнечном лете жизни он сам похож для меня на солнце.




© Лина Сальникова

Город оглох; а завтра была весна.
Завтра во всех дворах зацветала вишня.

Белёсая дымка покачивалась в глазах,
пока этот город совсем ничего не слышал.
Видишь ли нас? Лепестки на ветру дрожат. Помнишь ли нас? Замирают между порывов.
Город оглох, сторонами внутри зажат, перебинтован вопросами, все ли живы.
Помнишь ли, видишь? Подай ощутимый знак. Страх такой громкий, что прочего в нём не слышно.

Город оглох; а завтра была весна.
Завтра во всех дворах зацветала вишня.





(с) Лина Сальникова

Смотри, смотри, как она играет,
как приручает своих зверят.

Свобода — сила ходить по краю, любить бескрайне — глаза горят.
Смотри, как дикое в ней, доверясь, умеет силы не потерять.
Какие в ней вырастают звери из несмышлёных вчера зверят.
Смотри, как дикое в ней игриво, как переменчиво и легко —
и под ладонь подставлять загривок, и обнажать белизну клыков.
Менять на нежность глухую ярость и непокорность — на кроткий нрав.
Свобода — сила владения даром с е б я. Смотри, как ее игра
всегда честна, чтоб уметь по краю, бескрайне разной, живой, любой.

Зверей растят, а не выбирают.
В них вырастают. Чтоб стать собой.




(с) Лина Сальникова

Я тебе покажу, как бывает тугой строка,
как любая строка — тетива, каждый звук — стрела.
Как слова попадают в сердце наверняка,
если знаешь, какую силу им придала.
Ты покажешь мне, как у ярости остроту
округляет нежность, когда уязвим стрелок.
Как на том конце стрел крылья нежности отрастут,
если дрогнуло сердце стрелка’ на одном из слов.
Мы два края стрелы, но всё время — одна стрела.
И от слов, как от стрел, тетива на весу дрожит.
Все слова — это сила, которая в них легла.
Чтобы, в цель попадая, и нежность дарить, и жизнь.



© Лина Сальникова

Будет сказка тебе. Про открытое сердце девочки. Мир порою над ней смеялся — такие мелочи. Иногда откровенно кусался, в ней силу чувствуя. Или вовсе пытался сломать: чтоб, как ветка, хрустнула.
А она? На поляне волшебной своей ромашковой отдыхала, забыв, сколько в мире бывает страшного. А потом возвращалась обратно — опять любить его. Ведь открытое сердце и живо, и впечатлительно.
Ну и что, если мир не всегда состоит из светлого? Не всегда справедливый, распахнутый и приветливый. «Я как я, а другие — другие», — считала девочка. И к открытому сердцу прислушивалась доверчиво.
Мир смотрел на неё по-разному и по-разному отзывался. Было в нем лютое и опасное. Но ещё было то, что прекрасно и удивительно.

Ведь что важно для сердца?
Смелость в себе открыть его.




© Лина Сальникова

Был степным, а потом обернулся степенным волком.
Безопасность покоя, покорность звериной тени.

Одиночество может быть выверенным и зорким, исключающим боль человеческих совпадений.
Исключающим зов к сближению, голод зверя по причастности к стае. И зверь внутри, вырастая,
привыкает мириться с дистанцией и потерей. Привыкает, что не нужна никакая стая.
Разум зорок — и ты убьёшь ее, как прикажет. Потому что она всех понятливей и знакомей.
И такой же, как ты, уже в прошлом была однажды. И такой, как в тебе, зверь под сердцем ее закован.
Потому между нею и волком ты выбрал волка. Не степного — степенного, тень усмирив отказом.

Лучше боли от совпадений — жить одиноко.
Чтоб с ума по ней не сходить, легче выбрать разум.




© Лина Сальникова

Такое время: часы на взводе,
за нервным тиком так странно тихо.

Бывает так, что один уходит, чтобы другой понимал, где выход.
Бывает так, что один бесстрашен, чтобы другой понимал, как страшно.
Часы на взводе, часы подскажут, куда мы движемся из вчерашних
часов: по кругу, опять в начало или из камеры циферблатной.
В минуты памяти и молчания или попыток вернуть обратно.
Бывает так, что часы уходят, пока поймёшь, почему так тихо.

Такое время: один свободен,
чтобы другой обнаружил выход.



