"У меня текли слезы,

когда я писал финал".

Зачем читать "Джей"

Говарда Джейкобсона

Елизавета Подшивалова

Би-би-си

В Россию приехал лауреат Букеровской премии Говард Джейкобсон, он представит антиутопию под названием J о жизни после "второго холокоста". В интервью Русской службе Би-би-си он рассказал, почему он плакал, когда писал финал книги, и почему антисемитизм никогда не исчезнет.

Кто такой Говард Джейкобсон

Говард Джейкобсон родился в 1942 году в Манчестере.

Считается, что Джейкобсон - единственный писатель в истории Букера, который получил премию за смешную книгу.

Джейкобсон пишет романы о жизни и проблемах британских евреев. Ему так надоело, что журналисты называют его британским Филипом Ротом - оба пишут саркастичные книги с евреями-неврастениками в качестве главных героев, - что он потребовал вместо этого называть себя еврейской Джейн Остин, заявив, что она повлияла на него куда больше, чем Рот.

 На русский язык переведены его книги "Вопрос Финклера" (получившая Букер), "Время зверинца" и "Меня зовут Шейлок" (в рамках проекта, в котором современные писатели переписывают Шекспира). На этой неделе в издательстве "Книжники" на русском вышел его роман J ("Джей"), написанный еще в 2014 году.

Роман J ("Джей") сильно отличается от того, к чему привыкли поклонники Джейкобсона.

Это антиутопия, действие которой происходит после условного "второго холокоста" - катастрофы, которую описывают как "ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО, ЕСЛИ ПРОИЗОШЛО".

Прямо это не говорится, но читателю становится понятно, что это мир без евреев, даже слова на букву J (Jewish - еврей), не приветствуются. Главный герой по привычке, унаследованной от отца, прикладывает к губам два пальца - будто закрывая себе рот, - когда случайно произносит одно из таких слов.

Мир и покой, которые должны быть установлены в обществе, не позволяют признать случившееся - иначе в обществе появились бы жертвы, травмы прошлого. В мире J нет прошлого, есть только радостное настоящее, как нет и "другого" - все люди братья, и всем на всякий случай поменяли фамилии (на еврейские - изящное напоминание о том, как евреи меняли фамилии в середине XX века).

В этой "дивной новой" реальности встречаются два героя, так и не нашедшие себе места - Эйлинн, которой кажется, что ей много тысяч лет, и Кеверн, которому кажется, что кто-то за ним пристально наблюдает. Правы окажутся оба.

Идеальный мир, выстроенный после уничтожения евреев, почему-то не выстраивается. То тут, то там случаются вспышки агрессии, жестокие убийства. Не помогают ни любовные баллады, заменившие всю остальную музыку по радио, ни изобразительное искусство, сведенное к рисованию возвышенных пейзажей, ни насаждение привычки извиняться перед всеми и за все - просто на всякий случай.

Еще одна героиня - Эсме, работающая на организацию, которая следит за настроениями в обществе, начинает подозревать, что "другие" все-таки нужны обществу. И начинает искать, кого бы назначить на незавидную роль этого "другого".

Михаилу Жванецкому – 85 лет

Фото: Википедия, Анастасия Сергеевна Федоренко

Давид ШИМАНОВСКИЙ

«Не может быть! – воскликнут его многочисленные почитатели на разных континентах. – Да ведь он неустанно шутит с таким молодым задором и столь щедрым остроумием!» И все же это – бесспорный факт биографии выдающегося писателя-юмориста и блестящего исполнителя собственных миниатюр.

«Ты одессит, Мишка, а это значит…»

Кое-кто уверен, что популярная песня, исполнявшаяся Утесовым, – точно про самого Жванецкого. Михаил Михайлович родился действительно в Одессе 6 марта 1934 г. Но отец его не Михаил (у евреев не принято называть ребенка именем живого родителя), а Маня (Эммануил) Моисеевич. Позже сын вынужденно сменил свое отчество на более «благозвучное».

Папа был хирург, мама Раиса Яковлевна – стоматолог. До пяти лет Миша с семьей жил при больнице в Томашполе, райцентре Винницкой области, где отец был главным врачом.

«Я вырос среди бинтов. Капельниц не помню, тампоны помню, трехколесный велосипед, и я в окружении больных», – вспоминает Жванецкий.

Когда началась война, отца призвали в армию. Он служил врачом во фронтовом госпитале, был награжден орденом Красной Звезды. А Миша с мамой эшелоном эвакуировались на восток.

«В пути нас бомбили, мы выскакивали из эшелона, и мама прикрывала меня лопухами, забрасывала травой, чтобы замаскировать от бомб». В Ташкенте мальчик пошел в школу и впервые столкнулся с антисемитизмом.

«Казалось бы, ну чего вдруг? Но, видимо, эта зараза с фронта перекинулась туда. И я чувствовал это на себе. В Ташкенте я слышал довольно часто: русские – на войне, жиды – в стороне».

Отец был назначен главврачом в ташкентский госпиталь, затем, в 1944-м, перевез семью в Котовск, а позже – в Одессу, где они все вместе ютились в двух комнатах коммунальной квартиры. Мама работала зубным врачом на консервном заводе, а папа – в поликлинике на Молдаванке.

Мишино отрочество прошло в одесском дворике, где сложилась ватага озорных сверстников. Учился он в 118-й мужской школе, математика давалась ему трудно, зато уроки литературы он обожал. Однажды на один и тот же день назначили контрольные по алгебре, физике и диктант. В знак протеста весь класс сбежал в соседний парк. Оказалось, это был день рождения Сталина, и по требованию гэбистов «саботажников» исключили из школы, но потом восстановили. Отец наказал Мишу ремнем. А второй и последний раз ему досталось за курение, после чего табачком он уже не баловался. Особую роль в его воспитании играла мама, которая внушала сыну: надо помогать людям.

Он вырос в уездном Оренбурге, но стал звездой Парижа. Летчик, герой Сопротивления и гениальный писатель – перу Жозефа Кесселя принадлежат не только «Всадники» и «Лев», но и «Песнь партизан», перепетая Леонардом Коэном и чуть было не ставшая гимном Франции.

Из книги «ГОЛОС В ТИШИНЕ» 

По мотивам хасидских историй,

собранных раввином Ш. Зевиным. 

Перевод и пересказ Я. Шехтера. 

Читает Ашер Пискорский.

