Svoboda | Graniru | BBC Russia | Golosameriki | Facebook

Александр Черкасов

Цитаты


Еще осенью 1999-го большинство политиков и СМИ поддержали войну и брутальную до неприличия риторику, на которой рейтинг нынешнего российского президента вознесся с ничтожно малых значений - до недосягаемых. Тех, кто не понял сразу, должна была вразумить история журналиста Андрея Бабицкого: зимой 2000-го его бросили сначала на «фильтр», а затем — якобы отдали боевикам. Зимой 2001-го сама Политковская отведала гостеприимства российских военных. Ее рассказ об этом был очень убедителен. Журналистов, готовых работать в Чечне, вряд ли стало больше, - равно как и редакций, готовых отправить туда корреспондента.

В этих условиях велик соблазн признать вынужденные рамки своими, добровольными, убеждениями. А еще страдающие стокгольмским синдромом любят порассуждать о профессии и профессиональной этике. А Политковская всего лишь оставалась собой в профессии и во времени, стремительно бежавшем вспять.

...Нулевые ушли не с началом протестов, а с пониманием того, что реальность существует. Что люди - важнее идей, а людей связывает друг с другом солидарность и взаимопомощь. Что каждый - свидетель времени, а от свидетельства до участия - один шаг.

Написанное и прожитое Анной Политковской - послание от живой к живым. И пусть оно дойдет до адресата.

Почему вопрос политических заключенных так важен? Их наличие – это диагноз для власти. Власть, которая управляет страной с помощью политических репрессий, не должна существовать. Но кого оппозиция поднимает на щит, кого она считает своими политическими заключенными – это характеризует оппозицию. Если это гуманисты, томящиеся из-за того, что они писали стихи и прозу, - это одно дело. Если это тяжкая мокруха по идеологическим мотивам - это совершенно другое дело. И отношение к этой оппозиции как в стране, так и за ее пределами может определяться списком тех, кого она считает политзаключенными.
Отдельно хотелось бы сказать про дело Тихонова и Хасис, которых часто вспоминали последнее время. Их защита строится на недоказанности обвинения и применении недозволенных методов. Однако защита может об этом говорить лишь потому, что очень малая часть публики, журналистов знакомилась с материалами уголовного дела. Первое: что Тихонова якобы пытали и именно поэтому он был доставлен на суд с мешком на голове, чтобы скрыть следы пыток - это неправда. На оперативной видеозаписи видно, как во время следственных действий на месте преступления Тихонов со свежим юношеским лицом просит надеть ему на лицо маску, чтобы его никто не опознал. Этот выезд на место приходится на тот период, когда его возили в суд. То есть либо у него моментально сошли все ужасные следы побоев, либо это вранье.

Второе: ставится под сомнение пуля, по которой был идентифицирован пистолет, из которого был убит Маркелов. Якобы она не была подобрана на второй день свидетелем Дмитрием Орловым, а ее специально отстрелили из этого пистолета злые чекисты, после этого положили в дело, а Дмитрий Орлов, живущий в США, – это не имеющая плоти фигура. Во-первых, если бы я не говорил с Дмитрием Орловым, я бы мог сомневаться в его существовании, но разговор все поставил на место. Это человек, который бывает в Москве, достаточно мотивирован для того, чтобы пойти на место преступления на второй день, когда многие туда шли, и в силу своей профессии (он дизайнер, художник, человек внимательный к деталям) мог в этом снегу сером увидеть такую мелкую деталь, как пуля.

Во-вторых, ствол, из которого были убиты Станислав и Настя, был идентифицирован не только по этой пуле. Стандарты баллистической экспертизы требуют сопоставления ствола с пулей недеформированной, а пуля, имевшаяся у следствия, была расплющена о кости черепа. Идентичность этих двух пуль определяется обследованием царапин на хвостовой части. То есть ствол, найденная целая пуля и пуля деформированная вполне устанавливают принадлежность оружия.

Третье: алиби Хасис, организованное Мухачевой и Барановским, разваливается не только при предъявлении встречных доказательств прокуратурой. Барановский предложил невероятную картину событий, но даже она не обеспечивала алиби Хасис на момент убийства.

И четвертое: что касается присяжных, которые якобы контролировались извне, то само разделение голосов при вынесении вердикта – восемь на четыре и семь на пять – указывает, что такого контроля не было. Сведения, полученные от присяжной Добрачевой, либо недостоверны, либо не подтверждены - ведь она не пошла на встречу с журналистами. Возможно, ее слова были переданы недостоверно либо передернуты.

Только исключительно слабая осведомленность общественности, не желающей вникать в детали, позволяет представлять Тихонова и Хасис в качестве политзаключенных. К сожалению, материалы этого уголовного дела не обсуждали широко в СМИ. Только, может быть, «Грани» и «Новая газета» пристально следили за процессом.

