НАЧАЛО...
Пейте, пойте, веселитесь!
Юность рвёт любые путы:
Чувствуйте себя, как витязь
В окруженье лилипутов.
Стояла невообразимая жара, полуденное солнце будто нарочно застряло в зените, не желая склоняться к горизонту. Нестерпимо мучила жажда...
Несмотря на жару, Давид сидел под навесом в белом тканом хитоне, укутав ноги нежным мехом молодого ягнёнка... Но согреть их он не мог - кровь перестала слушаться его слабеющего сердца...
На душе Давида было мерзко... И уже давно... Он ненавидел эту проклятую старость. Всё было не в радость. Он вспоминал, будто не про себя, каким он был в молодости. Перед ним чередой проносились сонмы женщин, которых у него было столько, сколько бывает звёзд в безлунную южную ночь.
А Вирсавия?.. Эх, красивая была баба! А теперь он отослал её в дальние покои, чтобы не маячила на глазах... Да и что за радость лицезреть эту безобразную старуху, которой уже почти полвека! Разве у него не полон двор молодых дев?
Давид потянулся к чаше, где в прохладной воде лежали сочные призывно красные гранаты. Слуга беспрестанно менял чашу, принося новую с только что налитой ключевою водой. Давид достал гранат, слегка надрезал его по граням и разломил. Видимо, надрез был слишком глубок: гранат брызнул своей ярко багряной кровью на его белоснежное одеяние.
- Ещё одна девственница окропила меня своей кровью! - в сердцах пробурчал Давид и раздражённо бросил прочь гранат, который, подпрыгивая по мраморном полу дворца, докатился до края площадки и свалился в песок.
Впрочем и это уже относилось к воспоминаниям... Девственниц Давид не знал уже давно...
Когда намедни услужливый главный его советник подложил ему в постель молоденькую сунамитянку, чтобы та согрела немощное тело царя, то Давид не смог ей ничем ответить на все изощрённые девичьи ласки. И это тот самый Давид!..
Давид замер, устремив взгляд вдаль... Раздавалось пение цикад. На песке от лёгкого дуновения жаркого ветерка поднимались танцующими змейками маленькие смерчики, которые тут же моментально будто растворялись в воздухе. В воздухе пахло чем-то пряным.

Давид проснулся от прикосновения руки. Из-за спины раздался знакомый женский голос. Это Вирсавия подошла к нему неслышно сзади: она знала, что последние годы стала раздражать Давида, хотя оставалась по-прежнему первой женой и к её голосу при дворе прислушивались не менее, чем к голосу самого царя Давида.
- О мой властитель! Я к тебе с вестью не столь приятной, но выслушай меня. Твой сын Адония, которого принесла тебе Агиффа, жена твоя, пользуясь временной немощью твоей - да даст тебе бог здравия и сил прежних! - объявляет везде публично себя царём Израиля...
- Но он же старший сын... Чего же ты хочешь?
- Но ты же клялся мне богом Израилевым, говоря, что Соломон, сын твой, будет царствовать после тебя, и что он сядет на престоле твоём вместо тебя...
- Клялся, говоришь? Богом? Хорошо, позови мне священника Садока и пророка Нафана, и я объявлю им Соломона своим единственным наследником. Пусть он сядет на престоле моём. А сама уходи! Я устал... Иди, иди!
* * *
Приблизилось время умереть Давиду: почил он с отцами своими и погребён был в городе Давидовом.
И сел Соломон на престоле отца своего. И был он покруче отца своего во всех делах своих и во всех помыслах.
Вскоре пришёл Адония к Вирсавии, зная силу её в царстве Израиля, и сказал:
- С миром я к тебе, о владычица земли сей. Знаю твою справедливость, а посему и хочу тебя просить о малом. Я не прошу царстве, хотя я и старший сын Давидов. Пусть брат мой Соломон вершит судьбы народа Израиля. Я же прошу о малом: поговори с царём Соломоном, ибо он не откажет тебе, чтобы дал он мне сунамитянку в жёны.
