Cоветская цензура: воспоминания о будущем?

Художественный руководитель театра "Сатирикон" Константин Райкин на VII съезде Союза театральных деятелей России 24 октября предупредил об опасности возрождения цензуры в России.

"Запрет цензуры - это величайшее событие векового значения в нашей жизни, в художественной, духовной жизни нашей страны. Проклятие и многовековой позор отечественной нашей культуры, нашего искусства, наконец, был запрещен. И что сейчас происходит? Я вижу, как явно чешутся руки - это изменить и вернуть обратно. Причем вернуть не просто во времена застоя, а еще в более давние времена - в сталинские времена", - заявил он.

О каком прошлом напомнил Райкин? Действительно ли оно возвращается? Чем сегодняшний день на него похож, и в чем разница?

С незапамятных времен

Первый "Список отреченных книг" из 29 названий был составлен духовенством еще в 1073 году.

Цензура в России появилась вместе с частным книгопечатанием при Екатерине II.

Театральные и концертные афиши до александровских реформ включали непременную фразу: "С дозволения начальства".

"Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева и "Философическое письмо" Чаадаева цензоры пропустили по халатности, будучи введены в заблуждение безобидными названиями.

"Семилетием цензурного террора" называли 1848-1855 годы - от начала испугавших официальный Петербург революционных событий в Европе до смерти Николая I.

7 декабря 1905 года правительство отменило цензуру, и вернуло ее с началом Первой мировой войны. В предвоенные годы в России выходило 14 тысяч периодических изданий самой разной направленности, в том числе 6 тысяч в Петербурге и Москве, а свобода литературы и театра была практически неограниченной.

По ленинским заветам

Одним из первых деяний большевиков стала атака на свободу печати.

"В пять часов утра 9 ноября в типографию городского самоуправления явились красногвардейцы. Все буржуазные газеты были сброшены с печатных машин", - свидетельствовал в "10 днях, которые потрясли мир" Джон Рид.

16 ноября 1917 года вопрос о свободе печати был поставлен на сессии ЦИК. Не только эсеры и меньшевики, но и некоторые большевики отказывались понимать, что происходит. Ведь много лет свобода печати была одним из главных требований всех революционеров!

С большим трудом прошла резолюция большевистского ЦК, первый пункт которой гласил: "Закрытие буржуазных газет... являлось необходимой мерой для установления нового режима в области печати, при котором капиталисты - собственники типографий и бумаги - не могли бы становиться самодержавными фабрикантами общественного мнения".

Троцкий уверял, что ограничения вводятся на недолгий переходный период. Оппоненты указывали на текстуальные совпадения резолюции и царского цензурного устава 1890 года.

На ее основании к июню 1918 года были закрыты 470 газет.

У истоков цензуры, как многого другого в СССР, стоял Владимир Ленин. По этому вопросу он высказывался неоднократно и совершенно определенно.

"Мы и раньше заявляли, что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в руки", - говорил он в ноябре 17-го года.

В мае 1921 года, отвечая на предложение члена "рабочей оппозиции" Георгия Мясникова в связи с окончанием Гражданской войны ввести свободу печати, написал: "Свобода печати есть свобода политической организации буржуазии. Дать ей такое оружие, значит помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем".

В беседе с Луначарским в феврале 1922 года к широко растиражированной в СССР фразе: "Из всех искусств, для нас важнейшим является кино", добавил: "Конечно, цензура все-таки нужна. Ленты контрреволюционные и безнравственные не должны иметь место".

Вслед за прессой дошла очередь до культуры.

6 июня 1922 года был создан знаменитый Главлит (Главное управление по делам литературы и издательств), просуществовавший под разными названиями до октября 1991 года. Аналогичную роль в отношении театра и музыки выполняли Главрепертком и Главискусство.

