ЧИСЛОБОГ

"Загадки царя Смекала"

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с тремя сыновьями. Старший и средний давно были женаты, а младший, Иван-царевич, всё никак не мог найти себе невесту. Вот однажды приходит он к отцу и говорит:

  — Батюшко-царь! Слыхивал я, в тридевятом царстве, тридесятом государстве есть у царя Смекала, по прозвищу Числобог, единственная дочь, да такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И будто бы скликает Смекал царевичей со всего света белого — жениха достойного станет выбирать. Кто отгадает его загадки — тот станет его зятем. Дозволь мне пуститься в путь за царевной.

  — Отчего же царя Смекала ещё и Числобогом кличут? — спрашивает отец.

  — Оттого, батюшка, что никто на свете лучше его не владеет счётом. Глянет ночью на небо — сразу все звёзды пересчитает. Посмотрит на дерево — мигом все листья перечтёт, до единого. Окинет взором вражью рать — тут же узнает, сколько народу.

  — Да, хитёр-мудёр твой Смекал, — со вздохом сказал царь. — Но и мы не лыком шиты. Завтра же отправляйся в путь. Дальние проводы — лишние слёзы.

  Долго ли, коротко ли, едет Иван-царевич дремучим лесом. Видит — медведь на дуб дуплистый взобрался, а над дуплом пчёлы роятся в тревоге. Тут подлетает к царевичу одна пчела и жужжит:

  — Помоги нам, Иван-царевич, спаси от лохматого разбойника. Он не столько меду в дупле съест, сколько наших детушек загубит. Помоги, я тебе ещё пригожусь!

  Натянул Иван-царевич тугой лук и прострелил медведю кончик уха. Тот со страху сорвался с дуба и пустился наутёк. А Иван-царевич поехал своим путём.

  Вот приехал он в стольный град царя Смекала. Народу на площади — тьма-тьмущая, царевичи и королевичи со всего свету белого. Царь с царицею и дочкой-красавицей сидят на крыльце на раззолочённых тронах.

  — Кто отгадает мою загадку, — говорит царь Смекал, — тому отдам в жёны царевну Миловзору и полцарства в придачу. А кто не отгадает, пойдёт ко мне в вечное услужение на конюшню.

  Первым вызвался царевич Ахмат. Вторым — царевич Свенельд. Третьим вышел Иван-царевич.

  И говорит Числобог:

  — Вот моя загадка. Летит по небу орёл. За ним двенадцать соколов. У иных соколов по тридцать перьев, у иных — на одно больше. В каждом пере две дюжины волосинок, в каждой волосинке на три дюжины больше пушинок. В каждой пушинке столько же пылинок. Что это такое?

  Ахмат-царевич за голову схватился. Свенельд-царевич нос ниже плеч повесил.

  — Нет, — говорят в один голос, — нипочём нам этой мудрости не разгадать.

  Ну что ж — повели обоих в вечное услужение на конюшню.

  Иван-царевич пока молчит, но тоже кручинный стоит. Вдруг слышит — пчела над ухом жужжит:

  — Не печалься, царевич. Загадка хоть и мудрёная, а мы, пчёлы, всё ж мудрёней. Орёл — это год. Соколы — двенадцать месяцев. Перья — сутки, либо тридцать суток в месяце, либо тридцать одни. Волосинки — часы, их двадцать четыре. Минут в часах — пушинок — на три дюжины больше: шестьдесят. А пылинки — секунды: их тоже шестьдесят.

  Так и ответствовал Иван-царевич царю Смекалу, по прозванью Числобог, и в тот же день сыграли его свадьбу с красавицей Миловзорой. А взамен полцарства попросил царевич, чтобы Смекал отпустил двух незадачливых женихов на все четыре стороны. Потом посадил Миловзору на коня и увёз в родимые края, на Святую Русь. Стали они жить-поживать да добра наживать.