Расказ соответсвует недельной главе «БО». 

 https://shofar.fm/2019/01/05/%D0%B1%D0%BE-%D1%81%D...D1%85%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%B4/

Юрий Стоянов читает на церемонии вручения премии «Скрипач на крыше» рассказ «Ко Рибойн» из книги Носона Вершубского «Осторожно, двери открываются», вышедшей в московском издательстве «Книжники».

Поёт Носон Вершубский.

Музыкальное сопровождение — «Клезмерата Фирентина».

Мальчик из семьи киевских сахарозаводчиков, он стал химиком и создавал противогаз. Но не приняв революцию, уехал в Париж, где стал писателем. Марка Алданова выдвигали на Нобелевскую премию 13 раз, но больше ценили за характер – Бунин называл его «последним джентльменом русской эмиграции».

Имя Марка Алданова широкому кругу русскоязычных читателей стало известно лишь незадолго до распада СССР – до этого его произведения были под запретом. Но в русских библиотеках Западной Европы и Америки книги Алданова пользовались исключительным спросом и были переведены на 24 языка. Неимоверно талантливый и плодовитый, Алданов считался ведущим писателем русской эмиграции – его 13 раз выдвигали только на Нобелевскую премию. Лишь избранные его произведения входят в шесть томов. К тому же он был одним из немногих, кто безбедно жил именно на писательские гонорары, при этом никогда не отказывая в помощи соотечественникам, оказавшимся на чужбине – многие из них были обязаны Алданову спасением от голодной смерти. Сам писатель был скромен и благороден – его воспринимали своеобразным камертоном чести и репутации всей русской эмиграции первой волны.

Марк был первым ребенком, родившимся в Киеве в ноябре 1886 года в интеллигентной и очень состоятельной еврейской семье Ландау. Его отец Александр Маркович Ландау был сахарозаводчиком, мать Шифра, или Софья, также являлась дочерью известного киевского сахарозаводчика Ионы Зайцева, купца 1-й гильдии и филантропа, оставившего после себя Киеву не один архитектурный объект. Закончив пятую киевскую классическую гимназию в 1904 году с золотой медалью, Марк был зачислен на физико-математический факультет Киевского Императорского университета. Окончив и его, а заодно и юридический факультет в 1910 году, Марк Ландау отправился путешествовать по миру. «Я родился в богатой семье киевских сахарозаводчиков. Это дало мне счастливую возможность идти навстречу своим стремлениям и путешествовать, путешествовать без конца! – вспоминал Алданов о своей молодости. – Единственная часть света, в которой я не был, – Австралия. Материальная независимость дарила меня возможность посвятить себя двум редко совместимым богам: литературе и химии. Я – химик, и по словам моего профессора Анри, подававший надежды».

Джон Лофтус  и Марк Ааронс

***

Тайная война против евреев

Как западные державы предали еврейский народ

***

Читать онлайн:

https://knigogid.ru/books/40606-taynaya-voyna-protiv-evreev/toread

Еврейский голос Кавказа

Петр ЛЮКИМСОН

Он писал талантливые стихи, которые нравились Ахматовой, но ушел в переводы — еврейским поэтам было трудно пробиться в Союзе в печать. Зато благодаря ему появились 150 книг с переведенной на русский поэзией Кавказа и Востока. Особенно прославил Наум Гребнев стихи Расула Гамзатова — многим в оригинале они нравились куда меньше.

В 1986 году я наткнулся в магазине на черно-белый томик «Песни былого». Не сразу сообразил, что на обложке — квартет клезмеров, то есть еврейских музыкантов. «Песни былого. Из еврейской народной поэзии. Переводы Наума Гребнева» — значилось на титульном листе. В то время все, что было связано со словом «еврейский», издавалось крайне редко, так что сборник я купил. Но вскоре понял, что приобрел настоящее сокровище. Я открывал книгу наугад и почти сразу же натыкался на одну из знакомых с детства песен, которые пела моя баба Белла вместе со своей подругой тетей Гисей. Пели они, впрочем, на идиш, но перевод на русский в этой книге был настолько точный, что не узнать эти песни было невозможно.

— Хотите ли семечек, Фейге-Соше,
Если, конечно, их уважаете?
— С удовольствием, Файве-Иоше,
Как не хотеть, если вы предлагаете?
— Не хотите ли, Фейге-Соше,
Пойти погулять, погода прекрасна?
— Я не такая, Файве-Иоше,
Но если с вами, то я согласна!

Я переворачивал несколько десятков страниц и натыкался на мои любимые «Варничкес»:

Где найти бы ухажера, 
Чтоб не сделал мне укора
За мои варенички?
Без мучнинки, без дрожжинки,
Без сластинки и солинки,
Без единой творожинки
Иль какой другой начинки
Вкусные варенички, вкусные варенички!

Книга эта и сейчас занимает почетное место на полке моей библиотеки, будучи десятки раз клееной-переклеенной. Насколько я знаю, больше она ни разу не издавалась, и это безумно жаль. «Песни былого» — пусть и не полная, но все же энциклопедия идишского фольклора, корни которого уходят во тьму веков. История этого фольклора закончилась в концлагерях и гетто, где были написаны последние из еврейских песен, считающиеся народными — они вошли в предпоследний раздел книги: «Песни скорби, песни борьбы».

Александра Ильф

О чем идет речь, спросите вы? Какие ильфовские корни мы «вскрываем» и с какой целью? В Америке давным-давно, а в России совсем недавно появился обычай «искать корни». У «владельца корней» есть возможность бросить исторический взгляд в прошлое и понять, кто он есть в настоящем. В Америке поиски корней – дело приятное и достойное. Что до России, позвольте отвлечься для короткой справки.

В России 1920–1930-х годов тоже энергично «искали корни», но то были «корни врага». Поисками занимались специальные государственные комиссии, выявлявшие «непролетарские элементы». В записных книжках Ильфа тех лет встречаются многозначительные фразы: «Дом, где вскрывают корни», «Схема борьбы за свою жалкую жизнь», «Спецвечер, где человек каялся в своих грехах», «А вот мы ей вскроем корни». Колоритно описана «чистка» в романе «Золотой теленок» и водевиле «Вице-король Индии» (бухгалтер Берлага, опасаясь чистки, бежит в сумасшедший дом).