- Ты говоришь про ту девицу, Ависагу, которую взяли во дворец согревать постель царю Давиду?
- Да, моя повелительница...
- Хорошо, поговорю.
Вошла Вирсавия к царю Соломону, царь поклонился матери своей, и сел на престоле своём. На соседнем престоле по правую руку царя села Вирсавия.
- Сын мой, я имею к тебе небольшую просьбу, не откажи мне.
- Проси, мать моя. Смею ли я отказать тебе?
- Дай Ависагу сунамитянку Адонии, брату твоему, в жёны.
Кровь прилила к лицу Соломонову, глаза будто молнии начали метать, и дыхание его перехватило... Вспомнил он, как в первую же ночь, когда привели Ависагу во дворец, увидел он красавицу, выходя из опочивальни отца своего. Обожгла она его своим чарующим взглядом так, что даже он, познавший уже многих, смутился, а сердце его заколотилось, словно птица, попавшая в силки...
Он вышел в сад и сел на своей любимой скамье под масличным деревом. Он, закрыв глаза, тихонько вполголоса стал напевать грустную заунывную песню, которую напевала ему в детстве его мать, баюкая его.
И вдруг - будто лёгкое дуновение ветра коснулось его лица. Открыв глаза он увидел перед собой прекрасную сунамитянку. Она стояла перед ним слегка прикрытая тонкой тканой накидкой. Лицо её было в слезах.
Соломон узнал от неё, что отец его не смог овладеть ею, а когда понял это, то начал её мучить, будто она была виною его мужского бессилия. Соломон начал утешать Ависагу, потом это перешло в лёгкие ласки, и вот уже два юных тела слились в единое целое...
Соломон и Ависага встречались каждую ночь тайно, и никто даже не догадывался, что’ между ними происходило: ведь покушение на честь наложницы царя - это был грех побольше измены богу Израиля.
Когда Соломон стал царём, вокруг него было столько глаз и ушей, что встречи его с Ависагой стали редкими, но не менее желанными.
И вот теперь его мать говорит ему такое!
Соломон срывающимся от волнения и гнева голосом сказал матери своей:
- А зачем ты просишь Ависагу сунамитянку для Адонии? Проси уж для него сразу и царство! Ведь он мой старший брат.
И решил после этого Соломон, что не жить Адонии. Послал он верного слугу своего отца Ванею к Адонии, и Ванея убил Адонию...
И хоть чиста была Ависага перед Соломоном, но когда тот расправился с Адонией, то весь пыл-жар любви его к сунамитянке поугас.
* * *
Стал Соломон вести жизнь разгульную, проводя время в праздности и гульбе. А такая жизнь до добра не доводит...
От отца своего унаследовал Соломон два дара: дар неуёмной любви к женскому телу и дар красиво говорить об этой своей любви.
Изрек он тысячи притчей и песен. О чём только он не писал: и о деревах, и о зверях, и о птицах, и о рыбах, но красной нитью прошло его всепоглощающее влечение к гуриям сладострастным!
Писал он так и о таком, что не будь он сначала царским сынком, а потом царём Израиля, многое ему бы не простили истинные проповедники! Восток, который славился всегда жёстким надзором за женским целомудрием, стерпел от царя явную эротику, прославляющую не единственно позволенную любовь - любовь к мужу, но любовь вне брака и любовь далеко не платоническую. Многие из написанных Соломоном песен дают эротические диалоги двух возлюбленных.
- О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные, уста твои любезны, как половинки гранатового яблока, два сосца твои - как двойня молодой серны, пасущиеся между лилиями.
- Пусть придёт возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его. Поставили меня стеречь виноградники, а моего собственного виноградника я не устерегла.
- О, как прекрасны ноги твои, дщерь именитая! Округление бёдер твоих - дело рук искусного художника... Живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино... Чрево твоё - ворох пшеницы, обставленный лилиями... Два сосца твои - как два козлёнка...
- Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой - мне; он пасёт между лилиями. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня.
- Лобзай меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.
- Стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви её, и груди твои были бы вместо кистей винограда, и уста твои - как отличное вино. Оно течёт прямо к другу моему, услаждает уста утомлённых.
Любил царь Соломон многих чужестранных женщин, кроме дочери фараоновой - первой своей жены. Были среди его жён и наложниц и сунамитянки, и моавитянки, и аммонитянки, и идумеянки, и сидонянки, и хеттеянки...
И прилепился к ним Соломон любовью. Правда, любовь ли то была или просто похоть? Ведь было у него даже по древнему еврейскому закону 700 жён и 300 наложниц. Ведь тут, меняя женщин каждодневно, встретишься с каждой раз в три года. Да и то в полумраке опочивальни царской да после обильного возлияния. О какой любви может идти речь, если он вёл себя как похотливый козёл в стаде молодых козочек?
Во время старости Соломона, жёны его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано богу своему.
Служил Соломон и Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской. Построил он капище Хамосу, мерзости Моавитской, и Молоху, мерзости Аммонитской.
Так сделал он для всех своих чужестранных жён, которые приносили жертвы своим богам.
А ведь Господь наказал сынам Израилевым: "Не входите к ним, чтобы они не склонили сердца вашего к своим богам".
... КОНЕЦ
Угасает жизнь, как свечка,
Всё лишь прах и суета...
Жил зачем? Умру... И вечно
Будет только пустота.
Был в детстве у Соломона закадычный друг - Ахишар, сын градостроителя. Друзья росли вместе, проводили много времени за беседами. Правда, когда стали уже юношами, их пути разошлись: Ахишар с головой погрузился в любимое дело - он пошёл по стопам своего отца, а Соломон проводил время в застольях да в развлечениях с девицами.
Когда Соломон стал царём Израиля, Ахишар остался его преданным слугой. Он построил Храм Господень, который завещал построить царь Давид. Построил он и дом самому царю Соломону. Он украсил Иерусалим многими дворцами и возвёл городскую стену, которая сделала город неприступной крепостью.
Народ часто говорил "Храм Ахишара", "Стена Ахишара", "Дворец Ахишара". Возревновал к другу своему Соломон и прогнал его за пределы земли Израиля.
Так и остался Соломон один, без единственного друга своего, окружённый льстецами и прихлебателями, которые славили его в глаза за мудрость, справедливость и доброту. Да и за глаза никто не осмеливался хоть что-то сказать о Соломоне неприятное - ведь доброхоты тут же донесли бы царю хулу, и хулитель рисковал потерять язык вместе с головой!
* * *
Стояла невообразимая жара, полуденное солнце будто нарочно застряло в зените, не желая склоняться к горизонту. Нестерпимо мучила жажда...
Всё возвратилось на круги свои... Так было при Давиде, так осталось и при Соломоне.
Соломон задумчиво сидел под навесом в белом тканом хитоне. На мраморной площадке перед ним танцевали четыре юных полунагих красавицы. Они были прекрасны, волнообразные движения их рук и соблазнительные изгибы из талий манили, призывные движения их бёдер могли бы свести с ума кого угодно!..
Но Соломон сидел прикрыв глаза, сквозь его неплотно сомкнутые веки, танцовщицы были едва видны. На душе Соломона было мерзко... И уже давно...
Перед ним чередой проносились сонмы женщин, которых у него было столько, сколько бывает звёзд в безлунную южную ночь.
А эта, как её звали? Ну, последняя наложница моего отца? Сунамитянка... Ах, да - Ависага... И как билось тогда сердце, когда она тайком проскальзывала в мою спальню, стоило лишь заснуть отцу!
А потом эта невзрачная дочь фараона, которая ничего толком делать не умела. Тоже мне, мумия египетская!
А потом пошло-поехало... Иную ночь с дюжину красоток ублажали меня одновременно.
