Портрет А. С. Пушкина. Художник Орест Кипренский

Клеветникам России

225 лет назад, 6 июня 1799 года, родился великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин. История входила в число основных интересов гения русской словесности. Он подробно изучал преобразования Петра I, историю Пугачевского бунта и Отечественной войны 1812 года. Отличительная особенность гениев, их работы и оценки сохраняют свою актуальность на протяжении столетий. Прочитайте стихотворение Пушкина «Клеветникам России», оно написано почти 200 лет назад, в 1831 году, а невероятно актуально и сегодня.

Портрет А. С. Пушкина

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ И АННА АХМАТОВА. Художник Александр Емельянов. 2016 г.

Золотые листья. Художник Игорь Грабарь. 1901 г.

Да вот еще примерно сорок лет
она ходила в Старосадский, чтобы
работать с перерывом на обед.
В том доме запах времени медовый
исходит от дверей и половиц,
и на картинах можно видеть птиц
и пучеглазый трактор, что ползет
по пашне или девушку с веслом,
стоящую в каком-то сизом парке.
Она сидела за большим столом
и щедрые художников подарки
со старых стен смотрели на нее,
за окнами кружилось воронье
и падало за жестяные крыши,
и жизнь текла, но только тише, тише,
и вот почти оставила ее,
пришлось уйти с работы, и за стол
девицу молодую посадили,
та, старая, ходила - юбка в пол,
на блузке - брошь, но старую забыли,
и с молодой художники в беретах
судачат по утрам о том и этом
и дарят ей красивый шоколад,
и масляными глазками глядят
на ноги и на вздернутую грудь.
А старую забыли помянуть.
И только в рамке траурной портрет
с неделю повисел в углу на стенде.
Что знаю я о неизбежной смерти?
Что, я боюсь ее? Да нет, ничуть.
Но жаль мне этот запах и разруху,
и эту аккуратную старуху,
и домик в Старосадском, черт возьми,
со всеми беззащитными людьми.
Мне жаль, что я покину их. Мой голос
не выразит их беды и веселость,
свет, с лестницы стекающий во тьму,
стук каблуков в старинных коридорах,
я ничего не должен, никому,
но эта горечь стоит разговора.
Я выйду на Солянку и вдохну
морозный воздух, пахнущий бензином,
и сигарету выкурю - одну,
и побреду к метро вдоль магазинов.

Дмитрий Мельников

2017 г.

От праздников духоподъемных
до мыслей самых вероломных,
как оказалось, - только шаг.
Кто дрогнул - падает во мрак,
и вот уже в недобрый путь
отправился куда-нибудь.
Куда-нибудь, где небо ясно,
и кажется, что безопасно.
Под солнцем юга я и сам
бродил в местах благословенных,
но серый цвет моим глазам
привычнее. Первостепенно
значенье холода для нас.
Даль сумрачна, река угрюма.
Но то, что Бог о нас задумал,
да сбудется в урочный час.

Дмитрий Мельников

20 лет без Бодрова

Если всех поднимать из могил,
то тебя доставать из-под камня.
"Кто на тень эту тяжесть взвалил?" -
спросит ангел угрюмого парня,
но по званию архистратиг
ничего не ответит и только
меч над ангелом прошелестит
и раскроется камень, как почка,
"Кто был в теле двуногом - медведь
воскрешается ныне медведем,
не давайте ему зареветь,
мы и так напугали соседей.
Киньте снега в широкую пасть,
он совсем обессилел от жажды,
в свою бурую волость и власть
пусть уходит из вечности нашей.
Проводите медведя с погоста,
отправляйте медведя в полет,
пусть он греет дыханием звезды,
словно ягоды, вмерзшие в лед".
 

Дмитрий Мельников

Поэт Дмитрий Мельников 

Отъезд Веры Полозковой из России стал, пожалуй, единственной «громкой» эмиграцией среди поэтов в 2022 году. Это не означает, что русская поэзия не остается разделенной «самой в себе», но разделение пока неглубокое и не затрагивает «несущие стены». В Москве одновременно существуют такие выдающиеся поэты, как Сергей Гандлевский (участник легендарной группы «Московское время») и Евгений Рейн (которого Бродский называл своим учителем). И этой географической идиллии не мешает тот факт, что у первого на аватарке в социальных сетях стоит желто-голубой флаг, а второй подписал письмо в поддержку спецоперации.