Славяне почитали Числобога, как покровителя течения времени и счёта. Особым почётом он пользовался в Новгороде — причём ещё в те времена, когда письменность Кирилла и Мефодия, а также римские и арабские цифры ещё не пришли на Русь. У славян была своя письменность, свои цифры — они соответствовали некоторым буквам, подобно тому, как буквы церковно-славянского языка соответствуют некоторым цифрам, причём в зависимости от начертания. Это вполне объяснимо, ведь Русь была большой торговой страной, а Великий Новгород — центром всего купечества.

  У Числобога, по мнению наших предков, было два лица: одно — подобное солнцу, другое — полумесяцу, ибо солнце отмеряет течение дня, а луна — ночи. Жрецы Числобога ведали тайные, древние науки счёта дней, месяцев, лет. Они содержали в порядке большие солнечные и лунные часы, которые посвящены были загадочному Числобогу. Перед храмом его высаживали великое множество самых разнообразных цветов, которые открывали свои венчики в разное время суток, от раннего утра до позднего вечера. И узнать, который теперь час, можно было, поглядев на эти удивительные цветочные часы, равных которым по красоте не создано до сих пор.

  Кукушка — птица Числобога, ведь она отмеряет время человеческой жизни.

ЧУР

"Чур, мне! Чур, моё!"

Когда великий Дый создал землю, повелел он одному из богов — его звали Чур — наделить людей угодьями.

  Вот прилетает Чур в какую-то местность к жилью человеческому, ведёт толпу людей к роще или долине и вопрошает:

  — Эти угодья — кому?

  А в ответ ему наперебой раздаются десятки голосов:

  — Чур, мне! Чур, моё!

  Тогда велит бог вытесывать чурбаки и выбивать их в землю на границах владений, дабы не было впредь споров и междоусобиц.

  С той поры мы и говорим, подобно нашим предкам:

  — Чур, мне! Чур, моё!

У наших предков-язычников Чур был божеством не самого высокого ранга, однако имя его до сих пор повсюду знают и чествуют. Он почитался покровителем и сберегателем границ поземельных владений. На межах своих участков земледельцы насыпали бугры, огораживая их частоколом, и такого бугра никто не смел разрыть из опасения разгневать божество. Порубежная полоса считалась неприкосновенной, никто не мог переступить её своевольно. В определенные дни глава семейства обходил владения по этой черте, гоня перед собою жертвенных животных, пел гимны и приносил дары божеству; здесь же, на некотором расстоянии друг от друга, ставились крупные камни или древесные стволы, носившие названия термов. В яму, в которой утверждался терм, клали горячие угли, хлебные зёрна, караваи, плоды, лили мёд и вино. Здесь всё было подвластно Чуру, и место, где он главенствовал, а порою и показывался, получало таинственное освящение, и потому за черту родовых владений не дерзали переступить враждебные духи.

  Позднее на межах начали ставить изображение самого Чура.

  Несмотря на грубость работы и ничтожность того материала, из которого вырубались, они почитались священными и неприкосновенными. На полях, отвоёванных у дремучих лесов и необозримых степей, Чур оберегал границы владений разных хозяев, удерживал дерзких и своевольных нарушителей, останавливал чужую разгулявшуюся соху, тупил расходившийся топор.

  Олицетворяли Чура в деревянном изображении, имевшем форму кругляша, короткого обрубочка толщиной в руку. На нём вырезались условные знаки, обозначающие владельцев того или иного участка земли. Такие обрубки сохранили древнее название своё в известных словах, уцелевших до нашего времени: чурбак, чурбан, чурка, чурбашка.

  Также Чур охранял человека и всё его добро от нечистой силы: как житель проезжих-прохожих дорог, он имел более всех власти над чертями. Поэтому при опасности до сих пор советуют вспомнить этого бога и зачураться, сказав: "Чур меня!", то есть попросить: "Чур, побереги меня!" Даже тайны мыслей человека он охраняет. Если кто-то скажет тебе что-то неприятное, зачурай его: "Чур тебе на язык!" — и злое пожелание не сбудется. Ну, а найдешь что-то ценное и не захочешь ни с кем делиться, тут же взмолись: "Чур, моё!" — и добрый древний божок побережёт твою находку только для тебя одного.

