Ирина Крынина рассказывает, что до начала полномасштабного вторжения в Украину она жила в Красноярске, работала главным бухгалтером и воспитывала двух детей. В сентябре 2022 года ее любимый человек был мобилизован и попал в украинский плен. После этого Ирина переехала с детьми в Украину и организовала проект «Наш выход», в котором она и ее единомышленники помогают российским семьям находить в Украине российских военнопленных и тела погибших на поле боя.
В интервью «Голосу Америки» Ирина рассказала, как проект связывает военнопленных с их близкими в России, в каких условиях находятся пленные российские военнослужащие и что о ее участии в проекте думает ее партнер, который до сих пор находится в плену.
Голос Америки: Почему вы решили уехать в Украину?
Ирина Крынина: Мой любимый человек пошел по мобилизации на войну. И когда он попал в плен, когда я прошла все круги ада, признала его военнопленным, поняла, что не дождусь, когда его обменяют, я приняла решение приехать в Украину.
Г.А.: Когда он шел на войну, как вы к этому относились?
И.К.: Я его пыталась отговорить, но он меня не послушал. Что я могу сделать? Он меня и сейчас не слушает. Я приехала к нему в Украину. У него была возможность освободиться и вместе со мной работать против войны, а он принял решение остаться в плену и ждать обмена.
Г.А.: У вас разные точки зрения на войну?
И.К.: Я не могу сказать, что у нас разные точки зрения. Он тоже не поддерживает войну. Он не думал, что его отправят прямо в Украину на передок. У него были какие-то представления, которые не оправдались. Он понимает, что он оккупант, он понимает прекрасно, что происходит. Но при этом он вообще больше не хочет никакого участия принимать в войне. Он хочет вернуться домой, где у него квартиры, машины, где у него родители, и жить спокойной жизнью.
Г.А.: А как он отнесся к тому, что вы переехали в Украину?
И.К.: Он ругался на меня. Он сказал, что я должна была оставаться в России и его ждать. Что я разрушила наше будущее, потому что мы уже не можем быть вместе.
Г.А.: Вы продолжаете поддерживать отношения?
И.К.: Я продолжаю, ему передачки передаю и, если есть возможность, мы видимся. Получается, я полгода уже нахожусь в Киеве, и мы с ним пять раз виделись за полгода. Он мне не чужой человек, он находится в местах лишения свободы. Он не может те же сигареты себе купить. Поэтому я ему передаю посылки.
Г.А.: Почему вы создали «Наш выход»?
И.К.: Когда я оказалась в Украине, я поняла, что у меня есть возможность помогать россиянкам, которые, как и я, бились с нашим правительством и ничего не добились, никакой информации. Вы же знаете, что очень много без вести пропавших, очень много военнопленных. Не могут найти информацию, не могут признать людей военнопленными. Я поняла, что могу помогать, и осталась здесь. Я начала помогать еще в России, когда я столкнулась с этой проблемой. Помогала записывать видеообращения, составляла коллективное обращение. То есть, с самого начала я помогала людям, даже находясь в России. И когда я приехала в Украину, я продолжила уже более масштабно. В Украине у меня больше возможностей. Мы объединились с Ольгой Раковой и журналисткой Викторией Ивлевой. Ольга мне сама написала. Мы с ней познакомились, встретились, пообщались. Ну так и подружились. А к Виктории Ивлевой мы уже вместе обратились. Мы знали, что она очень известная, очень публичная, очень умная женщина. Мы ей предложили создать такой проект, и она согласилась. Мы запустили группы в Телеграме, на Фейсбуке, YouTube-канал. Сейчас мы сотрудничаем с проектом «Хочу найти». Он нам дает достоверную информацию о военнопленных, которую россияне нигде больше не могут получить.
Г.А.: Что это за проект?
И.К.: Это государственный украинский проект. Он организован Координационным штабом по вопросам обращения с военнопленными. Есть чат-бот. Мы запрашиваем всю необходимую информацию: фамилия, имя, отчество, дата рождения, направление, где он пропал, примерная дата пропажи, номер жетона, контактный телефон, фотографию, особые приметы. Также мы запрашиваем контакты родственников, чтобы в случае успешного поиска мы могли связаться и организовать видеозвонок. Поступило уже около 6,5 тысяч заявок. Мы нашли 174 военнопленных. На днях опять едем в лагерь для военнопленных, будем организовывать видеозвонок родственникам, передавать посылки. Также мы нашли 24 человека погибших. С родственниками погибших нам тоже приходится работать. Это очень тяжело, многие не верят. Но помогаем, как можем, чтобы они вернули тела и захоронили их.