БЕЗ БРОДСКОГО

     В одном из своих эссе Бродский сделал поправку к основной формуле марксизма, сказав, что, конечно, бытие определяет сознание, однако, помимо этого, его определяют и многие другие обстоятельства, прежде всего — мысль о небытии. Эта мысль важна для Бродского и разнообразна у него. Под ее знаком существует вся его поздняя поэзия. Она не сводится только к мысли о смерти, но, напротив, окрашивает мысль о жизни, которая в гораздо большей степени есть не присутствие, а отсутствие: собственное отсутствие там, где сейчас ты хотел бы быть, отсутствие рядом того, кто любим и дорог: «Да и что вообще есть пространство, если / не отсутствие в каждой точке тела», — сказано в стихотворении «К Урании», посвящающем поздний сборник музе астрономии.

     Страсть более не дышит в текстах Бродского, как будто он, памятует о своем больном сердце, не может позволять себе ее взрыв и включает метроном ритма. Как будто теперь он не воспламеняет воспоминание, но отодвигает его на длину взгляда:

Когда ты стоишь один на пустом плоскогорье, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
 

«Назидание», 1987

Помните

Помните!
Через века, через года, —
помните!
О тех,
кто уже не придет никогда, —
помните!

Не плачьте!
В горле сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти павших будьте достойны!
Вечно
достойны!

Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!

Люди!
Покуда сердца стучатся, —
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье, —
пожалуйста, помните!

Песню свою отправляя в полет, —
помните!
О тех,
кто уже никогда не споет, —
помните!

Детям своим расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!

Во все времена бессмертной Земли
помните!
К мерцающим звездам ведя корабли, —
о погибших
помните!

Встречайте трепетную весну,
люди Земли.
Убейте войну,
прокляните
войну,
люди Земли!

Мечту пронесите через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет никогда, —
заклинаю, —
помните!
 

Роберт Рождественский

Отрывок из поэмы «Реквием»

Ветреное утро

Ласковое море, волны ждут рассвета.
Теплые ладони, ничего в них нету.
В небе брызги звезд, да, ничего не значат,
Я открою двери, позову удачу.

Так неспешно Cолнце всходит над водою,
Я один остался с трезвой головою.
Вдалеке от песен, пьяных женщин-вишен.
В искушениях больше, звук прибоя слышен.

От меня несутся золотые ветры,
Вижу я свободу в сотню километров.
На нее смотрю я как бродяга-нищий,
Но на завтра буду для свободы лишний.

Этого рассвета не забуду долго,
Я прожил не мало, да и видел много.
Утоли мой голод и мои печали,
Ветреное утро я один встречаю.

Может, с первым светом, я тебя забуду,
Набежавшим волнам и конца не будет.
И растратит ветер свою силу воли,
И не станет нужным для него раздолье.

Алексей Макушин

Мне говорят, что нужно уезжать.

Да-да. Благодарю. Я собираюсь.

Да-да. Я понимаю. Провожать

не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите — дальний путь.

Какой-нибудь ближайший полустанок.

Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.

Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.

Да-да. Пора. И каждый понимает.

Безрадостную зимнюю зарю

над родиной деревья поднимают.

Все кончено. Не стану возражать.

Ладони бы пожать — и до свиданья.

Я выздоровел. Нужно уезжать.

Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.

Как будто бы я адрес забываю.

В умолкшие поля меня неси.

Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:

к окошку запотевшему приникну

и над рекой, которую любил,

я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.

Езжай назад спокойно, ради Бога.

Я в небо погляжу и подышу

холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.

Кати назад, не чувствуя печали.

Когда войдешь на родине в подъезд,

я к берегу пологому причалю.

Альфред Кох, экс вице-премьер России

От окраины к центру

Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речных пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.

Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.

Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.