ЯРИЛО

"На перекрестке трёх дорог"

Боги всемогущи и величавы, но сердца у них в точности, как у людей — могут болеть и печалиться, радоваться и любить. Как-то раз глянул Ярило светоносный с небесных высей на землю, и упал его взор на Пресвету, дочь сельского кузнеца. Шла Пресвета по тропинке обочь пшеничного поля, и с высоты было Яриле не различить, где ярче играет солнце — в спелой пшенице или в золоте её волос. И глаза её почудились ему зеленей, чем листья берёзы, а губы — ярче мальвы, что держала она в руках. И возгорелось сердце Ярилы страстью. Солнце ослепительно заиграло на небесах, а Пресвета ахнула и прижала руки к груди. Почудилось ей, что летит к ней по полю, не касаясь земли, красавец в белых одеждах, с золотым солнцем вокруг головы, на белом, сверкающем коне. Вокруг головы его сиял такой ослепительный свет, что девушка даже зажмурилась. Голос незнакомца звучал так сладко, что у бедной девушки подкосились ноги:

  — Не бойся меня, красавица! Я не кто-нибудь, а светоносный Ярило. С высоких небес я увидел тебя и явился, чтобы забрать в солнечное царство. Там станешь ты моей супругой и узнаешь вечное счастье в райском саду Ирии.

  Приоткрыла Пресвета один глазок:

  — В райском саду Ирии? Но ведь туда покойники улетают. Мы что же, с мертвецами соседствовать станем? Да и небось скука это смертная — жить вечно! Все, кого я люблю, поумирают. А мне как наказание — живи да живи. Лучше я на земле останусь.

  — Хорошо, — согласился Ярило, готовый пообещать всё, что угодно, только бы поскорее увлечь красавицу на ложе страсти. — Ты будешь жить на земле, а я — спускаться к тебе с небес. И мы будем творить такую божественную любовь, от которой содрогнётся Вселенная. И у нас будет много-много деток...

  — Да? — посторонилась Пресвета. — А что люди скажут? И думаешь, это так легко — вырастить дитя без отца? Спросит, где его батюшка, а мне что отвечать? Вон, по небу с утра до ночи катается? Ох, нет, уж лучше выйду я замуж за рыбака Путяту. А ты, красавец светлый, прощай. Не поминай лихом!

  Она подала Яриле мальву, которую держала в руках, и убежала к реке. По реке плыла рыбацкая ладья. Правил ею чернокудрый молодец, и Ярило не поверил своим глазам, когда увидел, что через несколько мгновений тот причалил к берегу и заключил Пресвету в жаркие объятия.

  Солнечный бог не мог прийти в себя от ярости. Его, божественного, всемогущего красавца, сына самого Сварога, его, при виде которого девушки хмелеют от любви, — предпочли какому-то рыбаку! Но Пресвета ещё пожалеет об этом. Разве умеют люди любить так, как любят боги?! "Я докажу, что ты жестоко ошиблась в выборе!" — угрюмо подумал Ярило и вернулся в свои небесные выси.

  Прошло некоторое время, Пресвета и Путята сыграли свадьбу. Молодых отвели в опочивальню и оставили одних. И вот, после жарких объятий, когда молодой супруг уснул, привиделось ему, будто стоит он на перекрестке трёх дорог, а к нему приближается светоносный красавец и глаголет:

  — Знаешь ли ты, кто пред тобой? Я сам Ярило. Послушай меня внимательно: жизнь человека не вечна. Пройдёт несколько лет — и красота твоей прекрасной супруги увянет, как вянут цветы по осени. Стоит ли дорожить мимолётным богатством? Да и твой век измерен. Постареешь, ослабеешь, хвори одолеют... Пришёл предложить тебе обмен. Отдай мне свою жену, а взамен я подарю тебе всё, что пожелаешь! Хочешь — одарю несметными сокровищами, хочешь — дам власть над людьми, хочешь — поведаю тайные знания.