Первый "Перечень сведений, не подлежащих распространению", составленный Главлитом в 1925 году, имел 16 страниц и содержал 96 пунктов. В перечне последних лет существования СССР насчитывалось 213 параграфов, в каждом от пяти до 12 пунктов. Причем эти документы сами несли гриф "Совершенно секретно", так что оспорить действия цензоров было невозможно.

Партийная цензура была вообще не связана никакими нормами и правилами и не обязана объяснять свои решения.

Сталин называл советских писателей "инженерами человеческих душ", то есть людьми, обязанными выдавать требуемую продукцию, а сами себя они называли "автоматчиками партии".

Хрущев никого не репрессировал, но на знаменитых встречах с деятелями культуры развязно поучал их, топал ногами и матерился.

При Брежневе Большая советская энциклопедия отрицала наличие в СССР цензуры как таковой.

Ножницы, стол и полка

Список запрещенных или искалеченных произведений бесконечен. Выражения "писать в стол" и "положить на полку" в СССР понимали без объяснения.

Можно, если не оправдать, то логически объяснить цензурные злоключения Булгакова, Платонова, Пильняка, Солженицына, Войновича, трагедии Мандельштама, Мейерхольда и Михоэлса. Но от произвола не спасала и безупречная политическая репутация.

Судьбу произведений нередко определяла не только идеологическая перестраховка, но и личные вкусы наделенных громадной властью и зачастую не шибко образованных людей, а понятия прав автора просто не существовало.

В поэме "Хорошо!", созданной к 10-летию революции, Владимир Маяковский описал обстановку в Смольном: "Товарищи, не останавливаться, чего встали? В броневики и на Почтамт по приказу товарища Троцкого! "Есть!" - повернулся и скрылся скоро. И только на ленте у флотского под лампой блеснуло: "Аврора".

Маяковский вскоре застрелился, и исправить свое творение не мог, поэтому из всех последующих изданий строку с упоминанием Троцкого, не мудрствуя, просто выбросили. Внимательные читатели недоумевали, отчего это к слову "флотского" отсутствует рифма.

Леонид Утесов в фильме "Веселые ребята" пел: "Нам песня жить и любить помогает!". Кто-то решил, что нечего размазывать мелкие чувствованьица в реконструктивный период. По радио зазвучало: "…строить и жить помогает".

Константин Симонов закончил стихотворение о Халхин-Голе словами: "Да, враг был храбр. Тем больше наша слава". Авторский вариант увидел свет лишь после его смерти, а в 1939 году строку изменили на: "Да, враг коварен был".

В популярнейшей песне "Три танкиста" Сталин по соображениям текущей политики распорядился заменить "самураев" на "вражью стаю". И ничего, что изначальный вариант к тому времени знали все от мала до велика.

Александр Фадеев не скрывал, что написал "Молодую гвардию" по прямому указанию Сталина. Однако тому не понравилось, что создание подпольной организации было изображено в романе как стихийный порыв молодежи. Хотя так и было на самом деле, автору пришлось переделать уже опубликованный текст, втиснув в него не существовавшую в реальности руководящую роль партии.

"Искусство, которому отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии", - написал Фадеев. Правда, лишь в предсмертной записке, перед тем как взвести курок.

Эпопея с романом Бориса Пастернака "Доктор Живаго" вошла в историю крылатой фразой: "Я не читал этого романа, но глубоко им возмущен". Не читал его и Хрущев, в чем впоследствии признался в мемуарах, добавив: "Я сожалею, что это произведение не было напечатано". Литературоведы до сих пор гадают, отчего вокруг довольно аполитичной книги поднялась такая истерика.

В 1965 году тяжело больной Константин Симонов отдал в журнал "Новый мир" написанные на основе фронтовых дневников воспоминания "Сто суток войны", понимая, что это его лебединая песня. Авторитет Симонова, особенно в том, что касалось войны, был огромен. Но книгу не напечатали - начальник Главного политуправления вооруженных сил Алексей Епишев написал в политбюро, что автор привел в ней данные о репрессиях в армии и считает ошибкой заключение пакта с Германией.