В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.

Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.

По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.

Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.

Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.

Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.

Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.

Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.

Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.

То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.

Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.

Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.

Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.

Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

Иосиф Бродский

1962

Ольга Бергольц. 1973 год. Фото: РИА Новости

В конце сентября 1941 года, когда город был уже в блокаде, Ахматову на правительственном самолете отправляют в Москву, ее должна сопровождать Берггольц. Но бывшая арестантка делает шаг в бессмертие — она отказывается.

«Не хочу уезжать из Ленинграда… из-за внутреннего какого-то инстинкта, говорящего мне, что надо быть в Ленинграде. Почему? Точно сказать не могу. Надо — и все».

О блокаде Ленинграда написано много, но, как о любом, что забвению не подлежит, никогда не будет достаточно.

Берггольц работает в Радиокомитете, все так же в «официальной пропаганде». Но здесь ее талант и природная порывистость под ослабевшим идеологическим прессом сотворят чудо: она станет второй «дорогой жизни» — по Ольге Берггольц, как по Ладоге, в блокадный город придет хлеб живого слова.

Это не метафора. Тонкую книжку «Февральский дневник» 1942 года издания в полумертвом от голода Ленинграде меняли на хлеб. Я не знаю более убедительного примера поэтической востребованности.

Здесь нельзя не сказать, что война очень быстро показала всем разительное несоответствие между настоящим и казенным словом.

Выступает руководитель группы писателей при политуправлении Балтийского флота Всеволод Вишневский:

«Приезжает на завод, сгоняют на митинг истощенных рабочих. Выходит перед ними на помост, в шинели, в ремнях, сытый, толстый, румяный капитан первого ранга и начинает кричать о необходимости победы над врагом. Истерик, он себя заводил своей речью… Ударял барашковой шапкой о помост и, сотрясаемый рыданиями, уходил… Изможденные рабочие, шаркая неподъемными ногами, разбредались к станкам». И если кто спрашивал о происшедшем за день, ему отвечали: «А-а, Плакса приезжал».

Ольга Берггольц сообщает о прорыве блокады Ленинграда в январе 1943 года:

«Я написала, что просилось из души… вставила две цитаты из «Февральского»… Когда села к микрофону… вдруг до того начало стучать сердце, что подумала, что не дочитаю — помру». Потом ей рассказывают: «Понимаешь, именно в той землянке, откуда генералы руководили боем, они тебя слушали и ревели, понимаешь, ревели генералы, и бойцы тоже слушали, и все говорили: увидите ее — обнимите»...

А ведь кроме стихов Берггольц были еще и «Жди меня», и «Землянка», и «Мужество»…
 

В мае 1976 года председатель правления Союза писателей РСФСР Сергей Михалков пишет письмо заместителю председателя Совета министров РСФСР В. И. Кочемасову: «…В Ленинграде скончалась выдающаяся советская поэтесса О. Ф. Берггольц. В ее архиве содержится ряд документов, представляющих большую литературную и общественную значимость, в том числе неопубликованные произведения, дневники…

В случае передачи указанных материалов наследнице поэтессы М. Ф. Берггольц не исключается возможность их использования как в ущерб автору, так и государству… вопрос о выкупе части архива требует незамедлительного решения».

Кроме размышлений об особенностях превентивного доноса, этот документ вызывает как минимум два вопроса. Что крамольного содержится в архиве О. Берггольц, о которой и до сих пор многие знают не больше того, что «никто не забыт и ничто не забыто»? И как это могло нанести «ущерб государству»?

Об этом рассказывает новая книга Натальи Громовой «Ольга Берггольц: Смерти не было и нет» (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2018).

Она представляет собой связанные и развернутые исторические комментарии к выдержкам из дневников Ольги Берггольц, которые та вела всю жизнь.

Довольно быстро читатель понимает, почему партийные чиновники так старались, чтобы эти дневники навсегда оставались закрытыми. Это не просто рассказ о таланте, который, стремясь быть честным и работая на систему, очеловечивает ее, делает легче, переносимей для других. И таким образом повышает ее живучесть. (И разрушает, усложняя.) Это еще и свидетельство о самых драматических моментах советской истории, переданное одним автором сразу и с официальной, и с подлинной точки зрения. Что особенно заметно в начале (1920-е, 1930-е годы), когда она особенно старательно пытается совместить реальность с идеологией.