«Бывает, что срубили дерево, а корни не выкорчевали», – указывал незабвенный товарищ Сталин в докладе «О правой опасности в ВКП(б)». Мероприятие по «выкорчевыванию» называлось «чисткой». Ближайшее окружение человека, его семья и потомство подлежали истреблению или надежной изоляции. В виде относительно мягкой меры «вычищенных» не принимали на работу, лишали тех или иных прав и награждали унизительной кличкой «лишенцы». («Пусти, тебе говорят, лишенец!» – покрикивает Остап Бендер, пробиваясь сквозь толпу.) В процессе «чистки» советские граждане не оставляли попыток скрыть свое непролетарское происхождение, о чем говорят забавные (но лишь на первый взгляд!) строчки Ильфа из его записных книжек, например: «Я родился между молотом и наковальней» или «Отец мой мельник, мать русалка». Пародийно звучит покаянное признание: «Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги». Короче говоря: «Человека, который имел собственную фабрику, а в анкете написал, что он пролетарий умственного труда, чистят с песочком».

Борис Камянов, Иерусалим  

Посмотри в глаза мне, отраженье,

– Мой двойник, мое второе «Я». 
Отторженье, самовыраженье 
В зазеркальной правде бытия. 

Был когда-то жидовин, маланец, 
Крепок, горбонос и чернокудр…
Смотрит мне в глаза библейский старец. 
Взгляд его пронзителен и мудр. 

Он надежен, добр и бескорыстен. 
Он поможет – только позови. 
Разум – кладезь выстраданных истин.
Сердце – чаша, полная любви. 

Борода бела, как у пророка, 
Буквой «шин» морщины на челе…
Берегись, вместилище порока! 
Перед ним не помышляй о зле! 

Мой двойник меня пронзает взглядом, 
И под этим взглядом страшно мне…
Близкие мои – не стойте рядом, 
Чтоб со мною не сгореть в огне. 

Я стою перед самим собою, 
Повторяя: «Господи, прости!» 
Я стою перед своей судьбою, 
И не мне итоги подвести. 

http://newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=10088

В Москве на 86‑м году умер писатель

Владимир Войнович.

(26.09. 1932 г. - 27 .07. 2018 г.)

Основной причиной опалы стала публикация в 1969 году первой части романа «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» в эмигрантском журнале «Грани». После выхода полного текста книги в Париже в 1975‑м сотрудники КГБ отравили автора психотропными веществами — последствия Войнович ощущал несколько лет. Впрочем, отравителей можно понять: сцена из «Чонкина», когда капитан НКВД Миляга, думая, что попал в плен к немцам, рассказывает, как он «арбайтен ин руссиш гестапо… Унд коммунистен, унд беспартийнен всех расстрелирт, паф‑паф», — одна из самых запоминающихся в романе.

Neivid (neivid) כתב/ה

Сотворение мира. Иллюстрация из Сараевской агады.

Испания. XIV век

Монография Эдуарда Шифрина под названием «От бесконечности до человека», только что вышедшая в издательстве «Книжники», написана на актуальном в современном гуманитарном знании пересечении разных сфер: в данном случае науки и еврейской традиции. Автор интерпретирует такие глобальные темы, как зарождение жизни на Земле, теории Большого взрыва и т. п., одновременно привлекая самые современные научные знания по биологии, химии и физике, а также каббалистические представления и категории, постулаты иудаизма. В таком подходе есть полифония взгляда на мир интеллектуала и соблюдающего еврея, попытка цельной, гармоничной картины мира современного человека, включающая знание Торы и достижения теории информации, классической и квантовой физики, других наук. Предлагаем вниманию читателей фрагменты из нового издания.

Эдуард Шифрин

Исповедуя научный подход к Торе, мы должны быть очень осторожны, помня высказывание седьмого Любавичского Ребе о том, что Тора — это истина абсолютная, а наука — относительная. Тора — не учебник физики. За редким исключением, когда Тора открыто говорит языком цифр, мы не должны искать в Торе научные формулы. В ней находятся основополагающие идеи нашего мироустройства, на базе которых выведены научные формулы.

Приведу пример. Знаменитая формула Альберта Эйнштейна E = mc2 объединила материю и энергию. Мы не найдем в Торе этой формулы, однако, внимательно изучая священные тексты, мы приходим к выводу, что и материя, и энергия являются производными одного и того же Б‑жьего света, и поэтому в своей сути едины.

В XIX и XX веках был сделан ряд блестящих теоретических («на кончике пера») предсказаний о существовании природных явлений, которые впоследствии были подтверждены экспериментально. Так, в 1846 году Урбен Леверье , анализируя орбиту Урана, рассчитал положение еще не открытой планеты Нептун. В 1915 году Альберт Эйнштейн предсказал наличие гравитационных волн во Вселенной, которое было подтверждено в 2016 году. Английский физик Пол Дирак в 1929 году предсказал существование антиэлектрона (позитрона), существование которого экспериментально доказали в 1932 году. В 60‑х годах XX века Питер Хиггс  и другие предсказали существование бозона Хиггса, ответственного за придание массы всем элементарным частицам. Через 50 лет бозон Хиггса был открыт в результате экспериментов на Большом адронном коллайдере.

Детская литература на иврите появилась на свет задолго до основания Израиля. В первой половине XIX века приверженцы Просвещения начали активно возрождать иврит и создавать книги на этом языке. Появление произведений для разных возрастных групп было делом времени. Поначалу речь шла о переводах мировой классики, от «Робинзона Крузо» до притч Льва Толстого, и о переложении библейских сюжетов.

Настоящим классиком детской литературы стал Левин Кипнис, стихи которого были положены на музыку. Уроженец Волыни, Кипнис был знаком с русской литературой. Сказка «Элиэзер и морковка», которая вот уже лет 70 переиздается и ставится в театрах, является локализованной версией истории про дедку и репку.

Простая история любви Шмуэля Йосефа Агнона

Петр ЛЮКИМСОН

Шмуэля Йосефа Агнона (1887 – 1970) иногда называют «израильским Львом Толстым» — имея в виду масштаб его литературного гения и его значение для еврейской литературы ХХ века. Впрочем, его значение будет даже побольше: ведь именно Агнон своим творчеством вернул иврит в дискурс мировой литературы, став заодно первым писателем, писавшим на иврите и идиш, который был удостоен Нобелевской премии.

Большинство его произведений были и остаются для широкого читателя загадкой: чтобы проникнуть в их тайный смысл, понять скрытые в них намеки и полунамеки, оценить виртуозность владения словом, мало хорошо знать иврит. Нужно быть еще знатоком ТАНАХа и Талмуда, владеть всем корпусом раввинистической литературы, еврейского фольклора и, само собой, быть знакомым с еврейской историей, бытом, а также кругом весьма специфических, чисто еврейских проблем. Впрочем, и без этого знания любого читателя, вне зависимости от национальности и вероисповедания, не может не покорить глубокий психологизм его прозы, скупая точность деталей, напряженный драматизм его романов, повестей и рассказов. Даже если читатель не всегда понимает, что именно хотел сказать автор, он все равно оказывается захвачен его повествованием, переплетением судеб героев, поистине вселенским трагизмом их жизненных коллизий.