Соломон потянулся к чаше, где в прохладной воде лежали сочные призывно красные гранаты. Слуга беспрестанно менял чашу, принося новую с только что налитой ключевою водой. Соломон достал гранат, слегка надрезал его по граням и разломил. Видимо, надрез был слишком глубок: гранат брызнул своей ярко багряной кровью на его белоснежное одеяние.
- Ещё одна девственница окропила меня своей кровью! - в сердцах пробурчал Соломон и раздражённо бросил прочь гранат, который, подпрыгивая на мраморном полу дворца, прокатился меж танцовщицами, которые замерли на мгновение, потом докатился до края площадки и свалился в песок.
Танцовщицы продолжили свой танец, но Соломон раздражённо прошипел:
- Пошли прочь с глаз моих...
Танцовщицы разбежались, боясь гнева всесильного повелителя. Соломон замер, устремив взгляд вдаль... Раздавалось пение цикад. На песке от лёгкого дуновения жаркого ветерка поднимались танцующими змейками маленькие смерчики, которые тут же моментально будто растворялись в воздухе. В воздухе пахло чем-то пряным.
Соломон проснулся от лёгкого прикосновения руки. Из-за спины раздался голос одного из телохранителей:
- О владыка Израиля! Да не прогневайся ты на раба своего, но дело не терпит отлагательств. Стражники около дворца задержали подозрительного человека. Он что-то высматривал, щупал камни стен, будто проверяя их прочность. Его хотели зарезать прямо на месте, но он закричал, что он друг царя. Мы привели его сюда: реши сам, правду ли он говорит. Если он лжец, то мы знаем, как с ним поступить...
Соломон повернулся и увидел человека примерно своих же лет, в пыльной одежде. Человек тот стоял понурив голову и держа связанные руки за спиной.
- Развяжите ему руки!
Когда пришельцу развязали руки, он продолжал стоять склонив голову и потирал затёкшие от верёвки руки.
- Долгих лет тебе, властитель Израиля...
Голос этот показался Соломону знакомым.
- И тебе здравствовать, коли повезёт, хе-хе...
Тут человек тот поднял глаза и безбоязненно, почти жёстко посмотрел, не мигая, в очи Соломона.
- Не может быть!.. Это ты?.. Это ты, Ахишар?
Соломон встал, и подошёл к Ахишару, ибо это был именно он.
- Да, это я, властитель Израиля.
- Ну, кончай, кончай! Какой я тебе властитель? Мы же с тобой были почти, как братья.
- Да, Шлома, были... Спасибо, что не поступил со мной, как с единокровным своим братом, - сказал Ахишар с ухмылкой.
- Ну, кто старое помянет, тому глаз вон!
- А кто забудет...
- Ну ладно, ладно. Ты же знаешь, что Адония был подонок.
Соломон замолчал, а потом обратился к другу:
- Какими судьбами ты здесь? Я уже давно забыл сердиться на тебя... Даже, говоря от души, скучал по тебе. Молодец, что нашёлся! Так по делу или как?
- Стар стал, решил придти посмотреть на труды рук своих. Ведь всё содеянное мною мне дорого - это как дети мои. Я подхожу ко всем строениям и постройкам своим и глажу камни рукой. И они - не поверишь! - дарят мне своё тепло.
- А меня ты видеть хотел?
- По правде говоря, хотелось, но я не знал, какой встречи от тебя ждать. А главное, прочёл я Книгу Екклезиаста... Я сразу понял, что это твоя рука: ведь никто не владеет в городе этом словом так, как ты. Вот о ней-то я и хотел поговорить с тобой...
- Да, не один ты догадался, кто написал эту книгу. Мне уже все уши прожужжали о том, сколь много в ней мудрости.
- Не особенно доверяй льстецам: у каждого из них своя корысть... Прочитав книгу, я понял, что ты, Шлома, сильно переменился, поэтому и рискнул войти в Иерусалим. Но готов ли ты выслушать не похвальбу в свой адрес, а искреннее, хотя и ласкающее твои уши, мнение друга?
