Архивариус Кот
«И всё как будто под рукою…» Часть 2
В начале мая 1851 года Николай I уехал в Варшаву, а затем за границу. В Петербурге оставался править наследник Александр Николаевич. Он-то и получил 6 мая донос от управлявшего III отделением генерал-лейтенанта Л.В.Дубельта: «Вчера вечером у сына коммерции советника Жадимировского похищена жена, урождённая Бравура. Её, как дознано, увёз отставной офицер Фёдоров, но не для себя, а для князя Сергея Васильевича Трубецкого. Фёдоров привез её в дом брата своего, на Караванной, где и передал князю Трубецкому, так, по крайне мере, уверяет муж, который с давнего времени заметил, что князь Трубецкой обратил на жену его какое-то особенное внимание и был с нею в тайной переписке».
Происшествие, прямо скажем, пикантное и не совсем обычное. Но если находившиеся в Петербурге наследник и Дубельт отнеслись к нему достаточно спокойно (наследник наложил резолюцию на докладе: «Я давно этого ожидал, ибо никакая мерзость со стороны князя Сергея Трубецкого меня не удивляет»; Дубельт принимал, конечно, меры для отыскания беглецов, но без особого рвения), то пребывавшие за границей император и шеф корпуса жандармов А.Ф.Орлов посмотрели на дело по-другому.
Резолюция Орлова была – «Происшествие довольно скверное по своему соблазну, тем более, что государю, как и всем, кн. С. Трубецкой известен закоренелым повесой». А вот император разгневался не на шутку. «Стыдно, что не нашли, надо Дубельту взять для того строгие меры», - написал он. «Вот собственноручная отметка государя, я ему говорил, что это не наше дело, а местной полиции, но он возразил, чтобы я написал к тебе, чтобы все средства к отысканию употреблены были. Непременно исполни», - добавил Орлов, пересылая распоряжение царя Дубельту. И понеслось…
Никто не знал, куда направились беглецы. Говорили разное: «В городе носятся слухи, что князь Трубецкой с женою Жадимировского бежали за границу через Финляндию, что она переоделась в мужское платье, а он выбрил себе бороду, достал 40 000 рублей серебром, и что они уже находятся в Стокгольме», «А графиня Разумовская рассказывает, что они, напротив, уехали в Тифлис, и что князь Трубецкой через два месяца продаст Жадимировскую в сераль турецкого султана».
Были направлены распоряжения и посланы жандармские офицеры по всем направлениям. Как тут не вспомнить знаменитое хлестаковское «И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!»
Почему же такое, на первый взгляд, сугубо частное происшествие вызвало подобную реакцию самодержца? Сохранились свидетельства, что, помимо особой «любви» к Трубецкому, тут сыграло роль и другое…
Р.В.Полчанинов (журналист, общественный деятель, представитель первой волны русской эмиграции, неделю назад ему исполнился 101 год) написал: «Лавиния Бравура была тётей моей бабушки». Полчанинов рассказывает о семье Лавинии: «Бравура, из рода маркизов Манини, как русский полковник интендант, участвовал в войне 1812 г. Он был женат на венгерке Марии Федоровне, ур. Геделя, которая после его смерти вышла второй раз замуж за англичанина Роберта Кохун. Старшего сына звали Александр Людвиг Франц Антон Мария. Дочь Лавиния Теодозия, которая родилась в Москве 27 января (вероятно по старому стилю) 1833 г. Оба от первого брака». Судя по всему, отношения в семье были далеко не идеальными…
В 1910 году в журнале "Исторический вестник были опубликованы воспоминания «смольнянки» А.И.Соколовой: «В бытность мою в Смольном монастыре, в числе моих подруг была некто Лопатина, к которой приезжала замечательная красавица Лавиния Жадимировская, урожденная Бравур. Мы все ею любовались, да и не мы одни. Ею, как мы тогда слышали, любовался весь Петербург. Жадимировская была совершенная брюнетка, со жгучими глазами креолки и правильным лицом, как бы резцом скульптора выточенным из бледно-жёлтого мрамора». К сожалению, до нас не дошло портрета Лавинии. В интернете иногда помещают вот это изображение неизвестной.