Г.А.: С чего начинается поиск?
И.К.: Родственники оставляют заявку в чат-бот проекта «Хочу найти». А когда этот человек найден в статусе военнопленного, проект «Хочу найти» предоставляет нам анкету, в которой есть вся информация по найденному человеку. Мы связываемся с родственниками, оказываем им консультации и предоставляем видеозвонок, посылку, если они захотят, фотографии можно передать.
Г.А.: Военнопленный заранее знает, что у него будет созвон с родными?
И.К.: Нет, мы не связываемся с военнопленными заранее. Допустим, вот у нас 50 военнопленных. 20 из них находятся в лагере Запад-1. С родственниками мы уже провели консультации, согласовываем с проектом «Хочу найти» поездку и едем туда. Когда приезжаем на место, мы подаем сотрудникам лагеря список, кого нам нужно привести. И когда приводят человека, мы ему уже непосредственно на видео сообщаем. Уже настроена камера, я сижу, он заходит, ему вешается микрофон, и мы прямо под запись говорим ему, что вот есть такой проект, ваши родственники обратились к нам, хотят с вами поговорить по видеосвязи. Вы согласны? Если он согласен, у нас идет полноценное интервью, после которого мы предоставляем видеозвонок. Если он не согласен, тогда мы делаем фотографию его, он записывает голосовое, где говорит родственникам: со мной все хорошо, я жив-здоров, от интервью отказался, звонить вам не буду.
Г.А.: Почему они отказываются?
И.К.: Кто-то боится публичности, кто-то не хочет на камеру. Ну, знаете, разные люди. Кто-то, может, боится, что какие-то проблемы будут, когда они в Россию вернутся.
Г.А.: Вы куда-то отправляете информацию о том, что рассказывал военнопленный?
И.К.: Нет, мы никуда не отправляем, мы обрабатываем видео и выкладываем в открытый доступ на Youtube.
Г.А.: О чем вы спрашиваете на интервью?
И.К.: Я спрашиваю, как он попал на войну, как попал в плен. Если было ранение, я обязательно спрашиваю, была ли оказана ему в плену медицинская помощь. Дальше мы звоним родственникам на 10-20 минут. Смотрим по загруженности. Если очень много военнопленных, больше двадцати, допустим, тогда говорим – ну, минут 10-15. Если есть больше времени, тогда стараемся не ограничивать людей. После интервью я спрашиваю, какие у него впечатления, что будет с ним после обмена, пойдет ли он опять на войну. Интервью мы публикуем в нашем YouTube-канале. Очень многие родственники не могут признать своего солдата военнопленным. И вот это видео – это спасательный круг. С этим видео они наконец могут добиться, чтобы его признали военнопленным и включили в списки на обмен.
Г.А.: А разговор с родственниками тоже записывается на видео?
И.К.: Конечно.
Г.А.: Что обычно обсуждают военнопленные с родными?
И.К.: Вы знаете, по-разному. Кто-то говорит чисто про деньги: а че там, сколько мне пришло за декабрь, что там за ранения, а какая у меня сумма на карточке? Я у него перед этим спросила: «Зачем вы пошли на войну? Скажите честно, вы пошли из-за денег?» Он говорит: «Нет, я пошел не из-за денег. Мои друзья пошли, и я пошел». А когда он звонит родственникам, у него 10-15 минут, а он говорит чисто про деньги, понимаете, его больше ничего не интересует. Вот такие тоже бывает. Кто-то о детях спрашивает, очень много военнопленных после разговора с родными плачут.
Г.А.: Это, наверное, очень эмоциональные разговоры?
И.К.: Знаете, бывает по-разному. Бывает видно, что между людьми прям такая связь, любовь, что она вот искренне за него переживает. А недавно я брала интервью у парня, он позвонил жене, а она ему говорит: «Не звони мне больше, я с тобой развожусь». Или другой парень позвонил своей супруге. Она говорит: «У меня сейчас телефон сядет, я с тобой не могу разговаривать, че ты хотел?» Совершенно по-разному реагируют. Поэтому я не могу сказать, что там всегда только положительные эмоции. Меня еще одна ситуация удивила. Мы позвонили мамочке, она у нас оставляла заявку, мы ей звоним, даем с сыном пообщаться, а она ему говорит: «А это точно ты? А ну-ка скажи, когда у тебя сестра умерла?» Он называет дату. Она говорит: «Да, да, это ты, я не верила, что это ты. Это действительно ты. А когда у меня день рождения?». Люди настолько боятся, что до абсурда доходит.
