«Всю свою сознательную жизнь я мечтал о каком-нибудь транспортном средстве»

Отменное чувство юмора, невозмутимость, ироничное отношение к себе и к жизни — таким был Александр Ширвиндт, запомнившийся нам не только своими ролями, но и рассказанными историями. Мы собрали фрагменты интервью и цитаты из книг Александра Анатольевича — все на автомобильную тематику.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

За «баранкой» с 52-го года. За это время я прошел, наверное, три этапа, с различной стилистикой и характером вождения. Первый период — естественно, безумная, лихая юность, когда мы гоняли в ночи наперегонки... Машин же на дорогах тогда было не так много, милиции — тоже. Редко где можно было встретить гаишника. А конечной целью нашего пути становился зачастую единственный полуночный ресторан в Москве того времени, который располагался в аэропорту «Внуково». Второй период можно назвать «профессионально быстрым». Ну а третий, который продолжается до сих пор, — малоскоростной, медленный. В теперешней машине движок объемом 4,5 литра, и вот когда я, о чем-то задумавшись, привычно ползу, вижу, как моя «ласточка» просто в крайнем недоумении выворачивает на меня морду. Тогда я перед ней извиняюсь и спешно нажимаю на газ.

Самый первый у меня был «Москвич-401» — такой типа трофейного Opel, совершенно удивительный, который ездил при любых условиях. Даже когда отказывало в нем абсолютно все, нам удавалось исхитряться: мы держали ведро с бензином, который при помощи шланга переливался непосредственно в карбюратор. При помощи такого «падающего потока» и передвигались. А потом, на следующей — «Победе», — я возил 11 человек. Вот такие просторные были машины!

На Бакунинской улице находился автомагазин. И там, словно в музее, за красной бахромой, стояли три машины — ЗИМ, «Победа» и «Москвич». И люди ходили, как в Эрмитаж, смотреть на них. Покупались в то время только подержанные машины.

Зимой «Победа» напоминала огромный ржавый сугроб и заводилась уникальным способом. Жил я тогда в Скатертном переулке, дом 5а. Напротив, в доме 4 — Комитет по физической культуре и спорту. У входа всегда стояли ребята, трепались. Чаще почему-то боксеры Володя Енгибарян, Боря Лагутин, Олег Григорьев, Андрей Абрамов... Окликал их, и эти замечательные парни дружно впрягались в мой сугроб, специально припаркованный носом к Мерзляковскому переулку. Чтобы наклончик был. Благодаря чему с толкача удавалось завести. Дальше в районе Никитской из милицейского стакана ко мне бежал инспектор Селидренников. Размахивая палкой, орал: «Ширвинг, ты у меня доездишься — сымай номер!» Угроза была символическая.

У «Победы» была фирменная болезнь: постоянно летела полуось — штырь в заднем мосту, за который цепляли колеса. Конец полуоси был слабым местом, обламывался. Когда это случалось, машину ставили на доску, то есть вместо колеса — доска, и на трех колесах она ползла в сторону таксопарка, где ее ремонтировали. Сейчас кругом станции техобслуживания. А тогда ремонтировали в таксопарках. Они находились под мостами, а рядом стояли стекляшки — чебуречные. Не важно, с какой поломкой приехал, — тариф одинаковый. Лампочку сменить — пол-литра и два чебурека, задний мост — пол-литра и два чебурека. Но лампочку легко вынести из таксопарка: положил в карман — и иди. А как полуось вынести? Объясняю: полуось вставлялась в штанину, и работник таксопарка, как Зямочка Гердт, шел на несгибаемой ноге. Если машину по блату загоняли прямо в таксопарк, чтобы что-то отремонтировать, то там застолье уже было совместным — клиента со слесарем. А сейчас на станцию нельзя входить, как в реанимацию.

