Ты расскажешь мне сказку про рыбу в бульварной реке. В будний день человек, в выходные волна с плавниками.
Её можно узнать по кружку серебра на щеке и по тихому слову, едва различимому в гаме.
Ты расскажешь мне сказку про птицу в бетонном лесу, что играет на флейте, где бары, туристы и лодки. А потом вспоминает про крылья, и крылья несут.
Кроме крыльев, её отличает прыгучесть походки.
Если ты улетишь насовсем, мой отважный пилот, если ты уплывешь далеко, мой кораблик бумажный — сразу рыба умрёт, сразу добрая птица умрёт.
Замолчит моё глупое небо, но будет неважно. Потому на земле оставайся подольше со мной, чтобы рыба плыла, чтобы птица жила у канала. Ты придумаешь солнце, и это случится весной. Ты расскажешь его, а я сделаю вид, что не знала.




(с) Резная Свирель

Старик, живущий сразу под холмом, считался магом низшего разряда. Возможно, деда сглазила наяда. Скорее, правда, что-то в нём самом сложилось чародейству вопреки, поскольку бытие определяло, зато не отменяло танец яла на безмятежной плоскости реки, зелёный шум, осиновый настил, дубовый веник. По закону дышл в углу возился постоянный Мышел. Из круга вечный Шишел выходил, а водяной топил за красоту кувшинки. Красота спасает, кстати. На финише, в конечном результате. Понятно пню, доходчиво кусту.


Рискну отметить — чаще чудеса случались смехотворного пошиба. Плыла неисполнительная рыба, катилась нехрустальная слеза, что капала то в кофе, то в «Агдам», то на письмо царя Сарданапала. Ножи тупились. Серость наступала по грозным климатическим фронтам. Но магия, туды её в мифрил, — помощник даже в каверзных вопросах. Волшебник взял достал из шкафа посох. Из серости Собаку сотворил. Сонливую, как память сундука. Лохматую, как пыль из-под кровати. Ленивую, как водонагреватель. Большую, как вселенская тоска. Такого раньше не было нигде. В честь праздника сварили гномы брагу, поскольку меньше на одну Собаку расстройства в окружающей среде. Харон — в сердцах отрёкся от весла — катал детей в коляске мотоцикла. Собака улыбнулась и привыкла, за ветром побежала, весела. Кошмарно подорвав авторитет, чудовище сплясало буги-вуги. Кого пугать? Вот запахи, вот звуки, вот с пяток до ушей прекрасный дед.


Старик, сидящий прямо на холме, глядел, как с неба машет гуманоид. Всё думал: хорошо, сустав не ноет. Старинная подруга в Костроме. Колдунья. Ведьма. Статус невысок, и зелье с явным привкусом укропа. Начну сначала. Почитаю Проппа. Куплю цветы. Заштопаю носок. Воздам по лету должное возне жуков в саду приветливого пака.
Под боком на холме спала собака, подрагивая лапами во сне. И сказочник устраивал привал, и пастырь клал под голову солому. И человечность как-то по-другому творец того холма не толковал.


(с) Резная Свирель

Теперь уже прохладно по ночам, и дождь идёт, и яблоки созрели. И далеко до нового апреля. И звезды барабанят по плечам до жути романтичного моста, где регулярно назначает встречи носитель рассыпающейся речи: какие неуместные места. Небесный свод убийственно-свинцов. Чихая, отставной герой-любовник заваривает мяту и шиповник на улице Троллейбусных Скворцов. Зеркальный брат в нём сразу опознал случайно неизвестного поэта: похожая размытость силуэта. И то не то, и это не финал — дурачество, безделица, смешок.