Г.А.: А какую реакцию вы видите у родственников? Как они относятся к тому, что их близкие пошли на войну?
И.К.: В основном все родственники говорят, что они не хотели их отпускать. Очень многие самовольно пошли. Допустим, если это 18-летний ребенок, он даже у родителей не спросил: подписал контракт и перед фактом поставил. Всякие истории бывают, но я ни разу не слышала, чтобы говорили: «Ты мой герой, я так тобой горжусь», – такого нет. В основном, люди очень устали от войны. Они хотят, чтобы вернулись их мужчины и прожили спокойную жизнь дома.
Г.А.: А сами военнопленные хотят вернуться домой или снова пойти на войну?
И.К.: Они очень хотят домой, в семьи. Они больше не хотят на эту войну. Представляете, они это все пережили, они видели смерть своими глазами. Многие чудом выжили. Недавно я брала интервью у мужчины: он получил ранение, его бросили сослуживцы, он три дня блуждал по лесу, вышел на украинцев, его взяли в плен. Если бы ему не была оказана помощь, он бы там в окопе умер. А украинцы его нашли и на носилках три километра тащили. Он уже так был изнеможден, что сам идти не мог.
Г.А.: Кажется, что для людей, которые находятся в России, даже просто общение с организацией из Украины может вызывать опасения. Люди не боятся с вами говорить?
И.К.: Вот поэтому «Хочу найти» и сотрудничает с гражданками Российской Федерации. Мы такие же обычные русские женщины, мы находим подход к ним. К нам не боятся обращаться. Бывает, что боятся выходить на связь под запись. Вот, допустим, обратились в проект и получили ответ, что их сын в плену. Мамочка говорит: «Я не хочу на запись, я боюсь». И когда мы приезжаем в лагерь, мы все равно приглашаем его, говорим: ваша мама обратилась, она отказалась от видео, потому что боится или не хочет, – и он ей может передать видеопривет.
Г.А.: Вы ездите в лагеря военнопленных. Как они выглядят?
И.К.: Я была только в двух лагерях – это Запад-1 и Запад-2. Я ходила на экскурсию, видела общежития, в которых они живут. Видела комнаты отдыха, библиотеку, столовую и даже обедала вместе с военнопленными. Видела, где они работают, где моются. На мой взгляд, у них условия лучше, чем в армии. Я слышала рассказы от друзей, от знакомых в России. Вот тут условия лучше, чем в армии. Они работают, есть свободное время. У них режим, баня раз в неделю, постельное меняется раз в неделю, трехразовое питание.
Г.А.: А в каком физическом состоянии они находятся?
И.К.: Ну, они все унылые, угрюмые, поникшие. По физическому состоянию – я не видела худых. Кормят их очень хорошо. На обед там идет огромная тарелка супа, и суп не жиденький, нет, там полноценный суп. Вот я ела борщ, прямо такой хороший. Он, правда, без мяса, но там много картошки, много овощей. На второе была каша с небольшим кусочком мяса и салатик овощной.
Г.А.: А заключенные ели то же самое, или для гостей отдельное меню?
И.К.: Нет, я пробовала еду для военнопленных. Я хотела сама попробовать, что они едят. И хлеб они там сами пекут. Я все попробовала, и ничего плохого не могу сказать. Кормят их хорошо. В комнатах у них предусмотрено два квадратных метра на человека. Там такая комната длинная, и по обе стороны стоят кровати – обычные или двухэтажные, кроватей двадцать. Как общежитие. Они не закрываются на ключ, то есть это не камера. У них на этаже туалет, есть кухонное помещение, они могут чай себе приготовить, у них там полочки, допустим, какие-то родственники посылки передают, они там еду хранят, есть комната с телевизором, они могут прийти, посмотреть, в шахматы поиграть.
Г.А.: А что они сами говорят об условиях содержания?
