Недавние заявления первых лиц российского государства о возможности помилования Михаила Ходорковского породили в обществе надежды если не на либерализацию, то по меньшей мере на гуманизацию режима. Не входя в рассуждения подобного рода, для которых пока слишком мало оснований, поговорим об институте помилования в истории России. Рассматривать его в данном случае имеет смысл применительно не к обычным уголовным преступникам, а к тем, от кого, как считала власть, исходит политическая угроза.

Как приговоры по крупным политическим делам, так и прощение осужденных находились в исключительной компетенции монарха. Они всегда изымались из обычного судопроизводства. Следствие и суд вершили особые присутствия и чрезвычайные комиссии. Приговор утверждал царь, и никто кроме него или его наследника был не вправе отменить или смягчить кару.

Один из самых известных случаев полного прощения государственного преступника - помилование царем Димитрием боярина Василия Ивановича Шуйского в июне 1605 года. Обвиненный в заговоре, Шуйский был приговорен к отсечению головы. Казнь была обставлена со всеми возможными зрелищными эффектами - реалити-шоу уже тогда были любимым жанром самодержцев. "Шуйский был уже выведен к плахе, - писал Сергей Соловьев, - уже прочитана была ему сказка, или объявление вины, уже простился он с народом, объяснив, что умирает за правду, за веру и народ христианский, как прискакал гонец с объявлением помилования". Смертная казнь была заменена ссылкой с конфискацией имения. Но Шуйский с братьями еще не доехал до места ссылки, как был полностью прощен и снова приближен к монарху. Великодушие дорого обошлось Димитрию: 17 мая 1606 года он пал жертвой нового заговора Шуйских; Василий Иванович воцарился на московском престоле.

Случаи, когда самодержцы меняли гнев на милость, можно пересчитать по пальцам. Как правило, осужденным приходилось дожидаться нового царствования. Амнистия и помилование входили в ритуал и обычай восшествия на престол. Вдова Петра I, став в 1725 году императрицей Екатериной I, помиловала оставшихся в живых участников дела царевича Алексея и дела Виллима Монса, который был осужден и казнен будто бы за мошенничество, а на самом деле за чересчур интимные отношения с царицей. Освобождали политзаключенных и Анна Леопольдовна в 1740 году, и низложившая ее в 1741-м Елизавета Петровна. К каждому следующему царствованию накапливалось значительное число ждущих прощения. Поскольку Елизавета отменила смертную казнь а царствовала 20 лет, ее преемник Петр III освободил в 1761 году особенно много ее политических оппонентов. Большая ротация придворных кадров произошла при воцарении Павла I в 1796 году. Сколько человек помиловал его сын Александр I, известно точно - 482. Александр II прямо на коронации 26 августа 1856 года помиловал декабристов и участников польского восстания 1831 года.

Помилование политических преступников всегда было щекотливой проблемой: новый самодержец не мог открыто компрометировать предшественника и в его лице институт императорской власти. Для прощения требовался благовидный предлог. В качестве такового фигурировали, как правило, интриги врагов престола, сфабриковавших дело. Так, например, в высочайшем манифесте о помиловании бывшего канцлера графа Алексея Бестужева-Рюмина, который был сослан Елизаветой в его можайскую вотчину (именно что "за Можай"!), Екатерина II писала, что вельможа "ясно нам открыл каким коварством и подлогом недоброжелательных [людей] доведен он был до сего злополучия".

В том случае, если при дворе оставались влиятельные противники осужденного, особенно если у них был повод опасаться возвращения осужденного из политического небытия, питать надежды на прощение не приходилось. Например так и не был прощен Петр Толстой, заманивший в Россию царевича Алексея и принимавший участие в его пытках: при дворе Петра II непререкаемым влиянием пользовались его заклятые враги Долгорукие, и Толстой умер в 1729 году в темнице Соловецкого монастыря.

Но была категория узников режима, которая не подлежала освобождению ни при каких условиях, поскольку само их существование было глубокой тайной, и огласка угрожала устоям царствования. Бывший император Иван Антонович, свергнутый в возрасте полутора лет, оставался в одиночном заточении в Шлиссельбурге на положении Железной Маски и при Елизавете, и при Петре III, и при Екатерине II, и лишь убийство при попытке освободить его офицером Мировичем избавило его от дальнейшего беспросветного существования.