В краю, забытом всеми, но не Богом, рецепты каш сорокам-белобокам приносят самобранка и горшок. Дюймовочка беседует с кротом. Ушастая сова кричит на холод. Никто не стар, никто уже не молод, особенно брюзгливый мажордом Крутись-избы. Хорошая изба, нарядная, но крутится со скрипом, и бредит знойным сказочным Магрибом искусная наличная резьба. Гармония: вот инь тебе, вот янь, вот смысла нет, вот истина сокрыта. Взывает говорящее корыто: ты только посмотри, ты только глянь. Несите лампу, зеркало, кристалл. Быстрей вставайте, сонные тетери. Ведь золотые рыбы полетели. День Главного Желания настал. Хохочет лес, восторженно, взахлëб. Морзянке дятла вторят перегоны.

Коты садятся в звонкие вагоны на улице Трамвайных Недотëп, где ждёт фонарной армии сержант великого закатного приказа. И в чëрт-те где заманивает касса, и чëрт-те что напяливает бант. Сизиф, в пустячной роли муравья, на кочку тащит булочную глыбу. Заметишь в небе золотую рыбу — не сомневайся: именно твоя. У рыбы есть плавник и есть мотив, она летит, и царствует, и учит. Загадывай чего-нибудь покруче. Сбывается. Здесь нет альтернатив.





(с) Резная Свирель

Вечереет на улице. Солнце умерило прыть. По какой-то причине мне надо с тобой говорить. Хорошо, что ты есть. Умоляю тебя — не исчезни.

В Лисьем Городе каждое лето танцуют фокстрот, раздают конопушки носителям рыжих бород и, подняв паруса, распевают пиратские песни, потому что на небе сияет морская звезда. Пожилые шлагбаумы учат летать поезда, если нет пассажиров, иначе возникнут вопросы. Всепрощающий Бог заблудился в своих именах. В Недостроенном Доме гостит шаолиньский монах. Возле Дома растут исключительно чайные розы. Почаевничать всласть медвежонок приходит. И ëж. Просто вдруг получилось, что ты никогда не умрëшь. Никогда-никогда. Согласись — получилось неплохо.

В Лисьем Городе каждую осень играет тромбон. Тень друида сидит на горе, предвкушая Мабон (широко отмечается Орденом Чертополоха).
Стало раньше темнеть, замечаешь?Действительно так. Вот луна — то ли ломаный грош, то ли медный пятак. То ли тёртый калач — при её-то значительном стаже, при её-то щеках. Этот вечер тебе посвящён. Хорошо, что ты есть. Обещай, что ты будешь ещё. Я реально другой вариант не рассматривал даже. В Лисьем городе памятник дворнику думает вслух, развлекая словарным запасом кленовых старух. И старухи смеются, и бусы звенят, и мониста. Над вокзалом недавно космический шаттл завис, а в фарфоровой лавке слона продаётся сервиз под названием "Пятый рождественский сон пианиста".

Ты, наверно, устала. Поэтому тоже ложись. Начинается новая ночь, продолжается жизнь. Твоё небо измерить нельзя, твоё море — не высечь. Часовые любви в тех же рангах, на тех же постах. Что ещё пожелать? Пусть качают тебя на хвостах сотни ангелов Лисьего города. Тысячи тысяч.




(с) Резная Свирель

Потянуло холодом от реки. Бог несёт за пазухой облака. В облаках — веселые дураки пустоте наглаживают бока. Есть иголка, нитка — возьми и вдень. Залатай прореху. Могу помочь. Скоро снова станет короче день. Скоро снова будет длиннее ночь. В темноте алхимики тишины изучают мутные витражи. Если мы кому-то ещё нужны, пусть подарит сны да научит жить. Ты давай, крутись, колесо времён, золотая репка, вельможный пан.

И приходит к ведьме дурак Семён, и приходит к ведьме дурак Степан. Говорят: старуха, не обессудь, накорми ты нас, напои ты нас. Мы искали мира — постигли суть. Мы ломились в двери, а там стена. Мы в другие двери — на них засов. Не предложат, значит, вино и снедь.
А когда пробьет двадцать пять часов, поумнеем. Надо бы поумнеть.