(с) Лина Сальникова

Она хохочет и тянет из рукава,
почти как фокусник или Царевна-Лебедь,
солнечный день, весну, города, слова, мартовские облака на февральском небе.
Всё окружение, глаз не сводя, следит, как тонкие руки по воздуху знаки чертят. И что-то такое рождается в их груди, что чище дождей и намного сильнее смерти. Каждый с ней рядом становится сам собой: взрослым, способным восторженно глянуть в детство. Она достаёт, достаёт, достаёт в любом до важного, странного, спрятанного — до сердца. Хохочет так заразительно и светло, что хочется так же смеяться и верить в чудо. И под рукавом её белым, как под крылом, встречать себя: взросло открытых и детски мудрых. Почти, как Царевна-Лебедь, как добрый знак, как фокусник, нам открывающий мир волшебным, она дарит то, что уже существует в нас.
Слова.
Города.
Весну.
Облака на небе.




© Лина Сальникова

Когда тебе больно, лучше бы ты писал мне.
Все мы ходим под звёздами, ношами, чудесами.

Все мы сильные, самодостаточные, да только лучше ты бы писал мне, когда тебе очень больно.
В одиночестве боль начинает входить в привычку, в бремя времени, в неотвеченные, с поличным
пойманные слишком поздно. Прошу: пиши мне там, где тебе стало больно от этой жизни.
Все мы ходим под страхами, ношами, чудесами. Я хочу, чтоб ты помнил, что можешь всегда писать мне
о таком, что в потоке так сложно себе позволить.

Например, о боли.
Вдвоём не так страшно в боли.




© Лина Сальникова

Февраль остреет, пора прозрений, шаманских песен, самопророчеств.
Имболк, весна раздувает угли, и время снова идёт сначала.

И каждый маленький человечек — живое семя, что ляжет в почву. И каждый маленький человечек ростком пришедший рассвет встречает.

Кто я внутри — годовые кольца, любовь и смерть, имена и блики.

Кто я снаружи — слова и листья, ладонь, подставленная под звёзды.

Кто я другому — творец и бездна, рассказчик времени многоликий,
большая сказка историй Юга, своих историй простая россыпь.

Февраль остреет, как взгляд напротив, когда другого в себе расслышал. Имболк растёт, словно древо мира, когда весь мир обнаружил в сердце.
Пора прозрений, самопророчеств, открытых смыслов, разгадок свыше. Шаманских песен, призыва солнца, чтоб обнажиться и отогреться.

Пора, пора распуститься в корни, раскрыться времени, словно листья. Открыть себя и в себе — другого, ведь так внутри созревает близость.
Имболк, весна раздувает угли, чтоб искрой жизни сумела быть я.
Февраль остреет.
Пора искрить в нём.
Ответить жизни на этот вызов.




© Лина Сальникова

Неустанно вертится колесо.
Эйфория, успех, поворот, провал.

Я давно наизусть помню этот сон, я давно лучше всех его станцевал.
Очарован — разбит, обескровлен — жив, осторожен — бесстрашен, как в первый раз.
Откровение танца, урок души, бесконечно зацикленная Игра.
Все начала изучены наперёд, всем финалам предсказан повторный шанс.
Кто воскрес в колесе, тот потом умрёт. Кто в нём умер однажды — начнёт дышать.
Я давно станцевал его лучше всех. Я давно наизусть помню этот сон.

Бесконечность принятия в колесе.
Непрерывность движения.
Колесо.




© Лина Сальникова

Я теперь ничья, ты теперь ничей, в прежней сказке не встретить знакомых черт, по сюжету прежнему не пройти —
он уже давно завершил пути. Мы теперь ничьи, мы теперь ничьё, и любовь давно поросла быльём.
Иногда охотнее начинать то, где был известен давно финал.
Ты потом ничей, я потом ничья — ни родня, ни любовники, ни друзья — неизвестных двое в степи свобод. Так легко пройти эти травы вброд. Так легко стоять у чужих сердец, и любить, и быть у других людей. А в знакомой сказке — ничья, ничей — не найти однажды знакомых черт. Хорошо до одури, по края: вот мы снова встретились, ты и я, но за скобками прежней сюжетной лжи.

Ну так что, ты любишь меня? Скажи.




© Лина Сальникова

Мне кажется, что я начну рассказ —
и многое окажется про нас,
хотя он был как будто про другое.
Другие люди, время, даже город,
а всё-таки выходит, что про нас.