Агнон и в самом деле похож на Толстого — когда вы его читаете, возникает ощущение, что он тоже знал о человеке абсолютно все, умел проникнуть в самые заповедные тайники его души и, уж что совершенно точно, отлично разбирался в женской психологии и самой природе женской любви. Кажется, что для того, чтобы приобрести подобный опыт, в его жизни должно было быть тысячи женщин. А между тем нам известно имя только одной женщины, которую великий писатель любил по-настоящему — его жены Эстер.

 Зиновий Гердт читает «Одесские рассказы» Исаака Бабеля.

Фрагмент телеспектакля, 1984 год.

Вл. Алабай

115 лет назад родился Михаил Аркадьевич Шейнкман, более известный как поэт Михиал Светлов

Так повелось: все семьдесят лет советской власти, да и после ее крушения, широкая публика считала евреев злокозненными устроителями «великих потрясений» – безжалостными чекистами и куда как не романтичными комиссарами в пыльных шлемах. Глупо отрицать явное: и в ЧК евреи служили, и комиссарствовали. Было… Причины этого отвратительного явления кто только ни искал в обильно сдобренной кровью почве Истории – от Ивана Ильина и Розанова до Солженицына. В целом получалось, что – да, люди Малого народа кругом виноваты в несчастьях России. Иные искатели заглядывали поглубже: это евреи споили русский народ, а сами при этом не спились. Встречались и вовсе глубинные исследователи: евреи распяли Иисуса Христа, на них поэтому лежит вечное проклятье; поделом им.

Насчет Христа промолчу: тут дело веры, а не знания и разума. А вот что касается спаивания – возражу от души: споить мы русского человека не споили, зато достали его за «двести лет вместе» по полной программе. Евреи служили как бы раздражающим фактором общества, ферментом – и социальные притеснения, и погромы со стороны властей и коренного населения не заставляли себя ждать. Как говорил поэт Светлов, эта грустная улыбка минувшей эпохи: «Чем отличается еврей от рыбы? Тем, что рыбу не режут ножом».

Ну, вот мы и добрались до Михаила Аркадьевича Светлова.

Екатеринослав. 1917 год

Его становление – как физическое, так и творческое (первое свое стихотворение он опубликовал в 1917 году) – пришлось на те смутные годы, которые принято именовать «революционный период». В феврале 17-го года прошлого века русский народ, разочарованный и измотанный двумя провальными войнами – с японцами, а затем с германцами, – поднялся против своего царя Николая Александровича Романова, по складу характера менее всего подходившего на роль самодержца и императора всея Руси. Воспользовавшись неустойчивостью новой государственной конструкции, немногим более полугода спустя большевики во главе с Ульяновым захватили власть в России. Популистские лозунги большевиков пришлись по вкусу простонародью, и евреям в том числе и не в последнюю очередь. При всей ностальгии изрядной части нынешней публики по «старым, добрым временам» не следует всё же забывать, что жизнь в предреволюционной царской России была далеко не сахарной и не медовой. Многомиллионный народ усилиями новых правителей оказался вовлеченным в кровавую неразбериху Гражданской войны, расколовшей нацию и страну и приведшей ее на грань катастрофы.

Эмоционально заряженная творческая интеллигенция приняла в этих кошмарных событиях самое деятельное участие. В советском искусстве вообще, а в русской поэзии в частности появилось множество этнических евреев – выходцев из черты оседлости и примыкавших к ней украинских и белорусских городов. Эти люди не скрывали своей национальной принадлежности, вряд ли кто-либо из них, подобно известному деятелю 60-х, сказал бы о себе: «Я не еврей, я по национальности русский интеллигент». Как это ни дико звучит, в те годы – от окончания Гражданской войны и почти до исхода десятилетия – принадлежность к еврейству не вызывала негативной реакции и почти не возбуждала проявлений антисемитизма. Дело тут, конечно, не во внезапной сердечной вспышке той самой пресловутой «любви» к евреям, а, скорее, в весомом присутствии потомков Авраама, Исаака и Яакова во властных и карательных структурах «пролетарского» государства. Евреи во всю писали русские стихи и прозу, ставили спектакли, снимали кино и сочиняли музыку. Это уже потом, во времена застоя, усердные национал-патриоты взялись подсчитывать, насколько густо евреи прослаивали русское искусство, какой процент они там составляли, по каким критериям оценивать причиненный ими ущерб и какому наказанию их подвергнуть. Веселое было времечко, ничего не скажешь…

Менделе и {Хаим-Нахман Бялик. Одесса, 1910

Мне хочется сохранить для памяти один эпизод, связанный с Менделе Мойхер-Сфоримом и очень характерный для «дедушки» еврейской реалистической литературы. 

В 1916 году праздновали 80-летний юбилей старика. Я и трое учеников старших классов коммерческого училища Х.И. Гохмана, захватив с собой большой шоколадный торт (мы знали, что «дедушка» – большой до него охотник) и письменное приветствие от учащихся в качестве делегации отправились поздравлять юбиляра. 

В передней встретивший нас зять Менделе шепнул: 
- Старик будет очень рад. Сейчас у него только Бялик Мы стараемся, чтобы дедушка не очень утомился. 

Когда мы вошли в комнату, старик сидел в кресле у окна. Он встал, взял меня за руки и подвел к окну Он очень плохо видел, очки уже мало помогали. 

Он узнал меня и дружески обнял. Ученики смущенно глядели на него. Он их не замечал. Да он и не казался живым: ни кровинки на лице – словно слепленная из воска для музея фигура старика с катарактами на глазах, сухими губами и мертвенно-холодными руками. 

Я представил учеников дедушке. Он позвал их к окну, принял коробку с тортом, прослушал приветствие и прослезился 

Он потребовал немедленно открыть коробку с тортом, велел подать блюдца и ложечки и начал угощать всех: 
- Шоколадный! Я это люблю! 

Ученики посидели несколько минут, простились и ушли. Старик проводил их до двери своей спальни; меня он не отпустил. 

То ли взбодрил его шоколад, то ли так тронуло приветствие молодежи, но он вдруг как-то подтянулся, и я осмелился заметить: 
- А вы, дедушка, совсем молодцом сегодня выглядите. 

