Виталий Манский: "Свидетели Путина" - это фильм о нас

На завершившемся на прошлой неделе Лондонском кинофестивале прошла премьера нового фильма Виталия Манского "Свидетели Путина".

Манский - известный российский документалист, один из признанных во всем мире мастеров документального, нередко политически ангажированного кино. На его счету десятки фильмов, лучшие и самые известные из которых ("Частные хроники", "Благодать", "Труба", "В лучах солнца") удостаивались призов на многочисленных международных фестивалях.

Виталий Манский также организатор и бессменный президент фестиваля документального кино "Артдокфест". Отказ в 2014 году министерства культуры РФ поддерживать фестиваль вынудил Манского перевести основный конкурс в Ригу, куда вскоре вслед за фестивалем переехал жить и сам режиссер.

"Свидетели Путина" открываются с признания его автора в том, что немалая часть составившего новый фильм материала - из съемок для картины 2001 года "Путин. Високосный год", которая делалась в 1999-2000 годах, в момент прихода Путина к власти. Остальное - то, что не было использовано и осталось от тех съемок.

Что заставило режиссера вновь вернуться к этой теме на старом материале? С этого вопроса я начал разговор с Виталием Манским о новом фильме.

Виталий Манский: Я бы не называл это старым материалом, более точное название - архивный материал. И, естественно, архивный материал не должен иметь и не имеет никакой эксклюзивности. Эта картина могла бы быть сделана вообще полностью из материала, который существовал в публичном пространстве в те годы, и от этого она не перестала бы быть важной и актуальной сегодня.

Именно это - важность и актуальность - и были основным мотивационным толчком для возвращения к урокам прошлого, которые, мне кажется, мы не только не извлекли, но и даже не поставили на повестку дня сегодня. Мы - это все мы, каждый из нас, и я в том числе. Степень ответственности отдельного человека перед последствиями, которые возникают в результате его бездействия, - это достаточно важный в контексте российской действительности вопрос.

Симпатии и настороженность

Александр Кан: Сегодня вы - культурный и политический диссидент, эмигрант, часть однозначно выраженной антипутинской оппозиции. Очевидно, что тогда, в 1999-2000 году, вы ею не были. В тех съемках очевиден ваш совершенно искренний журналистский интерес, иногда даже симпатия к своему герою, пусть и с изрядной долей настороженности. На чем основан был ваш тогдашний оптимизм, хотя жена ваша - и вы показываете это в фильме - с самого начала выражала категорическое неприятие нового лидера?

В.М.: Эмигрант - это человек, не имеющий возможности возвращаться в страну, из которой он уехал. Пока я не эмигрант. Но каждый последующий шаг, который делает Россия, и я приближают меня к этому статусу. Я бы этого очень не хотел и стараюсь по возможности отдалить этот момент.

Что же касается симпатий или антипатий, я бы скорее базировался на определении "интерес". Для меня как документалиста, безусловно, интересны происходящие в обществе процессы, которые можно зафиксировать и предложить обществу для актуального или последующего анализа. Что и является основной функцией летописца, или кинолетописца, коим и является документалист.

Симпатия в какой-то момент действительно возникла. Симпатия к человеку, который, оказавшись на самом высоком государственном посту в России, имел еще некую связь с реальностью. И это вселяло надежду, что то самое ощущение, тактильное ощущение жизни, понимание жизни, неких жизненных законов он привнесет во властные кабинеты, чего не было очень долго. По крайней мере, последний период ельцинского правления уж точно.

Он имел связь с реальностью и также обладал определенным умением завладеть доверием, расположением, ощущением искренности в общении. Является ли это хорошо выученным уроком в тех институтах специальных служб, которые он проходил, я и по сей день до конца не знаю, но умение расположить к себе у него, безусловно, было.

Но при этом, уже теперь, отсматривая материал в контексте работы над новым фильмом, я задавался вопросом: ведь он тогда еще только-только должен был выйти на так называемые выборы в марте 2000 года или только их прошел, и еще не исполнился год, как он находится в президентском кресле, а уже немалая часть моих вопросов была связана со сменяемостью власти. Я даже искал в этих кадрах какие-то поводы, которые заставляли меня дергать за эти ниточки.

