Национальный антикоррупционный комитет, когда-то созданный либеральными политиками, предложил Совету Федерации возродить статью о вредительстве, которая существовала в советском Уголовном кодексе. Глава НАК Кирилл Кабанов считает, что так можно справиться с проваливающимся импортозамещением и санкциями. Предложение в Совфеде уже назвали "заслуживающим обсуждения". Корреспондент Север.Реалии рассказывает, как по статье о вредительстве в СССР фабриковали дела, расстреливали и ссылали в лагеря тысячи ученых. Может ли такое снова повториться?
Сенатор Андрей Клишас написал в своем телеграм-канале, что ему пришло письмо от Национального антикоррупционного комитета (НАК). Этот комитет предложил ввести в Уголовный кодекс статью о "вредительстве" – такую же, какая была в СССР.
Национальный антикоррупционный комитет появился в 1999 году. Свою цель он обозначил так – "консолидация сил гражданского общества для борьбы с коррупцией". Первым его председателем был бывший глава МВД и экс-председатель правительства России Сергей Степашин. В первый состав НАК, например, входили политики Борис Немцов, Ирина Хакамада, адвокат Генри Резник и действующий председатель ЦИК Элла Памфилова.
Возглавляет НАК Кирилл Кабанов. Он работал в ФСБ, занимал несколько общественных должностей, с 2008 года – член Совета по правам человека при президенте России. В своих соцсетях комментирует все политические события и новости, лоялен к власти. Он поддерживал переписывание Конституции, запрет ФБК, начало военного вторжения в Украину, а также предлагал "отдельно расследовать историю о биолабораториях в Украине".
НАК пишет, что сейчас в УК "фактически отсутствует" понятие вреда "в отношении обороноспособности, национальной и экономической безопасности". "Должностные лица, ответственные за недобросовестное выполнение своих обязанностей, повлекшее снижение обороноспособности страны, негативное влияние на внутренние промышленные и финансовые рынки, срыв государственного заказа, не могут быть привлечены к ответственности в случае отсутствия прямого материального ущерба", – говорится в письме НАК.
По данным Кабанова, оборонная отрасль лишилась возможности производить стратегическое вооружение, а это может оказать "прямое влияние на ситуацию специальной военной операции". И произошло это из-за неэффективного выполнения программы импортозамещения и введенных против России санкций. "Лица, ответственные за выполнение конкретной задачи, не совершили хищения и служебных злоупотреблений, однако их управленческая позиция нанесла значительный вред обороноспособности страны", – пишет Кабанов, предлагая возвратить статью 58.7 из УК СССР о вредительстве "с изменением ее диспозиции с учетом современных реалий и законодательства РФ".
Андрей Клишас, комментируя предложение, сказал, что оно "как минимум заслуживает серьезного обсуждения". "Когда смотришь на "успехи" наших ведомств в импортозамещении и других сферах, то статью о вредительстве в Уголовный кодекс очень хотелось бы вернуть, это так", – добавил он.
"Шахтинское дело" и "дело Промпартии"
Правозащитник Александр Даниэль говорит, что термин "вредительство" появился в начале 1920-х годов, а состав преступления был зафиксирован в Уголовном кодексе 1922 года. Этот состав применялся и до 1928 года, потому что сама коллизия была понятна: есть так называемые "спецы", это чуждый элемент, но всех расстрелять нельзя, приходится их использовать, и время от времени их нужно для острастки наказывать.
– Первая показательная история, прозвучавшая на весь Союз, – это "Шахтинское дело", об экономической контрреволюции в Донбассе, 1928 год. Типичный сфабрикованный процесс. Поначалу он планировался как кампания регионального значения Донского края, а потом, когда этот сюжет продвинули наверх, из него раскрутили общесоюзный спектакль: встретились две интенции, сверху и снизу, – говорит Даниэль.
Обвинения во вредительстве и саботаже во время Шахтинского дела было предъявлено 53 руководителям и специалистам Высшего совета народного хозяйства, треста "Донуголь" и нескольких донбасских шахт. Большинство участников процесса принадлежали к дореволюционной интеллигенции. Кроме вредительства на производстве, их обвинили еще и в создании контрреволюционной организации, в связях с западными антисоветскими центрами. Дело превратилось в политическое.
Истоком дела стала петиция, а затем и манифестация рабочих поселка Шахты, выдвинувших в 1923 году требования улучшения условий труда на руднике, повышения зарплаты, соблюдения техники безопасности и развития местного самоуправления, – уже тогда ОГПУ взяло этих рабочих на заметку. Волнения шахтеров удалось подавить с помощью стрельбы в толпу и арестов всех активистов, а когда в 1927 году волнения повторились, аресты пошли среди управляющего звена, инженеров и техников.
Доказательства их вины строились на самооговорах и доносах. В результате 11 обвиняемых были приговорены к расстрелу, но четырех специалистов помиловали ввиду их исключительной компетентности. Все участники процесса были реабилитированы в 2000 году за отсутствием состава преступления.
Еще одно знаменитое дело – это "дело Промпартии" в 1930 году. По сути, тоже дело о вредительстве. А между "Шахтинским делом" и "делом Промпартии" было еще дело инженера Пальчинского, горного инженера, арестованного и расстрелянного в 1928 году по обвинению в руководстве антисоветским "Инжернерным центром" – по данным современных историков, никогда не существовавшим. Также его обвинили во вредительстве на железнодорожном транспорте и в золото-платиновой промышленности. По этому делу проходила целая группа крупных дореволюционных инженеров.