Бялик подтвердил: 
- Молодцом! 

Старик засмеялся и сказал: 
- Все вы милые и стараетесь говорить дедушке приятные слова. А я вот с богом разговариваю. 

Книга является хронологическим продолжением предыдущей книги «Земля под ногами» того же автора, которая завершалась темой — Эрец Исраэль в годы Первой мировой войны.

Приезд в Эрец Исраэль и заселение здешних земель шаг за шагом, поселок за поселком, виноградник за виноградником — это была стратегия тех времен, насущная необходимость, никем со стороны не навязанная.

Неспешное повествование может не понравиться нетерпеливому читателю, но кто в конце концов способен предугадать, какое событие более значительно в истории народа, а какое менее? Время само определит и разложит по полочкам, время разберется во всем и решит, что ему брать с собой, а что оставлять в прошлом, — наше дело рассказывать и рассказывать.

Работая над книгой, просматривая многочисленные материалы исследователей, журналистов и очевидцев, автор не переставал поражаться обилию противоречий в описании этого периода истории Эрец Исраэль.

На них — на историков и очевидцев — влияла идеология тех времен, неприятие иных взглядов, борьба «за души» в общественной жизни страны, а потому в своих работах и воспоминаниях не каждый сумел избежать «идеологических соблазнов», анализируя события в соответствии со своими убеждениями, с принципами той партии, к которой принадлежал.

Это создавало для автора дополнительные трудности, не преодоленные до конца в этой книге, с которыми удастся, быть может, справиться в последующих изданиях, если таковые появятся.

И еще одно. Читатель, знакомый с первой книгой «Земля под ногами», наверняка удивится, обнаружив некие повторы в теперешнем повествовании. Эти повторы предназначены для того, кто не держал в руках предыдущую книгу и только теперь начал знакомство с историей заселения и освоения Эрец Исраэль с 1918 по 1948 год.

Это был — на взгляд автора — впечатляющий период истории «государства в пути»: невероятные события, удивительные личности и, наконец, создание еврейского государства, которое произошло при обстоятельствах, граничащих с чудом.

Подробнее: http://www.ozon.ru/context/detail/id/3913737/

Источник: facebook.com/gesharim

***********************************

ЧИТАТЬ ОНЛАЙН

https://royallib.com/read/kandel_feliks/zemlya_pod...l_19181948kniga_vtoraya.html#0

***********************************

Лейзер Онекман

6 июня исполнилось 219 лет со дня рождения

Александра Сергеевича Пушкина  

Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль…

А. Пушкин
“К портрету Жуковского”

Слова Пушкина о Жуковском в еще большей степени относятся к нему самому. Пленительная сладость его стихов проходит “веков завистливую даль”, устремляясь в бесконечность.

О Пушкине написаны и будут написаны сотни статей и книг. Его можно перечитывать многократно и с возрастом открывать все новые мысли и нюансы, отвечающие собственным мыслям, настроениям, переживаниям.

Гравюра художника Е. Гейтмана. 1822 год

Читая Пушкина, глубоко задумываешься над его стихами, а подчас невольно подпадаешь под их “пленительную сладость”, не вникая в  содержание.

Безвременная гибель великих поэтов России, Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, лишила человечество многих шедевров, но, увы, кажется, так и не научила его беречь своих гениев.

В настоящей статье речь пойдет о еврейской теме в творчестве поэта. Евреи присутствуют в ряде его произведений.

Несомненный интерес представляет незаконченное стихотворение Пушкина, опубликованное по черновикам:

       В еврейской хижине лампада

       В одном углу бледна горит,

       Перед лампадою старик

       Читает библию. Седые

       На книгу падают власы…

Образ читателя “перед лампадой” не раз встречается у поэта и, похоже, дорог ему. Еще в “Руслане и Людмиле”, поэме, вышедшей шестью годами раньше, Руслан, войдя в пещеру, видит старца: “ясный вид, спокойный взор, брада седая, лампада перед ним горит, за древней книгой он сидит, ее внимательно читает”. Много ночей провел перед лампадой и сам поэт.

Владимир Ханелис, Исраэль Спектор

Женщина спала... А может быть просто тихо дремала, грезила, вспоминала... Женщина была стара даже по сегодняшним меркам, а тогда, во второй половине ХIX века, ее считали глубокой старухой. Ей было за восемьдесят. Догорала свеча. Ночь на улице или уже рассвело? Шторы на больших окнах старинного дома в итальянском городе Триесте плотно задернуты. В этом городе она родилась. В этом доме прожила много-много лет. Но дни ее сочтены. Женщина больна, тяжело больна – инсульт.

Рахель Луцатто (об этой женщине на снимке - наш рассказ) родилась в 1790 году в знаменитой, богатой и образованной семье итальянских евреев. Среди ее предков – раввины, ученые, математики. Об одном из них, Моше-Хаим Луццато (1707-1746) необходимо сказать несколько слов. Известный под аббревиатурой РАМХАЛЬ, он был раввином, философом и каббалистом, автором десятков книг по еврейской этике. Первый свой трактат РАМХАЛЬ написал в 17 лет. Он посвящен изучению закономерностям, которым подчиняются языки и иврит в частности. В 1743 году Моше-Хаим уехал в Эрец-Исраэль, поселился в Акко, а через три года он, его жена и дети умерли во время эпидемии. Похоронен на берегу Кинерета, рядом с могилой рабби Акивы. 

Рахель, своенравный, упорный, талантливый ребенок, получила редкое для девочки того времени образование. Она изучала иврит, математику, итальянскую литературу. В двенадцать лет добилась у родителей разрешения учить Тору вместе с братьями. 

... Свеча горит. Пламя раскачивается на фитиле... Стены в расплывчатых пятнах теней. Рахель улыбается. Она вспоминает самого любимого, самого близкого, двоюродного брата Шмуэля-Давида Луццато (ШАДАЛ). Он был младше ее на десять лет, но они выросли вместе. Уже тогда Рахель, да и все вокруг, понимали, что Шмуэль-Давид – гениальный ребенок. Он стал знаменитым профессором, философом, филологом, комментатором Библии (несколько лет назад в Израиле издан пятитомник его комментарий), поэтом, переводчиком. Они переписывались всю жизнь. Но Рахель никогда и подумать не могла, что из их писем людям станет известно о ее внутреннем духовном мире, огорчениях, надеждах, мечтах, о ее стихах...  