21 марта — Всемирный день поэзии

Стихи ведь творят чудеса: удивляют, примиряют,

утешают, исцеляют, вдохновляют и дарят надежду...

Мир на земле дорогого стоит.

Он не бывает войной достигнут.

Мир - это лес, красота построек

Вместо воронок, подобных стигмам.

Мир - это город в разливах красок.

Мир - это пух тополей в июле.

Мир - это там, где не носят касок,

Где сыновья не идут под пули.

Мир - это поле пшеницы спелой.

Мир - это запах домашней сдобы.

Мир - там, где кормят с ладони белок,

Там, где не носят военной робы.

Там за окном не гремят снаряды,

Копоть и гарь не разносит ветер.

Мир - это если любимый рядом,

Это живые отцы и дети,

Мать поливает цветы в вазоне,

Солнечный зайчик по стенам скачет...

Мир - это там, где никто не стонет.

Мир - это там, где никто не плачет.

Там, где на завтрак - лукошко ягод,

Там, где мяукает кот-проныра...

Господи, разве война во благо?

Господи, как не хватает мира!

Юлия Василевская

Кристина

Влетела в дом упругим метеором

И от порога птицею — ко мне,

Смеясь румянцем, зубками и взором,

Вся в юности, как в золотом огне.

Привычно на колени забралась:

— Вон там девчонки спорят за окошком!

Скажи мне: есть космическая связь?

И кто добрей: собака или кошка?!

Я думаю, я мудро разрешаю

И острый спор, и вспыхнувший вопрос,

А сам сижу и восхищённо таю

От этих рук, улыбок и волос.

Подсказываю, слушаю, разгадываю

Её проблем пытливых суету

И неприметно вкладываю, вкладываю

В её сердчишко ум и доброту.

Учу построже к жизни приглядеться,

Не все ведь в мире песни хороши.

И сам учусь распахнутости сердца

И чистоте доверчивой души.

Все на земле имеет осмысленье:

Печали, встречи, радости борьбы,

И этой вот девчонки появленье,

А если быть точнее, то явленье

Мне был как перст и высший дар судьбы.

Бегут по свету тысячи дорог.

Не мне прочесть все строки этой повести,

Не мне спасти её от всех тревог,

Но я хочу, чтоб каждый молвить мог,

Что в этом сердце все живёт по совести!

Пусть в мире мы не боги и не судьи,

И все же глупо жить, чтобы коптеть,

Куда прекрасней песней прозвенеть,

Чтоб песню эту не забыли люди.

И в этом свете вьюги и борьбы,

Где может разум попирать невежда,

Я так тебе хочу большой судьбы,

Мой вешний лучик, праздник и надежда!

И я хотел бы, яростно хотел

В беде добыть тебе живую воду,

Стать мудрой мыслью в многодумье дел

И ярким светом в злую непогоду!

И для меня ты с самого рожденья

Не просто очень близкий человек,

А смысл, а сердца новое биенье,

Трудов и дней святое продолженье —

Живой посланник в двадцать первый век!

Темнеет… День со спорами горячими

Погас и погрузился в темноту…

И гном над красновидовскими дачами

Зажёг лимонно-жёлтую луну.

В прихожей дремлют: книжка, мячик, валенки,

Мечты зовут в далёкие края.

Так спи же крепко, мой звоночек маленький,

Мой строгий суд и песенка моя…

И я прошу и небо, и долины,

Молю весь мир сквозь бури и года:

Пусть над судьбой любимейшей Кристины,

Храня от бед, обманов и кручины,

Горит всегда счастливая звезда!

Эдуард Асадов

Прощёное воскресенье

Пекут блины. Стоит весёлый чад.

На масленицу — всюду разговенье!

Сегодня на Руси, как говорят,

Прощёное святое воскресенье!

