Круглосуточный продуктовый магазин в московском спальном районе. Покупатели ничего не знают о жизни работающих там мигрантов из Центральной Азии и не подозревают, что творится в помещениях, в которые запрещен вход посторонним.

В 2012 году группа гражданских активистов освободила 11 граждан Казахстана, Узбекистана и Таджикистана из подсобки такого магазина в московском районе Гольяново. Выяснилось, что они более десяти лет находились в рабстве и не могли добровольно покинуть место работы.

"Гольяновские рабы" прошли медицинское освидетельствование. "Экспертиза у всех жертв обнаружила одинаковые травмы. Переломанные пальцы, гематомы на голове, у девушек – следы изнасилования, — рассказала "Новой газете" Стася Денисова, сотрудница комитета "Гражданское содействие". Узников избивали, кормили просроченными продуктами, их лишали документов, у них отнимали детей.

Несмотря на огласку, магазин работает до сих пор, его владельцы не были наказаны. В 2021 году Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) принял к рассмотрению жалобу пятерых женщин из Казахстана и Узбекистана, которые в разные годы находились в рабстве. В суде их представляют юристы, сотрудничающие с Комитетом "Гражданское содействие".

Дело "гольяновских рабов" заинтересовало режиссера Михаила Бородина. 12 февраля на Берлинском кинофестивале состоялась премьера его фильма "Продукты 24". Героиня фильма Мухаббат (актриса Зухара Сансызбай) – узбекская продавщица, находящаяся в рабстве в московском магазине.

В картине снимались непрофессиональные актеры, в том числе одна из участниц событий в Гольянове – Бакия Касимова. Режиссер надеется, что фильм поможет привлечь внимание к трагической истории и рабовладельцы будут наказаны.

Михаил Бородин родился в 1987 году в Тойтепе, учился в Ташкенте в театральной школе. В 2010 году после окончания университета переехал в Москву. Снимал документальные фильмы, социальные и рекламные ролики. "Продукты 24" – его первая полнометражная игровая картина. Разговор с режиссером записан после премьеры фильма на Берлинском кинофестивале.

– Михаил, думаю, я не погрешу против истины, если скажу, что существует стена между москвичами и мигрантами-гастарбайтерами. Значительная часть москвичей не желает ничего знать о миллионах людей, которые работают на низкооплачиваемых должностях...

– Я бы не сказал, что это стена, это скорее занавеска, как в магазине. Нет такого четкого разделения: мы москвичи, а мы приезжие. По факту вообще все приезжие. В каждой стране мира есть люди, которые приехали раньше и которые приехали недавно. Где-то это чувствуется контрастнее. Возможно, вы правы, в Москве это чувствуется более контрастно. Я уехал из Узбекистана, когда мне было 22 года, был взрослым человеком, поэтому я столкнулся с этим в очень легкой форме.

– Мы знаем об одном гольяновском магазине, который у вас в фильме, как Лапута у Свифта, становится островом. На самом деле таких островов много, на овощебазах в Подмосковье условия не особо лучше. Это не какой-то невероятный случай – это система, которая существует десятилетиями.

– Этот случай резонансный, потому что подключились правозащитники и журналисты. История дикая, поэтому она резонирует в умах людей. Но да, вы правы, везде можно встретить бесправное положение людей, которые работают, а им не платят, потом просто выгоняют. Довольно распространенное явление, к сожалению.

– Но все-таки гольяновская история выделяется: изнасилования, пытки, исчезновения детей... И никто не наказан. Это какая-то мафия? Вы видели этих людей, пытались с ними говорить?

– По поводу мафии не знаю, но это давний бизнес. С ними ничего не происходит все эти годы, и это вопрос к правоохранительным органам. Я был в магазине не раз, видел этих людей, но разобраться, кто там кто, очень сложно. Лично ни с кем не говорил. Ты приходишь в магазин, и что ты сделаешь? Недавно журналисты ходили в магазин, и произошло один в один то же самое, что и 10 лет назад: их просто прогнали и чуть не избили те же самые люди – кто-то повзрослел, кто-то постарел.

– Это семейный бизнес?

– Я так понимаю, что да.

– И тоже семья мигрантов?