Роман Александра Бека "Новое назначение" не издавали 22 года. Читатели в 1986 году дивились, какую крамолу усмотрели в книге брежневские цензоры. Скорее, Бек идеализировал главного героя - крупного советского хозяйственника Онисимова, прототипом которого послужил сталинский нарком Иван Тевосян. Отдел культуры ЦК КПСС и правление Союза писателей высказались за публикацию, но все перевесил каприз вдовы Тевосяна Ольги Хвалебновой. Знающие люди утверждали, что ей не понравился не столько образ покойного мужа, сколько ее собственный.

Полная верия снятого Тарковским в 1965 году "Андрея Рублева" увидела свет лишь в 1987 году. По официальной версии, партийным цензорам не понравились сцены насилия и жестокости, а по мнению историков искусства - религиозные мотивы.

Читатели "Отеля "У погибшего альпиниста" братьев Стругацких недоумевали: с какой стати инопланетные пришельцы взялись помогать гангстерам и сочли тех "идейными борцами"? Лишь когда повесть вышла в первоначальном варианте, выяснилось, что по авторскому замыслу преступники были левыми террористами. Власти СССР на словах осуждали методы "красных бригад", но делать из борцов с капитализмом отрицательных героев не позволили.

"Обитаемый остров" продирался к читателям два года. Цензоры внесли свыше ста правок: потребовали смягчить "натурализм в описании войны", убрать из официального лексикона придуманного Стругацкими тоталитарного общества слова "родина" и "патриот", превратить "гвардию" в "легион", изменить название Комиссии Галактической Безопасности, которое сочли "фигой в кармане".

Фильм Эльдара Рязанова "Человек ниоткуда" даже не отправили на полку, а сняли с проката по указанию главного партийного идеолога Михаила Суслова, который так и не объяснил, что именно вызвало его недовольство.

В картине "О бедном гусаре замолвите слово" отрицательный герой Мерзляев должен был быть жандармским полковником, но возразил КГБ. Таким образом, советские чекисты вступились за честь царских жандармов!

Валерий Леонтьев должен был впервые в жизни появиться на ТВ в "Голубом огоньке" 1 января 1980 года с песней Давида Тухманова "Диск-жокей". Волновался так, что не стал встречать Новый год с друзьями, а всю ночь просидел в одиночестве перед экраном, но себя не увидел. Впоследствии выяснилось, что некоему телевизионному начальнику, который решил накануне посмотреть смонтированную передачу, не понравилось "не наше" слово "диск-жокей". Предупредить не только Леонтьева, но и Тухманова, автора культового "Дня Победы", не сочли нужным.

Под нож шли любые произведения, стоило советскому автору эмигрировать, а иностранному - сказать в интервью какие-то не те слова.

В 1964 году режиссер Николай Розанцев снял фильм "Государственный преступник", в котором молодой, современный, обаятельный следователь КГБ разоблачал бывшего нацистского карателя. Стопроцентно идейную картину впоследствии запретили из-за того, что сценарист Александр Галич уехал на Запад.

На несколько лет, до наступления перестройки, отправили на полку мюзикл "31 июня", потому что сыгравший в нем Александр Годунов совершил аналогичное "преступление".

После эмиграции в 1982 году композитора Александра Зацепина возникла проблема. Почти 20 лет он и поэт Леонид Дербенев работали как фабрика, за всю советскую эстраду и кинематограф. Пришлось бы отказаться от большей части репертуара Аллы Пугачевой и самых любимых народом фильмов, включая "Кавказскую пленницу" и "Иван Васильевич меняет профессию".

Нашли отговорку: Зацепин, мол, уехал не по политическим мотивам, а женившись на француженке.

Чтобы "пробить" что-нибудь, требовалось изворачиваться. Виталий Коротич, будучи главным редактором киевского журнала "Всесвит", первым в СССР опубликовал "Крестного отца": уговорил одного из заместителей министра внутренних дел Украины написать в предисловии, что Марио Пьюзо, конечно, не поднялся до марксистского понимания действительности, но ярко изобразил упадок нравов и разгул преступности в капиталистическом мире.