Возможно, мы даны друг другу там, где прежняя пустая темнота нам у висков тиски свои разжала. Или мы оба вышли из пожаров своих сердец, чтоб с чистого листа теперь зажить. Нам кажется: давно судьба вела нас встретиться в одно. Вот почему у нас всё так похоже. И это счастье — чувствовать всё то же, что ты, когда заговоришь со мной.
Мне кажется, что я начну любовь, рассказывая эпизод любой, ведь он тобой уже так схоже прожит.

Храни же, Боже, то, как мы похожи.
И как друг с другом можно быть собой.




© Лина Сальникова

Старые сказки порою родятся заново.
Переосмыслить известный давно сюжет.

Собрался старик однажды куда-то за море,
не в первый раз — плавал когда-то туда уже.
Собрал дочерей. Из привычки, не из желания.
— Чего, — говорит, — вы хотели бы в этот раз?
А дочки-то выросли: «знаем, в какое плавание».
Сколько же можно в такое враньё играть?

Это по детству всё светлое и красивое.
Становишься старше и видишь, как плачет мать,
что папа её не любит, как раньше, сильно, и
плавание — только прикрытие и обман.
Две старшие, в общем, глаза от отца попрятали.
Спасибо, подарков не надо. А третья — нет:
— Ты привези мне яблоко, папа, мятное.

И грустно вздохнула в отчетливой тишине.

Что за диковина? Что за такое яблоко?
Где его взять, если это — чёрт знает что?
И думал отец, уезжая из дома, как бы так
в поездке его за рукав не поймал никто.
Ведь он там не то что о детях — об этой дочери
вообще никому, конечно, не рассказал…

…выходит с улыбкой из долгой и длинной очереди,
пакет на ходу с конфетами завязал.
Младшая любит яблочное и мятное.
После работы всегда бежал в магазин.
Счастье тогда было тёплое и приятное.
Потом это счастье как будто кто исказил.
И вот оно корчилось, блекло, пока не стаяло
однажды, как эта конфета на языке.
И вот он уже в первый раз им соврать пытается,
а вот он — уже и не близок в семье ни с кем.

— Ты привези мне яблоко, папа, мятное, —
и просьба, как раньше, доверчива и проста.

Счастливое детство порой не вернёшь обратно, но
хотя бы пусть знает, как больно, что это так.




© Лина Сальникова

Мне кажется, что я начну рассказ —
и многое окажется про нас,
хотя он был как будто про другое.
Другие люди, время, даже город,
а всё-таки выходит, что про нас.

Возможно, мы даны друг другу там, где прежняя пустая темнота нам у висков тиски свои разжала. Или мы оба вышли из пожаров своих сердец, чтоб с чистого листа теперь зажить. Нам кажется: давно судьба вела нас встретиться в одно. Вот почему у нас всё так похоже. И это счастье — чувствовать всё то же, что ты, когда заговоришь со мной.
Мне кажется, что я начну любовь, рассказывая эпизод любой, ведь он тобой уже так схоже прожит.

Храни же, Боже, то, как мы похожи.
И как друг с другом можно быть собой.




(с) Лина Сальникова

Я теперь ничья, ты теперь ничей, в прежней сказке не встретить знакомых черт, по сюжету прежнему не пройти —
он уже давно завершил пути. Мы теперь ничьи, мы теперь ничьё, и любовь давно поросла быльём.
Иногда охотнее начинать то, где был известен давно финал.
Ты потом ничей, я потом ничья — ни родня, ни любовники, ни друзья — неизвестных двое в степи свобод. Так легко пройти эти травы вброд. Так легко стоять у чужих сердец, и любить, и быть у других людей. А в знакомой сказке — ничья, ничей — не найти однажды знакомых черт. Хорошо до одури, по края: вот мы снова встретились, ты и я, но за скобками прежней сюжетной лжи.

Ну так что, ты любишь меня? Скажи.



(с) Лина Сальникова

Теперь, когда мы — пепел и зола,
но поднялись опять над тем и этим,
пусть мир нам воскрешением ответит.
Пусть исключит кривые зеркала.

Пусть даст нам право сердцем выбирать живое, о живом. Ни тени смерти
пусть не найдём мы в завтрашнем конверте. Поскольку жизнь — одно из наших прав.
Теперь, когда мы знаем о любви гораздо больше, чем извне внушают,
пусть нам с тобой откроется большая любовь, какая сердце обновит.
Когда зола и пепел — не финал, а часть пути, истории и писем,
на возведённом вновь фасаде жизни
пускай
напишут
наши имена.




