Немецкий историк Карл Шлегель в своих исследованиях опирается не только на архивные исследования, но прежде всего – на собственные впечатления. Шлегель многократно бывал сначала в СССР, потом в постсоветских странах. Одна из его книг, "Советский век. Археология утраченного мира", – удивительная попытка описания образа жизни исчезнувшей страны, в которой можно найти памятные всем жившим в СССР понятия: коммуналки, очереди, упаковочная бумага и ее нехватка, геологические партии и московские кухни как зоны свободы.
В интервью Радио Свобода Карл Шлегель описывает причины появления книги:
Не было диссертаций о таких ключевых явлениях, как "коммуналка", "дача", "очередь"
"Всегда, с первых приездов в поздний Советский Союз, у меня было желание сформулировать, артикулировать опыт советской жизни, прийти к пониманию образа жизни СССР, а не только политического строя, экономических процессов и так далее. Опыт я собирал, путешествуя, но прежде всего – в долгих беседах с друзьями и коллегами, которые рассказывали мне истории жизни своих семей. Я чувствовал, что на Западе не хватало понимания этого, особенно среди экспертов-советологов. Они сосредотачивали внимание на механизмах принятия решений, на Политбюро, но упускали из виду важнейшую вещь – опыт людей, пытавшихся справиться с трудностями реальной жизни. Не было диссертаций о таких ключевых явлениях, как "коммуналка", "дача", "очередь", и других вещах, очевидных для всех, но находящихся за пределами восприятия специалистов. Но невозможно понять, как работает система, если не понять образ жизни".
В ответ на вопрос, исчез ли описанный им советский мир, или современная Россия хранит в себе его остатки, Шлегель замечает:
Мы имеем дело не только с советским периодом российской истории, но и с имперским наследием России
"Политический порядок, системы, империи не распадаются по принятому кем-то одним единому решению. Конец общественного порядка довольно драматичен, для одних людей это катастрофа, для других – изменения, ведущие к новому образу жизни. Описать процесс распада, раздробленности, реорганизации связей достаточно сложно как для историков, так и для писателей. Формы повседневной жизни, общественные отношения, публичная риторика не исчезают за одну ночь. Что-то может измениться внезапно (например, закон об отмене или восстановлении цензуры), что-то будет длиться дольше, может быть, в масштабе поколений. И я бы добавил: мы имеем дело не только с советским периодом российской истории, но и с имперским наследием России. Избавиться от этого наследия еще сложнее".
После начала войны Шлегель много выступал в поддержку Украины – что важно, учитывая разногласия в германском обществе и сложный переход от его прежних установок на прочные контакты с Россией к нынешней ключевой роли в помощи Украине.
Книга "Советский век. Археология утраченного мира", изначально написанная на немецком, недавно была издана на английском языке, и автор предпочел бы беседовать о ней, однако война в Украине неизбежно вмешалась в этот разговор. В ответ на вопрос, можно ли расценивать нападение на Украину следствием империалистического сознания российского народа, Шлегель замечает:
Это трагедия не только для Украины, но и для России, потому что этот путь – ловушка, и я не знаю, как Россия выберется из нее
"У меня нет формулы причин этой войны, это очень сложно, но, думаю, она была не спровоцирована извне, а вызвана внутренними факторами в России. Руководство России, особенно господин Путин, не способны открыть новые пути для современной, постсоветской России, и вместо этого он решил устроить небольшую победоносную войну. Думаю, он не нашел способов объединить постсоветскую российскую нацию и обратился к шовинистической, имперской мобилизации. Это трагедия не только для Украины, но и для России, потому что этот путь – ловушка, и я не знаю, как Россия выберется из нее".
В одной из глав книги, "Железные дороги империи", Шлегель говорит, что железные дороги стали ответом на "проклятие России" – затерянность в огромном пространстве: "Если была Российская империя, то потому, что были железные дороги, если был Советский Союз, то не в последнюю очередь потому, что железнодорожная сеть уже существовала. Империя без железных дорог, без контроля над пространством немыслима".
После падения СССР, замечает Шлегель, оптимисты говорили о евразийском железнодорожном пути, но постсоветская России не провела обещанную модернизацию. "Русская колея шириной 1520 миллиметров, на 85 миллиметров больше стандартной – наиболее прочный след, напоминающий нам об империи", пишет историк и напоминает об идее "Нового шелкового пути", – контейнеры доставляются поездами из Шанхая в Европу через Центральную Азию и Стамбул без смены колес и потери времени.