Общее мнение: 282-я статья плохая, и ее нужно отменить. Но она по-разному применяется. Есть уголовное дело, возбужденное против поэта Всеволода Емелина, что вообще чушь и безобразие. Да, он симпатизирует националистам, он принят в их среде, да, у него есть строки «из лесу выходит Серенький волчок, на стене выводит Свастики значок», но он не может быть законной целью для 282-й статьи. А есть нападения и убийства или публикация списков на уничтожение. Это может быть расценено как преступление, совершенное по 282-й статье? Есть мнение, что эту статью нужно убирать, а каждый такой случай квалифицировать комплексом других статей. Например, подстрекательство к убийству. А если убийство еще не совершено, что, отдельно подстрекательство? 282-я статья объединяет несколько статей, создавая некоторую сущность. Подход «давайте отменим 282-ю статью» - это попытка простого решения сложной проблемы, как и лозунг «Свободу всем политическим заключенным!».
Очень часто, говоря о политзаключенных, говорят о политическом мотиве в действиях осужденных. Если мы возьмем группу тех, кто совершал насильственные преступления по мотивам национальной розни, то есть националистов, осужденных за нападения и убийства, у многих этот мотив декларируется открыто. Но при этом это уголовное преступление. Они политические заключенные или нет? Является ли их заключение в тюрьму противозаконным? Или же да, у них есть политический мотив и борьба с ними - часть политики государства, но они не подлежат освобождению, поскольку они преступники?

Например, есть дело Аракчеева, который идет первым номером в списке, поданном Романовой. Утверждается, что была заинтересованность власти в его осуждении. А не обратное ли имеет место? Из тысяч военных преступлений и преступлений против человечности, совершенных в Чечне, дело, по которому осуждены Худяков и Аракчеев и Аракчеев отбывает наказание, - это некоторое исключение. Если бы это была воля власти, то это была бы воля выводить виновных в преступлении из-под ответственности. Да, Худякова и Аракчеева несколько раз оправдывал суд присяжных, а потом профессиональный суд вынес им обвинительный приговор. То, что Худякова и Аракчеева (а также Буданова и Ульмана) и еще небольшое количество военных осудили за содеянное – это правильно, неправильно то, что тысячи преступлений оказываются безнаказанными. Или каждый раз, когда арестовывают российского военного или милиционера, – это ужасное преследование честного силовика со стороны злых чеченов, им сочувствующих и продажной власти? Мне кажется, что здесь ситуация поставлена с ног на голову, и именно в этом деле заинтересованности власти не было.

Когда в декабре 1986 года в квартиру академика Сахарова в Горьком принесли телефон и в трубке раздался голос Горбачева, Андрей Дмитриевич с ходу начал говорить о необходимости освобождения политических заключенных. Он говорил о людях, о судьбах, говорил подробно, со знанием дела. Это было возможно, поскольку политзаключенные были основной темой диссидентской периодики и работы фонда помощи. Были списки, были известные бесспорные фигуры, по которым Горбачев или кто-то еще не мог бы ничего возразить. Сахаров это знал.

Сейчас разные люди – от Путина, который заявил, что у нас политзаключенных нет, до Романовой, которая тоже обмолвилась, что нет политзаключенных, есть невинно осужденные, – не различают разные сюжеты. Проблема невинно осужденных, то есть осужденных с существенными нарушениями закона, давняя – с советского времени значительная часть дел именно таковы. Если мы почитаем диссидентские мемуары, в которых, как правило, были главы о лагерях, будь то «Мои показания» Анатолия Марченко или «Записки диссидента» Андрея Амальрика, мы увидим там галерею людей, которые попали в лагерь в общем ни за что или черт-те за что. Как, например, добыть признание по делу о краже двух метров плинтуса, если не бить задержанного? Это как будто в крови у наших оперов и следователей. Недавнее подробная публикация о воронежском вроде бы положительном милиционере в «Русском репортер» выявила именно эту психологию: виновных пытать можно, потому что как же они еще сознаются?

Так что осужденных с нарушениями закона очень много, если не большинство. И с каждым таким делом надо работать отдельно. К примеру, в деле Лапина-«Кадета» были его признания в похищении и по сути убийстве человека, полученные под пытками. Адвокат Станислав Маркелов добился, чтобы эти доказательства были исключены из рассмотрения на суде. Есть и люди, которые осуждены, может быть, и вполне законно, но для которых дальнейшее пребывание в местах заключения является пыткой, медленным умиранием. Это отдельная тема, которая примыкает к теме невинно осужденных.

Однако есть дела, где виден мотив осуждающей стороны. Не просто совершено нарушение, чтобы раскрыть очередное дело, поставить галочку, а видна заинтересованность. Тут не просто логика системы, в которой 0,7% оправдательных приговоров (меньше, чем в сталинское время), когда сам механизм отчетности как в следствии, так и в суде приводит к вынесению обвинительного приговора. Речь идет о заинтересованности в конкретном деле.

