Нынешние дискуссии уходят от сути поднятых участниками проблем. Елена Санникова справедливо призывает сострадать политзаключенным. Но в своем благородном пафосе она осуждает журналиста, который «вместо того, чтобы сказать доброе слово получившему большой срок... хладнокровно пишет... МБХ стал вечным узником». А «вечный узник» - метафора, обозначающая, что власть, пока держится, хочет держать МБХ в заключении. Абаринов справедливо отверг выпад, но тоже не без обобщения: «Некоторые ветераны диссидентства воспринимают окружающий мир исключительно в черно-белой гамме. Особенно... в истории с шашлычной вывеской. Логика защитника вывески простая: кто не антисоветчик, тот вертухай». Но примечателен не так взгляд защитника вывески, как позыв власти убрать вывеску из страха, что слово «антисоветский» прозвучит положительно.

Дело Ходорковского-Лебедева восьмой год тянется у всех на глазах, но его социальный смысл в тени. Его вопиющее беззаконие не так уж будоражит. Эка в отечестве невидаль - беззаконие! Да у нас Данилкиных сотни, если не тысячи. А дело, о котором речь, уникально.

Едва ли не единственный, кто сказал, что природа этой уникальности не выявлена, что «тема не раскрыта», - Ирина Павлова. Иные ее суждения ждут уточнений - но это, возможно, по той причине, что повернуть общество к пониманию социального смысла происходящего она могла лишь резкими и порой слишком простыми словами.

Упрекать Ходорковского и его адвокатов в том, что они сами не раскрыли эту «тему», а лишь выявляли ложь обвинения, едва ли правильно. И тем менее оправдано сравнение с Верой Засулич. Не только потому, что ее судили присяжные, а не Данилкин, а председательствовал в суде опять же не Данилкин, а Анатолий Федорович Кони, виднейший российский юрист, много сделавший для осуществления судебной реформы Александра II и еще в своей студенческой работе писавший: «Власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не уважает». Эту мысль он и продемонстрировал на процессе.

Засулич, в отличие от Ходорковского или Лебедева, совершила явно противозаконный акт – стреляла в петербургского градоначальника Федора Трепова, приказавшего высечь розгами политического заключенного, чего закон не дозволял, то есть противозаконно ответила на противозаконный акт. Но действия градоначальника, в отличие от действий Засулич, не были его личным поступком. Он порол именем государства вопреки законам государства. И Кони, хотя и царь, и министр юстиции хотели, чтобы Засулич была наказана, способствовал ее оправданию не просто по личной доброте, а как истинный либерал, показав, что власть, доверяя выступать от имени государства человеку, не соблюдающему его законы, теряет возможность наказывать частных лиц, нарушающих их в ответ. Показав это делом, Кони остался на своей должности, а Трепов ушел в отставку.

В деле Ходорковского все наоборот: вопреки государственным законам суд поддерживает чиновников, преследующих частных лиц, от имени государства. Не могли Ходорковский, Лебедев и их адвокаты при Данилкине вместо Кони выйти за рамки самозащиты. Цитируя Ходорковского, Павлова пишет, что Кремль дал подсудимым «публичную трибуну для защиты». Но если в приговоре показания свидетелей Христенко и Грефа, видных лиц государства, истолкованы в прямом противоречии с тем, что они показали в открытых заседаниях, это значит, что публичностью Кремль не обеспокоен. И никакой публичной свободы для контрнаступления он подсудимым и адвокатам не дал. Павлова преувеличивает отличия дела Ходорковского от сталинских открытых процессов. Те были поставлены даже артистичнее, но хоть Вышинский поярче нынешних прокуроров, и у него были сбои в допросах Бухарина и Крестинского. В уходе от сути можно упрекнуть лишь средства массовой информации.