Его родители, братья и сестры (Брауншвейгская фамилия) оставались пленниками Екатерины в Холмогорах. "До тех пор освободить не можем, - писала о них Екатерина, - пока дела наши государственные не укрепятся в том порядке, в котором они, к благополучию империи нашей, новое свое положение приняли". Мать Ивана Антоновича, Анна Леопольдовна, умерла в 1746 году, отец, Антон-Ульрих, - в 1774-м. Двое братьев и две сестры несчастного императора получили разрешение уехать за границу лишь в 1780 году и тихо доживали свой век в Дании под присмотром своей родственницы, королевы Юлианы Марии.

В пожизненном заключении в Выборге скончались дети и две жены Емельяна Пугачева.

Осужденные Екатериной по идеологическим мотивам Александр Радищев и Николай Новиков получили прощение от Павла I. Радищев из Илимского острога вернулся в свое калужское имение, но выезжать оттуда мог лишь по особому разрешению. Полную свободу он получил лишь при Александре I, который сделал его членом Комиссии сочинения законов. Новиков был приговорен к одиночному заключению в Шлиссельбургской крепости сроком на 15 лет. После освобождения долго жил в своем имении.

Бестужев-Рюмин - редкий случай полного оправдания и реабилитации с возвращением титулов, чинов, званий и имущества, а также с пожалованием новых милостей. Как правило же, помилование отнюдь не означало восстановления прежнего положения в обществе. Сосланный за время своего отсутствия в столице терял связи, при дворе подвизались новые фавориты, трудно было вернуть и имение.

Фельдмаршал Миних, как приближенный Анны Леопольдовны, после ее свержения был сослан Елизаветой в Пелым, провел там 20 лет и был восстановлен во всех правах и отличиях указом Петра III в 1761 году. Он вернулся в Петербург, снова сделался сановником, в дни переворота в июле 1762 года пытался спасти императора, потом присягнул Екатерине, но значительного места при ее дворе занять уже не смог и вышел в отставку.

"Революция, - писала о новом царствовании княгиня Дашкова, - вывела на сцену новые характеры, многие изгнанники, сосланные в Сибирь в царствование Анны I, в регентство Бирона и при Елизавете, были прощены Петром III и каждодневно возвращались. Некоторые из них, занимая государственные должности в прежние царствования и зная их закулисные тайны, напоминавшие своими несчастьями былые времена и наконец обратившие на себя общее любопытство и внимание после глухой неизвестности и политического небытия, выступили на сцену в ярком свете и знаменитости... Между этими привидениями общего воскресения были еще двое не менее замечательных людей - фельдмаршал Миних и Лесток... Первый, восьмидесятилетний старик, отличался рыцарской вежливостью, еще больше заметной в сравнении с грубыми манерами некоторых из наших революционеров. Он сохранил всю характерную твердость ума, всю свежесть своих способностей. Его разговор необычайно интересовал меня, и я с особой гордостью пользовалась его снисходительностью и добротой в этом отношении".

Смертельный враг Миниха герцог Бирон оказался удачливее: Екатерина вернула ему не только титул, но и курляндский престол. В итоге Курляндия при Бироне стала лояльнейшим союзником России.

Не лишены интереса рассказы о возвращении из ссылки бывшего лейб-медика Елизаветы Иоганна Германа Лестока, упоминаемого Дашковой и обвиненного в государственной измене. Он вернулся в Петербург 74 лет, но, по воспоминаниям современников, отличался прежним проворством. Конфискованное имущество он получил обратно лишь частично, пожаловался царю, и тот шутя разрешил ему искать свое добро в частных домах. Лесток шутя воспользовался разрешением и вскоре и впрямь нашел свои картины, столовое серебро и предметы искусства в домах высокопоставленных лиц.

Это лишь малое число исторических прецедентов, из которых читатель волен сделать собственные выводы. Но очевидно, что в русской истории помилование всегда было прерогативой главы государства, которая не может быть ограничена или обусловлена никакими юридическими или политическими соображениями, в том числе необходимостью преемственности или обязательствами перед предшественником.