В занятное время живем. То, что еще недавно казалось абсурдом, быстро становится реальностью. Прямо по Оруэллу. С оттенком «451 градуса по Фаренгейту» Брэдбери. Приставы охотятся не за мной - что несомненно было бы более неприятно, но в то же время более объяснимо, - а за моей книгой «Ударные отряды против Путина». Серьезные здоровые мужики гоняют за ней по всей Москве. Несколько разных бригад. Как будто заняться им больше нечем.

Заезжали к моему соавтору - он по прописке не живет, напугали его мать. Были в издательстве. Ищут-рыщут, охотятся за тиражом, который судом велено уничтожить. В издательстве резонно говорят: тиража нет, давно распродан. Заявились ко мне домой. И не одни приставы, а в компании целой армии спецназовцев-автоматчиков. Я тоже дома не живу, сейчас в отъезде нахожусь. Для начала напугали консьержа - то ли узбека, то ли таджика. Зачем-то грозили ему, что взломают дверь. Уверяли, что еще вернутся. В итоге чуть ли не до полусмерти напугалась пожилая женщина, которая снимает у меня квартиру вместе с дочкой и малолетним внуком.

Задача, поставленная перед цепными церберами системы, представляется мне абсолютно нелепой. Пусть даже разыщут они пару уцелевших экземпляров книги. Но что значат все их усилия в эпоху цифровых технологий? Ровным счетом ничего. Книга преспокойно продолжит существовать в виде файла в виртуальном пространстве. И сможет там расходиться бесконечно, гипотетически куда большим тиражом, чем напечатанный. Я думаю, если бы им и тут поставили задачу найти и уничтожить файл, они бы и ее бросились выполнять. Но это рассуждение уже из области киберфантастики. Впрочем, как я отметил выше, в нашей стране фантастика быстро становится реальностью.

Больше всего во всей этой истории меня занимает реакция людей. Не то что никакой поддержки, но даже минимального сочувствия. Женщина-съемщица, к примеру, сразу же стала требовать, чтобы я немедленно вернулся на родину. И вскрыл шкафы на лоджии. Вдруг я чего-то там незаконное припрятал.

Страх перед властью в лице нагрянувшего спецназа оборачивался и у съемщицы, и у консьержа страхом передо мной. Консьерж спрашивал про меня у съемщицы, а она, в свою очередь, у моей бывшей жены: «Он что, писатель, что ли?» Слово «писатель» в их устах звучало эквивалентно понятию «безумец». Оруэлл уступал место Мишелю Фуко. Ведь прямо по Фуко общество в лице жильцов дома отчуждало от себя безумца. Старалось его извергнуть. «Писатель», то есть безумец, превращался в чужака. Он, то есть я, нарушал покой и привычный миропорядок. И именно поэтому казался обществу опасным, таившим в себе неясную, но вполне осязаемую угрозу.

Фуко пишет о кораблях дураков, на которых в Средневековье бороздили моря и реки изгнанные безумцы. «Плавание сумасшедшего означает его строгую изоляцию и одновременно является наивысшим воплощением его переходного статуса». Переходный статус я бы понимал как пограничное состояние между свободой и несвободой. Ты не можешь стать полностью свободным, поскольку по-прежнему прикован социальными нитями к взрастившей тебя стране. Но ты уже и не несвободен, поскольку - хотя бы формально - находишься за ее границами. Эти корабли существуют вновь. И их становится все больше и больше. На фигуральных «кораблях дураков» бороздят пространство нынешние отъезжающие - по своей и чужой воле, временные или постоянные. Такие же, как я. Определение «безумия» оказывается инверсивным. Ведь если для общества, судя по социологическим опросам, в большинстве своем поддерживающего нынешнюю власть, безумцами являются инакомыслящие, то отъезжающим безумным кажется само общество.

Однако это безумие вовсе не амбивалентно - безумие спаянного единой идеей общества выглядит отвратительно, в то же время безумие индивидуума притягательно, поскольку несет в себе неведомое знание. Тот же Фуко отмечал, что хранителем этого знания, столь недоступного и столь устрашающего, выступает Дурак. Это знание является предвестьем конца нынешнего миропорядка. Нам остается лишь наблюдать, как один за другим корабли дураков отправляются в плавание. Плавание за границы общественного сознания. Внутреннее или внешнее - это неважно. И ждать, что их станет еще больше.