© Лина Сальникова

Январская тишь. Без ветра и без метели.
Белый январский по-новому чистый лист.

Под наше молчание я различаю в теле, как мы друг в друге точно отозвались.
Пусть будет белое медленное затишье. Медленное сближение новых нас.
Под это молчание общее очень слышно, как эта близость обоим из нас важна.
Январская тишь. Без ветра и без метели. На первый взгляд кажется, будто здесь — никого.

Но я нежность сердца в своём различаю теле.
И слушаю сердцебиение твоего.




© Лина Сальникова

Такая видимость у сезона -
снаружи холод, внутри - тепло.

И город словно парализован таким, что вовремя не сбылось.
Ну, а подумать: кто пишет сроки, секундомеры держа в руках,
когда ты тянешься, хоть и робко, засунуть пальцы ко мне в рукав?
Когда ты - вот, повелитель пульса, улыбки радостной властелин,
когда ты снова ко мне вернулся, чтоб только пальцы переплелись.

И вот мы едем, в руках билеты, за поворотом - такая высь,
где время выйдет и станет летом,
а мы с тобою - живей живых.



© Лина Сальникова

Почти трагическая история,
когда бы не было так смешно:

она огромная, словно взгорье, а он дурак дураком, давно
природой из ареала списанный, уже утративший ореол.
Но всё туда же: забредил высями, высокогорный дурной козел.
Срывались камни над горной кручею, когда он лез к ней под небеса;
и точно знал, что фигня получится, но пыль хотелось пустить в глаза.
Она сначала была серьезною, потом — серьезною как могла.
Потом ждала, что ещё курьезного в пути случится с судьбой козла.
Случилось, прямо сказать, немногое: он ждал, когда же она спасёт.
Ну, что и взять с него — козлорогое, на этом, собственно, вот и всё.
Она огромная, словно взгорье, а он ей блеет со дна про дно.

Почти трагическая история.
Но — если б не было так смешно.




© Лина Сальникова

Тебе — который сердце мое держал, что бы ни было — как бы мне ни было себя жаль, и в безумие, и в нежность, и в страсть, и в злость — любил и держал, видя меня насквозь.

Тебе: соучастнику, другу, любовнику,
созвоннику, выходящему на перекур,
союзнику — предельное разделить,
соплакальщику моих слёзы проливших лиц — тебе.

Который сердца не отпустил, не выронил по пути, не отвёл ладонь. Тебе — оно отвечает на каждый вдох.
И будет.
И будет.
И будет:
Не отпусти.




© Лина Сальникова

Всё, что сказано о тебе — будет о тебе.

В этот день Фибоначчи-солнце играет числами.

Рассчитай себе что-нибудь важное о судьбе. Сделай то, что немыслимо, тем, что уже записано.
Воздух кажется предосенним, но здесь тепло. Так всегда, если важное точно внутри подсчитано.

«Я люблю тебя» — тоже какое-нибудь число,
просто,
может быть,
неоткрытое.

Всё, что сказано о тебе, ляжет на листы: уравнение, постепенно решив которое,
можно видеть, что решение — это ты.
Правда здорово?




(c) Лина Сальникова

Оставайся со мной, ты — мой маленький шар земной,
смех смешной, полуночный, мой самый любимый нос.

Мне так ласково, счастливо, детски не быть одной, потому что ты светишь мне, если совсем темно.
Оставайся собой — в этом искренняя любовь, и моя, и твоя: не стираться, не разрушать.
Если в целой вселенной случится какой-то сбой, будет слышно, что есть моя и твоя душа.
Оставайся и будь, тёплым солнцем в воротнике, всем родным, умещённом в простое живое «ты»

Просто будь. Ты и сам разберёшься, когда и кем.
Мой любимый фонарик, светящий из темноты.