Формально их не было в тот момент, ну, правда, не было. Но что-то меня подтачивало, и я постоянно на это соскальзывал. И это оказалось очень важным сегодня материалом, очень важным артефактом, потому что, оказалось, что это и есть самое важное, что можно было тогда с ним обсудить.

А.К.: Но, с другой стороны, тот факт, что вы задавали ему эти вопросы, возможно, был связан не только с его личностью или с вашим восприятием его намерений, сколько с извечной российской традицией несменяемости власти. И в вас как в русском интеллигенте, конечно же, сквозила эта мысль: придем ли мы, наконец, к нормальной демократической сменяемости власти?

В.М.: Не исключено, что и это являлось одним из факторов. Но все же, я бы точно ни при какой погоде эти вопросы не задавал бы, скажем, Медведеву или…

А.К.: Или Немцову и Чубайсу…

В.М.: Немцову точно бы не задавал. Столкновение со всем этим церемониалом, антуражем власти - я ведь никогда не был в кремлевском пуле, никогда не переступал через стену, не оказывался в первом корпусе, а тут подряд сразу две картины (фильм Манского "Ельцин. Другая жизнь" непосредственно предшествовал фильму "Путин. Високосный год" - Би-би-си) - произвело на меня достаточно сильное эмоциональное впечатление. Я понимал, что эта система - византийская система власти, которая выбирает своего идола и начинает настолько мощно и безоглядно в него вкладываться, что потом ей самой сложно будет при смене этой персоналии.

А.К.: Для меня чуть ли не самыми впечатляющими в фильме были сцены, снятые дома у Ельцина, - бесценные по своей красноречивости кадры, которые, благодаря вам, мы сейчас видим. Шокирующими сегодня выглядят тот восторг и умиление, с которым все семейство - и Борис Николаевич, и Наина Иосифовна, и больше всех Татьяна Дьяченко - воспринимали победу Путина на выборах. И даже бездушное игнорирование их Путиным, тот факт, что он не соизволил ответить на звонок Ельцина, не снижает их энтузиазма. Как вы думаете, на чем был основан этот энтузиазм?

В.М.: При всем лоббировании и продвижении разными силами Путина как преемника конечное и единоличное решение принимал сам Ельцин. И эйфория, которая была на тот момент в этом доме, была в немалой степени еще и игрой на Ельцина, как некое подтверждение: "Мы же были правы - как мы говорили, так все и случилось, и твои опасения, что он не проскочит первый тур, они напрасны, мы все просчитали, мы правильные аналитики, мы правильно все делали".

И еще для меня очень важен взгляд Татьяны ровно год спустя, когда Ельцин смотрит по телевизору уже ставшее архивным его прощание: "Я устал, я ухожу" и первые слова Путина. Взгляд Татьяны на отца, мимолетный, но абсолютно неслучайный. И сам Ельцин. За годы его правления мы его изучили, у него были две основные позы: либо открытая к диалогу и действию, либо закрытая, когда он сжимал плечи и уходил в себя, откатывался. И вот тут Ельцин откатившийся, он как бы дистанцирует себя от экрана и уже внутренне негодует.

А за год у него было немало поводов негодовать. Базово Путин выполнил все условия соглашения. Но, кроме базы, есть еще необходимость ответить на звонок в день выборов, например. И этот взгляд очень важный, очень красноречивый, может быть, главный, если говорить о Ельцине.

Первопроходец современного популизма

А.К.: Один из этих поводов, который произошел в течение первого года и которому вы уделяете большое внимание как свидетельству начавшейся уже эволюции лидера, была его апелляция к советскому прошлому. Он открыто говорит об этом у вас в фильме, в том числе в вашем с ним частном разговоре. Самое яркое проявление этого - возвращение советского гимна. Потрясающая, фантастическая по своей выразительности сцена записи гимна в присутствии отца и сына Михалковых - как они слушают, как переживают, как Никита Сергеевич предлагает звонницу. Как зритель говорю вам за эти кадры спасибо.

Вернемся, однако, к вашему разговору с Путиным. Он говорит вам, что таким образом отвечал на чаяния народа. Вы с ним спорите. Но во многом эта его позиция - что он отражал чаяния народа - за минувшие десятилетия, в общем-то, получила подтверждение, не так ли?