Павлова, как человек социально мыслящий, желает, чтобы суд над Ходорковским и Лебедевым «перерос в процесс над общей практикой мафиозной власти в стране» и стал «поворотным событием в истории российского общественного сознания». Но чтобы этого добиться, надо вскрыть механизм этой власти. А он укутан плотно. Павлова делает попытку его обнажить. Однако трудно согласиться с ее утверждением, что Ходорковский до ареста был высокопоставленным членом правящей мафии. Не стоит доверяться кличке «олигархи», исходно внушавшей, что к власти в стране вместо Политбюро ЦК КПСС пришла кучка новых богачей. На деле власть в России взял президент со своей свитой. «Олигархи» - и Ходорковский, и прочие - хоть и были созданы руководящей мафией, не стали ее членами. Даже Потанин и Абрамович, бывшие один вице-премьером, а другой губернатором, ими не стали. Разве что Березовский, сам себя усердно рекламирующий как члена правящей клики, вплоть до заявлений, что он-то и породил Путина.

Не «олигархи» распоряжались имуществом, оказавшимся в их ведении. Схвати они его помимо мафии, обвинения в прямом воровстве у государства звучали бы на суде. А не звучали они потому, что Ходорковский и другие получили «свое» именно из рук правящей мафии и обнажение этого могло повернуть процесс к разоблачению мафии. На деле они лишь высокопоставленные служащие, поодиночке вошедшие с мафией в соглашение. Они взяли на себя роли независимых капиталистов, обязавшись на деле выполнять указания. Я тоже, конечно, огрубляю действительную картину, но суть такова.

Это стало возможно потому, что мафией оказалась власть РСФСР. По существу после разгона Учредительного собрания большевистская мафия правила всей советской страной. А Ельцин, впервые выиграв президентские выборы в честном состязании, стал первым законным правителем РСФСР. Однако раздача имущества, числившегося - хоть по преимуществу противоправно - государственным, законной не была. В РСФСР таких законов попросту не было, как не было и новой конституции.

Отколовшись в миг кризиса от остальных республик, российская номенклатура, продолжая во главе с законным президентом возглавлять страну, искала способ повысить эффективность хозяйствования. Она не хотела перейти к буржуазному порядку, разрешив частно-хозяйственную деятельность и наладив судопроизводство: понимала, что в конкурентном обществе элитарную позицию ей не удержать. Вот и наладили чубайсовщину, феодальный капитализм: могучие фирмы в руках доверенных лиц стали действовать в отечестве и за рубежом, но сообразно указаниям власти и с обязательствами перед нею сверх налоговых.

Ходорковский был одним из таких доверенных лиц. И суд над ним показал, что служащий мафии - а ее служащими так или иначе являются ныне все граждане кроме лиц свободных профессий, пенсионеров и детей - никаких гарантий безопасности не имеет и тоже может быть ограблен и растоптан по знаку с надлежащего уровня вертикали.

Можно спросить: неужто Михаил Борисович наперед этого не знал, не понимал, что коммунистические бонзы только так себя и могут вести и ни единому их слову верить нельзя, как они ни переоденутся? Но то-то и оно, что он, как и десятки миллионов граждан, был искренним советским человеком и легко принимал порученную роль, считая всякое указание начальства законным. Будучи комсомольским работником, он особо привык к такой методе. К ней привыкло большинство советских людей, которых поэтому и нельзя бранить за то, что они не восстают против новой тоталитарной власти. Страна жила с таким сознанием три четверти века, а за последние двадцать было слишком мало сделано, чтобы возродить элементарные понятия. Смешно считать, насколько популярны партии и персоны, когда телевидение в руках правящей мафии. Индивидуального опыта недостаточно, чтобы в одиночку решить, что делать стране.

Индивидуальный опыт комсомольца Ходорковского не побудил его уклониться от служения мафии. Но индивидуальный опыт олигарха Ходорковского подвиг его задуматься о своем положении наемного капиталиста. В отличие от Абрамовича, Потанина, Дерипаски, Прохорова и других он уже этими крамольными мыслями нарушил сговор, чего мафия - а не один только Путин по своей садистской мстительности - допустить не может. В том и состоит вина Ходорковского и Лебедева, что они пытались быть реальными капиталистами в тоталитарной системе, допускающей лишь феодальных капиталистов-вассалов.

Важно понимать, что, сострадая вместе с Еленой Санниковой несчастным узникам, мы не можем этим ограничиться. И хотя Ходорковскому и Лебедеву мысли Ирины Павловой, возможно, уже не помогут, те, кто пойдет за ней в собственных размышлениях, лучше поймут, что с нами проделывают и что нас ждет.