27 января 1850 года «девица Лавиния Бравура, 17 лет, католического вероисповедания» вышла замуж за «потомственного гражданина Алексея Жадимировского, православного, 22 лет». В показаниях Трубецкого содержатся сведения об этом браке: «Знавши её ещё девицей, я был свидетелем всех мучений, которые она претерпела в краткой своей жизни. Мужа ещё до свадьбы она ненавидела и ни за что не хотела выходить за него замуж. Долго она боролась, и ни увещевания, ни угрозы, ни даже побои не могли её на то склонить. Ее выдали… почти насильственно, и она только тогда дала свое согласие, когда он уверил её, что женится на ней, имея только в виду спасти её от невыносимого положения, в котором она находилась у себя в семействе, и когда он ей дал честное слово быть ей только покровителем, отцом и никаких других не иметь с нею связей, ни сношений, как только братских».
Надежды Лавинии не оправдались. Сама она позднее рассказала: «Я вышла замуж за Жадимировского по моему собственному согласию, но никогда не любила и до нашей свадьбы откровенно говорила ему, что не люблю его. Впоследствии его со мною обращение было так невежливо, даже грубо, что при обыкновенных ссорах за безделицы он выгонял меня из дома, и, наконец, дерзость его достигла до того, что он угрожал мне побоями. При таком положении дел весьма естественно, что я совершенно охладела к мужу и, встретив в обществе князя Трубецкого, полюбила его». Судя по всему, и князь полюбил её горячо.
Но не только князь… Увидев где-то красавицу, сам император весьма «заинтересовался ею» (достаточно хорошо известно о так называемых «васильковых дурачествах» Николая I, на которые обычно дамы охотно шли). Однако, к его удивлению, юная женщина отказалась от предложенной ей «чести». Вероятно, простить это государь не мог. Что же двигало самодержцем – защита нравственности или элементарная ревность?!
…Беглецов разыскали на Кавказе. Полицейское донесение гласило, что кутаисский полицеймейстер штабс-капитан Мелешко, «прибыв в Редут-Кале 3 июня, нашёл там князя Трубецкого и Жадимировскую, собиравшихся к выезду за границу, и первый из них тотчас арестован». Царь распорядился: «Не надо дозволять везти их ни вместе, ни в одно время и отнюдь не видеться. Его прямо сюда в крепость, а её в Царское Село, где и сдать мужу». Князя Сергея привезли в Петербург 29 июня, Лавинию – 30-го.
Поразительны их показания! Лавиния – «Познакомившись ближе с Трубецким, не он мне, а я ему предложила увезти меня». Трубецкой, объясняя, что не мог не откликнуться на призыв, добавляет: «Я любил её без памяти, положение её доводило меня до отчаяния, - я был как в чаду и как в сумасшествии, голова ходила у меня кругом, я сам хорошенько не знал, что делать, тем более, что всё это совершилось менее чем в 24 часа», «Когда мы уехали отсюда, я желал только спасти её от явной погибели, я твердо был убеждён, что она не в силах будет перенести слишком жестоких с нею обращений и впадет в чахотку или лишится ума. Я никак не полагал, чтобы муж, которого жена оставляет, бросает добровольно, решился бы идти жаловаться. Мы хотели только скрываться от него и жить где-нибудь тихо, скромно и счастливо. Клянусь, что мне с нею каждое жидовское местечко [прошу прощения: не толерантен князь Сергей!] было бы в тысячу раз краснее, чем Лондон или Париж. Я поступил скоро, необдуманно и легкомыслием своим погубил несчастную женщину, которая вверила мне свою участь». И оба стараются обелить Фёдорова…
Вёзший Лавинию поручик Чулков рапортовал: «Жена Жадимировского во время следования из Редут-Кале до Тифлиса чрезвычайно была расстроена, беспрерывно плакала и даже не хотела принимать пищу. От Тифлиса до С.-Петербурга разговоры её заключались только в том: что будет с князем Трубецким и какое наложат на него наказание... Привязанность её к князю Трубецкому так велика, что она готова идти с ним даже в Сибирь на поселение, если же их разлучат, она намерена провести остальную жизнь в монашестве. Далее и беспрерывно говорила она, что готова всю вину принять на себя, лишь бы спасти Трубецкого».