В.М.: Конечно, так. Но здесь возникает вопрос: а в чем роль политика, в чем роль лидера, который пришел управлять государством в определенный исторический момент? Как я себе представляю - и я бы не хотел, чтобы это было только мое персональное ощущение, - политик должен продвигать общество к некоему развитию. Конечно, удобнее спуститься к этому обществу, всегда консервативному, и сказать: окей, ваши консервативные взгляды - они и есть наше богатство. И сосредоточившись на нашем консерватизме, мы победим.

Мы никогда ничего не победим, сосредоточившись на прошлом, на консерватизме, это чистой воды популизм. И Путин оказался первым лидером после Второй мировой войны, который взял популизм на вооружение. Ввел его обратно в политический обиход, сделал его вновь приемлемым в политической практике. В этом смысле он очень заметная фигура. Такая же заметная, как другие популисты, которые очень плохо кончили. Казалось бы, цивилизация вынесла уроки из этих процессов.

В этом смысле, кстати, Трамп воспользовался тем, что "уже можно". Я не думаю, что Трамп мог бы взять на себя смелость так выстраивать свой имидж, или Америка выбрала бы президентом такого популиста как Трамп, не будь Путина. В этом смысле Путин первопроходец в новейшей истории.

Личные отношения

А.К.: Вы в тот период довольно много общались с Путиным. У вас, вполне очевидно, сложились нормальные рабочие отношения. Приходилось ли вам общаться с ним с тех пор, и не пытались ли вы воспользоваться этими отношениями тогда, когда возник конфликт с министром культуры вокруг "Артдокфеста"?

В.М.: После фильма я с ним общался исключительно по его инициативе.

А.К.: Но такое было?

В.М.: Было, конечно, да. Как правило, он просто подходил сам, или меня как-то подзывали. Но эти все общения носили, скажем так, ничего не значащий характер.

А.К.: Светской беседы?

В.М.: Абсолютно. Я никогда не обращался к Путину ни с какими просьбами. И даже когда был, я бы так осторожно сказал, намек с его стороны: вот, мол, если есть какая-то проблема, которую можно решить, обращайтесь, мол. Это было сказано непрямо, очень отдаленно, не больше, чем намек. Я тогда отшутился. Кстати, отшутился, как мне показалось, очень радикально. Я сказал, что, если я разочаруюсь во всем, то попрошу, чтобы помогли мне эмигрировать из страны.

А.К.: Вы так сказали?

В.М.: Я так сказал. Но, говоря так, я был абсолютно убежден, что такой момент никогда не наступит.

А.К.: Но это было до 2014 года?

В.М.: Конечно.

"Артдокфест"

А.К.: Что на самом деле сегодня происходит с фестивалем? Ясного ощущения - у меня, во всяком случае, - нет. С одной стороны, он перенесен в Ригу, с другой стороны, показы проходят и в Москве, и в Петербурге, и в Екатеринбурге. То есть вы лишились финансирования, но тем не менее не подверглись запрету. Так?

В.М.: Когда мы лишались финансирования, власть была, конечно же, убеждена, что она нас уничтожает. И для власти, в первую очередь, министра культуры, было неприятным сюрпризом, что отрезание нас от финансирования не только нас не уничтожило, а, наоборот, дало дополнительные силы и, может быть, мотивацию для развития. Мы с каждым годом стали делать все более мощные рывки по расширению своей деятельности.

На первый год они отрезали нас от финансирования, но в то же время громко заявляли: "Ну, мы же не запрещаем, пожалуйста, работайте, но только без наших денег". Уже на следующий год министерство, используя телефонное право и прочие инструменты, стало давить на наших партнеров, о чем мы знаем, с требованием прекратить нас поддерживать. На третий год - я рассказываю историю процесса - министерство культуры через подставных лиц подало в суд на киносеть, которая нас принимала.

А.К.: На каком основании?

В.М.: На основании того, что некий человек Х, живущий по адресу Y, подал семь заявлений в суд о нарушении его прав потребителя - ему были показаны фильмы без прокатных удостоверений. И несмотря на то, что люди иногда годами дожидаются в КПЗ свободного судьи и свободного зала суда, наши дела были приняты к рассмотрению немедленно. Прокатная сеть - министерство культуры выступало на стороне заявителя - проиграла все эти суды, и мы лишились этой сети. Еще через год министерство культуры уже открыто само стало подавать на нас в суд.