Там же Шлегель описывает современное путешествие из Петербурга в Москву в построенных "Сименсом" вагонах скоростного поезда "Сапсан" – менее четырех часов пути объединяют две столицы в единое целое. Само путешествие меняется: бистро, кондиционер, интернет – уходит специфический быт, образ жизни в поезде, никто не переодевается в пижамы и спортивные костюмы, не распаковывает курицу, воблу и соленые огурцы, не знакомится с соседями и не болтает с ними, чтобы скрасить время путешествия, – все уткнулись в телефоны, а если хочется поесть, можно купить сэндвич в целлофане и чай в пластмассовом стаканчике. Ни бойлеров-самоваров в купе у проводников, ни запаха капусты на станциях.
Однако транспортный коридор, объединивший две столицы в единую метрополию, не распространяется на остальное пространство. "Надо быть слепым, чтоб не замечать пропасти между столицами и страной между ними", – пишет Шлегель. Метрополии обладают всем, а зона вокруг управляется другими законами, там все изношено, медлительно, все дается с трудом. "Это два разных мира, две разные эпохи".
Думаю, то, что происходит на планете Москва, отличается от того, что происходит в русской глубинке
На просьбу описать отношение к войне этих разных миров Шлегель отвечает: "Насколько я знаю, в Москве люди сидят в кафе, ресторанах, ходят в оперу, жизнь продолжается, будто войны и нет. И есть другие места, такие как Дагестан или Бурятия, где люди протестуют или пишут письма властям, Путину или Шойгу. Страна слишком большая, чтобы делать единые выводы о происходящем в ней. Думаю, то, что происходит на планете Москва, отличается от того, что происходит в русской глубинке".
Шлегель подчеркивает, что не бывал в России уже несколько лет и должен полагаться на впечатления и рассказы других людей.
"После того, как началась война, я разговаривал с российским коллегой, и он мне сказал: почему вы спрашиваете об отсутствии массовых протестов, сопротивления внутри России? Подумайте о Германии 1 сентября 1939 года – вероятно, посетители ресторанов и кафе на Курфюрстендамм в Берлине не реагировали на начало войны. Они продолжали жить обычной жизнью. И я думаю, в больших городах России, в Москве, Петербурге, люди знают, что что-то носится в воздухе, происходит что-то очень плохое, но считают, что жизнь должна продолжаться каким-то образом".
Шлегель говорит, что сожалеет об отсутствии в России низового народного движения против войны, относя это отчасти на подконтрольность российских медиа властям и пропаганду, но замечает, что происходит немало неожиданного, например, отъезд из России сотен тысяч молодых людей после объявления мобилизации. Многое из случившегося в прошлом произошло внезапно, говорит он, "что-то носилось в воздухе, но события заставали многих людей врасплох". "Черные лебеди" возможны и в будущем.
Шлегель писал и о постсоветской России, и о постсоветской Украине, и на просьбу сравнить их говорит о значительной разнице между двумя странами:
"Кто мы, россияне, после конца империи, куда мы идем", "Quo vadis, Россия" – эта дискуссия была подавлена
"Украина совершенно изменилась за последние десятилетия. Конечно, она очень страдала от советского наследия, от коррупции, дисфункциональной номенклатуры, чиновников. Но несмотря на коррупцию, страна изменилась, стала более-менее европейской. Это связано с появлением гражданского общества, с хаотическим плюрализмом, существованием множества разных телеканалов, с молодежью, новым поколением, ездившим в Европу, говорящим на других языках, открытым миру. Они знают, что защищают, они хотят быть нормальной современной европейской страной. Путин не понимает этого, а может, наоборот, отлично понимает, что Украина стала другой, современной страной. И процесс становления новой нормальной страны, который прошла Украина, России еще только предстоит. Я говорю не о российском народе, скорее о советском народе, жившем в постсоветской России. Процесс построения современной нации, превращения России в современную, постимперскую страну еще впереди. Одно из преступлений путинского режима – то, что общественная дискуссия "кто мы, россияне, после конца империи, куда мы идем", "Quo vadis, Россия" – эта дискуссия была подавлена. Страна следует по пути, который начертал ей руководитель, Путин. Но России нужно дать ответ на вопрос – что она такое после окончания сначала российской, а потом советской империи, какой должна быть современная, постимперская Россия. Это один из наиболее завораживающих вопросов. И ответ на этот вопрос могут дать только сами граждане Российской Федерации. И это не вопрос для отвлеченных теоретических построений, это вопрос общественного обсуждения, и какие идеи оно будет включать – федерализацию, дезорганизацию, реинтеграцию, – никто не знает, особенно мы, люди за пределами России".