У нас очень сложная ситуация: где-то возможен категориальный подход, где-то рассмотрение обстоятельств каждого дела требует пересмотра, а где-то это вообще не по теме. Как правило, дело известно с одной из двух сторон - либо родственники к кому-то обращаются и мы знаем дело по их жалобе, либо, например, со стороны обвинения идет слив в СМИ. И это части пазла, которые не всегда стыкуются. Нужно исследовать каждое такое дело со всех сторон, изучать мнение экспертов и только после этого выносить решение. Сейчас же, к сожалению, в ходе нашей новой протестной кампании идея, овладев массами, как водится, опошлилась, свелась до лозунга, а это неправильно.

Если мы хотим понимания, то в списке политических заключенных должны быть какие-то очевидные для всех фигуры, к которым власть не может придраться. Один человек типа Никиты Тихонова, внесенный в этот список, дискредитирует всех остальных. Это должен быть короткий список людей, которые приемлемы для всех. И так же важно, чтобы этот список способствовал бы взаимопониманию внутри самой оппозиции. Понимание того, что в разных частях спектра есть невинно осужденные, которых мы можем считать осужденными по политическим мотивам, могло бы стать способом консолидации нового протестного движения.

(Из заявления "Мемориала")

Хамовнический суд Москвы вынес приговор Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву, жестокий, несправедливый, неправосудный приговор. Это не последняя инстанция. Мы имеем ввиду не Московский городской суд, не Верховный суд России, даже не Европейский суд по правам человека в Страсбурге. Мы имеем ввиду суд истории. Истинные авторы приговора Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву подобно своим советским предшественникам не верят в существование суда истории. Напрасно. Очень вероятно, что он может состояться еще при их жизни.

Книги? Стихи? Трудно назвать что-то одно.

Сразу начинаешь перечислять. И трудно сказать: зачем столько? Почему?..

Наверное, затем, что война прошла настолько по-разному и по стольким судьбам, что любой ее «срез» - неполный.

И ведь в любой настоящей книге о двадцатом веке есть война. Есть книги, которые как бы не о войне, но о ней тоже, - "Один день Иван Денисовича": главный герой – бывший пленный.

Про ту, другую Отечественную все знают, что сказать: «Война и Мир» - нити судеб сплетены в классическом романе. Возможно ли было повторить?

Лучшая из известных попыток – "Жизнь и судьба" Василия Гроссмана. Не только война - репрессии, коллективизация, голод, - весь двадцатый век. Жаль, не перевели на языки...

Стихи Самойлова, Слуцкого.

Самые разные книги Симонова. Он ведь писал о том, что видел. А потом, двадцать лет спустя, - о том, о чем не мог написать в войну.

Илья Эренбург – писатель–пропагандист, писатель-антифашист.

Еще более советский писатель Евгений Долматовский, "Зеленая брама" - о гибели в окружении по Уманью шестой и двенадцатой армии в начале августа 1941 года – я не знаю другого рассказа о судьбах этих людей...

Несмотря на цензуру, много правды о войне было напечатано - наверное, потому, что это было единственное разрешенное горе в советской истории.

...Наверное, вот зачем и вот почему. Десятки миллионов сгинули безвестно, не оставив памяти. Но были другие, которые попытались сохранить куски этой памяти, по-разному, в разных жанрах.

И если кто захочет попытаться понять своего деда, который был тогда молодым (или так молодым и остался), поставить себя на его место, он будет искать эти осколки и обрывки общей памяти. В этом, наверное, назначение и смысл «военной» литературы.

Кино?

Писать можно в стол, снимать фильм в стол невозможно. Тем более - при государственной монополии на это ремесло. Многие ленты претерпевали жесткие цензурные изменения, такие, что порой уходит сам авторский замысел.

Но были "Двадцать дней без войны", "Проверка на дорогах". Не «эпопеи», но настоящие. А тут срабатывает свойство голограммы: разобьешь на части - но в каждом осколке все равно видишь целое.

Есть зарубежные ленты – «Спасти рядового Райана», «Флаги наших отцов»... На Спилберга и Иствуда не было идеологического отдела ЦК КПСС, они могли браться за большие работы, не боясь, что они будут изуродованы.

Но глядя на снятый в цвете ад высадки в Омаха-бэй и на иводзимском пляже, вспоминаешь Феодосию или переправу через Волгу, и стихи русского поэта: «Отвлекающий десант – верный путь к посмертной славе...»

Потому что это всё тоже про нас, про нашу общую войну.

Стыд, отвращение от неправды, способность додумывать до конца и делать выводы — это всё не от статей и параграфов случается. Это оно — человеческое достоинство.
Которое, кстати, изначально присуще любому человеку.
Не исключая милиционеров, омоновцев, бойцов внутренних и прочих войск. И "права человека" к ним тоже относятся — в той мере, в которой они осознают свое человеческое достоинство.

Но если таковое присутствует, то в головах неизбежно возникает вопрос "Кто мы есть?". Правоохранительные органы? Или все-таки "силовые структуры", действующие согласно указаниям структур административных, каковые указания праву и закону отнюдь не тождественны?
Отсюда и те самые письма, видеообращения "сотрудников".
...Пока господа штатские не признают, что люди в форме — это прежде всего наши сограждане, человеки, наделенные правами, собственное наше существование будет отчасти ущербным.