Ведьма смотрит пристально, из-под век: я вам тут не Гудвин — давать ума. Впрочем, тоже сказочный человек. Ничего не делаю задарма. Дорожу традицией, чту закон, в сундуке храню лягушачью слизь. Там в избушке батюшка лепрекон, у него и золота завались, и богатства разного до черта́. Я сейчас вам, мальчики, разжую: у ирландца только одна мечта: раздобыть русалочью чешую. То есть надо к озеру Мышь-камыш. Там по лету жарко, почти Ташкент. Иногда сам гуру небесных крыш к водяному шастает на уикенд: порыбачить вволю, сплести венок.
Вы ступайте, милые, мне нельзя. А взамен русалочке — пару ног. Да почем я знаю, откуда взять. Впрочем, вру, бабуля умеет, да. Прихватило, верно, меня тоской. По опушке носится ерунда: многоног обычный, неколдовской. Две недели спит, две недели ест, две недели смотрит на карту звёзд. Он вообще как ящерка, вот-те крест, разве что отбрасывает не хвост. Ерунде бы обуви на века с бубенцами, пряжками, бахромой

Дурошлепы думают: на фига нам такие квесты, пошли домой.
И уходит молча дурак Степан, и уходит, скалясь, дурак Семён. По дороге кваса литровый жбан, обхитрить лису, распугать ОМОН. То ли это счастье звенит в груди, то ли это лето звенит ручьем.
Не зашил ты облако, вот гляди, как на землю сыплется дурачьё наивысшей доблести. Краевед, торопясь, записывает в блокнот: двадцать пять кукушек летят в рассвет и кукуют весело мимо нот.





(с) Резная Свирель

В лесу, где ночами кричит сова, и клюв у неё остёр, растёт у пенька помогай-трава, трава четырёх сестёр. У первой сестры в волосах луна, начищенный медный бок. За пазухой ветер чужого сна и ветер чужих дорог, развеявший пепел былых утрат в угоду другой весне. Да только холодная та сестра, как лёд холодна, как снег.

Вторая — черёмуха и сирень, русалка в большой реке. Накидка, надетая набекрень, браслет на худой руке. И всё ей понятней, и всё видней, и землю апрель прогрел. Царевна-лягушка хранит на дне коллекцию царских стрел. Играет на флейте рогатый пан, под музыку пляшут ши. А если проблема — найдётся план, как быстро её решить. Сестра разжигает за тенью штор лаванду, герань, сандал. Да только капризна она. Чуть что — устраивает скандал.

У третьей сестры под ногами мох пружинит, шумит, поёт. Она — листопад, паутина, вдох, она заберёт твоё. Сперва поиграет, потом отдаст, умножив добро стократ. Серебряный пёс у неё мордаст, калиновый лис космат. Прикинувшись бедной, как мышь, вдовой, печалится ни о ком. И шаркает тапками домовой, колдуя над кипятком. И кот в полудрёме мурлычет блюз про ведьму да пар котла. Да только печальна сестра, но плюс, что это печаль светла.

В лесу, где ночами дрожат кусты, где каждый грибник — друид, четвёртая — это, наверно, ты, и пламя в тебе горит драконьих сокровищ, далёких звёзд. По трассе сплошной любви комета летит, расправляя хвост, в ладони тебе — лови! Пусть сказка получится наяву, простая, как карандаш. Никто не сорвёт помогай-траву, пока ты сорвать не дашь.
Иди по тропе, по росе жнивья, смотри волшебству в глаза. Сегодня начнётся твоя — твоя — счастливая полоса.