И тут, в весенне-радужном огне,

Весёлая, как утренняя тучка,

Впорхнула вместо ангела ко мне

Моя самостоятельная внучка.

Хохочет заразительно и звонко,

Способная всю землю обойти,

Совсем ещё зелёная девчонка

И совершенно взрослая почти.

Чуть покружившись ярким мотыльком,

Уселась на диване и сказала:

— Сегодня День прощенья. Значит, в нём

Сплелись, быть может, лучшие начала.

И вот, во имя этакого дня,

Коль в чём-то провинилась, допускаю,

Уж ты прости, пожалуйста, меня. —

И, поцелуем сердце опьяня,

Торжественно:

— И я тебя прощаю!

— С древнейших лет на свете говорят,

Что тот, кто душам праведным подобен,

Тот людям окружающим способен

Прощать буквально все грехи подряд. —

И, возбуждённо вскакивая с места,

Воскликнула: — Вот я тебя спрошу

Не ради там какого-нибудь теста,

А просто для души. Итак, прошу!

Вот ты готов врагов своих простить?

— Смотря каких… — сказал я осторожно.

— Нет, ну с тобою просто невозможно!

Давай иначе будем говорить:

Ну мог бы ты простить, к примеру, ложь?

— Ложь? — я сказал, — уж очень это скверно.

Но если лгун раскаялся, ну что ж,

И больше не солжёт — прощу, наверно.

— Ну, а любовь? Вот кто-то полюбил,

Потом — конец! И чувства не осталось...

Простил бы ты?

— Пожалуй бы простил,

Когда б она мне искренне призналась.

— Ну, а теперь… Не будем говорить,

Кто в мире злей, а кто добрей душою.

Вопрос вот так стоит перед тобою:

А смог бы ты предательство простить? —

Какой ответ сейчас я должен дать?

Вопрос мне задан ясно и солидно.

Как просто тем, кто может всё прощать!

А я молчу… Мне нечего сказать...

Нет, не бывать мне в праведниках, видно!

Эдуард Асадов

Иосиф Бродский

СРЕТЕНИЕ

Анне Ахматовой

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: “Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он – Твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем”. – Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. “Слова-то какие…”
И старец сказал, повернувшись к Марии:

“В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око”.

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

16 февраля 1972 г.

Слово

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
 

Николай Гумилёв

1919 г.

Известный издатель, поэт и переводчик начала ХХ в. Николай Оцуп писал, что именно это стихотворение «звучит как церковный колокол, утром изгоняющий ночных бесов». 

Стихотворение в образной форме говорит о том, что потеря веры в Бога обесценивает и обессмысливает жизнь, что безбожие губительно, что отказ от веры ведет к распаду самих основ бытия, к смерти духовной.

Заяц

Николай Рубцов

Иосиф Бродский

     Как славно вечером в избе,
     запутавшись в своей судьбе,
     отбросить мысли о себе
     и, притворясь, что спишь,
     забыть о мире сволочном
     и слушать в сумраке ночном,
     как в позвоночнике печном
     разбушевалась мышь.

     Как славно вечером собрать
     листки в случайную тетрадь
     и знать, что некому соврать:
     "низвергнут!", "вознесен!".
     Столпотворению причин
     и содержательных мужчин
     предпочитая треск лучин
     и мышеловки сон.

     С весны не топлено, и мне
     в заплесневелой тишине
     быстрей закутаться в кашне,
     чем сердце обнажить.
     Ни своенравный педагог,
     ни группа ангелов, ни Бог,
     перешагнув через порог
     нас не научат жить.


1965 г.

Да, сердце рвется все сильней к тебе,

и оттого оно — все дальше.

И в голосе моем все больше фальши.

Но ты ее сочти за долг судьбе,

за долг судьбе, не требующей крови

и ранящей иглой тупой.

А если ты улыбку ждешь — постой!

Я улыбнусь. Улыбка над собой

могильной долговечней кровли

и легче дыма над печной трубой.

Иосиф Бродский

«Новые стансы к Августе»

1964 г.