© Лина Сальникова

Шура-непоседа, изучает травы,
знает их на память, может показать.
Он пока не в курсе, но вообще-то храбрый, если присмотреться — видно по глазам.
Завтра по-другому будет то, что рядом, завтра всё, что было, станет не таким.
А пока он просто местный тульский пряник, славный мальчик Шура, щеки-снегирьки.
Завтра слишком сложно, завтра слишком быстро, завтра встретит Шуру, чтобы взять живьём.
Он пока мечтает просто стать радистом, а в суровом завтра плачет и поёт.
Мы — немножко Шура: может, завтра нами называют город, долго помнят нас.
Мы пока не знаем, он пока не знает, да и вряд ли можно наперёд узнать.
Шура-непоседа, храбр и смекалист, чекалинские травы, как узелок, связал.

Многого друг в друге мы не замечаем.
Вот бы стало можно всё видеть по глазам.




© Лина Сальникова, 2020

Он ей пел, голос порой на ветру дрожал, прикасаясь к нотам, несмело их целовал, как степные цветы, спасённые от ножа — так, чтоб пальцами горло им только не пережать — он ей пел и слушал, насколько она жива.

И ходил кадык, разбирая на вкус лады, распускалась ладонь на дрогнувшей до на вдох, а вокруг него танцевал сигаретный дым, и срывался голос, и падал к ней, как в цветы,
как в степную тоску,
как в пропахший любимым дом.

Он ей пел и пел: ни мотивом не мог соврать, ни глазами, ни легкой дрожью влюблённых рук. Просто пел и падал, как ветер в соцветия трав, зарываясь так глубоко, чтобы до утра.
И чтоб даже после,
по памяти,
поутру.




© Лина Сальникова

В каждом встречном взгляде — августовское тепло,
в каждом взгляде в затылок — осень, сквозная, ранняя.
Э т о н е я убиваю попыткой слов,
это м е н я глухость к словам поранила.
Это не я выставляю словами щит,
это от слов моих щит выставляет встреченный —
и мир,
захлебнувшийся
в паузе,
кровоточит
ранней осенью, где, как мишени, мы все отмечены.

Это не кровь сочится из наших пор.
Просто осень ржавеет, когда подойдёшь в упор.
Просто жыве,
а в упор подойдёшь — ржаве...
Неравная
не рань меня
не раню я
Во встречном взгляде августа осень ранняя.




© Лина Сальникова

Дождавшись августа, дышать, лечить ожоги от июля, смотреть, как вновь ко мне вернулась моя усталая душа. Июль — один сплошной пожар, мы носим жар в сердцах тяжёлых, и время пахнет обожженно, и нас ему ничуть не жаль. Наверно, так мы видим свет: в момент отпущенной печали, пожав озябшими плечами, внезапно всматриваясь вверх. А там — студёная вода застыла в озере небесном, мигают звезды бессловесно, пытаясь знаки нам подать. Мы через жизнь проносим крест колючих внутренних созвездий — однажды эта корка треснет, и мир покажется добрей на время выдоха, на час, на первый августовский вечер.
И станет радостней и легче
любить,
встречаться
и прощать.




© Лина Сальникова

Берет твою ладонь, прикладывает к груди —
прячет под купол сердце, бьющееся неровно.
Наш маленький ритуал, спасение во плоти, ангел незримый, спустившийся к нам под кровлю.
Смерть выбирает жизнь, если в ней есть любовь — самый мой сложный спас, ладонь над ударной долей.
Выравнивать каждый сбой, выравнивать каждый сбой, пока не утихнет страх, пока не уймутся боли.
Жизнь — это то, что мне бьется сейчас в ладонь, словно слепой птенец, пальцам упрямо верит.
Самый мой сложный спас — дарить тебе ровный вдох.

И ангел наш входит в дом,
над нами расправив перья.




© Лина Сальникова

Открывая портал в настоящее, как сундук, разбирая уже устаревшее барахло,
через тернии я нахожу себя, как звезду, обретаю себя, чтобы снова гореть светло.
Шорох писем бумажных, цепочки и серебро, рой оживших мгновений, десятки сменённых лун —
в сундуке моем много добра, но мое добро, пережитое мной, превратится теперь в золу.
Разбирая сундук, мне пора опустеть на треть, чтоб наполниться новым, когда я пройду портал.

Превращённый в золу знает, как же светло гореть.

Возвращённый себе знает, в чем его высота.





© Лина Сальникова

Надоедает всякая игра,
когда в ней не меняют лиц и правил.

Ты подтвердил, что мне уже пора, когда вернулся в круг, дойдя до края.
Всем нам дают по силам на борьбу, считают нас по равенству отдачи.
Поэтому забудь, иди и будь, но без меня — и не сыграть иначе.
Когда игра уже не стоит свеч, нет смысла загонять себя по кругу.
Иди и будь, умей себя беречь, когда нам не сберечь уже друг друга.
Надоедает всякая игра, где против сердца остаёшься прежним.