И так далее. Теперь, минувшим летом, министерство культуры инициировало новый закон - "О государственной поддержке кинематографии" (принятый Госдумой и подписанный президентом закон значительно ужесточает процедуру организации фестивальных показов. В соответствии с ним фестивали обязаны покупать прокатное удостоверение на все фильмы своей программы - Би-би-си).

Но это как у Оруэлла - "мир значит война". Эта "поддержка" на самом деле - не что иное, как введение полного контроля над фестивальной деятельностью в стране, а лицензирование фестивалей является совершенно одиозным шагом. Понятно, что фактически это закон против "Артдокфеста".

Фестиваль-эмигрант?

Мы не перевели фестиваль в Ригу. Я понимаю, что это сложно понять, потому что это достаточно уникальное явление в фестивальной деятельности, когда конкурсная программа по тем или иным причинам переводится из одной страны в другую. Конкурсная программа - 21 фильм - действительно перенесена в Ригу. Там будет работать жюри. Но фестиваль, собственно говоря, откроется в России - во всяком случае, мы на это надеемся. Мы найдем любую юридическую щель, чтобы это сделать.

Но, естественно, в России мы не сможем показать большую часть фильмов. И, конечно, это касается конкурса. И поэтому, чтобы не уничтожить высокий уровень нашего конкурса, мы его вывели на ту территорию, где нет, условно говоря, путинской юрисдикции.

Да, мы будем стараться проводить фестиваль в России, но тут есть, конечно, серьезная проблема. Для того, чтобы проводить фестиваль, я должен присутствовать в стране. А в прошлом году на меня персонально уже пытались завести дело по экстремизму, по разжиганию и прочее, а после фильма могут еще появиться какие-то неприятные инциденты.

Может быть, выяснится, что я пью кровь младенцев по вечерам или насилую детей в детских домах. Или продаю наркотики, или еще что-либо. Поэтому я задумываюсь об этом вопросе. Я не был после фильма еще в России.

А.К.: Когда вы в последний раз были в России?

В.М.: Я был в России…, ну, давно. В этом году не был.

А.К.: И на фестиваль не поедете?

В.М.: Я думаю.

А.К.: "Свидетели Путина" здесь на фестивале обозначен как совместное производство Латвии, Чешской республики и Швейцарии. То есть, Россия уже не имеет к нему формального отношения. Будет ли у фильма какая-то судьба в России, смогут ли его увидеть российские зрители?

В.М.: Любой фильм для показа на территории Российской Федерации - даже снятый на мобильный телефон про собственную кошку - должен пройти государственную регистрацию, получить прокатное удостоверение. Если мы с огромным трудом получали прокатное удостоверение на мои последние фильмы, снятые на Украине, в Северной Корее, то на этот фильм, я думаю, шансов получить прокатное удостоверение просто нет.

Раньше существовала возможность фестивального показа, которая не требовала прокатного удостоверения. Но если теперь сам институт фестивальный становится подконтрольным, то, в общем, вероятность сужается до 2-3-5% из 100.

Но, при этом, мы на фестивале "Артдокфест" создали по-настоящему мощный проект "Синематека русскоязычного документального кино artdoc.media", где, помимо стандартного онлайн-кинотеатра, к которому уже привыкли пользователи, есть еще настоящее зеркало оффлайн-просмотров, то есть с сеансами, началом, концом, обсуждениями. И мы заявили сеанс нашего фильма на 12 декабря. Это день, когда в Москве должен закрыться "Артдокфест". И это, напоминаю, День Конституции Российской Федерации. Мы заявили показ, и уже открыта продажа билетов, и, в принципе, они активно покупаются. Я думаю, что таким образом мы сможем картину показать и в России.

А.К.: Тем не менее, со всеми сложностями, с которыми сталкивается фильм, он не воспринимается как антипутинский. Как вы сами считаете?

В.М.: Было бы глупо, если бы я просто снимал антипутинский фильм. И вообще, я бы сказал, что это фильм не о Путине. Для меня это фильм о нас, и хотелось бы, чтобы он стал катализатором анализа прошлого в перспективе будущего.