С первыми автомобилями, которые я знал буквально наизусть, даже разговаривал. Помню, когда мы продавали нашу «Победу», то мой ребенок, Михаил Ширвиндт, знаменитый телеведущий ныне, а тогда семилетний мальчик, поцеловал руль на прощание, настолько был силен наш общий эмоциональный накал.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

У меня были, кроме этой «Победы», три 21-е «Волги» (все старые), две 24-е, штуки четыре «Жигулей», а потом пошли иномарки. В 21-й «Волге» был диван. Когда его откидывали, машина превращалась в спальню шестизвездочного отеля. Мы ездили по молодости на рыбалку и спали ночью на трассе вшестером — четверо взрослых и двое детей.

В молодости еще на 21-й, 24-й «Волге» устраивали аттракционы. Например, Андрюша Миронов на ходу вылезал из окна на крышу... «Жигулей» у меня в гараже было немерено, затем вот джипы.

Интеллигенция записывалась на «Жигули» в Тушине. Мороз, костры жгли, и обязательно был старший по «сотне», у него нужно было отмечаться раз в десять дней. Если не отметился — автоматически выбываешь. Так мы собирались в «десятки», чтобы раз в десять дней меняться. У нас была компания — Зяма Гердт, Рязанов, Андрюшка Миронов, я, Мишка Державин. Это продолжалось месяца два. Когда один раз Гердт туда поехал, он сказал: «Я все понял, это не запись на машины, это перепись евреев».

Всю свою сознательную жизнь я мечтал о каком-нибудь транспортном средстве. Сейчас никто уже не понимает, как это нельзя пойти и купить машину. Было нельзя. И достать машину было нельзя. Мало того что я хотел машину как таковую, я еще хотел конкретную машину: ГАЗ-69. «Газики» были в основном на вооружении или в селах. Поэтому все мои поиски направлялись в сторону воинской части или села. Несколько раз я был близок к приобретению «газика».

У меня сколько было гаишных историй, одну рассказываю. Зиновий Ефимович Гердт — замечательный, великий, любимый, потрясающий, уникальный — имел одну ногу после войны несгибаемую после ранения. Он ездил довольно трудно, но все равно мечтал всегда ездить. Кроме того, так как он ветеран… Южный порт в Москве, там был автомагазин, а рядом был такой загон — комиссионные машины. И там внутри, где лежали на боку эти машины, еще был такой совсем небольшой загон — иномарки. Это были иномарки, списанные из посольств. Эмиратов, например, которые проходили два миллиона километров. Но на них нужно было особое разрешение Министерства торговли. Мы за свои регалии получили и поехали. Ужас был в том, что эту бирку нужно было использовать за 10 дней. Если за 10 дней ты не выбрал машину, то разрешение автоматически пропадало, а поступления были редкие. И там лежит на боку какой-то «Мерседес», 1726 года рождения: «Ой, надо брать! — Она же не ездит. —Надо брать, надо брать!» Зяма, несчастный, 10 дней на одной ноге шастал среди этого металлолома и наконец звонит и говорит: «Скорее, скорее. Volvo фургон!» Я — в свою ржавую «Победу» — туда, и там, действительно, Volvo — но с правым рулем. Тогда никто не знал, почему с правым рулем. Короче говоря, все-таки она ездила. Когда он научился на ней ездить — сшиб где-то за городом пешехода и лишился прав. Что делать? Ему говорят: идите к главной гаишнице Москвы — на Болотной площади была контора — грузинская огромная полковница с усами, она любит артистов, может повезет. Приходим, посмотрела бумажку: «Никаких разговоров». Мы уже уходим, и она вдруг говорит: «Вернитесь! Артисты, да? Вы же юмористы? У нас идет месячник безопасности движения, нам нужно пару ярких плакатов с юморком». Мы поехали с Зямой на дачу, писали эти плакаты. Лежит такой маленький человечек, какая-то машина ржавая и написано: «Ты, жиденок, Ося, вой, коль прижался к осевой». Это, конечно, не взяли, но на Минском шоссе стоял наш плакат. Нарисованный Верейским: огромный красавец держит какую-то штуку — тогда были талоны предупреждений, их прокалывали. Написано: «Любому предъявить я рад талон свой недырявый, не занимаю левый ряд, когда свободен правый». Зяме вернули права.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Вкусно поесть для меня — это пюре, шпроты, гречневая каша со сметаной (с молоком едят холодную гречневую кашу, а горячую — со сметаной). Я обожаю сыр. Каменный, крепкий-крепкий, «Советский», похожий на «Пармезан». Еще люблю плавленые сырки «Дружба»… Я воспитан в спартанских условиях выпивки и посиделок на кухнях. В гараже, на капоте машины, раскладывалась газета, быстро нарезались ливерная колбаса, батон, огурец. Хрясь! И уже сразу хорошо.