И.К.: Они говорят, что все хорошо. Условия хорошие. Не жалуются.
Г.А.: Есть ли жалобы на пытки?
И.К.: Нет, такое вообще не говорят. Они могут сказать, что их грубо брали в плен, тумаков им навесили. Но что над ними какие-то пытки в плену, вот такого они не говорят.
Г.А.: По Женевской конвенции у военнопленных есть право на звонок родственникам. У военнопленных в украинских лагерях есть такая возможность?
И.К.: Конечно, там есть IP-телефония. Им предоставляется три минуты в месяц бесплатно. Они могут позвонить. У них там есть списки на созвон. Когда доходит его очередь, он приходит и звонит. Но он же может не дозвониться, понимаете. Он там раз позвонил – не взяли, два позвонил – сорвалось. Он же не может сидеть полчаса и названивать. Не дозвонился, а очередь прошла. Он ждет следующий месяц.
Г.А.: Зачем тогда нужна ваша работа, если военнопленные и сами могут связаться с родственниками?
И.К.: У нас видеозвонки. И мы же и посылки можем с собой привезти.
Г.А.: Родственники вам напрямую присылают посылки?
И.К.: У нас есть утвержденный список, он обсчитан, там есть ссылки на цены. Родственники могут зайти и посмотреть. Они нам по этому списку переводят деньги через криптовалюту, и мы здесь уже закупаем эти посылки перед поездкой, расфасовываем их, они все стандартные. Многие опасались, когда шли обмены, говорили: а что, если мы сейчас на посылку переведем, а он на обмен попадет? Мы говорим: мы ее просто пересоберем, а вам вернем деньги.
Г.А.: Как выглядят мужчины, которых вы видите в лагерях? Кстати, есть ли среди них женщины?
И.К.: Женщин я не видела. Вот сколько интервью я провела, для меня они все стадо, которое, мне кажется, ничего так и не поняло. Недавно я разговаривала с военнопленным, он рассказывал, что получил ранение, что, если бы не украинцы, он бы погиб. А в конце интервью я задаю вопрос: «Но после обмена, если вас отправят на войну второй раз, пойдете?» Он говорит: «Да, я пойду. Я же солдат». И в большинстве случаев они все так отвечают. Может быть, они боятся каких-то последствий в России. Если я, допустим, у них спрашиваю, чего бы они хотели после обмена, они говорят: мы бы хотели остаться с семьей. Но когда я спрашиваю: а если вас отправят обратно на войну, что вы делать будете? Они говорят: пойдем, а чего мы можем сделать? Мы ж солдаты, это приказ.
Г.А.: Возможно, это палка о двух концах. Если он скажет, что не пойдет больше на войну, то Россия его не включит в обменные списки. А если он скажет, что пойдет, то Украина не станет его обменивать.
И.К.: Я думаю, что они очень боятся. Они все очень напряжённые, запуганные.
Г.А.: В основном, это мужчины из регионов? Есть ли там люди из Москвы, Питера?
И.К.: Из глубинки, без высшего образования, рабочие, алкоголики, которые по пьяни контракты подписали. В основном, такой контингент. ЧВК «Вагнер» у меня не было ни разу. Заключенные были, которые уже с Министерством Обороны подписывали контракт.
Г.А.: Как долго они находятся в плену?
И.К.: На моей памяти, самый большой срок в плену – с апреля 2023 года. То есть, уже почти год. А самый свежий был на обмене в феврале. Я же еще на обмены езжу. Его взяли в плен в январе, а в феврале он попал на обмен. Для меня это уникальная ситуация.
Г.А.: А что вы делаете на обменах?
И.К.: На обменах я созваниваюсь с родственниками военнопленных, которые оставляли заявку. Они первые узнают об обмене. Обычно мы сидим в скорой или в машине. В процессе обмена я с автобуса вызываю (военнопленных). И он звонит родственникам и говорит: «Я попал на обмен». Это, конечно, положительные эмоции, там все плачут, радуются.
Г.А.: За время работы проекта сколько прошедших через вас военнопленных были обменяны?
И.К.: Тридцать с небольшим человек.
Г.А.: Вы помогаете родственникам находить не только военнопленных, но и тела погибших на поле боя. Как устроена эта часть вашей работы?