- Да, Ахишар. Говори. Уши мои уже давно не слышали правды.
- Тогда наберись терпения, ибо во многом я не согласен с тобой, о чём и буду говорить. А есть ли смысл мне говорить о том, что у нас с тобой общее?
Они расположились поудобнее на подушках, полулёжа друг напротив друга. Они лежали и молчали, будто один не решался начать, а второй ещё не был готов для беседы...
Солнце, наконец, начало клониться к закату. Вот уже острые пики дальних кипарисов вонзились в его побагровевший диск. На светлом ещё небе стали прорисовываться первые звёздочки. И без того лёгкий ветерок стих, будто заснув.
И вот Ахишар начал говорить:
- Ты начинаешь книгу свою словами: "Суета сует, - сказал Екклезиаст, - всё суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?"
Вот обо всём этом я и хочу поговорить с тобой, брат мой.
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои. Что было, то и будет; что делалось, то будет делаться, и ничего нового нет под солнцем".
А что в этом плохого? Ведь если бы солнце болталось в небе постоянно на одном и том же месте, разве было бы лучше?
А так каждый день солнце, поднявшись над горизонтом, пробуждает жизнь на земле своими ласковыми лучами, начиная нашу небольшую, коротенькую однодневную жизнь. Утро - как детство, полдень - как зрелость и вечер - как преклонные годы этой коротенькой жизни. Потом ночь, подобная кратковременной смерти... А на следующий день - опять новая маленькая жизнь! Это ли не прекрасно, брат мой? И проживаем мы много-много таких жизней. И все они разные: одна радостная, а другая печальная, одна весёлая, а другая грустная, одна удачливая, а другая невезучая...
Да, вроде бы делается каждый день одно и то же, но ведь ни один день не похож на другой...
И так будет из века в век. И это хорошо!
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Всему свой час, и время всякому делу под небесами: Время родиться и время умирать, Время насаждать и время вырывать насажденья, Время убивать и время исцелять, Время разрушать и время строить, Время плакать и время смеяться, Время рыданью и время пляске, Время разбрасывать камни и время складывать камни, Время обнимать и время избегать объятий, Время отыскивать и время дать потеряться, Время хранить и время тратить, Время рвать и время сшивать, Время молчать и время говорить, Время любить и время ненавидеть, Время войне и время миру".
Красиво сказано, ничего не скажешь! Ну, а по сути, что нового ты сказал? То, что всему своё время - это ясно и карапузу, который едва начал говорить: не попьёшь - не пописаешь, нашкодишь - по заднице схлопочешь... Но одно ты сказал очень верно. И думаю, именно это люди будут повторять век за веком: "Есть время разбрасывать камни и время собирать камни". Какие камни разбросаешь, такие и соберёшь. И эта твоя фраза - прямо про тебя. Воистину, что посеешь, то и пожнёшь. Но, извини, об этом чуть позже..
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем? Человеку великое зло оттого, что не он знает, что будет..."
Что будет после того, как человек отправится к праотцам? Да ничего особенного: всё будет так же, как было, но только не будет на этом пиру жизни того, который с него ушёл.
Шлома! И ты действительно хотел бы знать, что будет с тобою? А не есть ли это самая страшная пытка - предрешённый исход в заранее известное время?
Один восточный тиран посадил в темницу злейшего врага своего, объявив ему, что ровно через год тот будет казнён страшной казнью, а тело его будет выброшено псам на сожрание. Каждый день стал для человека того истинной пыткой: он отсчитывал минуту за минутой, час за часом, день за днём, зная, что погибель его неминуча и приближается с каждой секундой... И он от этой страшной пытки ожиданием зачах совсем, помутился в сознании, а через несколько недель умер, то ли от страха, то ли от безысходного горя. Просто кровь перестала течь по его жилам...
Неужто ты и впрямь хочешь знать своё будущее? Ну, хотел бы ты знать день своей смерти? Нет, не хотел бы, правда? А хотел бы ты знать день смерти своего возлюбленного сына? Что, побледнел? Тоже не хотел бы? Легко мудрствовать вообще, но вот, когда все представишь и приложишь к себе...