Если в те времена удавалось достать какой-то автомобиль, то проблемой всегда были бензин и резина. Бензин, правда, можно было купить ночью у знакомой заправщицы при помощи узнаваемости актерского лица. У меня была такая заправщица — Соня, на колонке, которая до сих пор стоит, только модернизированная: на углу Новодевичьей набережной, около Новодевичьего монастыря. Нужно было подъехать туда, когда Соня менялась с другой заправщицей, которая не любила моего узнаваемого лица. Во время пересменки они отчитывались степенью недолива за свою смену, и, когда одна уходила, а другая заступала, нужно было успеть вклиниться и залить немножко бензина, потому что в этот момент не заправляли никакие машины, даже правительственные.

Новая резина нигде не продавалась. Поэтому открывалось огромное количество контор по навариванию резины. Резину наваривали на лысину старой резины. Получалась прилепленная шапка из протектора. Но во время езды она обычно отклеивалась, и на проезжей части оставался длинный ошметок. А ты ехал дальше на по-прежнему лысой резине. Тогда умельцы придумали наваривание заподлицо. То есть это была не нашлепка на лысину, а наваренная резина, которая сходила на нет по боковине покрышки и держалась дольше. Но эта резина очень плохо входила в диск, рассчитанный на заводскую резину, потому что наваренная была в два раза толще. При помощи кувалд, мата и пьяных криков все-таки удавалось воткнуть это чудовище в диск, только невозможно было сбалансировать колесо. И когда ты ехал (а я ездил на «Победе» на двух задних наваренных колесах), то возникало ощущение, что едешь по стиральной доске огромных размеров.

Однажды зимой мы с Андрюшей Мироновым должны были лететь в Новосибирск на суд над администратором концертных площадок, куда нас вызывали в качестве свидетелей… Андрей заехал за мной на такси, поднялся, а я все никак не мог решить, какую взять с собой трубку. Мы уже опаздывали на самолет, Андрюша стал торопить… Трубка была, наконец, найдена, мы спустились к такси. И, когда я в него влез, у меня сзади по шву лопнули брюки. Надо возвращаться домой. Я поднялся, но из-за суеверия (и без того поездка не из приятных), порог квартиры не переступил. Жена вынесла на лестничную площадку газетку, расстелила на полу, я встал, стянул штаны, натянул другие, но они мне чем-то не понравились, и я решил надеть третьи. Снимаю те, и в этот момент хлопает входная дверь, в подъезд входит Андрюша, видит меня на лестничной площадке без штанов и ласково спрашивает: — Шура, у тебя какие планы?