  — Отдать Пресвету?! — захохотал рыбак. — Ну уж нет. Я и не чаял, что она согласится стать моей женой, и отказаться от своего счастья не могу. А что до старости и болезней — таков удел человеческий. Но мы будем вместе, будем поддерживать друг друга во всех несчастьях, делить их поровну — значит, каждому достанется в два раза меньше.

  Долго ещё уламывал Ярило Путяту, но тот упорно стоял на своем. В конце концов бог усмехнулся светло и печально:

  — Что же сказать тебе, смертный? Увы, ты прав, потому что и я на твоём месте поступил бы точно так же. Ну, тогда прощай. Вот, передай от меня жене.

  Дажьбог что-то сунул в руки Путяте и исчез, словно и не было его вовсе.

  Проснулся наш молодожен, смотрит на свою красавицу и думает:

  "Приснится же чепуха такая! Отдать мою Пресвету в обмен на богатство! Да не бывать тому. Моя она — и век моей будет. А это был всего лишь глупый сон".

  Потянулся Путята к жене — обнять её покрепче. Что такое? В изголовье светится что-то, горит солнечным огнём, рассеивая ночную мглу. Да это же мальва, цветок, которых полно за каждым плетнем. Та самая, которую во сне дал ему Ярило. Только не простая мальва, а золотая...

Ярило — обаятельное славянское божество. Он сродни древнегреческому Эроту, богу любви, и в то же время не чужд богу веселья Бахусу. Весёлый, разгульный бог страсти, удали представляется народному воображению молодцем красоты неописанной; в белой епанче сидит он посадкой молодецкою на своём белом коне; на русых кудрях венок цветочный, в левой руке ржаные колосья; ноги у Ярилы — босые. Разъезжает он по полям-нивам, рожь растит — народу православному на радость на весёлую. Он — представитель силы могучей, удали богатырской, веселья молодецкого, страсти молодой-разгарчивой. Всё, что передает животворящему лету весна, — всё это воплощается в нём по прихотливой воле суеверного народного воображения. Взглянет Ярило на встречного — тот без пива пьян, без хмеля хмелен; встретится взором Яр-Хмель с девицей-красавицею — мигом ту в жар бросит: так бы на шею кому и кинулась... А вокруг него, по всему пути по дороге Ярилиной, цветы зацветают-цветут, что ни шаг, что ни пядь — всё духовитей, всё ярче-цветистее.

  Упоминаемые в Нестеровой летописи "игрища межю селы", на которых радимичи, вятичи, северяне и древляне "умыкаху жены собе", по времени и обстановке, как нельзя более совпадали с гульбищами в честь веселого Ярилы.

  На Ярилиной неделе, по суеверному представлению народа, особенно неотразимую силу имеют всевозможные любовные заговоры — на присуху, на зазнобу да на разгару.

  Лихие люди, умышляющие злобу на своего ближнего, "вынимают след" у него в эти дни, и, по преданию, это является особенно действенным средством.

  Ярилин праздник начинается тем, что девушки — целым хороводом — выбирают прекрасного юношу, наряжают его всего в цветы и сажают на белого коня. Все участницы игрища одеты в праздничные наряды, с венками из полевых цветов на головах. Его возят по полям-лугам, ибо перед взором бога всё должно цвести-колоситься. Проводы Ярилы — одновременно и проводы весны, как и в праздниках Костромы, Кострубоньки, Купалы.

  Иногда его называют Туром. Это божество плодотворящего начала, бык бога-громовника. Народные песни, которые поются при встрече весны, вспоминают Тура — удалого молодца и соединяют его имя с другими прозваниями Перуна: "Ой, Тур-Дид-Ладо!" На Руси средневековые узаконения сурово осуждали обычай, согласно которому на празднике Коляды простолюдины "на своих законопротивных сборищах некоего Тура-сатану и прочие богомерзкие скареды измышляюще вспоминают".