  * Искусство - это не математический анализ. В искусстве нет однозначного, единственного и правильного решения. Так и разбираемое стихотворение на разных людей будет воздействовать по-разному, вызывать разные ассоциации. И анализ тоже будет разным.

 Иосиф Бродский

Основная трагедия русской политической и общественной жизни заключается в колоссальном неуважении человека к человеку. В общем, если угодно, в презрении. Это обосновано до известной степени теми десятилетиями, если не столетиями, всеобщего унижения, когда на другого человека смотришь как на вполне заменимую и случайную вещь. То есть он может быть тебе дорог, но, в конце концов, у тебя такое глубоко внутри запрятанное ощущение, что – да кто он такой?, да кто ты такой? – и так далее, и так далее. Я думаю даже, что вот за этим моим, как бы сказать, подозрением меня в отсутствии права тоже может стоять «да кто он такой?»

И одним из таких выражений вот этого такого неуважения друг к другу являются именно вот эти самые шуточки и эта ирония, касающиеся... в общем, предметом которых является общественное устройство в обществе.

То есть, самое чудовищное последствие тоталитарной системы, которое у нас было, которое у нас царило и так далее, и так далее... является именно полный цинизм или, если угодно, нигилизм общественного сознания, да. И, разумеется, это чрезвычайно такая и удовлетворительная вещь – это же приятно – пошутить, поскалить зубы и так далее, и так далее. Но все это мне очень сильно не нравится.

Набоков покойный однажды сказал, когда ему стали рассказывать (это была какая-то ситуация – к нему кто-то приехал из России и рассказывал русские анекдоты). Он смеялся, смеялся и говорит: – Замечательный анекдот, замечательные шутки, но все это мне напоминает шутки дворовых или рабов, которые издеваются над хозяином, в то время как сами они заняты тем, что чистят его стойло.

Вот и это то положение, в котором мы оказались. И, по-моему, может быть, я думаю, было бы разумно попытаться несколько изменить общественный климат. На протяжении, в течение этого столетия русскому человеку выпало такое, ни одному народу (ну, может быть, китайцам досталось больше), но я не хочу говорить о китайцах, я не хочу говорить о других – чего ни одному народу, населяющему, в общем, северную часть Евразии, не выпадало.

Мы знаем, то есть мы увидели абсолютно голую, буквально голую основу жизни, да. Нас раздели и разули и выставили, в общем, на колоссальный экзистенциальный холод. И я думаю, что результатом этого не должны быть ирония, результатом этого должно быть взаимное сострадание. И этого я не вижу, я не вижу ни в политической жизни выраженным, я не вижу этого в культуре.

То есть, и это тем горше, особенно когда это касается культуры, потому что, в общем, происходит такое... самый главный человек в обществе – это человек более или менее остроумный и издевающийся. И это мне колоссально не нравится. Я опять-таки повторяю – я говорю издалека.

Библия права в одном отношении – что ты в поте лица будешь зарабатывать свой хлеб, да. Никакая система – ни капиталистическая, ни социалистическая, ни коммунистическая, никакая, не избавляет человека от того...

Я думаю, что если мы будем следовать тем указаниям или предложениям, которые на сегодняшний день доминируют в сознании, как интеллектуальной части населения, так и неинтеллектуальной, я думаю, что мы можем кончить потерей общества. То есть, это будет, в общем, каждый сам за себя, да.

Такая волчья вещь, да.

Из интервью Иосифа Бродского, 1993 г.

Понять гения дано не каждому

Стихи Бродского неотделимы от его голоса и манеры чтения.

Да, Бродский – это отдельный мир! А манера исполнения поэта – шедевральна! Именно исполнение поэзии, в певучей монотонности и, как-будто, медитации. Звучит, словно молитва... Иосиф Бродский прекрасен, на все времена! Классика, как всегда, на все времена... Удивительно ко времени!

Запредельные вершины поэзии. Гениальные поэты прозорливы. Гениальные строки! И чем старше становишься, тем глубже и сильнее понимаешь их смысл, и переживаешь. Поразительно! Заклинание потомкам в 2020 год. Спасибо, Иосиф Александрович!