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают, и уже нет и воздаяния, потому что память о них предана забвению".
Мудрец сказал, что жив человек, покуда жива память о нём. Сделаешь лишь себе доброе - умрёшь вместе со своим бренным телом. Сделаешь доброе своим детям - будешь жить в памяти своих детей и в памяти детей своих детей. Сделаешь доброе людям - будешь жить в памяти поколений.
Да, придёт время и забудут не только тебя, но и тех, которые уже давно позабыли тех, кто когда-то помнил о тебе.
Да и как ты мыслишь память о себе? Чтобы все помнили тебя всегда? А если и я захочу того же, и тот слепой у городских ворот, и пастух, пасущий агнцев на лугу? А чем они хуже тебя, Шлома? Сам говорил: "из праха... в прах". Память наша не вместит всех желающих быть в ней увековеченными.
Будешь помнить о тысячах тысяч - забудешь тех немногих, которых должно помнить.
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришёл, и ничего не возьмёт от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?"
А куда и что тебе бы хотелось взять с собой? Мы же пока ещё не договорились о загробной жизни. Есть ли она? Но если там даже будет жить бесплотная душа, что ей будет надобно? Да и как понести что-то в бесплотной руке?
А насчёт пользы: неужто тебе невдомёк, что польза бывает не только для себя? На ветер трудится только тот, кто своекорыстен и себялюбив. А польза - это для людей...
Да и вообще, о какой пользе для мертвеца вещаешь ты мне?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце её - силки, руки её - оковы. Добрый пред богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею".
Ну, ты даёшь, Шлома! Сколько же смертей ты, бедолага, пережил со своим немеряным гаремом! Если женщина - сеть, то сколько же рыбки ты наловил в мутной воде этой сетью! Ты богатый рыбак! Эва у тебя тысяча сетей - твои жёны и наложницы. Столькими сетями не обладает и самый богатый рыболов на земле.
А уж насчёт оков - это они в оковах твоих, а не ты в их оковах. Это они живут в темнице гарема твоего, а ты пасёшься на лугу медвяном, аки жеребчик, не знающий забот.
У кого сто друзей, у того нет Друга с большой буквы, а у кого сто жён, у того нет Жены с большой буквы. От большого богатства человек скудеет (!).
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Только то нашёл я, что бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы".
Да, ты прав. Как сказал один великий мудрец: "Люди злы, но Человек - добр!" Но скажи мне, кто творец всего этого зла, как не Творец? Не его ли рук всё сущее и то, как оно существует? А если так, то что толку сетовать на боль и умалять её, если надо найти и понять исток этой боли?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей, нечестивый живет долго в нечестии своём".
Что верно, то верно: вон тебе уже сколько Господом отпущено? А ведь жил ты не в праведности, как и родитель твой, божий любимчик Давид! И как мне, простому труженику, объяснить эту необъяснимую любовь Всевышнего к таким, как ты и отец твой?
Вот ты много говоришь о боге... Но скажи мне, почему он пренебрегает сирыми и невинными и благоволит богатым и развратным? Почему он множит сокровища одних и отнимает последнюю корку у других?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это - суета!"
Да не суета это! Нет! Просто не говорить о боге надо, а нести его в своём сердце! А кто награждает нечестивца, как не тот, кто призывает всех к праведности? Нужно творить праведные дела, а не провозглашать их.
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производит взаимную между людьми зависть".
Да, такова природа людская... Но если всё от бога, то зачем же он создал людей такими? Или он, как обитатель леса, родил и пустил рождённых жить в джунглях человеческих по их собственному разумению? А где же длань божья и глаз божий?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым - победа, не мудрым - хлеб, и не у разумных - богатство, и не искусным - расположение, но время и случай для всех их".