И.К.: Родственники пишут нам про без вести пропавших, надеются, что они в плену. И многие, когда мы сообщаем, что он погиб, вот номер жетона на теле сфотографирован, не верят. Они говорят: вот у нас письмо Министерства обороны, где написано, что он в плену, мы вам не верим.
Г.А.: Вы можете подтвердить, что человек мертв?
И.К.: Мы можем только рекомендовать, чтобы они просили, чтобы Россия запросила это тело на ближайшем обмене телами и сделала ДНК-тест. Иногда тела бывают в таком состоянии, что только ДНК-тест может определить, что это их человек. ДНК они могут сделать, когда Россия запросит тело, и оно попадет в ростовский морг. Бывают и тела, которые можно визуально опознать. Допустим, родственница смотрит на фотографию тела и говорит: да, это мой человек.
Г.А.: Вы сами фотографируете тела?
И.К.: Нет, эти фотографии присылают из баз данных. Когда тело осматривают, делают фотографии. Бывает, что фотографий нет. Но если есть, мы всегда, конечно, предоставляем.
Г.А.: Как долго может храниться тело в Украине?
И.К.: Да, господи, у нас с мая хранилось тело. В мае он погиб, и до сих пор хранится.
Г.А.: То есть, его смогут передать, только когда Россия запросит останки?
И.К.: Да, мы сообщаем родным номер мешка, в котором тело хранится, чтобы Россия запросила.
Г.А.: Как эти тела оказываются у украинской стороны? Это тела тех, кто попал в плен и впоследствии умер, или их находят на поле боя?
И.К.: Я слышала, была такая ситуация, что человека взяли в плен, и он умер от сердечного приступа. Но чтобы в плену такое количество человек умирало, такого нету. Это тела, которые поднимает украинская сторона с поля боя, и они находятся здесь.
Г.А.: И вы созваниваетесь с родственниками, чтобы сказать, что их близкий погиб?
И.К.: Мы обязательно созваниваемся по видеосвязи. Мы выбрали такой формат, чтобы исключить мошенников. Очень много сейчас мошенников, они могут писать от нашего имени. А когда мы позвоним, и человек увидит, что это действительно мы, мы таким образом хотим вот этот факт мошенничества исключить. Поэтому мы обязательно звоним по видеосвязи. Бывает, что родственники не хотят видео. Мы можем позвонить по аудио и поставить на громкую связь. И записывать это все, и потом также выкладывать на наш YouTube.
Г.А.: А зачем вы выкладываете эти разговоры? Если человек уже умер, в чем смысл публикации?
И.К.: Мы выкладываем, потому что из шести с половиной тысяч заявок только около двухсот положительные. Остальные – без вести пропавшие. И мы выкладываем, чтобы люди видели результаты нашей работы, чтобы люди к нам обращались, чтобы они нам доверяли. Вы же сами понимаете, как российская пропаганда работает. Когда мы только организовались, такие слухи распускали про нас: что мы просто соберем данные, передадим их Украине и все. А мы выкладываем, чтобы показывать: вот наши результаты, мы работаем, мы находим тела, мы находим пленных, мы организовываем звонки. К нам обращаются многие люди, которые вообще не знали, что их родной в плену. У него в России статус без вести пропавшего, они обращаются в военкоматы, в Министерство обороны, те никакую информацию не дают, они уже отчаялись, обращаются к нам, а мы находим человека в плену, туда едем и еще и видеозвонок организовываем.
Г.А.: Думаете ли вы после войны вернуться в Россию?
И.К.: Там Путин выиграл еще на шесть лет. Я не вернусь в Россию, пока там Путин со своим путинским режимом. Я не хочу в государство, где живут рабы. Я, наоборот, рада, что оттуда выбралась.
Г.А.: А если ваш молодой человек, который находится в плену, вернется в Россию?
И.К.: Он меня тоже зовет в Россию. Если он выйдет из плена и останется в Украине, он лишится всего, сами понимаете. Ему не видать ни квартиры своей, ни денег. Он думает, как будет обеспечивать семью, если он выйдет, а у него даже паспорта нет. И я ему сказала: возвращайся в Россию, продавай там свои квартиры, машину. Если ты видишь свою дальнейшую жизнь со мной, то, пожалуйста, мир большой. Мы можем встретиться и в третьей стране, и прекрасно там жить. Ну, он задумался. Он не знает, как это возможно. Если его обменяют, я сомневаюсь, что его потом свободно выпустят из России.
Форум