Лучше Бродского читает только сам Бродский... Это что-то феноменальное, космическое! Он читает для себя и его способ прочтения стихотворения – это способ погружения в него целиком. 

Сильно, особенно в конце – это что-то... Так проявляется гений Поэта: уметь мыслить глобально. Космически, масштабно! Поэтому в любые времена это звучит неожиданно актуально. Пророк! Настоящие поэты всегда пророки. Они слышат и записывают голос Небес.

Словно гимн сегодняшнего дня. Страшно. И как актуально сегодня... Сильно, самобытно, многозначно – настоящее искусство! Великий поэт! Великий Русский Поэт Иосиф Бродский. Поэт в России больше чем поэт. Возможно, величайший поэт, когда либо родившийся на Земле... Сейчас я ощущаю это именно так. Бродский считал себя «гражданином русского языка», так он сказал в одном интервью.

Классики вечны! От того они и гениальны. Бродский гениален. Потрясающий! Его поэзия прекрасна. Его стихи сложно декламировать... такая неимоверная интонация доступно не каждому. Сейчас принято читать стихи «с выражением», так, что теряется ритм поэтической строки. 

Но как же прекрасно, что сохранились эти оригинальные записи. голос и неподражаемые интонации. Сейчас, сегодня, на данный момент – это одно из моих любимых стихотворений Иосифа Бродского. 

Правда, у Бродского ещё множество прекрасных гениальных невероятных стихотворений...

Не выходи из комнаты...

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?

За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.

Только в уборную — и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.

Потому что пространство сделано из коридора

и кончается счетчиком. А если войдет живая

милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната

догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито

эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.

Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,

слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

Иосиф Бродский

1970 г.

Мэй

Джио Россо

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно

Я бы запретил,

Я прошу тебя, как брата,

Душу не мути.

А не то рвану по следу —

Кто меня вернет? —

И на валенках уеду

В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,

Там, где — Боже мой! —

Будет мама молодая

И отец живой.

Геннадий Шпаликов

Осип Мандельштам

Только детские книги читать,

Только детские думы лелеять,

Все большое далеко развеять,

Из глубокой печали восстать.

Я от жизни смертельно устал,

Ничего от нее не приемлю,

Но люблю мою бедную землю

Оттого, что иной не видал.

Я качался в далеком саду

На простой деревянной качели,

И высокие темные ели

Вспоминаю в туманном бреду.

1908 г.

Нас всё ещё волна во снах качает,

И соль горчит морская на губах.

Болит душа от крика белых чаек,

Как будто там оставлена судьба.

Быть моряком - особенная участь,

Кто пил забортную, тот вспомнит и поймёт.

Флаг не спустив, уйдём на дно мы лучше,

Но никогда не опозорим флот.

В зубах сжимались ленты бескозырок,

В атаку молча, ужас наводя,

Мы поднимались вслед за командиром,

Тельняшкой, словно орденом, гордясь.

Томит морскую душу твёрдый берег,

Лишь бы маяк по жизни не погас.

Ведь всё равно надеемся и верим,

Что морю тоже не хватает нас.

Сергей Ефимов

ВРЕМЯ

Казалось, вечность держу на мушке,
Меня не трогает стрелкой время.
Мне 20. Танцы в ночи, подружки!
А я как будто уже старею.

ПрожИто, кажется (не соврать бы),
Две жизни минимум. За кого-то.
В игре со временем мы собратья,
Да всё выходит в одни ворота.

И счёт, конечно, не в нашу пользу.
И с каждым днём тяжелее ноша.
Растут души годовые кольца,
Стирают люди до дыр подошвы.

И мне встречаются — чётче, чаще —
Меня моложе — надеждой брызжут.
Как будто ввек не сыграют в ящик,
Как будто в небе летают выше.

Я на их фоне — почти что призрак.
Я просто тело. Я просто тело.
Я стану времени главным призом
И ничего не смогу поделать.

Судьба мне с мыслями шлёт конверты,
И не стереть ни следов, ни пятен.
Но всё становится вдруг бессмертным,
Когда ты ловишь меня в объятья.

Злата Маркина