Ну что, свершилось? Наконец слезли с нее, с нефтяной иглы? Для начала давайте посмотрим на то, в каком состоянии наша страна пришла к началу коронавирусного кризиса.

В начале 2020 года Росстат обнародовал новые данные про изменение структуры промышленного производства: доля обрабатывающих производств в общем объеме промышленного производства снизилась с 53,2% в 2010 году до 50,7% в 2018 году. Напротив, доля добычи полезных ископаемых увеличилась с 34,1% до 38,9% соответственно. То есть можно сделать однозначный вывод: сырьевая зависимость российской экономики в последние годы усилилась.

Если же оперировать показателями, о которых говорил президент на пресс-конференции, то

До этого, в 2005–2019 гг. данный показатель практически не выходил из коридора 40–50%. В самом же начале 2000-х, когда цены на нефть были еще невысокие, он был значительно ниже 30%.

И вот коронавирусный кризис с его мощнейшим падением спроса на нефть. В апреле падение мирового спроса на нефть вообще составило около 25%. Сделка с ОПЕК+, в соответствии с которой Россия с мая 2020 года резко снизила добычу нефти, тоже сыграла свою важную роль. Мировые цены на нефть весной 2020 года не то что снизились, а просто обвалились (в конце апреля 2020 года цены на нефть опускались ниже 20 долларов США за баррель).

Сегодня они, как известно, отскочили от своих минимумов вверх в 2,5 раза. Падение цен на нефть с одновременным уменьшением объемов экспорта не могло не привести к резкому снижению нефтегазовых доходов в бюджете страны, который сразу же стал дефицитным. Мы вынуждены были и будем замещать выпадающие нефтяные доходы бюджета заимствованиями. Нефтяная зависимость федерального бюджета уменьшилась, долговая — резко увеличилась. Одну зависимость поменяли на другую. Если в 2000 году объем госдолга к ВВП в России был на уровне 6,5% , то в 2021 году он будет больше 20%.

Можно ли на этом основании сказать, что мы слезли с нефтяной иглы? Нет, конечно. Так нельзя сказать потому, что это получилось совсем не из-за нашей целенаправленной работы по снижению сырьевой зависимости нашей экономики. Все эти катаклизмы на мировом нефтяном рынке произошли из-за пандемии коронавируса. Пандемия — это локдауны, это обвальное падение авиаперевозок, это развитие дистанционных форматов работы и интернет-сервисов по доставке товаров и т.д. Именно поэтому упал спрос на нефть, резко снизились мировые цены на нее.

Если бы не было пандемии, то не было бы и всего этого. Так что наше некоторое, я бы так сказал, подсползание с нефтяной иглы произошло в огромной степени поневоле.

Коронавирус заставляет Россию слезать с нефтяной иглы. Вот такая характеристика происходящего была бы вполне объективной. Кстати, это доказывается еще и тем, что весной 2020 года именно российские власти выражали надежду, что спрос на нефть в мире восстановится к концу 2020 года. Потом, правда, стали говорить о середине 2021 года.

Однако мировой спрос на нефть до прежних уровней вряд ли восстановится в обозримой перспективе.

Посткоронавирусная экономика — это отказ от модели «общества потребления». Происходит уход от безудержного потребления ресурсов, и прежде всего углеводородов.

Проблема России в том, что власти, похоже, все это не очень-то понимают. Они рассчитывают на восстановление спроса на нефть, принимают решения по спасению экономики, которые фактически направлены на то, чтобы максимально сохранить имеющуюся структуру производства (возьмем хотя бы тот же мораторий на банкротства). Я не говорю, что этого в той или иной форме не надо делать. Говорю лишь о том, о чем это свидетельствует.

Вот и получается: слезть с «нефтяной иглы» мы сами так и не смогли. Когда это стало происходить из-за коронавируса, понять и учесть это в экономической политике опять не можем. Мы просто ставим это себе в заслугу, не признавая проблему усиления долговой зависимости и одновременно рассчитывая на факторы, которые вновь усилят сырьевую зависимость экономики России.