Меня здесь больше ничего не держит.
Играй же без меня на этот раз.




© Лина Сальникова

Такая странная безмятежность,
покой и собранность для любви,
что мир не хочется делать прежним, всего лишь время остановить —
и жить как в раковине у солнца, простым отшельником, чудаком.
Пусть только важное остается: лежать в обнимку и босиком ходить по полу, ловить минуты для поцелуев и теплых слов.
Такое странное бьется утро к нам в заоконность со всем теплом, что только окна открыть и душу, дышать морозом, ложиться в плед.
Не возвращаться и не нарушить законы новые на земле.
Такая странная безмятежность — застыть улыбкой, остаться в ней.

Давай забудем о мире прежнем.
Его для нас уже больше нет.




© Лина Сальникова

Мир застыл, паутинкой бродячей в ветвях повис.
Вот и время настало встречаться с самим собой.

Кем бы стали мы, странники вечные, без любви, чем бы жили, не зарождая в других любовь?
Город желтый, как старые письма, к шести темно, словно кто-то из демиургов налил чернил.

Мы стоим у окна, потому что любовь — окно, и считаем над миром зажегшиеся огни.

Мир застыл, паутинкой бродячей в ветвях повис — разглядеть ее, остановиться и онеметь.

Ничего на земле не бывает сильней любви.

Ни земля, ни мы сами.
Ни время.
Ни даже смерть.




© Лина Сальникова

Иди, опаздывай, жди автобус,
молчи о планах, сходи с ума.

Вы просмотрели всю плёнку оба: из мая вышагнула зима,
и снег летит, и не тает минус, и жизнь почти что не разглядеть.
И город — мимо и пантомима — нас не покажет ни там, ни здесь.
Иди, закат захлестнёт полнеба, под ним ты вечно один и сам.
И не звонить бы, скучать по ней бы, но ничего ей не рассказать.
Какая глупость, какая роскошь, но ни осилить, ни превозмочь.
А в город ночью вонзятся звезды, и в май не выбраться, как домой.
Иди, опаздывай, верь в минуты, молчи о планах, держи своё.
Как будто правильно так, как будто забыл, как номер набрать ее.
Иди, опаздывай, остановки считай, чтоб вновь не сойти с ума.

В кармане пряча неловко плёнку,
где вы, где мы, и любовь, и май.




© Лина Сальникова

Нам ни разойтись, ни стать едиными —
жизнь диктует формулы и правила.

Целишься мне в сердце — попади в него. Если нет, не стоит и растравливать. Мы круги попробовали разные: барабан все крутится и щёлкает. Честно умирала каждый раз я, но ты нас воскрешал и снова шёл ко мне. Тяга жить в другом порою дикая. Что-то есть в рулетке от сакрального.

Слушай, хоть иди, хоть не иди ко мне —
Все равно нас жизнь расставит правильно.

(с) Лина Сальникова

Ты мне помнишься по-другому, иным, не тем —
столько долгих минут ветер листьями падал оземь.

Мы — хранители схем, парадоксов земных систем, два безликих жнеца на полях, где остыла осень.
Ты мне кажешься странным, задумчивым всякий раз, если вдруг различаешь в весеннем черты предзимья.
В наших тёмных сердцах временная растёт дыра — капля солнца, попавшая внутрь, насквозь пронзит нас.
Почему-то я знаю, что боль у тебя внутри существует, была, но по-прежнему выносима.
Жернова первой осени нам задавали ритм, в них ломалось любое мгновение, что красиво.
Иногда я не слышу ни листьев, ни жерновов — только тень твою тихую, замершую у лета.

Нас никто не учил различать, что же есть любовь.
Может, это всего лишь полоска дневного света.




(c) Лина Сальникова

Что я хочу себе подытожить
в моем с рождения декабре?

Я проходила по бездорожью, хранила сердце в стекле морей.
Бежала счастливо к перекресткам, ныряла молча в осенний мрак.
И в каждой смерти светили звезды, поскольку можно не умирать.
Я и болею, как будто в школе: дня два желательно не ходить.
Мои любимые из уколов — уколы жизни в моей груди.
Мне так же грустно, смешно и звонко — смотря какой выбираю ритм.