Макс Марголин

В интересной статье Елены Биргауз «Интервью со Светланой Алексиевич» («Семь искусств», август 2017 года) автор пишет:

«Не обходит Алексиевич стороной и еврейскую тему. Несколькими страницами, страшными в своей наготе, Светлана Александровна сегодня как бы дописывает «Чёрную книгу».

Мне показалось важным собрать вместе эти страницы, рассыпанные по всем книгам Алексиевич, и минимально их прокомментировать.

В этих заметках цитаты приводятся от имени рассказчика: Фридмана, Юркевич, Завойнер, Ворошилова, Кригель, самой Алексиевич. А комментарии помечены моими инициалами: ММ.

Рассказ Фридмана из книги «Время секонд хенд» начинается с очень важной фразы:

Фридман: — Всю жизнь руки по швам! Не смел пикнуть. Теперь расскажу…

ММ. Эта фраза определяла жизнь советского еврея под постоянным давлением государственного и бытового антисемитизма, когда любое сказанное тобой слово (особенно на языке идиш) могло стать причиной обвинения в национализме, сионизме, космополитизме, в чём угодно, когда любой твой поступок мог быть расценён как проступок, когда страшнее всего — и не только для еврея — был донос в НКВД.

Уровень давления, уровень унижения определяется более всего именно государственной политикой; чиновники и местное население очень хорошо чувствуют, чего добивается власть, и стараются соответствовать…

Фридман: Уйти из горящего Минска мы не успели из-за бабушки… Бабушка видела немцев в 18-м году и всех убеждала, что немцы — культурная нация и мирных людей они не тронут.

У них в доме квартировал немецкий офицер, каждый вечер он играл на пианино. Мама начала сомневаться: уходить — не уходить? Из-за этого пианино, конечно… Так мы потеряли много времени.

ММ. Очень немногие евреи смогли уйти из Минска. Кто мог предугадать, что уже 28 июня немецкие мотоциклисты будут спокойно ездить по улицам города? Ведь нас убеждали, что наша Красная Армия готова отразить любую агрессию, что любой разговор о том, чтобы уехать из Минска (больше 300 километров от границы!) воспринимался, как паникёрство, и наказывался вплоть до растрела…

А когда — 25 или 26 июня — стало понятно, что немцы вот-вот будут в Минске, оставалось один-два дня для принятия решения.

Малая Еврейская Антология

Перевод Фримы Гурфинкель

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ТаНаХ (избранные главы)

АГАДА(Мидраш)

Филон Александрийский
О десяти заповедях

Раби Саадия бен Йосеф Гаон (РаСаГ)
Верования и воззрения (глава 4)

Раби Йеhуда бен Ш^емуэль hа-Леви (РИhаЛ)
Хазар (часть II, 28 - 50)

Рабейну Моше бен Маймон (РаМбаМ) 
Второзаконие. Законы относительно идолопоклонства (глава 1) 
Толкование к Мишне. Предисловие к главе "Хелек"

Раби Моше бен Нахман (РаМбаН)
Из драши к Новолетию

Книга Наставления (избранные главы)

Раби Йосеф Альбо
Книга Первооснов (часть IV, глава 13)

Раби Йеhуда Лива бен Бецал'эль (МааhраЛ) из Праги
Вечность Исраэля (глава 14)
Путь жизненный

Раби Моше Хаим Луцато (РаМХаЛ)
Путь прямодушных (предисловие авторское)
Дорога Господня (часть I, глава 2 , 3)

Раби Йааков Кранц (Дубенский магид)
Притчи Йаакова

Линор Горалик

Вечно помнит завет Свой, слово,
[которое] заповедал в тысячу родов.

(Пс. 104:8)

— Ах, — говорит тебе изумительная семидесятилетняя старушка уникальной израильской породы (из тех старушек, которые в молодости служили в “Пальмахе” , а теперь являются главной аудиторией неброских, чудовищно дорогих бутиков в Рамат-Авиве ). — Ах, это я, я во всем виновата! Он был такой красавец, такой красавец, даром что небольшого роста. Он был весь как из дерева выточен, с такой полированной кожей! Я знала, конечно, только немецкий, я приехала в Эрец-Исраэль совсем одна, вы же понимаете, мне было шестнадцать лет, это был сорок восьмой год, самое начало декабря. Я ради него выучила арабский. Я говорила на арабском лучше, чем на иврите, потому что это же любовь, вы же знаете, как это бывает. Но при этом у нас в киббуце под Тель-Авивом был такой молодой человек, еврей. На десять лет меня старше, он казался мне таким взрослым! Я разрывалась! И вот настал день, когда я сказала: “Махмуд, мое сердце не с тобою”. Он посмотрел на меня — долго смотрел! — и ушел. А ночью мой друг, еврей, разбудил в палатке меня и мою подругу и сказал: “Девочки, берите винтовки, напали на район Ха-Тиква!” . И мой Махмуд был во главе этого нападения, понимаете? Он мне мстил, он ненавидел меня. Это я во всем виновата! — вздыхает старушка, нежно покачивая точеной головкой.

У тебя нет ни малейшего желания возражать — и не потому, что тебе не хочется расстраивать романтичную старушку. Просто у израильтян отношения с историей вообще носят совершенно персональный характер. Дело не то в плотности здешней истории, не то в размерах страны, не то в еврейском умении поддерживать семейные и дружеские связи; так или иначе, история — десяти-, пятидесяти-, четырехсот-, пятитысячелетней давности — не заканчивается в Израиле никогда и всегда касается лично твоего собеседника. Его дядя строил в Хайфе первую больницу, его тетя охотилась на Эйхмана, его троюродный брат проектировал “Суситу”  , его бабушка была любимой наложницей царя Соломона, пока не явилась эта сунамитская похабница. “Ашкеназы жааа-а-а-а-адины! Ашкеназы жаааа-дины!” — издевательски вопит молодой йеменец, торгующий бобами на рынке “Кармель”, не забывая при этом старательно демонстрировать белоснежные зубы вспотевшему от восхищения американскому фотографу. Щуплый бледнолицый хипстер из породы прогрессивных любителей готовить дома только что потребовал у торговца выдать ему недостающие тридцать агорот сдачи.