Раньше мы брали палатку, садились в машины и перлись на Истринское водохранилище или в Рузу. Рыба тогда еще ловилась, и самогон покупался в проверенных местах. Потом постепенно перестали ставить палатки. Не потому, что палаток не было, а потому, что, если поставишь, тебя ночью выкинут, вырежут, вые... — в общем, все на «вы».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Однажды в страшную грозу мы не поехали рыбачить за пять километров в рекомендованное место. Леня был за рулем, Мишка на переднем сиденье, я, как всегда, сзади. На очередном глиняном склизком подъеме Дербенев, несмотря на вездеходную резину, ни с пятой, ни с шестой попытки не смог подняться. Матерясь, он сползал назад. После шестой попытки я — естественно, через Державина, а не напрямую — попросил Дербенева пустить меня за руль, чтобы я мог въехать на вершину. Он презрительно фыркнул, еще пару раз попытался въехать, вышел из машины, хлопнул дверцей и сказал: «Ну пробуй, б…» А я как старый автомобилист знал один секрет преодоления склизких подъемов заднеприводными автомобилями. Сев за руль, я развернулся и задом тихонечко въехал. С тех пор мы были друзьями.

Я как автомобилист состарился, да и не знаю, как по Москве теперь ездить. Как-то внуки вызвали мне такси. Таксист, яркой таджикской внешности, спросил, куда ехать. Я сказал: «Я тебе все покажу». Тронулись. Говорю: «Прямо. Нет, стоп — “кирпич”. Тогда налево». Он: «Налево нельзя, здесь одностороннее теперь». Когда четвертый раз мы заехали в тупик, таксист спросил: «Ты тоже не местный?». Как-то после спектакля подошел ко мне внешне интеллигентный молодой человек и стал делиться впечатлениями. Довольно любопытно. Я, в свою очередь, спросил его, нет ли ощущения, что сегодняшний зритель менее внимателен и эмоционален. «Какие уж тут эмоции, — ответил он. — Сидишь и думаешь, эвакуировали машину или обошлось».

Москву посетила эпидемия тротуаромании. Пятидесятиметровые пешеходные пустыри со скелетами нераспустившихся деревьев и вставными челюстями прикованных велосипедов с одним-двумя вырванными зубьями вытесняют проезжие части проспектов, сужая эти сосуды до предынфарктного состояния. Ежу понятно, близится коллапс. Работы ведутся круглосуточно и отгорожены от глаз прохожих временными ограждениями с портретами Достоевского, Саввы Морозова, Пушкина, Высоцкого и др. Они, очевидно, призваны олицетворять поддержку буровых работ. Оранжевые муравьи с таким остервенением рыхлят мостовые, как будто они ищут что-то ценное, но пока что, кроме пары старых монет, ничего не нашли. Вероятно, идеолог пешеходности в далеком детстве так набегался по дощатым сибирским мосточкам, что поклялся в дальнейшем покрыть плиткой всю столицу. Не прошло и ста лет, как сбылась елейная мечта лучшего и талантливейшего поэта — «через четыре года здесь будет город-сад». Создаем город-парк. Мощно и красиво. Но как добраться до работы, если ты еще вынужден ею заниматься?

А автомобилисты, эти счастливые обладатели дорогих и не очень иномарок? Выражению их лиц за рулем позавидует любой актер, играющий танкиста в разгар атаки. Дорожное радио без конца весело информирует о повсеместной девятибалльной ситуации на дорогах и нежно предлагает искать другие пути, не расшифровывая, пути объезда или жизненного пути в целом.

Вот сейчас многие говорят: «Ну слава богу, в связи со всеми этими санкциями наконец начнем что-то сами делать, а не покупать все на Западе». По мне, это очень милая, но весьма наивная концепция. Меня-то ничего в этих санкциях особо не пугает — я всю жизнь любил сырок «Дружба», вареный лук и ездил долгие годы на ГАЗ-20 «Победа», который требовал регулярного ремонта. Я и сейчас с удовольствием пересяду на этот «газон». Когда-то я считался большим специалистом среди московской богемы по ремонту этих авто. В охотку перебирал карбюраторы, ремонтировал с помощью подручных средств (таких как хозяйственное мыло, эпоксидный клей, проволока, асбестовый лист и горчица). Но это все знакомо и понятно людям старшего поколения. А каково будет новому поколению, которое нюхнуло западной цивилизации и ностальгии по плавленым советским сыркам не имеет?!