(с) Резная Свирель

Смотри — сегодня будет хорошо. И завтра тоже. Да и послезавтра.
Бог пестует ручного динозавра и запрещает всяческий рожон, обыденно заканчивая май. Упрямы календарные законы. Поют жар-птицы, в теме жар-драконы. Остановись, задумайся, внимай, и что не замечала — замечай.
Вот этот куст похож на осьминога. В меню опять же — классики немного: вино из одуванчиков и чай. Напитки самых сокровенных троп. Для конных, и особенно для пеших, лес тайно прихорашивает леших, а город обновляет гардероб, который не включает (в основном) ни курток, ни сапог, ни макинтошей. Шагает вдаль, обремененный ношей, какой-нибудь заезжий астроном. Алмазы, изумруды, янтари устроились в потертом саквояже. Фортуна улыбнется, карта ляжет. Заранее за них благодари.




(с) Резная Свирель

Теплый ветер лохматит космы, у ограды растет трава. Отправляйся в открытый космос нереального волшебства. Ты теперь из такой легенды, где любая строка добра. В небе пишутся хэппи-энды цвета звездного серебра. Так со всеми всегда бывает, даже если забыл пароль. Едет гоблин в пустом трамвае, под мостом отдыхает тролль. Демиург подбирает коды к обольщению стюардесс. Разве можно измерить годы, отведенные для чудес?
Бей баклуши, ходи в дурацком, временами навеселе.

Мисс Ракушка жила в рыбацком, неизвестном тебе селе. В доме старого корабела или старого рыбака. Мисс Ракушка, конечно, пела, солнце гладило облака. Море в шутку на пирс рычало. Рыжий лодочник пил саке. Говорила волна с причалом на русалочьем языке то в мажоре, а то в миноре, ноту "до" не беря в расчет. Кто-то взял и обидел море, кто — неясно пока ещё.

Утром люди пришли на берег, посмотрели, а моря нет. Сколько было тогда истерик. Обвиняли парад планет, чернокнижника, Чернобога, гуманоидов, НЛО. Непонятно, с какого бока, непонятно, кому назло. Просто сделалось неприятно, неуютно. Кругом враги. Выводили с бушлатов пятна, шили шапочки из фольги, предлагали фамильный перстень за охотничий карабин. Мисс Ракушка сложила песню про изгибы китовых спин и про тех, кто удрал с маршрута. И про тех, кто его нашел. В общем, море вздохнуло: круто. Замечательно хорошо. И вернулось. Домой, по следу. Рыжий лодочник пил коньяк.

Прямо завтра наступит лето, лучезарное, как маяк. Развесёлое, как игрушка. Бесконечное, как полёт. И найди уже мисс Ракушку. Представляешь — она поёт.




(с) Резная Свирель

Рассказывали часто старики: на соловьином берегу реки водилось раньше всякое такое. То пели на французском осетры, то по ночам косматые костры, то мёртвые, не обретя покоя, играли в салки или вон в лапту. То тракторист вернулся, весь в поту, за три недели не сказал ни слова, то хлеб внезапно кончился в ларьке, поскольку мельник спал на потолке, обдумывал карьеру птицелова.

Пытались разобраться. Это факт. Нашли в реке огромный саркофаг, нездешний, серебристого металла. Брат кузнеца (учёный старший брат) изрёк, что перед нами аппарат. Космический. Изрядно помотало. Не кот наплакал, не комар чихнул. В сельпо мгновенно раскупили хну — на случай неожиданных вторжений. Вот прилетят — а мы красивы все. Хлеб-соль вам, хороводы на десерт. Нисколько не потерпим возражений.

Рассказывали часто мудрецы, которые годились нам в отцы: у речки летом было аномально. Мангал сельчан немного напрягал, он вел себя как варвар или галл. По-идиотски он шутил. И сально. Когда на берег вылез водяной — достал со дна зелёное вино, потребовал русалок и валюту. Взашей прогнали. Вероятно, зря. А вышли тридцать три богатыря — село не удивилось абсолютно. Молчал эфир, молчали небеса. Осётр нежно пел: комси комса. Ни марсиан, ни Ктулху, ни Сварога. Нелепое осутствие комет.
Схватили ящик, отнесли в цветмет. Туда ему и самая дорога.