Малая Еврейская Антология
Перевод Фримы Гурфинкель

[Предисловие]
[Когда прожить шесть добрых лет, теперь или в конце своих дней?]
[Корова раби Эл'азара, сына Азарьи]
[Праведники и злодеи]
[Случай с раби Эл'азаром, сыном раби Шим'она, которому повстречался человек чрезвычайно уродливый]
[Торнос Рофос и раби Акива]
[Раби Ишмаэль и раби Акива - Он поразил, а вы исцеляете?! ]
[Пьяница и его благочестивый сын]
[Ученики раби Ханины и астролог]
"...нечестивым зубы сломал Ты" (Псалмы 3, 8).
"От Моей руки было сие вам, - с печалью вы ляжете" (Йешаяhу 50,11).
"Также сие против сего содеял Б-г" (Коhэлет 7, 14)
[Про корову, которая не хотела работать в Субботу]
[раби Йоханан бен Закай и его ученики]
"Жену радивую кто найдет" (Притчи 31, 10). [Смерть сыновей р. Меира]
[Накдимон бен Гурион и дождь]
[Раби Акива]
[Милостыня спасает от смерти. Дочь р.Акивы]
[Раби Ханина бен Доса и змей]

 http://www.machanaim.org/ustntora/in_ustntora.html

Лейб Стоцки [לייב סטאָצקי]

(Вильна, 1902 – Вильнюс, 1967)

Стихотворение «Еврейские улочки»

[יידישע געסלעך /ИДИШЭ ГЕСЛЭХ ]

Читает старый виленский еврей Пинхос Фридберг

Для тех, кто не понимает идиш, Полина Пайлис и Пинхос Фридберг создали условно-корректный подстрочник:

ЕВРЕЙСКИЕ УЛОЧКИ (ВИЛЕНСКОЕ ГЕТТО)

Я шел по еврейским улочкам —
Фантастически извилистым, узким и кривым —
И меня начала одолевать странная тоска.

Здания мрачные и немые
Говорили со мной на древнем языке
Богобоязненно набожных ушедших поколений.

Они рассказывали мне о домах учения,
Где ярко когда-то сиял свет Торы.
А он, возможно, не угас до сегодняшнего дня.

И, кажется, луч вечной меноры
Вспыхнул вдруг искоркой в моей душе,
Окутав ее пеленой давних традиций…

Словно буквы, записанные на пергаменте желтом,
Смотрели на меня трещины на кирпичах —
Поблекший отпечаток старых историй.

Мне казалось, что кирпичи содержат
Глубоко сокрытые в себе сокровища с секретами —
Повествования великих праведников.

Стены здесь, застывшие свидетели прошлого,
Лежит уже на них печать непроглядной тьмы,
И тоскуют они лишь по временам предков.

Окутанный легендами о душах праотцов,
Я шел все дальше и дальше,
Погруженный в необычные, пугающие мысли.

И чем дальше я шел, меня все более пленяла
Полная прелести теснота еврейских улочек,
Над которыми витает Песнь Песней.

В моей душе воцарилась непонятная тоска —
Назад в окаменевшее, неподвижное прошлое,
Назад в былую неволю, в гетто.

Бежать от шумных, дерзких бульваров —
Назад к нежной еврейской улочке,
В молельню, чтобы в ней отшельником запереться!

Бежать от закладывающего уши грохота джаз-бэнда,
От суматошного хаоса танцклассов,
Где властвуют фокстрот и дикий шимми;

Бежать от безумно кричащих улиц,
От бессмысленно развратного бурлящего котла,
Где непристойно разгуливает неприкрытое нахальство, —

Бежать назад на еврейскую улочку,
Позволить вплести себя в благочестивые легенды —
Так, как во времена Вилнэр Балэбэсл’а.

Чтобы только здесь моя душа нашла свои молитвы,
Постигнув жизни вечный смысл…

(Вилнэ, 1930)

http://www.lzb.lt/ru/2017/12/29/%D1%81%D1%82%D0%B8...1%87%D0%BA%D0%B8-%D7%99%D7%99/

Ему прочили славу Льва Ландау, но расстреляли в 32 года за детскую повесть об изобретателях радиотелеграфа. Гениальный физик Матвей Бронштейн отказался писать, что итальянец Маркони украл все у русского Попова. Его потерю для мировой науки считают катастрофой – как если бы 32-летним погиб Альберт Эйнштейн.

Новое издание книги Матвея Бронштейна чётко делится на две части: первая – «Солнечное вещество и другие повести», вторая – «Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской». В первой части – знакомые многим с детства научно-популярные повести об открытии гелия, или как раз «солнечного вещества», рентгеновских лучей и радио. Повести эти, безусловно, интересны и детям, и взрослым. Как отмечали Самуил Маршак и Корней Чуковский, Матвей Бронштейн изобрел новые инструменты для популяризации науки. О самом сложном он рассказывает не только просто и интересно, но и со страстью и поэтичностью. Вот, например, первая фраза заглавной повести «Солнечное вещество»: «Я расскажу о веществе, которое люди нашли сначала на Солнце, а потом уже у себя на Земле». Что это, как не поэзия? И одновременно – зачин научного детектива, романа с тайной: как же можно было найти вещество на Солнце, если книга была написана примерно за 30 лет до полёта в космос, а химический состав Солнца полностью не исследован и по сей день?

В начале 2014 года в издательстве «Книжники» (серия «Чейсовская коллекция») вышла в свет первая в своем роде антология «Еврейская поэзия Средних веков» в переводах с иврита Владимира Лазариса — плод многолетней работы известного израильского переводчика, собравшего под одной обложкой более трехсот светских и литургических стихотворений шестидесяти восьми еврейских поэтов из Эрец-Исраэль, Египта, Вавилонии, Испании, Англии, Франции, Италии, Германии и Португалии, немалая часть которых вошла в сокровищницу еврейской культуры.

Перевод с иврита Владимира Лазариса

СААДИЯ ГАОН (882–942)

Как же Ты велик!

Ты выше, Всемогущий, зодчих тех,

Что строят низ сперва, а после верх.

А Ты сначала создал небеса

И снизу землю расстелил для всех.

О Б-же, как же Ты велик!

Ты выше всех, кому дарован слух,

Из трех людей один не слышит двух.

Но всех людей Ты слышишь на земле,

Над ней всегда витает Б-жий дух!

О Б-же, как же Ты велик!

Ты выше всех великих, что кичатся

Своим величием и только им гордятся,

Но разве есть величие у них?

Над всеми — Ты. Кому с Тобой тягаться?

О Б-же, как же Ты велик!

Ты выше всех, кто землю населил,

И даже тех, кто горы покорил.

Ведь птицам Ты все небо подарил!

О Б-же, как же Ты велик!

Ты выше живописцев — только днем

Творить они умеют иль с огнем,

И даже в самом потаенном месте

Ты жизнь создашь в величии Своем!

