Я хочу рассказать вам о людях,
О которых не все узнаЮт,
О нелегких, измученных буднях

И о том, как же важен их труд!

Эти люди с сердцами как небо,
Выбор этой стези непростой…
Ведь они и последний кус хлеба
Отдавали дворняге любой.

Из огромных гниющих подвалов,
Подворотен, задворок, дворов
Достают они маленьких, жалких
Обреченных котят и щенков…

Каждый день непосильная ноша…
Искупать, излечить, накормить…
Чтоб хозяин достался хороший,
Чтоб смогли они радостно жить.

Десять-двадцать хвостов в каждом доме,
Нужно всех обогреть, обласкать,
Накормить, напоить, успокоить
И конечно за всеми убрать…

Каждой лапке найти свои руки,
Ведь отдать - лишь отдать бы, нельзя!
Чтоб потом не от горя и скуки,
А от счастья светились глаза.

Этим людям не платят зарплату,
И «спасибо» не все говорят…
Состраданья и веры солдаты
Ангелочки щенков и котят!

ВОЛОНТЕРЫ! Я так горда Вами!
За сердца и нелегкий Ваш труд!
Не раскрыть мои чувства словами…
Пусть все ангелы Вас берегут!

Виктория Заиченко
 

Автор:
Екатерина Стругова Московская область. 11 лет

Возле запрещающего знака,
С тонким переломанным хвостом
Умирала сбитая собака
Под широким каменным мостом.
Мчавшийся убийца в самосвале,
Так и не нажал на тормоза,
И теперь тихонько угасали
Добрые собачии глаза.
Вся в крови, почти полуживая,
Вдруг забыв про боль, про всё подряд
Громко застонала, вспоминая
Маленьких некормленых кутят.
Под мостом на тающие льдинки
Капнула собачия слеза,
Падали холодные снежинки
На остекленевшие глаза.
Некого за смерть призвать к ответу,
За бесчеловечность нет статей,
Сколько ж вас еще по белу свету
Нелюдей под масками людей.

Владимир Калиниченко - узник концлагеря Сан-Пельтен, куда он попал совсем ребёнком.

И в фашистском концлагере, и в ГУЛАГе Владимира Калиниченко спасли стихи.

Когда  Владимир   Калиниченко  приезжал в Москву в гости к Константину Симонову, тот со словами:
«Ко мне приехал товарищ из Донбасса» откладывал все дела.

Дружба завязалась после письма, которое Володя отправил из-за колючей проволоки автору «Жди меня, и я вернусь».
Симонов не побоялся ответить зэку, сидевшему по политическим мотивам, и стать для него «крёстным отцом» в литературе.

Поэт Владимир Калиниченко - ЖИЗНЬ КАК ПОДВИГ.
.

СОБАКА

Я эту собаку запомнил, как человека...
Случилось такое в сорок четвертом. Зимой.
Игрался спектакль "Охота XX века"
Перед шеренгой застывшей от страха, немой.

У коменданта была привязанность к догам.
И был экземпляр - казался слоном среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога,
И вот этот зверь шагнул величаво на снег.

И вывели жертву...
Стоял мальчишка продрогнув.
Куда тут бежать? Он давно ослабел.
Комендант наклонился, подал команду догу,
И тот в два прыжка расстояние преодолел,

Обнюхав смертника, прошелся спокойно рядом.
Был он великолепен в размашистом, легком шагу!
Вернулся дог к коменданту и честным собачьим взглядом
Сказал человеку пес:
"Ребенок ведь – не могу..."

Лагфюрер пожал плечами; ему-то разницы нету.
Раскрыл кобуру у упряжки с надписью "С нами Бог"
Но, едва сверкнула вороненая сталь пистолета,
В эсэсовское горло впился красавец дог!

...Дога четвертовали, пустив под лопасти шнека...
Я вряд ли теперь найду в Сан-Пельтене свой барак...
но эту собаку я вспоминаю, как человека,
Единственного человека среди фашистских собак.

ТАБАК

Дело моё было - табак.
Не знаю, кто продал меня,
Скрутили руки и били так,
Что лопалась кожа ремня.

Потом сапогом пытали: зачем,
Кому табак воровал?
Зубы сцепив на своём плече,
Я лишь головой мотал.

Наш комендант был великий знаток
По части табачных дел.
Построил теплицу, провёл к ней ток,
Каждому дал надел.

Три ряда ростков - вирджинский табак.
Лучше нет табака!
Я перед тем, как идти в барак,
Тайком срывал два листка.

Не для себя, я тогда не курил.
Спал рядом, на нарах сосед -
Контуженный дядька... я имя забыл,
Прошло ведь немало лет.

Он гладил меня заскорузлой рукой,
Шептал: "Спасибо, сынок".
А мне казалось, то батя мой
В кулак пускает дымок.

Не мог же я вахманам выдать его.
Он взрослый, а я пацан.
Пусть, сволочи, бьют!
Стерплю!
Ничего!
Ведь я защищаю отца!..

Меня принесли, швырнули под бак.
Ни есть, ни пить я не мог,
Но крепко сжимал вирджинский табак
Мой худенький кулачок.

Сосед оторвал бумаги кусок,
Цигарку свернул - вот так -
И глухо сказал: "Покури, браток".
С тех пор я курю табак.

(по памяти, т.к. в поисковиках не нашла)

ХЛЕБ

Фашист был сытым и хмельным,
а мы голодными и трезвыми
и по приказу шли за ним,
ведь нам не полагалось брезговать.
Он выдумал для нас игру,
когда спокойно ломти резал,
А мы должны были кричать:
«Моритури салютант, Цезарь!».
И расшибать друг другу лбы:
поляк – французу, русский – чеху…
Катались по земле рабы,
А господин сдыхал от смеха.
Знаток латыни и манер,
он упивался этим действом…
Огромный черный Гулливер
топтался сапогом по детству…
Он уходил жрать коньяки,
петь «Роза мунде» под гитару,
а мы, держась за синяки,
ныряли под любые нары:
поляки, венгры, русаки,
французы, чехи и евреи -
выкладывали все куски,
от духа хлебного немея.
Захлебываясь от слюны,
шептал мой друг, держась за спину:
«Перестарались пацаны…
Ну, ничего. Дели, Калина!»
Съедали хлеб. Потом без слов –
язык для дружбы не помеха –
мы вытирали кровь с носов:
поляк – французу, русский – чеху.
__________________________

* - "Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь!"

* * *

Надрывается репродуктор
голосами торжественными разными.
А за окнами — солнечное утро,
нарядное, как сам праздник.
Только что нам до утра этого?
Только что нам до этих праздников?
Разве что вот — дадут котлету
Раз в полгода… Разнообразие.
Где-то люди под шутки и песни
по традиции выпьют чарку.
А у нас в предзоннике тесном
безразлично бродят овчарки,
да свистят часовые с вышек,
коротая нудную службу.
По инструкциям, спущенным свыше,
нам культмассовый отдых нужен.
И культорг, расшибаясь в лепешку,
матом гонит нас на собрание.
Замполит, голосистей гармошки,
снова будет вещать
про старание,
про досрочное освобождение,
про вину нашу перед обществом…
Знаем цену его суждениям, —
первый в зоне взяточник,
в общем-то.
А потом под гитары грустные
«И-ы-эх, чавыла!» —
споют цыгане,
и веселую пляску русскую
дробно выстучат сапогами,
и в какой-то там …надцатый случай
фильм посмотрим —
«Верьте мне, люди», —
в молчаливой тоске горючей
ожидая начала буден.