Сейчас у нас покой и тишина. У тракториста добрая жена, благоухает в чайнике мелисса. Патруль проверил: никого нигде. Лишь лодочка качнулась на воде, и кто-то в камышах зашевелился.





(с) Резная Свирель

Дочь Восточного Ветра живёт на краю земли. Невозможного нет. Кстати, времени тоже нет. В чайной чашке лавируют белые корабли. Вместо двери — астрал, вместо люстры — парад планет. Обожает гвоздику, корицу и куркуму. Музицирует, сев за растроенный клавесин. В понедельник у Дочери часто гостит самум, в воскресенье у Дочери часто гостит хамсин. Иногда ей становится скучно, и вот тогда из волос терпеливо выпутывает стрижей. Осторожно ссыпает песочные города, убирает подарки морщинистых ворожей.

Надевает футболку, браслеты оленьих троп, недешёвые джинсы (конечно, слегка малы). И, сливаясь с толпой, залезает в вагон метро, всё читает, всё вертит кольцо из лесной смолы.
Дочь Восточного Ветра (за пазухой — звездопад, в рюкзаке — календарь предсказаний, забытый миф) вылезает из мрака тоннеля, а там Арбат. Или Невский смеётся, тоску голубям скормив. Самолётик летит, поездами шумит вокзал, удивляется облаку кукольный верхолаз. Дочь Восточного Ветра, увы, выдают глаза. У людей не бывает настолько прозрачных глаз.
А у Города улицы слов, и они честны, даже если извилисты. В доме под цифрой пять неприметный Волынщик играет на крыше сны. Дочь Восточного Ветра находит его опять. Говорит: ну, салют. А потом говорит: огонь, что нашла я тебя. И ещё говорит: как сам?
Начинается лучшее лето. Не проворонь. Дочь Восточного Ветра живёт по твоим часам.




(с) Резная Свирель

Бери рюкзак. Оставить города — не доблесть, а спасение для сердца. Ведь ты не город, ты тропинка вдаль, ты дерево, ты звуки птичьих терций. Машины в пробке движутся ползком. А ты уходишь, светофорам вторя, поговорить с бывалым лесником, что знает много сказочных историй. Кто главный здесь, откуда лес возник, куда ведёт извилина оврага. Посмотришь снова — вовсе не лесник. Чурбан, замысловатая коряга.

Бери рюкзак. Не раскрывай секрет. И всё путём (маршрутом, курсом, галсом). Нет обуви вернее старых кед, каким бы ты груздём не назывался. Иди туда, где зреет тишина, где ведьма тронет за плечо, радея. Но обернёшься — вовсе не она. Цветы, цикады, царство Берендея. Комар, зудя, прицелился в висок, солируя на собственном концерте.
Так лето бьёт в тебя наискосок, спокойно, с осознанием не-смерти.

Лети, смешной лохматый воробей. Лети, ветров отчаянная смута. Мир точно улыбается тебе, пожалуй, даже шире, чем кому-то. Он, правда, неплохой, дружище мир, ему бы до конца не расколоться. Бери рюкзак. Останемся людьми. И вон лежит звезда на дне колодца.






(с) Резная Свирель

Просто наше от нас не уйдёт, заруби на носу. Жизнь придумана наспех, зато преподносит сюрпризы: великанов, закатных драконов, прохладные бризы, заблудившийся ветер, друидов в бетонном лесу. Это проще списать на усталость и счесть за враньё. Это лучше принять. Наконец, с этим нужно смириться. И по части создания красок весна — мастерица, затруднительно серости выстоять против неё.

Вот и кролик спешит. Зазеркалью к лицу кривизна. Соответствуя кроличьей моде, белеет колонна. Размываются контуры облака, здания, склона. Не пейзаж — легковесный набросок субботнего сна. Верный признак — поблизости каста сбывателей снов. Что попало они не сбывают, лишь самую малость: только то, что до жути понравилось. То, что поймалось. Или то, что для сказки послужит основой основ. Обладание телом как способ отбрасывать тень — вещь довольно приятная, если не снятся кошмары, ведь седые ловцы начинают писать мемуары. Так верните же людям великую вседребедень.