Ты прав. И трусливый военоначальник, спрятавшийся за рядами своих воинов, прославляется как великий полководец. И учёному за великое открытие могут не дать ни корки хлеба. И богатство попадает часто не в руки труженика, а скорее в руки мздоимца и мошенника. Да, правят этим время и случай... Но позволь спросить тебя: а куда же смотрит твой бог? Почему он безмолвствует и бездействует? Не он ли главный управляющий на этом им же созданном спектакле?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Ещё видел я под солнцем место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда".
Вот тут ты прав! Но скажи, разве не ты был царём Израиля? Разве не под твоим простёртым крылом творилась вся эта судейская несправедливость в твоей стране? Ты, такой мудрый, что же не остановил руку беззакония, если видел всё и понимал всё?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Не скоро совершается суд над худыми делами, от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло".
Прав ты, прав! Суд человеческий чаще всего в руках тех самых злодеев, которые творят зло. А до божьего суда не дождёшься! Да коли и дождёшься. Какой прок? Зло содеяно, наказания не было, жертвы остались неотомщёнными...
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И вот слёзы угнетённых, а утешителя у них нет; и в руке угнетающего их - сила, а утешителя у них нет".
Прав, прав ты... Но это лишь утверждение о том, что зло существует, а это и без тебя очевидно. Ну, а сам ты был ли утешителем угнетённых при всей твоей-то царской силе и мощи? Что же теперь сотрясаешь воздух лицемерными речами? Лучше скажи мне, а где же твой Господь? Что же он-то безразличен к трудам рук своих?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы".
А что есть добро? Если двое умирают с голода и у тебя всего одна лепёшка на них двоих, то тот, кому ты дашь лепёшку, выживет, ибо ты сделал ему добро. Но второй-то помрёт с голода - для него ты сделал зло! Значит, творя добро, ты и согрешил одновременно, сделав зло... Но есть грех ради греха, и есть грех во имя праведности. Есть ложь во зло, и есть ложь во спасение...
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы".
Ты заблуждаешься, Шлома, участь у всех разная. Праведник живёт в мире и согласии со своей душой, со своей совестью. Он радуется каждому дню, каждому своему шагу, каждому своему поступку, ибо живёт он в убеждении, что несёт добро людям.
Конечно, есть и люди, творящие зло, но верящие, что они творят добро. Это те, которые думают, что знают, что есть истина. Но что такое истина? Это мираж, это то, что нам кажется, а не то, что есть. Эти люди имеют добрые намерения, но слепая и непреклонная вера в собственную правоту ведёт лишь к людским несчастьям.
Нечестивец же живёт в ожидании кары за содеянное, он раб собственного страха, страха наказания от людей, которым он причинил зло. За это он и не любит других: себялюбец никогда не поймёт радости самопожертвования, радости давать, а не брать.
А божий суд, спросишь ты? А я отвечу: где уверенность, что божий суд лучше человеческого? Если бог позволяет творить мерзости в этом мире, то не закроет ли он глаза на несправедливости и там, в своём мире? Несть числа примеров неправедности божьего суда!
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем; ибо всё - суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!"
Вот в этой ненависти к жизни и есть беда твоя! Говоришь, нет пользы? Каковы дела, такова и польза! У тебя ничего, кроме томления от страсти (а теперь вот ещё и "томления духа"), ничего в жизни и не было.
А я вот пришёл в Иерусалим, прошёлся по почти забытым уже мною улицам и сердце, и душа мои возрадовались. Куда ни погляжу - всюду вижу хоть маленький след от своего труда. Вижу ту пользу, которую я сделал людям.
Ты всё говорил мне в юности, что надо брать от жизни всё, что я трачу время на учение, погряз в работе. Но вот итог: я тоже состарился, но я счастлив, ибо тот, кто творил добро, тот счастлив этим. А ты профукал свою жизнь, ты остался у разбитого корыта.
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня".