Комендант Петропавловской крепости И.А.Набоков 29 июня доложил: «Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что доставленный во исполнение высочайшего вашего императорского величества повеления отставной штабс-капитан князь Сергей Трубецкой сего числа во вверенной мне крепости принят и помещён в дом Алексеевского равелина в покое под № 9-м».
9 августа 1851 года последовала высочайшая конфирмация: «За увоз жены почётного гражданина Жадимировского, с согласия, впрочем, на то её самой, за похищение у отст. шт.-кап. Фёдорова подорожной и за намерение ехать с Жадимировской за границу повелено князя Трубецкого, лишив чинов, ордена Св. Анны 4-й ст. с надписью "за храбрость", дворянского и княжеского достоинств, оставить в крепости еще на 6 месяцев, потом отправить рядовым в Петрозаводский гарнизонный батальон под строжайший надзор, на ответственность батальонного командира».
12 февраля 1852 года рядовой Сергей Трубецкой вновь начал службу. За него хлопотали и наследник, и Дубельт, но слышали в ответ, что ещё рано. В мае 1853 года Трубецкой был произведён в унтер-офицеры, а в марте следующего года - в прапорщики. После смерти царя, 20 ноября 1855 года, он был «за болезнью» уволен со службы в чине подпоручика, с установлением за ним секретного надзора, с запрещением выдачи ему заграничного паспорта.
17 апреля 1857 года Трубецкому вернули права потомственного дворянства и княжеский титул, но секретный надзор за ним был сохранён… Он поселился в своем имении в Муромском уезде Владимирской губернии, и в одном из доносов о нём было сказано, что «князь привёз с собою из Москвы в марте 1858 года экономку, у которой, говорят, хороший гардероб, чего князь сам будто бы не в состоянии был сделать, что живет тихо, а экономка никому не показывается», а потом добавили, что «живущая у князя дама довольно ещё молода, хороша собою, привержена к нему так, что везде за ним следует и без себя никуда не пускает».
Этой «экономкой», конечно же, была Лавиния... Разлучённая с Трубецким, она «умоляла, чтобы её не возвращали к мужу». За прошедшие годы ей удалось добиться развода, но с запретм вступать в повторный брак с лицом православного вероисповедания.
Однако счастье оказалось недолгим. Здоровье князя было подорвано и давней, как следует не залеченной раной (сообщая приметы жандармам при поисках беглецов, указывали, что он «имеет вид истощённого человека»), и всеми последующими злоключениями. 19 апреля 1859 года Трубецкой умер. Ему было 44 года. Снова постоянный упрёк князю – не оставил воспоминаний о Лермонтове, почему? В статье о Столыпине-Монго я написала, что Алексей Аркадьевич не дожил до возраста, когда пишут мемуары. Князь Сергей ко времени смерти был лишь на два года старше. А может быть, прав опять же Окуджава, говоря о непреходящей боли своего героя: «О погибшем поэте князь говорить избегал, даже почти не упоминал его имени, а ежели кто по неведению всё–таки лез со своими домыслами и соболезнованиями, я видел, как друг мой страдает».
…Лавиния вскоре уехала во Францию. Говорили, что она поступила в монастырь. Однако Р.В.Полчанинов пишет: «Там она вскоре вышла замуж за Филиппа цу Кастелл-Кастелл (Philipp zu Castell-Castell) (1840–1876), а после его смерти, будучи в Вене, вышла в третий раз замуж за графа фон Зюхтелн (v.Sűchteln). Скончалась в Вене 19 июня 1891 г. (вероятно новый стиль)».
Он же указывает, что, кроме «Путешествия дилетантов», знает ещё пять книг о Лавинии -«одну по-французски и четыре по-немецки».
А мне в заключение хочется привести слова П.Е.Щёголева, посвятившего этой истории документальный очерк «Любовь в равелине», которым я пользовалась при написании статьи: «Светским приятелям князя роман его с Жадимировской казался последней проказой князя Трубецкого, но не вернее ли признать этот роман настоящим душевным делом князя, первым и последним подвигом его жизни? По мысли Николая, крепость должна была сломить, подавить "мерзостную" в его глазах романическую страсть князя. Монарх оборвал нить внешней жизни, благополучия, карьеры своего подданного, но даже и равелин не мог покорить страсть. В холодных стенах равелина не умерло горячее чувство любви».