Правда, наше останется с нами — счастливый билет, разговоры каких-то богов под какой-то оливой.
Жизнь намерена стать, по возможности, очень счастливой, несмотря на большое количество будущих лет. По хребту подоконника скачет весёлый Ктотам, на чудесных полях деловито сидят Буратины. И тебе улыбнëтся молочница с жёлтой картины, и нальëт молока безнадёжно реальным котам.






(с) Резная Свирель

Никто не выбирал такие времена.
Ты шастаешь в астрал, ты помнишь имена людей и городов, морей и континентов. Разрушенный Парнас, оборванная нить. И страх, что кто-то нас захочет отменить, сильнее холодов, значительней момента. Забудь про этот страх, почувствуй эту быль. Всё превратится в прах, всё превратится в пыль, за вычетом души, приговорённой к Богу. Но если прямо край — беги на летний луг, бессмертный самурай, сломавшийся каблук. Замри и не дыши, врастая понемногу в дыхание земли, в тропинки, в облака. Рисует корабли закатная рука, рисует паруса, и якоря, и тросы. Фигуру на носу, крылатую горбом.
Вот сундуки несут. Вот шмель уже старпом. Вот банда муравьёв — отличные матросы.

Никто не получал инструкции, как жить.
Уходит по ночам шуметь за гаражи бунтующая рать небесных баламутов.
Уходят дураки прикуривать от звёзд. Прохладно от реки. Ты покидаешь пост в надежде не соврать себе или кому-то. А если прямо всё — закрой глаза, свети. Куда тебя несёт? Вот камень на пути, вот синяя вода и серая волчица, вот рыжий летний дух, насмешлив, конопат. И воздух на меду, и луг, и звездопад. И больше никогда плохого не случится.




(с) Резная Свирель

Ничего, это просто до жути смешная игра. И тебе в ней досталось водить. Безупречная роль. Столько разных проблем. Постоянно куда-то пора. Знать бы только зачем, что в итоге, где прячут пароль от сердец или просто дверей, или просто миров. Всё смешалось в домах у Облонских: и правда, и ложь. Бог отправился в отпуск — проверить священных коров, нацепив предварительно пару священных галош, потому что великие росы, небесная близь.
Что ты знаешь о дали, моё дорогое дитя? Завтра снова суббота. Воистину — звëзды сошлись. Скоро вечер. Закаты. Надеюсь — не будет дождя.

Арлекин с наслаждением снимет дурацкий парик, зашвырнёт его в угол и в лето сбежит налегке. Загорится высокий маяк. Коренастый старик станет петь до утра на гортанном чужом языке. Ничего, ты поймешь. В каждой песне слова о любви, а которые нет, как известно, не слишком нужны. Это просто такая весна. Ты её проживи. У весны недостаток — короткие странные сны.

Бог сидит на скамейке, вино разбавляет водой, для прокорма четы почтарей умножает хлебá. Дух летает над городом. Самую малость святой. За спиной — стрекозиные крылья, под мышкой — труба. Над дорогой туман. У дороги волнуется чиж. В Неверлэнд отправляется поезд с шестого пути. Разреши себе слышать чуть больше. Тогда зазвучишь. Разреши себе видеть чуть лучше и тоже лети. Может, где-то реально спешит к Магомету гора, ведь хорошие новости часто минуют печать. Ничего, это просто сегодня такая игра. И тебе в ней хранить, понимать, обнимать и встречать.