– Они живут в Москве так давно, что уже перестали быть мигрантами. Они из Казахстана, насколько я понимаю.

– Я бы не хотел, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что вы сняли публицистический документальный фильм. Это сложное игровое кино, и я попробую назвать имя вашего учителя. Вонг Карвай, верно?

– Не только Вонг Карвай, а в целом азиатское кино. С художником Владиславом Огаем, операторкой Катей Смолиной и другими соавторами мы приняли решение, что эта история не должна быть серой или в стиле постдок, потому что тогда получится бесконечный аттракцион насилия, который очень трудно смотреть, снимать и переживать и нам, авторам, и зрителям. Поэтому мы решили уйти в более условный изобразительный ряд, добавить сказочности, немножко дистанции. Этот цвет и свет за последние 20 лет постепенно пришли и в Россию, и в Узбекистан, всем стали доступны китайские LED-панели, они теперь нас окружают. Скорее Вонг Карвай пришел в нашу жизнь, чем мы пришли к нему.

– Можно и скрытую цитату из Бунюэля найти: у него петух появлялся ночью, у вас гуси идут в поезде, онейрический мотив, сны главной героини. Расскажите, пожалуйста, о ней. У нее есть прототип?

– Она основана на нескольких историях женщин, которых освободили в 2012 году и с которыми я говорил. Плюс те истории, которые я читал в опросах юристов. Это художественное переосмысление реальных событий. Много этих линий, человеческих судеб, они все переплетены, несколько сезонов какого-нибудь сериала. Нужно было их сжать и уложить в образ одной героини, в нашем случае это Мухаббат. Мне кажется, что Зухара очень точно собрала эти образы.

– Значительную часть фильма вы снимали в Узбекистане. Несмотря на то, что сейчас там происходит либерализация в некоторых сферах, тема хлопковых полей остается рискованной, тоже ведь фактически рабство. Сложно было там работать? И почему вы решили отправить героиню в Узбекистан, а не оставить в Москве?

– Хотелось не показывать эту историю односложно – вот рабы в магазине, как им трудно живется, – а исследовать, как и почему люди решают уехать, какие мотивы. Мы с моим соавтором Тимуром Карповым сняли документальный фильм Cotton 100% про сбор хлопка, про принудительный труд, как это происходит в течение трех месяцев каждый год. Наши героини, одна правозащитница, другая фермерка, пытаются в этом существовать и находить какую-то справедливость. Хлопковая фактура и тема принудительного труда сошлись и продолжили глобальную тему современного рабства.

– Есть очень красивая сцена в узбекской части фильма, когда героиня видит светящиеся декорации ночью, неоновые маки. Как вы ее снимали?

– У нас была сцена – поиск дома. Нужно было героиню вернуть домой, провести через некие образы. Эта сцена начинается с общего плана городка, дальше переходит в частности. Самое интересное, что это абсолютно документальная локация, мы ничего туда не привнесли, кроме камеры. Какой-то человек выкупил старый ДК, начал делать ремонт, первым делом поставил перед фасадом эти маки. Мы просто проезжали мимо, обнаружили их посреди пустыря на фоне разрушенного здания и поняли, что это наш переход. Понятно, что камера у нас условная, довольно отстраненная, но все, что внутри, – это как есть, мы ничего не добавляли, скорее убирали.

– А хлопковое поле?

– Тоже реальное хлопковое поле. Из-за ковида и из-за того, что нам три месяца не давали разрешения на съемки, потому что цензурный комитет не пропускал сценарий, мы вошли в съемки в самый конец сезона, когда идет третий сбор. Но это сыграло на руку, потому что последний сбор очень активный, надо всё добрать, пока не наступили суперхолода. Поля в начале сезона зеленые с белыми вкраплениями, но за листьями их особо не видно, а к концу они становятся коричневыми, и хлопок на этом фоне начинает контрастировать. Мы сначала сокрушались, что не можем снять начало сезона или середину, но когда увидели, как это работает поздней осенью, – это было то, что нужно. Мы договорились с бригадиркой сборщиц, чтобы они были массовкой, они заработали, поснимались, пособирали хлопок. Это как-то сошлось, произошел симбиоз.