Шлегель подчеркивает еще одно отличие, Украина никогда не была имперской страной:
"В сравнении с Россией, Советским Союзом, она – относительно небольшая страна, которую вы можете пересечь за один день – от Львова до Харькова или от Одессы до Харькова. Украина полицентрична, с городами, обладающими большой собственной властью, с регионами, обладающими собственной спецификой. Общество очень плюралистично, в стране много церквей, а не такая централизованная церковь, как в России. Нет одного доминирующего центра, это своеобразная федерация регионов, обладавших собственным самосознанием еще до Майдана и последующих событий.
Мы входим в новое общественное обсуждение, пересмотр основного вопроса – что творит русскую историю
Что касается России – и это обсуждали многие философы с начала 19-го века, география – судьба России. Совладать с пространством, управлять им, создать гражданское общество на этом огромном пространстве, а не только в нескольких метрополиях – великая проблема. И эти базовые вопросы российской истории должны быть подняты снова – какие факторы создают историю России, все проблемы управления этим пространством, внутренней колонизации, зависимости от ресурсов, нефти, газа – все эти вопросы возвращаются в повестку дня. И это вопрос не только к руководству, Кремлю. Мы входим в новое общественное обсуждение, пересмотр основного вопроса – что творит русскую историю".
В заключение беседы Шлегель говорит о реакции общества Германии на войну и о выступлениях некоторых немецких интеллектуалов с призывами не передавать Украине вооружений и порой – с призывами к Украине не сопротивляться российскому вторжению, мотивируя это заботой о мирном населении страны и необходимости избегать эскалации конфликта с Россией.
"Важно заметить, что и общество, и публичные интеллектуалы не являются чем-то однородным. Одним из наиболее важных моментов в прошлом году были энтузиазм и широкая поддержка – народом, не только интеллектуалами – приема сотен тысяч украинских беженцев в Берлине и других местах Германии. Это было удивительно. Это демонстрирует, что германское общество в большинстве не столь упадническое, как порой его описывают".
В умах многих интеллектуалов, на их ментальных картах Украина не существовала – это имперский, даже колониальный взгляд
"Что касается интеллектуалов, есть много разных групп, фракций. Были те, кто, да, советовали не давать Украине оружия, советовали украинскому руководству сдаться. Для меня было разочарованием, что среди этих людей были те, чьими работами я в прошлом восхищался. Они выражают восприятие, сформированное в поздней ФРГ, не понимая, что мир изменился. Это ностальгия, и даже китч германо-российских отношений: существует историческое, культурное наследие, связи, – российская интеллигенция в геттингенском университете, советский авангард в 20-х года 20-го века в Германии, русский Берлин – есть много слоев укоренившихся отношений. И [чувство вины] из-за войны, которую Германия вела на территории СССР. Но в умах многих послевоенных интеллектуалов, на их ментальных картах Украина не существовала – это имперский, даже колониальный взгляд. Эти люди всегда смотрели на Россию, и когда они говорили о преступлениях нацистского вермахта на территории СССР, в их восприятии это были преступления, совершенные на территории России, но на самом деле основные места боев, места горя на территории СССР – Беларусь и Украина. И это поколение послевоенных интеллектуалов должно осознать, что преступления, совершенные гитлеровской Германией, произошли не только в России, они должны осознать, что несут ответственность и перед Украиной".
Сейчас создается множество новых связей, сотни тысяч украинцев в Германии – это новый опыт
"Война, которая сейчас происходит, радикально меняет ментальную карту людей, размышляющих, что такое Европа, что такое восток Европы. А интеллектуалы, которые выступили с призывами к сдаче, отстали от времени, некоторые из них играют на настроениях страха, отчаяния и готовности сдаться, которые существуют, особенно на востоке Европы. Но нужно разделять общество и настроения отдельных групп. Мы увидим в следующие месяцы, как германское общество себя поведет, будет ли оно поддерживать Украину или будет колебаться. Сейчас создается множество новых связей, сотни тысяч украинцев в Германии – это новый опыт. Когда едешь в поезде по стране, почти всюду можно оказаться по соседству с этими людьми, слышать и видеть, как они связываются со своими родными в Украине. Это не разговор об абстрактных ценностях, это реальная встреча людей, процесс узнавания, создание новой ментальной карты для многих немцев".