О Б-же, как же Ты велик! <...>

Ханох Дашевский, Иерусалим

2-й пленум Еврейского Антифашистского комитета (ЕАК) состоялся в феврале 1943 г. И хотя накануне было объявлено о капитуляции немецких войск в Сталинграде, лица участников Пленума не светились счастьем. Потрясённые, они слушали доклад своего председателя Соломона Михоэлса о невиданной в истории еврейства Катастрофе – тотальном уничтожении еврейского народа. 

У членов ЕАК и прежде не было иллюзий по поводу происходящего с евреями на оккупированных советских территориях, но то, что они услышали, шокировало вдвойне. И если о беспрецендентной жестокости нацистов было известно и раньше, то новые факты об активном участии местного населения в ограблении и уничтожении своих сограждан подрывали основы советского мировоззрения, наносили серьёзный удар по одному из главных аспектов советской пропаганды – дружбе советских народов, внушали опасения и тревогу. На лубочном пейзаже советской действительности эти факты стирали показной лак, за которым открывалась никуда не исчезнувшая, как оказалось, картина погромов и резни, где были всё те же лица, кроме нового персонажа: немецкого хозяина, представителя "высшей расы". Поэтому к спонтанной неуправляемой ненависти прежних времён нужно было прибавить немецкую тщательность и педантичность, а главное – фанатичное стремление достичь поставленной цели. И если раньше ещё можно было рассчитывать на то, что насытившись кровью, разъярённая толпа успокоится, или её успокоят боящиеся народного бунта правители, то на этот раз смерть была неотвратима. 

Нацистов и их многочисленных добровольных помощников неправильно было бы сравнивать даже со зверьми. Такое "некорректное" сравнение обидело бы зверей, ибо, вырывая овец из стада, волк или стая волков, руководствуясь биологическими инстинктами, не стремятся целенаправленно уничтожить всё стадо полностью, но человек – самый жестокий и опасный хищник на свете – оказался способен на то, перед чем спасовал бы и зверь. 

Еврейский Антифашистский комитет не мог помочь обречённым собратьям, но он мог сделать другое: оставить в памяти потомков названия городов и местечек, списки имён и фамилий, цифры и даты. И дать описание событий – одну и ту же, совпадающую во многих деталях, монотонную, предсказуемую и оттого ещё более ужасную панораму неслыханного в истории человечества уничтожения себе подобных. 

Рыночная площадь в Новых Жагорах. Фото начала XX века

Фрагмент из книги Павла Нерлера

«Жизнеописание Осипа Мандельштама» 

  У всех людей есть родственники. К моему удивлению, родственники обнаружились и у Мандельштама, который всегда мне казался отдельным человеком, плюс беспомощный и милый брат Шура.

Н. Мандельштам

В конце концов, всякая семья государство…

О. Мандельштам

У самой границы нынешних Литвы и Латвии, на пути из Риги в Шяуляй расположились Жагоры — полугород‑полуместечко Шавельского уезда Ковенской губернии . Собственно, Жагор было двое — Старые и Новые Жагоры, и между ними — живописная речушка Швете. В Старых, по переписи 1897 года, проживало 1629 евреев из 2527 жителей (65 процентов), в Новых — 3814 из 5602 (68 процентов).

Кого только среди выходцев из Жагор не было! И знаменитый ортодоксальный раввин Исраэль Салантер (1810–1883), и еще более знаменитый чаеторговец Зеэв Высоцкий (1824–1904), и идишский писатель Янкель Динесзон (1856–1919), и физик‑атомщик Исаак Кикоин (1908–1984)!

Одно из множества еврейских местечек — довольно крупное, но ничем особенно не примечательное: каменные дома, ярмарка, размеренный ортодоксальный быт, местечковая замкнутость. Особенности? Не локального, но общеприбалтийского свойства: историческое тяготение ко всему немецкому (в память о своих корнях и в пику всему русскому) и ощутимая предрасположенность к Гаскале (еврейскому Просвещению), что косвенно результировалось и в интересе к реформистскому иудаизму. Впрочем, были в Жагорах в свое время и две своих ешивы, в одной из них у своего отца начинал знаменитый ребе Салантер. Но ко времени отрочества Эмиля‑Хацкеля их уже и след простыл, ибо ешивы тогда были не постоянными учреждениями, а временными союзами кучкующихся молодых талмудистов, мечтающих когда‑нибудь стать самостоятельными комментаторами священных текстов (иных сфер приложения творческой энергии у них просто‑напросто не было!).

Александр Кузнецов

Сегодня исполняется 90 лет со дня рождения писателя, сценариста и режиссера Эфраима Севелы. Первую половину жизни он был гражданином СССР, затем его выдворили в Израиль, откуда Севела перебрался в США, а в начале 1990-х переехал в Россию, где книги его обрели большую популярность.

Эфраим Севела (Ефим Евельевич Драбкин) родился 8 марта 1928 года в Боб­руйске в спортивной семье. Отец – кадровый офицер, коммунист, тренер по классической борьбе. Мама занималась легкой атлетикой. Двенадцатилетним подростком, с матерью и сестрой, он бежал от стремительно приближавшейся к Бобруйску войны. Ночью взрывная волна авиабомбы сорвала его с открытой товарной платформы эшелона, шедшего на восток. Далее последовали: побег из детдома, из ремесленного училища, из совхоза под Новосибирском, бродяжничество по Уралу и Сибири. Осенью 1943 года его подобрал артиллерийский комбриг, погибший потом за две недели до Победы и взявший с него обещание получить высшее образование. Как «сын полка», вместе с бригадой мальчик прошел весь ее боевой путь – через Белоруссию, Польшу, Германию – до Ной-Бранденбурга. Судьба к мальчику оказалась милостива: в Бобруйске, в уцелевшем доме, его встретили мать и сестра, вскоре вернулся и отец. Завещание комбрига он выполнил: окончил университет.

24 февраля 1971 года в Приемной Президиума Верховного Совета СССР двадцать четыре еврея объявили сухую бессрочную голодовку, требуя выпустить их в Израиль. Среди них был и Эфраим Севела, успешный в то время журналист, киносценарист (семь фильмов за шесть лет), любимец Утесова. Акция увенчалась успехом, и Эфраим Севела вместе с другими протестантами был выдворен из СССР.

Вскоре, во время Войны Судного дня, ему представился случай подтвердить свои боевые качества, за которые в 1944 году получил медаль «За отвагу», и он не преминул им воспользоваться: подбил два танка и противотанковую пушку.