(с) Резная Свирель

Старик Андрей завидовал богам. Четыре года сторожил стоянку. Для неба мы ручные обезьянки, что производят суету и гам, — так, сплёвывая горькие слова, он говорил. И в животе урчало. Любила деда верная овчарка, пока она ещё была жива. Давным-давно — избитое словцо — Андрей работал местным портретистом. Победы часто отмечал игристым, счастливчиком считался и ловцом возможностей. Упрямо пёр быком. Но время — неплохой учитель танцев. Куда тебе, спесивому, бодаться с его ежеминутным каблуком. Найдутся ли такие закрома, где старость в радость, мрак обезоружен. Портреты стали продаваться хуже. Андрей завёл собаку и роман. Скорее, чтобы тосковалось всласть. Переводились ссоры в гигабиты. Роман оставил некую обиду, собака совершенно прижилась. Когда весной овчарка померла, неделю пил, передвигался боком. Потом собака снилась ненароком, чудные поднебесные дела. Позднее стал отъявленным брюзгой, купил очки, пиджак из дерматина. Устроился в чужие Палестины — автомобильный охранять покой.

И снова, словно вопреки судьбе, старик затеял рисовать портреты. Так пролетали вторники. И среды, и пятницы в стоической борьбе. Наверно, где-то есть собачий рай, собачий бог, нечаянная милость. Хотелось деду, чтобы им гордилась собака. Для собаки край — не край, а смерть — не смерть. Наверно, потому дарил старик водителям наброски. Так светофор мигал на перекрёстке, как будто норовил рассеять тьму.
В набросках каждый узнавал (почти) свое лицо, но мягче и добрее. Бог тоже позавидовал Андрею. Мечтал господь собаку завести. Назвать ее Полкан или Дружок. Овчарку, сенбернара ли, борзую. Собака знала — человек рисует, просила бога, чтобы свет зажёг. Собака знала — человек хорош, он как-то разглядел под слоем пыли всё то, за что собаки полюбили людей, тогда и впредь, везде и сплошь.

Старик Андрей выходит на балкон с небесной разговаривать собакой. Не замечая мусорного бака, который не вывозят испокон. Старик исчезнет — он настолько стар, что просто миру прекратит казаться. На радуге откормленные зайцы. Бог и собака. Вроде бы Мухтар.





(с) Резная Свирель

В этом доме есть много книг, много света и тишины. Даже, кажется, есть тайник, где хранятся чужие сны.
В этом доме ворчит в углу домовой — борода до пят. Кот хвостом отгоняет мглу. По ночам, когда люди спят, вылезает из всех щелей беспокойное волшебство: будет трудно, но уцелей, до конца сохранив его — чувство радости, что жива, разговариваешь с котом. Кот устал сторожить диван, кот хотел рассказать о том, что однажды, давным-давно, в царстве сливок и колбасы, у него была пара ног, неуверенность и усы.

Он тогда был известный маг, сочинитель и филантроп, консультировал задарма пешеходов чудесных троп, не оставшихся в стороне. Рассуждал он примерно так: написать бы балладу мне. Жаль, фантазии на пятак. Очень трудно не жить котом, человеком прожить трудней. Сел однажды, придумал дом, крышу дома, луну над ней. Огонёк у свечи дрожал, пыль захватывала плафон. Маг придумывал песню Джа и кассетный магнитофон, птицу возраста "тридцать плюс" (не летает, зато поёт). По субботам играет блюз — знаешь, ранчо, салун, койот.

Красота же, ну? Красота. От восторга ноздрёй трубя, маг придумал себя — кота. А потом сочинил тебя.
Вот ты в кресле сейчас сидишь и красивая, спасу нет. В этом доме такая тишь, что реально услышать снег, как он падает за окном, как он тает и как лежит. В этом доме бормочет гном что-то летнее, для души, ерундовую милоту (кот запомнит порядок фраз).
Предоставь этот мир коту. Разберётся, не в первый раз. Отрастит себе пару рук — тут работы на полчаса.

Если кот не приходит вдруг, может статься, что кот — ты сам. Или кошка. Удел неплох — спи, мурлыкай, храни очаг. Пусть рождается новый бог, сочинитель и весельчак.