Я — барабанная перепонка,
и мир звучит у меня внутри.

Ещё декабрь, любим и прожит, уложен в каплю из янтаря.
Да будет в следующем новый обжиг.
Да будет новый.
Где все — не зря.

© Лина Сальникова

Подарки продолжаются..)) Огромное спасибо Лине за ее новую книгу стихов!

Забываешь память на верхней полке,
говоришь попутчику "будь здоров".

Вырастает осень — два метра в холке — отсыпает городу новых троп.
До зимы — пригнуться, поймать прицелом, научить в прицеле не умирать.
Дорогой, не бойся, рождайся белым — станешь первым снегом моим с утра.
Говоришь попутчику: "Будет случай — возвращусь, конечно же, разыщу".
Обрывается осень отвесной кручей, обостряются шесть путеводных чувств.
Вспоминаешь осень — накличешь черта на судьбу, на след, на свою беду.

Дорогой, не бойся, останься чёрным.

Видишь, снег над городом —

я иду.




© Лина Сальникова

Входит в город твой медленный караван —
к сердцу замка дорога твоя течёт.

Ты так долго для стражи искал слова, что их точно осталось наперечет.
Ты ругался с богами песчаных бурь, пил дыхание самой незлой зари, чтобы я на краю замирала "будь, я сама стану с вечностью говорить". Что ты помнил в пути про мое лицо? Сколько чувствовал тяжесть меня в шагах? Я два раза успела надеть кольцо, ты бы мог стать мне братом, отцом, ловцом песен юга, что город тебе слагал.

Что я знала, глядя, как длится год, как в песках пустыни танцует смерть — только имя твоё из Восточных гор, только твой серебристый и мягкий смех. Что ты пил, чем ты клялся, с кем воевал — из-за горных вершин не несла молва. Я носила кольцо и была права, без вестей: пировал ли ты, выживал — потому что нет веры чужим словам.

Ты проходишь по рынку, ведёшь детей, смех которых, как твой, серебрист и чист. Но они не мои, я рожу не тех, на плечах у них будут его плащи. Не тоска по дороге у них в сердцах, не твоё одиночество без конца, а любовь бесконечная — ей мерцать рядом с тем, кто берег меня до конца.

Ты идёшь посмотреться в мои глаза — сколько в них из того, что запомнил ты. Эхом прошлого полнится тронный зал, опускаясь, скрипят над рекой мосты. Сколько жизней Восток твой сгорал огнём, сколько глупостей с губ твоих сорвалось. Ты принёс мне так мало горячих слов, что же в эти края тебя позвало, если все, что ты скажешь, со мной сбылось
не в тебе, а в нем.




© Лина Сальникова

что сказать тебе, верный? у августа в узелке — горный воздух и тайны, не узнанные никем, капля моря в кулоне, отмель и моряки ловят в сети приплывшую осень и огоньки.

что с нас брать, мой свободный? мы счастливы и вольны подхватить свое солнце с бегущей в ладонь волны. заводить свое сердце, настраиваться на такт, жить у склона небесного, пальцы переплетать.

кто в нас август переключает, как светофор, — дым зеленых вершин, кнопка «выключить телефон»... сеть рыбацкая ловит осень, горят огни, и покой вековой ни измерить, ни объяснить.

что сказать тебе, названый мой, что тебе сказать? у небесной зари догорает огонь в глазах, у морского бога — август на языке, наши тайны, еще не узнанные никем.





© Лина Сальникова

Это лето приносит бури, дурные сны, половодье и многолюдье конца весны, боль своих, поражения дальних или чужих, хаотичные тиканья или больной режим, что мейнстримом повреждены.
У меня есть возможность беречь их и выключать, быть покоем, сестрой, оберегом в ближайший час. Их историей, эхом и смехом, теплом и сном. Говорить об одном и молчать с ними об одном. Звать врача или палача.
Утешать их: "однажды ты станешь совсем иным", не давать им советов, подсказывать им коны, отпускать их гулять конём и ходить с коня. Только все это можно делать и без меня.

Небо тянет под одеяло остаток дня.

Тишины.




© Лина Сальникова

Ты неправильное солнце,
я — неправильная луна.

Горизонт обвивает в кольца сутки, данные только нам.
Здесь до дна не доходят звуки, тонут в недрах земли гудки.
И гортань телефонной трубки сводит холодом от тоски.
Я стихаю в тебе к закату, ты с рассветом горишь во мне.
Мы почти научились как-то жить друг в друге, пока нас нет
ни на картах, ни на радарах в синей мертвенной пустоте.
Притяжение — смысл дао одиноких небесных тел.
И два голоса выплывают, как киты, в эту синь и стынь.

Я пою тебе, я живая.
Откликайся из пустоты.




© Лина Сальникова

Будь ты хоть самым гибким и самым стойким -
эти джунгли в тебе накопили за годы стольких,
что ты больше не можешь остаться один во тьме.
Ты их всех поимённо держишь в своём уме.

Звук в ночи, ослепительно белые обезьяны,
разум любит играть в капканы и волчьи ямы.
Разум помнит все их повадки и языки.
Голоса их звенят одиночеству вопреки.

Этим блеклым и выжженным травам пустых саванн
наплевать, что ты поклялся их забывать.
Одиночества не существует - они внутри.
Слышишь, джунгли зовут. До мурашек знакомый крик.




(с) Лина Сальникова

Любимый и любящий часто непримиримы.
Но всегда остаются частями одной медали.
Их связует ребро - любовь, что они дарили.
Суть важнее, чем обстоятельства и детали.




© Лина Сальникова

Весна воскресла, чтобы звать живых,
не павших духом, помнящих о чем-то.

Мы были там, на линии травы, мы знали в лица черта, звездочёта,
любого, кто являлся нам и пел. Дарил нам смыслы, рисовал дороги.
Весна воскресла. Различай в толпе её осанку, шёпот про двуногих,
обычных нас, неузнанных никем, забывших маски, снявших с тела шкуры,
но продолжающих на ясном языке молчать про лес, попав однажды в урбан.
И вот теперь мы тени этих стен, затерянные души, голос чащи.
Весна воскресла, вызывая тех, кому в неё идти уже не страшно.
Кто знает все о тысяче причин вернуться в мир, что прочими зачеркнут.

Кто разгадал, о чем мы так молчим.
Влюблённый черт с влюблённым звездочётом.




© Лина Сальникова

Дай нам троп — таких, от которых сведёт нутро.
Дай нам лес — такой, чтобы кроны аж до небес.

То ли бес в ребро, то ли в жилах застыла кровь, а теперь согревается, снова берет разбег.
Дай опасности — носом по ветру прочертить — чтобы, голову очертя, через лес лететь.
Это раньше мы выбирали себе пути, а теперь нас находит путь через много лет.
Дай нам милости оцарапаться не всерьез, поднимается солнце — дай ночи хлебнуть взатяг.

Потому что мы слышим, как голос зовёт ее.
Голос нашей весны.
А значит, вираж — пустяк.

29.03.17


© Лина Сальникова

Даты нужны, чтобы медленней исчезать,
не ускорять вращений земного шара.

Помни меня девчонкой пять лет назад, люби меня той, что сегодня совсем большая.
Все эти улочки, ямочки площадей, первый Акрополь, последний за жизнь Везувий.
Мы — это все, что проходит сейчас и здесь, сетка морщин, голод счастья, что наказуем.
Порт улыбался и бликами трогал смех, солнце ласкалось к нам и обводило руки...
Знаешь, я, как и раньше, не верю в смерть, даже от самой пронзительнейшей разлуки.
Ветер Марселя, стон крепости, Ла Рамбла — тёплые линии, пойманные на фото.
Все, что мне можно — сказать тебе: я была. И в этом несокрушимая правда года.

Кем я воскресну, чего я коснусь рукой, о чем я подумаю снова на сон грядущий —
все это я.

И помни меня такой.

С наступающим. Пусть он случится светлей и лучше.




© Лина Сальникова

Будь кем хочешь - ключником, ключиком на цепи,
псом цепным или просто у дуба лесным котом -
все равно мою нежность ночную не усыпить, все равно эта сказка, конечно же, не о том.
Дом молчит, а поленья тихонько грызет огонь, гоним прочь подходящую к окнам с утра тоску.
Это просто такое время, нелёгкий год - мы все время на нервах, на стреме и начеку.
Куй железо - пусть искры вонзаются горячо, пусть меня разжигают, всегда попадая в цель.

Это сказка про то, как уткнуться в твоё плечо
так, чтоб стала бессильна отныне любая цепь.





© Лина Сальникова