– Одна из ваших актрис работала в этом гольяновском магазине. Как вы с ней договорились о съемках?

– Она сказала: "Миша, давай я буду сниматься". Я сказал: "Конечно, давай". Это Бакия Касимова, ее мать приехала за ней в 2012 году. При помощи "Альтернативы" вытащили всех этих людей. Мы с ней встретились, когда я начинал работать над сценарием, с тех пор мы дружим, постоянно на связи. Она очень активная, продолжает борьбу, она одна из тех, кто подал жалобу в ЕСПЧ. Ее внутренний огонь дал заряд нашей истории. Я ей предложил небольшую роль новенькой, которая приезжает в магазин.

– "Альтернатива" – это организация, которая их в 2012 году освободила?

– Да. Олег Мельников, основатель и активный участник "Альтернативы", занимается тем, что вытаскивает людей из рабства. Он старается при помощи полиции вытащить людей с заводов, тех же овощебаз, откуда угодно. На самом начальном этапе мы с ним встречались, говорили, как это произошло. Его образ вошел в фильм в виде Олега.

– В 2012-м все происходило так же, как в вашем фильме?

– Есть видео в YouTube, это они сами снимали. Мы его немножко воспроизвели, переработав под нашу декорацию.

– У женщин, которые работали в этом магазине, похищали детей. Зачем это делают? Продают на органы, незаконно усыновляют? В фильме нет ответа на этот вопрос.

– У меня тоже нет ответа. И нет ответа ни у полицейских, ни у бывших работниц, которые потеряли своих детей, они не знают, куда они делись.

– И у вас нет догадок?

– Хозяйка говорила Бакие, что ее дочь умерла. Хотя бы покажите могилу, где пропала, куда делась, почему? Нет ответа, куда девались эти дети. Наверное, должно быть следствие.

– Очень громкая история, но почему не возбуждают дело? Понятно, что взятки, но все-таки это не коррупция на уровне Кремля, а всего лишь магазин в спальном районе. Почему, несмотря на такой резонанс, никто не наказан?

– Дело не возбуждают из-за отсутствия состава преступления – таков официальный ответ. Я видел штук 10 отказов. Поэтому подана жалоба в ЕСПЧ. Почему не заводится дело – такой же вопрос, ответа нет. Возможно, решение ЕСПЧ, а также наш фильм что-то сдвинут, но не факт.

– ЕСПЧ работает медленно. Оттуда есть известия?

– Они подали в 2016 году, прошло 6 лет, в прошлом декабре дело начали рассматривать. Сам факт, что дело взято в рассмотрение, означает, что будет решение. Каким оно будет, мы, конечно, не знаем, но надеемся, что это ближайший год.

– Что было самое сложное во время съемок? Вынужденный перерыв из-за узбекской цензуры?

– Сложно было найти настоящий магазин в доме, мы снимали в реальной локации. Сложно было работать с артистами, которые наполовину профессиональные, наполовину нет. Авторское кино на сложные темы делать в принципе сложно, но, тем не менее, мы все получили удовольствие от этого процесса, мы понимали, что занимаемся важным делом. На что-то пожаловаться не могу. Да, узбекская цензура немножко нам потрепала нервы.

– Вы же снимали еще и узбекское посольство и памятник Каримову в Москве.

– Когда я однажды потерял паспорт, отправился в консульство там сбоку. Мы снимали экстерьер в консульстве, а интерьер воспроизвели. Памятник там стоит, можно прийти и снимать, московская кинокомиссия нам очень помогла.

– Вы гражданин Узбекистана?

– Бывший.

– Может такой фильм выйти на узбекские экраны?

– Это так же, как и с разрешением на съемку. Тот же самый комитет, который принимает эти решения. Другой вопрос – прокатчик, если он найдется, будет ему интересно бороться с этими ветряными мельницами или нет?

– Можете представить реакцию узбекских зрителей?

– На самом деле я делал это для зрителей из Центральной Азии. Я тоже из Центральной Азии, прожил там большую часть своей жизни, не теряю с ней связь. Каждый год езжу, снимаю фильмы. Отец и мать там живут. Может быть, прокат будет в Казахстане. Может быть, в России придут мигранты и посмотрят этот фильм.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться