Ныне Китай находится в переходном процессе, определяется со своей идеологией, поскольку существующая идеология КПК (марксизм) устраивает не всех лидеров страны. Особая тема – религиозный вопрос. Несмотря на то, что в стране буддизм, христианство и ислам обычно рассматриваются как привнесенные извне, конфуцианство как феодальное учение=, власти КНР, однако активно используют потенциал всех религий в деле укрепления позиций государства во внешнем и внутреннем мире.
В буддийском мире Китай является известным государством в течение многих веков. Буддизм, «прибыв» в Китай, оказался в духовной ситуации, где уже сосуществовали древние идеологические системы, такие как конфуцианство и даосизм. Появление индийского учения разрушало сложившееся духовно-идеологическое равновесие в государстве, тем более что учение Будды в известной мере противоречило конфуцианским нормам этики и поведения (культ семьи, императора) и даосским методикам духовного оздоровления (в целях реализации потенциала бессмертия). Уникальность буддизма состояла, в частности, в разработке теории воздаяния (закон кармы) и учении о достижении запредельного состояния (нирваны).
Среди прочих было одно особое обстоятельство, способствовавшее погружению буддизма в чуждый для нее мир – это понимание китайцами новой для них религии как трансформировавшегося даосизма. Согласно одной из легенд, буддизм – это видоизменившееся учение Лао цзы, основателя даосизма, который некогда ушел на запад, добрался до Индии и распространил там свое учение. «Таким образом, получалось, что буддизм есть нечто вторичное и производное от даосизма, что льстило китайскому самолюбию»=. Буддийские термины передавались даосскими, это оказало воздействие на известную трансформацию учения Будды: например, бодхи (просветление) понималось как дао (путь). Другую китайскую версию излагает Г. Дюмулен: духовная сила дэ императоров достигала Индии, и ее жители поднесли буддизм в знак признательности Поднебесной=. Даосы восприняли многие ключевые понятия и идеи буддизма, например, идеи рая и ада, законы существования и воздаяния, многие буддийские термины и ряд сутр. Как отмечали современники, диспуты даосов и буддистов со временем стали чем-то вроде постоянного номера на больших дворцовых аудиенциях.
Духовные системы Китая традиционно были открытыми для взаимодействия, не предполагали вероисповедной исключительности, что оказало позитивное воздействие на формирование известного синкретизма «трех учений» (сань цзяо). В то же время такие учения Азии, как зороастризм, несторианство и манихейство, стали известны в Китае, куда они проникли в VI - VII веках н.э., как «три варварских учения».
Китайская культура была значительно обогащена буддийскими новациями: развивалась сангха (община), влияние учения росло ввиду популяризации идей кармы, сансары и нирваны. Буддийские космогонические представления, развитый пантеон, традиции культового зодчества и изобразительного искусства в течение многих веков воздействовали на формирование культуры и цивилизации Поднебесной.
После образования КНР свобода вероисповедания определялась отношением верующих к социалистическим переменам. Известный политический деятель Лю Шаоци отмечал:
Проект Конституции предусматривает, что наше государство и впредь будет по-настоящему обеспечивать гражданам право на свободу вероисповедания. Но обеспечение свободы вероисповедания и обеспечение свободы контрреволюционной деятельности – это две разные вещи, которые никогда нельзя смешивать.
Произошли изменения статуса сангхи. Весной 1953 года была создана Китайская буддийская ассоциация (КБА), во главе которой стояли китайский и тибетский монахи. Тибетский буддизм в религиозной структуре Китая имел особый статус, определявшийся сложной системой отношений между Лхасой и Пекином. Большой проблемой для Китая стало бегство Далай-ламы в Индию в 1959 году. Это событие спровоцировало очередное осложнение в отношениях между Пекином и Дели, а также между КНР и ведущими мировыми государствами. В новых условиях китайские власти стали поддерживать двух тибетских лидеров, волей обстоятельств оставшихся в Китае – Панчен-ламу Х и Кармапа-ламу XVI.
После кончины Панчен-ламы Х в начале 1989 года новым Панчен-ламой 29 ноября 1995 года Госсовет КНР утвердил Гъялцена Норбу (род. 13.02.1990). Представитель Госсовета Ли Теин вручил Панчен-ламе XI золотой ярлык и золотую печать с текстом на китайском и тибетском языках.
Кармапа-лама XVII Угьен Тинле Дордже, родившийся в июне 1985 г., бежал из Тибета в Индию в январе 2000 года. Несмотря на то, что формально он является третьим в традиционной иерархии тибетского буддизма (после Далай-ламы и Панчен-ламы), его значение на самом деле едва ли не сопоставимо с фигурой Далай-ламы. Учитывая близкие отношения между этими лидерами тибетского буддизма, можно предположить, что в период поиска, нахождения и утверждения будущего Далай-ламы, его интронизации роль регента может взять на себя лидер направления Кармапа.
В начале августа 2007 года вышло Постановление китайского государственного управления по религиозным вопросам, согласно которому право на признание (объявление) тибетских «живых Будд» должно перейти к руководству Китая. Документ вступил в силу 1 сентября 2007 года. «Так называемые перерождения живого Будды, не санкционированные властями, незаконны и недействительны», - отмечается в 14-параграфовом документе=. В ответ Далай-лама высказал мысль, что отныне может измениться порядок избрания «подлинного» Далай-ламы. Например, находясь в конце августа 2008 года во Франции, он отметил, что может стать последним из Далай-лам, «если тибетский народ сочтет, что этот институт более не нужен».
Китайское руководство стремится изменить представление о коммунистах как гонителях религии, для создания благоприятного имиджа. Еще с начала 1990-х годов в КНР стала получать распространение идея о «взаимосоответствии религии и социалистического общества» (цзунцзяо юй шэхуэй сян шиин), которая сформулировала определяющее направление политического курса государства в отношении религии.
Во внешней политике буддизм играет роль, способствующую поддержанию стабильных межгосударственных отношений. Немаловажной составной китайской внешнеполитической деятельности является так называемая «буддийская дипломатия»: использование потенциала буддизма для реализации интересов государства. Руководство КНР стало уделять первостепенное внимание буддийским странам Юго-Восточной Азии: Вьетнаму, Камбодже, Лаосу, Бирме и Таиланду. Во время официальных визитов китайские лидеры стремятся продемонстрировать уважительное отношение к местным буддийским святыням, оказывают поддержку соответствующим научным исследованиям и религиозной системе образования. Важной составной частью такой дипломатии является предоставление возможности зарубежным буддистам поклоняться святыням, находящимся в КНР. Посещение буддийских памятников входит в программу для политических деятелей: например, 25 июня 2003 года, во время своего официального визита в КНР, индийский премьер А. Ваджпаи посетил г. Лоян, известный в древности буддийский центр. В зависимости от ситуации известные буддийские святыни вывозятся за границу (например, экспонирование пальца Будды в Таиланде в 1994 году).
Буддизм признается силой, которая в состоянии сблизить с Китаем такие государства, как, например, Япония. Китайской стороной пропагандируется призыв сплести «золотые узы дружбы» единоверцев. Выступая 16 октября 1995 г. на церемонии, посвященной китайско-японской дружбе, Чжао Пучу (руководитель КБА) говорил:
Все знают, что буддизм в Китае и Японии имеет широкую массовую основу. Население Японии 100 млн. человек, из них 87000000 последователей буддизма. В Китае буддистов еще больше. На протяжении последних нескольких десятков лет уже доказано, что дружеские буддийские контакты для развития мира и дружбы между двумя государствами явились результативным важным каналом.
Во второй половине 1990-х годов в Южной Корее, Японии и Китае проходили конференции буддистов этих трех стран. Так, по случаю сеульской и токийской конференций по дружественным связям буддистов Кореи, КНР и Японии зампремьера Госсовета КНР и министр иностранных дел Цянь Цичэнь направлял их участникам приветственную телеграмму. Соглашениями сторон предусматриваются регулярные обмены делегациями. Согласно мнению руководства китайских буддистов, «когда вступаем в XXI веке, буддистам всех стран нужно последовательно развертывать роль связующего звена и преимущества, последовательно развивать дружеские связи и сотрудничество, сообща внести новый вклад в дело мира во всем мире, чтобы буддийская идеология равенства, глубокой любви в XXI веке по-новому засияла».
Новые акценты в отношении религии были сформулированы в декабре 2001 года, когда ЦК КПК и Госсовет КНР провели Всекитайскую конференцию по религиозной работе. Председатель Цзян Цзэминь заявил, что в период социализма религия носит массовый и долговременный характер, и, кроме того, существуют объективные законы развития религии, в том числе ее известная роль в международных делах.
Китайские буддийские организации направляют свои усилия в разные страны, где распространен буддизм. Они выступают инициаторами экспонирования за рубежом предметов поклонения, организовывают международные научные семинары. Например, семинар, посвященный Сюань Цзану, с именем которого связано распространение буддизма в Китае, в последний раз проходил в сентябре 2006 года в Чэнду (провинция Сычуань). Среди участников были представители Индии, Японии, Вьетнама, Шри-Ланки и других стран. Примерно раз в пять лет проходит всемирный научный семинар по Тибету; очередной, третий, имел место в октябре 2008 года в Пекине.
Крупным событием стало открытие в городе Ханчжоу (провинции Чжэцзян) в апреле 2006 года международного буддийского форума, куда прибыло более 1000 делегатов из десяти стран, исповедующих буддизм. Это был первый подобный форум в истории Китая. Инициатива Пекина по его созыву дают основания утверждать, что КБА стремится обеспечить своему государству положение одного из ведущих духовных центров мирового сообщества. Более масштабным был второй Всемирный буддийский форум (март 2009 года, г. Уси провинции Цзянсу – г. Тайбэй, Тайвань), в котором приняли участие более 1700 представителей из 50 стран и районов мира, в том числе буддийские монахи и ученые, политические деятели. В своей речи председатель КБА монах Ичэн-чжанлао отметил, что форум станет торжественным собранием буддистов всего мира и демонстрацией буддийской культуры, а также памятным мероприятием для обменов и слияния буддийских кругов берегов Тайваньского пролива. На форуме выступили заместитель председателя ВК НПКСК Ду Цинлинь и Панчен-лама XI. Ду Цинлинь отметил, что буддизм – религия, проповедующая открытость и терпимость, он основан на идеях всеобщего равенства, гармонии и согласия. По словам Панчен-ламы, «уже тот факт, что форум открылся в Китае, свидетельствует о его стремлении к социальной гармонии и стабильности, свободе вероисповедания и поддержанию мира на Земле».
С конца прошлого века Срединная держава стала формировать свой новый геокультурный, геоэкономический образ, чему способствовал ряд обстоятельств: известная замкнутость Китая в естественных этнических и культурных границах, стремление возродить былую мощь и славу (как правило, периода династий Тан и Цин), желание националистически настроенной интеллигенции и партийной элиты «догнать и обогнать» своих давних геополитических соперников, а в 70-х-80-х годах ХХ века более успешных соседей – Японию, Южную Корею, Тайвань. Одними из принципиальных направлений внешней политики Пекина стала Центральная Азия.
Пространство цивилизаций искривляется, когда определения, разработанные классиками цивилизационных, геополитических и иных теорий, становятся в известной мере условными, требующими уточнений, а то и вовсе неверными. Глобализация культурно-цивилизационного образа Китая обычно трактуется как естественный процесс, что в известной степени представляется верным, с учетом многочисленной диаспоры хуацяо и традиционного доминирования этой страны в отдельных регионах Азии.
Что касается Китая - это вопрос особый. Вряд ли можно сказать, что он несет какую-либо угрозу, тем более прямую, стабильности региона. Скорее Китай выступает в качестве потенциального вызова, который может проявиться как при экстраполяции нынешних тенденций его развития (постоянное увеличение его роли и веса в глобальной расстановке сил), так и при возможном критическом сбое этих тенденций.
Помимо значительной экономической активности в Центральной Азии, Китай пытается проводить здесь политику культурной национальной идентичности, что подразумевает, прежде всего, многовекторное продвижение своей культуры в сфере образования, в области языковой политики. А. Виноградов совершенно справедливо отмечает, что «мировой статус Китая связан с более функциональными и менее разрушительными, чем рост экономики и военной мощи, факторами — с мирным развитием его культуры, которая образует основу его идентичности, отличной от диктовавшихся Западом — экономической и политической, где Китаю пока сложно претендовать на лидерство».
Ученые, изучающие развитие отношений между Китаем и странами Азии, обращают внимание на их цивилизационные показатели. С.Хантингтон отмечал, что велика вероятность союза между конфуцианским и исламским мирами. Исследования специалистов в отдельных случаях подтверждали мнение Хантингтона, в других опровергали, в третьих вносили дополнения. Так, Д.Чиоцца отмечает, что отношения между Китаем и исламским миром вполне могут ухудшиться именно из-за цивилизационных различий.
В своей дипломатии Китай исходит из веками отработанной стратегии «цзинцзи» – «управление миром», «помощь народам». Эта стратегия предполагает, в частности, использование метода «увэй» – недеяния. Недеяние является фундаментальным принципом в таких учениях, как даосизм и буддизм (в его китайской и японской версиях). Его значение – совершение действий и поступков, которые не нарушали бы порядок, были бы естественны, но в итоге вели к позитивным, или, точнее, необходимым для Китая переменам.
Пекин стремится достигать своих целей не военным путем, но опосредованно, принимая во внимание трения и противоречия между государствами. Однако его нынешнее влияние протирается далеко за пределы традиционного сектора воздействия. Продвигая свои экономические проекты, Китай не забывает и об их культурно-цивилизационном обеспечении. С учетом специфики центральноазиатского и каспийского регионов (в основном исламский ареал), и необходимостью акцента собственно китайской культуры, приоритет в таких планах отдается конфуцианству.
КНР еще с конца 1990-х годов приступил к реализации программы распространения гуманитарных центров, позже переименованных в «Конфуцианские институты» или «Кабинеты Конфуция». Данный момент актуален прежде всего для самих китайцев. «С начала 1990-х и в Азии, и в Америке… одна за другой проводятся международные конференции для китайцев и китайских эмигрантов, на которых… муссируется мысль о том, что именно наследие Конфуция служит залогом величия и мощи Срединного государства». Отмечая далее, что речь идет о конструировании нового китайского «мифа», В.Малявин указывает:
такого рода постреволюционный миф соответствует эпохе Постмодерна, когда материей политики становится сама культура.Китайская диаспора, где бы она ни была, выступает как «важная сокровищница ресурсов китайской нации», являя собой перспективные каналы расширения влияния Китая на иные страны и народы.
В сентябре 2004 года IV пленум ЦК КПК 16-го созыва принял постановление «Об укреплении строительства способности управления партии», где содержался призыв «углубить реформу системы культуры, раскрепостить и развивать культурные производительные силы». Впервые в официальном обороте появилось понятие «культурные производительные силы» (вэньхуа шэнчаньли). Здесь слово вэнь (культурность, цивилизованность) представляет собой важный элемент конфуцианства, является одним из четырех дисциплин Конфуция (остальные три – действие син, преданность чжун, благонадежность и доверие синь). По Конфуцию, вэнь противостоит «естественности» чжи, и только их равновесие позволяет человеку стать «благородным мужем» цзюнь цзы<. Согласно традиции, вэнь может быть присуще только китайцу, чьей целью в жизни должно стать стремление и реализация «окультурить» «варваров», под которым подразумевался весь остальной мир.
По мнению китайского руководства, «сливаясь с экономикой и политикой, культура в нынешнем мире занимает все более видное место и играет все более заметную роль в конкуренции комплексной государственной мощи». Б. Кузык и Л. Титаренко считают «что традиционная культура также становится частью комплексной национальной мощи Китая, обеспечивающей стране не только аргументы для внешней пропаганды, но и защиту от нежелательного внешнего проникновения. Ожидания роста давления со стороны западной культуры в ближайшие десятилетия побуждают китайскую элиту использовать национальную культуру в качестве защитного заслона». Также оба ученых отмечают, что IV Пленум ЦК КПК поставил задачу проекции китайской культуры во внешний мир: «Укреплять комплексную силу культуры Китая. Продвигать китайскую культуру, еще лучше выходить в мир, повышать ее международное влияние». Китайский бизнес поддерживает такие устремления: «китайские бренды распространятся по всему миру, и китайская культура, подобно культуре США, станет важной экспортной и глобальной силой». Еще в традиционном Китае идеология «конфуцианского торговца» «преследовала цель сделать купечество выразителем традиционных ценностей, а торговлю поставить на службу сложившимся общественным институтам». Оценивая такие процессы, следует согласиться с мнением Ю. Громыко, что «основной тип конкуренции и борьбы в глобализованном мире сегодня связан с ведением войн за изменение и преобразование идентичности. Смена идентичности не требует захвата территорий, люди сами добровольно переходят под знамена другой цивилизации».
В декабре 2004 года министр культуры КНР Сунь Цзячжэн заявил, что Китай до 2015 года создаст за рубежом до 25 китайских культурных центров для формирования позитивного восприятия Китая зарубежной аудиторией. Подобная практика понимается как продвижение за рубежом национальных «культурных товарных марок» (вэньхуа пиньпай). К таковым следует отнести, например, моду на китайскую кухню, лечебную гимнастику (цигун), организацию пространства (фэншуй) и так далее. Уникальная культура помогает государству использовать ее как мощный стратегический ресурс для формирования привлекательности и узнавания.
По мнению российских ученых, основой новой идеологии для общения с внешним миром предполагается сделать конфуцианское мировоззрение «единения без унификации» (хэ эр бу тун). Пекин считает важным «настойчиво добиваться, чтобы китайское мировоззрение единения без унификации разделялось и понималось народами всех стран мира и, далее, чтобы оно получило на практике коллективное признание всеми странами мира, сформировало соответствующий этому международный механизм и институты. По сути, китайские авторы обнародовали амбициозный проект современного истолкования китайских традиционных ценностей и их экспорта для перестройки существующего мирового порядка». Таким образом, экспорт китайской культуры подразумевает возрождение прежней «мирорегулирующей» роли Китая в изучаемом регионе. Как отмечает Лю Цзайци, «усиленное строительство "мягкой силы” Китая позволяет увеличивать влияние Китая в мировом масштабе».
Рассуждая о притягательности образов тех или иных стран, И.Семененко считает, что «решающее значение в формировании современной среды обитания приобретает такой субъективный фактор развития, как способность создавать социальные условия, благоприятные для любых креативных практик».
К таким условиям следует отнести сферу образования. Руководство Китайской Народной Республики оказывает щедрую финансовую поддержку развитию китайских образовательных программ в зарубежных странах. Были созданы Государственный департамент КНР по распространению китайского языка за рубежом, Государственная руководящая рабочая группа по преподаванию китайского языка для иностранцев, позже – Канцелярия по делам распространения китайского языка за рубежом как неправительственная структура, подчиненная Министерству образования КНР. По инициативе члена Госсовета КНР Чэнь Чжили, китайские культурные и подобные гуманитарно-образовательные центры с марта 2004 года были официально названы институтами Конфуция; первый такой институт был открыт в апреле того же года в Сеуле. Соответственно была создана Штаб-квартира Институтов Конфуция в Пекине. По сообщениям прессы, в мире сейчас насчитывается более ста пятидесяти институтов Конфуция.
Совместное соглашение, заложившее требуемый юридический фундамент и закреплявшее культурные связи между Китаем и странами Центральной Азии, было подписано в апреле 2002 года в Пекине на первой встрече министров культуры стран – участниц Шанхайской организации сотрудничества. С начала 2000-х годов китайский язык изучают десятки и сотни казахстанских студентов и военных (последние с 2006 года). Китайский культурный центр в Казахстане был открыт 13 июня 1997 года, спустя 10 лет, 5 декабря 2007 года, Институт Конфуция раскрыл свои двери в Евразийском Национальном Университете Казахстана (г. Астана). Соглашение об открытии аналогичного центра в Бишкеке было подписано 14 августа 2007 года. Центры (позже ставшие институтами Конфуция) появились в Таджикистане и Узбекистане (май 2005 года).
Между Россией и Китаем также развивается сотрудничество в сфере образования: в области преподавания и научно-исследовательской работы, расширяется практика языковых обменов и научных стажировок. Институтам Конфуция в России китайцы придают большое значение, первый подобный центр был открыт при Санкт-Петербургском Государственном университете в июне 2005 года. В Москве Институт Конфуция действует, в частности, на базе Российского Государственного Гуманитарного университета (РГГУ). Несколько институтов Конфуция открыто на Дальнем Востоке.
Следует отметить, что такого рода институты открываются, как правило, в известных научных и образовательных центрах. Каковы результаты деятельности институтов Конфуция в России, насколько они содействуют развитию нашего государства – тема практически не изученная. Как отмечается специалистами, «гуманитарная "экспансия” Поднебесной – опыт, требующий сегодня серьезного изучения. Все ли так просто или это некая китайская "коробочка в коробочке”?». Для изучения деятельности институтов Конфуция в России в конце 2008 года был создан специальный экспертный проект Министерства науки и образования.
Таким образом, в настоящее время наблюдается настоящая экспансия китайской культуры и мироощущения. Геокультурный потенциал страны переходит в фазу естественной глобализации: манипулирование Китаем своими активно распространяемыми образами и «брэндами» (в частности, это буддизм и конфуцианство), вероятно, будет определять многие тренды в развитии и взаимодействии культур и цивилизаций, затрагивать геополитику и международные отношения.
