Четыре жизни и две войны: памяти Татьяны Бен

Татьяна Бен, наша коллега, начавшая работать на радио Русской службы Би-би-си в 1980-е годы, еще до перестройки, скончалась в Лондоне 25 октября. Ей было 82. Карьера Татьяны с 1982 по 2006 год запомнилась ее работой в качестве соведущей легендарного Севы Новгородцева в его передаче "Севаоборот", а также в радиопрограммах "Журнал о жизни в Великобритании", "Аргумент" и "Сегодня в фокусе". Она была автором многочисленных тематических радиопередач.

Текст, который мы публикуем сегодня, она написала о себе для программы "Севаоборот", его также можно почитать на сайте seva.ru.

На самом деле никакой сколько-нибудь заслуживающей внимания биографии у меня нет. Даже фактом своего рождения я обязана исключительно политической недальновидности моего отца.

На дворе был 1940 год, в Европе уже вовсю шла война. У родителей на стене их комнаты в коммуналке висела огромная карта, на которой отец ежедневно переставлял флажки, оценивая общую картину военных действий.

И в один прекрасный день он окинул эту карту орлиным взором и уверенно сказал, что совершенно ясно - в Россию Гитлер не пойдет, можно заводить ребенка.

Ребенок родился в августе 41-го - уже в эвакуации - и с "прозорливым" отцом познакомился лишь пару лет спустя, когда тот приехал на короткую побывку с фронта.

(Мне эта история напоминает один из немногих известных нам анекдотов, дошедших из нацистской Германии. Немецкий генерал приходит домой после заседания генштаба, мрачный и угрюмый. Жена спрашивает: "Что случилось?" - "Да вот, фюрер принял решение напасть на Россию." - "А где эта Россия?" - спрашивает жена. Генерал достает карту, показывает. Жена долго ее изучает и наконец спрашивает: "Слушай, а фюрер видел эту карту?")

В Ленинград, откуда маму эвакуировали на седьмом месяце (по крайней мере, мое предстоявшее появление спасло ее от блокады), мы вернулись уже в мае 1945-го.

День Победы мы провели по дороге домой в Москве, у родственников. Из окон их квартиры даже был виден праздничный салют, который произвел на меня неизгладимое впечатление.

Второе впечатление того же дня тоже было весьма сильным: взрослые пребывали в таком экстазе, что влили в глотку несчастному ребенку рюмку водки. Говорят, что такие эксперименты иногда создают пожизненных трезвенников, но это - не мой случай.

Дальше всё было, как у всех. Жили мы в чудовищной коммуналке, описать которую мог бы только Зощенко. Правда, чудовищность ее несколько компенсировало то, что находилась она в бывшем особняке князя Лобанова-Ростовского - доме с теми самыми знаменитыми львами, на которых сидел пушкинский Евгений из "Медного всадника", спасаясь от наводнения.

И в этом же доме была моя школа, так что, когда я выскакивала из дому, уже слыша звонок, я все-таки, как правило, не опаздывала.

Событием незаурядным было то, что в пятом классе меня на полгода "за недостойное поведение" исключили из пионеров. Недостойное поведение действительно имело место и заключалось в издевательстве над учительницей немецкого языка.

Но судьба мне отомстила: моя трудовая жизнь началась именно с преподавания немецкого, правда, не в школе, а в институте. Это был педагогический институт в Петрозаводске, куда я распределилась по окончании Ленинградского университета и где провела четыре замечательных года.

Замечательных - потому что было интересно работать, вокруг были новые симпатичные люди, карельские красоты и все такое прочее, и, кроме того, это был такой странный уголок, где советская власть как-то не очень ощущалась.

Мы даже нагло игнорировали министерские программы, учили студентов так, как считали нужным (вместо того, чтобы разбирать тексты из учебников, я часами печатала на машинке тексты, которые выбирала сама, - и никого это не волновало).

Тем не менее через четыре года я вернулась в Ленинград - в аспирантуру, и после ее окончания мне наконец впервые по-серьезному начал отравлять жизнь мой "пятый пункт".

Устроиться на работу оказалось абсолютно невозможным. Не то, чтобы работы не было, но, как только беседовавшие со мной официальные лица брали в руки мой паспорт, они мгновенно вспоминали, что место, на которое я хочу поступить, уже занято. Так я до конца своей российской жизни и перебивалась уроками, машинописью и почасовой работой.

Окончилась эта жизнь формально - в феврале 1974-го года, когда я выехала, как это тогда официально именовалось, "на постоянное место жительства" в Израиль, а фактически - осенью 1973-го, когда я подала заявление на выезд.

Умение выбирать самый неподходящий момент, видимо, передалось мне по наследству: заявление я подала ровно за день до начала войны Судного дня, и когда она началась, естественно, решила, что всей эмиграции конец и сидеть мне теперь парией до конца дней.

К счастью, этого не произошло: наоборот, власти радостно отпускали даже тех, кто уже годы сидел в отказе, приговаривая: "Воевать хотите — пожалуйста!" Меня тоже "выпустили" сравнительно быстро, хотя в институте, где я работала на почасовой, все-таки устроили четыре собрания, на одном из которых ученый совет принял решение просить Всесоюзную аттестационную комиссию лишить меня кандидатской степени.

Впрочем, ВАК на эти просьбы внимания не обращала и степеней никого не лишала. И, может быть, зря. Потому что мое кандидатство не только не помогло мне устраиваться в новой жизни, но даже мешало: человеку со степенью надо было платить больше, а работодатели этого не любят.

Так несколько месяцев я проработала в библиотеке филиала Тель-Авивского университета, а потом мне вежливо сказали, что как-то не резон им платить мне в три раза больше, чем девочкам, закончившим библиотечные курсы (тем более, что и работали они лучше меня - как-никак иврит был их родным языком).

Немецкая филология была не той отраслью, специалистов по которой мгновенно расхватывают, а изучать какую-нибудь новую профессию мне, по врожденной лени, очень не хотелось, так что, в конце концов, я пошла по линии наименьшего сопротивления и начала работать в русскоязычном журнале - переводчиком, редактором, корректором.

Одновременно нашлась для нас с мужем и более увлекательная работа: переводить и озвучивать разные фильмы на русский язык - для тех иммигрантов из СССР, которые иностранных языков не знали и читать английские или французские субтитры не могли.

Оплата от длины или "степени болтливости" фильма не зависела, так что подход к кино на длительное время у меня выработался сугубо прагматический: диалога мало - фильм хороший, много - плохой. Особенно хорошо было с вестернами, где герои скачут или стреляют. Зато мы люто ненавидели итальянские фильмы, где герои треплются, не умолкая, два часа подряд. Да еще со скоростью света.

Эта - вторая - жизнь кончилась в 78-м году, когда мы, польстившись на роскошную зарплату и возможность легко путешествовать по Европе, уехали в Мюнхен работать на станции "Свобода". Откуда - еще через несколько лет - и переехали в Англию, на Би-би-си, где зарплата, правда, была куда ниже, но зато - Лондон!

Думали - года на три, оказалось - вот уже на 20 с лишним. Но зато прожито уже четыре жизни, потому что, по моему глубочайшему убеждению, каждая новая страна проживания - это новая жизнь.

Татьяна Бен рассказывала подробно о своей жизни в этом выпуске "Севаоборота".

В том числе она рассказала о том, как ее позвали неожиданно брать интервью у Маргарет Тэтчер в 1991 году, когда Горбачев сидел, отрезанный от мира в Форосе во время ГКЧП, и читала стихи на немецком и русском языке.