Детективов при Сталине не писали вообще: нечего изображать негативные и нетипичные явления. Чтобы опубликовать в 1956 году первый милицейский боевик "Дело "пестрых", автору Аркадию Адамову пришлось ввести в сюжет иностранных шпионов и плохих стиляг. Впоследствии в советской литературе и кинематографе расцвел детективный жанр, но министр Николай Щелоков строго следил, чтобы герой-милиционер не пил, не бегал за чужими женами, и, тем более, сам не оказывался преступником.

В вопросе о гастролях зарубежных "звезд" и выпуске пластинок царила вкусовщина: англосаксонский рок и поп практически нельзя, итальянскую эстраду почему-то можно. Диск "Abbey Road" продавался на черном рынке за 50 рублей - больше студенческой стипендии.

В разгар прокатного триумфа убрали с киноэкранов невероятно популярного "Фантомаса". Кто-то чересчур серьезный усмотрел в комедии издевательство над правосудием: преступник уходит от поимки, зрители радостно хохочут, а слуги закона показаны круглыми идиотами.

А под занавес советской власти возникли проблемы у создателей фильма "Кин-дза-дза", где герои восклицают: "ку!" - не намек ли на Константина Устиновича Черненко? Делать нечего, режиссер Георгий Данелия собирался переозвучить "ку" на "кы", но тут генсек ушел в мир иной.

Проверенные методы

На кремлевском приеме в честь полярников в 1938 году пел Утесов. Подвыпившие гости в простоте попросили исполнить "С одесского кичмана бежали два уркана". Утесов смутился: "Ну, если товарищ Сталин разрешит...".

"Товарищ Сталин никому ничего не запрещает, - сказал вождь. - А вы, товарищ Утесов, сами должны понимать, что хорошо, и что плохо".

В Кремль Утесова больше не звали.

В современной России прямых запретов немного. Официальной цензуры нет.

Но, во-первых, на полную мощь используются финансовые рычаги, что не отрицал, комментируя высказывания Райкина, пресс-секретарь президента Дмитрий Песков.

С одной стороны, кто платит, тот и заказывает музыку. С другой стороны, в советское время именно за это критиковали Запад, сурово осуждая "лицемерные буржуазные свободы" и "зависимость художника от денежного мешка".

Особенно уязвимы в этом смысле театр и кинематограф. Писателю не нужно ничего, кроме компьютера, а здесь многочисленные коллективы, здания, накладные расходы.

Осенью 2011 года наблюдатели обратили внимание, как много оказалось среди активистов президентской кампании Владимира Путина театральных худруков и директоров киностудий.

Во-вторых, процветает испытанный в СССР метод давления на творческую свободу руками так называемой "общественности". Именно на этом сделал акцент Константин Райкин.

Желающие "сигнализировать" и "наводить порядок", вероятно, никогда не исчезнут. Но они активизируются, чувствуя востребованность и благосклонность.

Граждане фактически поделены на два сорта: с чувствами и мнениями одних все обязаны носиться, другие могут только сотрясать воздух. Первым нередко сходят с рук беззаконие и самоуправство, за вторыми только и следят, когда они где-нибудь "подставятся".

Летом 1985 года автор статьи плавал на теплоходе от Москвы до Астрахани и обратно. Один пассажир пришел к судовому радисту, помахал удостоверением участника войны и сказал, что его чувства оскорблены тем, что над великой русской рекой звучат песни на английском и французском языках.

Группа туристов сформировала депутацию и сказала, что с ними тоже надо считаться, и они готовы, если потребуется, подписать любую бумагу в высокие инстанции.

Радист ответил, что разбирательства, независимо от исхода, ему не нужны, крутить музыку вообще не входит в его обязанности, и, если нашелся хотя бы один такой товарищ, дальше поплывем молча.