(с) Резная Свирель

Твой внутренний ребёнок уцелел, предпринимает робкие попытки, хохочет, плачет, требует напитки. Куда-то лезет, безрассудно смел. А если смерть — стряхнëт её с плеча. Бродячий бог, федорина посуда. И как же он укатится отсюда, тот колобок, что в форме кирпича? И как же быть, и кто теперь Кащей? Но, совершенно не жалея связок, твой внутренний ребёнок просит сказок, смешных чудес, несбыточных вещей, сговорчивых волшебников под стать Хоттабычу и Гудвину, конечно.

Большая Ведьма устрашала внешне. Большая Ведьма не любила ждать. Раз не любила — то и не ждала. Имелись:
кот с раскидистого дуба,
русалка,
дрессированная ступа,
котëл,
ветхозаветная метла.
На грядках рос порей и полз пырей. Болотники бродили в душегреях, но с кольями. В болотных эмпиреях в достатке маргинальных упырей. Капусту лихо квасила бадья, кофейной пеной удивляла джезва. Запретный плод катился очень резво, являя моментальность бытия. Давно курьером числился башмак. Один, зато известный марафонец. Всё кончилось, когда на этом фоне нарисовался древний архимаг. В числе достоинств:
пел, как Джо Дассен.
Умел заснуть, танцуя на канате.
И замедлитель был.
И заклинатель.
Его настиг неизлечимый дзен в младенческом кудрявом разлюли. Монахи просветленно грызли кешью. Потом на запад шли по побережью. Там архимага в лотосах нашли. Впоследствии на голубом глазу ребенок успокаивал лавины. Земную жизнь пройдя до половины, он заблудился в сумрачном лесу, где супротив тибетских серенад не выстояла ведьма. Так бывает.
Добило путешествие в трамвае.
И фанты,
и кино,
и лимонад.

Везде, малыш, гармония нужна. Поэтому оставь себя в покое. И то — не то, и это — не другое. Из ведьмы преотличная жена. Метла организует телемост, летая от Камчатки до Памира. Твой внутренний ребёнок хочет мира, счастливых снов и разноцветных звëзд.




(с) Наталья Захарцева

Моя душа, ты, главное, не бойся. Огонь имеет правильное свойство погаснуть в неожиданный момент, но если не погаснет — плохо дело. Тогда взлетишь отчаянно и смело по тонким траекториям комет.

Ты птица из рогожи, льна и ситца. Последыши великих инквизиций ведут досье на каждого из нас. Но мы хитрее, слышишь, мы хитрее. Коварно никогда не постареем и вступим со Вселенной в резонанс.

Уткнулся в берег острый нос залива.
Моя мечта, дивись, как ты красива, и как твои уродливы враги. Ты представляешь, как они несчастны. А мы уже успели обвенчаться с рассветами, и птицы пели гимн.

Глухим от песнопений мало толка. Наместники священного престола не верят нашим травам и лесам.
А ты-то веришь. Глупо? Да не слишком. Потом слепцы сожгут дома и книжки, заклеят рты и вырвут голоса.

Река моя, по воле божьей длани мы лихо поменяемся телами. Я попрошу всех колдунов земли.
Твоей рукой я стану и браслетом, попутным ветром. Ты увидишь лето, и облака, и воробьев в пыли.

И яблоко с румяным крепким боком. В тебе сейчас намного больше Бога, чем в их словах, кривых как колея. Я стану сном и деревянной ложкой. Прошу, не плачь, когда придёшь на площадь смотреть, как я танцую по углям.

Моя душа, пожалуйста, не бойся. Любовь имеет правильное свойство не прекращаться, сколько ни живи. Ты — ведьма, но гонителей не злее. И палачей мы просто пожалеем, как и других, живущих без любви.

А ты живи сто лет. Я буду рядом приметой славной, щедрым звездопадом, иллюзией, мелькнувшей впереди.
Одно печалит — мыслящих инако через века клеймят рогатым знаком. Но мы, моя судьба, им не дадим.





(с) Наталья Захарцева