Вот в этом весь ты - эгоцентричный и эгоистичный. А разве не есть радость сделать добро людям, которые будут после тебя? И разве не высшая радость творить добро, не трубя на каждом перекрёстке: "Люди! Это я, Соломон, сделал то и то для вас! Помните, любите, уважайте меня - вашего учителя и вашего вождя!"
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Я предпринял большие дела: построил себе дома’, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоёмы для орошения из них рощей, произрастающих деревья".
Окстись, Шлома! Это другие делали то, что ты присваиваешь себе. А приложил ли ты руку ко всему этому? Какие дома? Какие сады? Какие водоёмы? Да сделал ли ты хоть что-нибудь вообще в своей жизни? Положил ли хоть один-единственный камень при постройке Храма или какого-либо другого строения? Испёк ли хотя бы одну лепёшку, чтобы утолить голод свой и своих ближних? Принёс ли хотя бы один кувшин воды из колодезя, чтобы утолить жажду страждущих?.. Одни пустопорожние умствования!
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои".
Шлома! Прикладывал ли ты руки к чему-либо, кроме своего детородного органа, отправляя нужду или утоляя свою похоть?
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Чего бы мои глаза ни пожелали, я не отказывал им".
Вот тут ты прав: ты пресыщен. Как обожравшийся пьянчуга, ты не можешь понять радости от куска свежего козьего сыра, ты не можешь порадоваться глотку родниковой воды. Ты, обожравшийся, наполнен блевотиной, которая вот-вот вырвется наружу.
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Вздумал я в сердце моём услаждать вином тело моё".
Да, тут ты преуспел, брат мой!
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"И похвалил я веселье, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться. Итак иди, ешь с веселием хлеб твой, и пей в радости вино твоё".
И это опять истинный ты, Шлома!
Пойте, пейте, гуляйте, бейте в жизнь без промаха... Так, да? А вы, чернь, пашите, сейте, жните, пасите ягнят на жаркое к моему столу. И ты ещё удивляешься своей тоске неизбывной и старческой грусти?
Что посеешь, то и пожнёшь! Прожил жизнь без следа... Только и осталось - искать смысл жизни. А смысл жизни - в жизни! В такой жизни, чтобы постоянно чувствовать радость от содеянных добрых дел, от излучаемой на людей любви.
Что у тебя осталось позади? Сотни похотливых ночей, груды драгоценностей в сундуках, толпы трепещущей от твоего взгляда челяди... А любил ли ты? А чувствовал ли ты радость от малого вознаграждения за свой труд? А был ли у тебя в жизни хотя бы один искренний друг?
Ведь ты первый раз, наверное, сейчас прислушиваешься к чужому голосу... Конечно же! Ты же такой мудрый, ты так любишь вещать...
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Если человек проживёт и много лет, то пусть веселится он в продолжении всех их".
Ну, и до чего же довеселился ты сам? Вот сидишь один, никому не нужен. Позади пустота жизни, впереди - пустота смерти. Вот и скажи мне: жил ты или не жил? Потому и тоска тебя гложет, как голодная собака гложет уже давно обглоданный мосол...
ТЫ ГОВОРИШЬ:
"Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твоё радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих. Только знай, что за всё бог приведёт тебя на суд".
Неисправим ты, Шлома! Так считай, что бог и привёл тебя на суд: на самый страшный суд, когда человек судит сам себя.
* * *
Слушал Соломон все речи Ахишара молча, глядя в одну точку перед собой, будто уйдя куда-то далеко-далеко...
- Ну, что же ты молчишь, брат мой? Или сильно прогневил я тебя?
- Нет, нет... Я тебе очень благодарен. Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых... Нет, Ахишар, я ценю твои слова. Может, ты и прав. Но ведь у каждого своя правда: одна правда у орла, распростёршего крыла свои в поднебесье, другая правда у змеи, ползающей на чреве своём меж горных камней...
- Ну, и кто ты сам в этой аллегории - орёл или гад ползучий?
Промолчал Соломон в задумчивости...
КОНЕЦ.
Источник: https://proza.ru/2010/07/01/180
01.07.2010 Игорь Ушаков