– Сам Пальчинский всегда был на прицеле как бывший министр Временного правительства. Но самое важное здесь в другом: каждое такое крупное дело порождало множество аналогичных дел на региональном уровне. Кампания подхватывалась и внедрялась дальше – а мы у себя, допустим, в Минске обнаружили такие-то вредительские инженерные организации, – говорит Даниэль.
По его мнению, "Шахтинское дело" встраивается отчасти во вредительские процессы, отчасти в дела над людьми, некогда состоявшими в других политических партиях. Так, дело Трудовой крестьянской партии, ТКП – это дело тех, кто когда-то был в партии эсеров. Дело аграриев – это дело о вредительстве в сельском хозяйстве. Меньшевиков обвинили во вредительстве в планировании, поскольку они в основном работали в Госплане.
– А потом пошло – в 1931–32 году было инспирировано большое дело, чудовищное, с огромным количеством расстрелов, о вредительстве в пищевой промышленности. И всюду – "спецы", которые служат советской власти, но тайно вредят, – подытоживает Даниэль.
"Вредители" на разработке нефти в Коми
Историк и правозащитник из Коми Игорь Сажин объясняет, что "своих вредителей" в Коми в основном не было, их сюда ссылали.
– У нас в Коми крае тыкни пальцем и, скорее всего, попадешь в человека, который сидел по вредительской статье. Например, тут сидел геолог Николай Николаевич Тихонович, который создал всю ухтинскую нефть, – рассказывает Сажин.
Тихонович был арестован в 1928 году по еще одному знаменитому делу о вредительстве – делу "Геолкома" – Геологического комитета. Чекисты раскрыли в "Геолкоме" "контрреволюционную и шпионскую организацию". По делу проходило 32 человека. Им вменялось стремление "использовать богатейшие статистические и разведывательные данные, имевшиеся в распоряжении Геолкома, для искривления хозяйственной политики Совправительства в области горной и горно-заводской промышленности".
Уже во время следствия "контрреволюционера и шпиона" Тихоновича привлекли к разработке плана будущей экспедиции на Ухту. В камеру в Бутырской тюрьме ему доставляли для работы информационные материалы. Тихонович составил маршрут экспедиции, указал необходимые для нее снаряжение и припасы.
В экспедиции, а затем и во всем Ухтпечлаге заключенный Николай Тихонович отвечал за организацию геологической службы. Но в прямом смысле слова заключенным он не был. Постановлением в октябре 1931 года заключение в лагере Тихоновичу заменили ссылкой на оставшийся срок. Он считался "прикрепленным" к Ухтпечлагу. Такой статус позволял геологу участвовать в поисковых маршрутах по всему краю – от Чибью до Воркуты – и в командировках в центр страны.
Например, летом 1937 года Тихонович приезжал в Москву на сессию Международного геологического конгресса в качестве участника. Там его сопровождал замаскированный конвоир, чтобы оградить от общения с иностранцами, которые и предположить не могли, что перед ними заключенный.
По воспоминаниям геолога Эдуарда Вейса, Тихонович и в Чибью не был похож на обычного лагерника: "Внешне англинизированный, даже чопорный, он был сердечен с людьми. Всегда следил за собой. Свежо побрит. Костюм, белый воротничок… Опрятен был во всем, хотя это трудно ему доставалось. Сам, бывало, стирал и гладил. В механической мастерской ему сделали утюжок. Не хотел уступать ни в чем".
К концу 1930-х годов Тихонович вместе с коллегами составил геологическую карту и схему тектоники Тимано-Уральского региона масштаба, исследовал месторождения нефти, угля и асфальтитов. Позднее началась их промышленная эксплуатация.
В 1939 году после 10-летнего срока заключения Тихонович вернулся в Москву и был принят на работу в Московский геологоразведочный трест. Там он продолжал заниматься геологией, изучением глубокой тектоники Русской платформы и читал курс в Московском нефтяном институте.
– Еще один осужденный за вредительство и сосланный в Коми – Федор Николаевич Червинский, минеролог и петрограф. Считается отцом космической геологии. И очень у него интересное обвинение было – за сокрытие недр. Он якобы нанес вред стране так: открыл какие-то месторождения, но не сообщал об этом. В 1931 году в Ухтпечлаге он практически создал возможности для добычи ухтинской нефти, – рассказывает Сажин.
Историк предполагает, что такие дела и аресты могли использоваться и для того, чтобы создавать в лагерях "шарашки" – исследовательские институты и конструкторские бюро тюремного типа, в которых работали осужденные ученые.
– Тихоновича арестовали в 1928 году, когда велась активная подготовка для заброски на Чибью. Ему сказали: либо по вредительской статье идешь, либо едешь на Чибью. И он поехал. Судя по тому, как они ехали сюда и какие должности потом занимали, понимаешь, что их осуждали фактически для работы в шарашках. Видимо, так дешевле. И потом, это ведь создает очень важную для них систему страха и ужаса, которая помогает сохранению политической стабильности. Чтобы вся эта интеллигенция со своими мыслями, мозгами не лезла куда не надо. Очень удобная конструкция. И второй важный момент, который я заметил, эту тему с вредительством поднимают, когда надвигается экономический коллапс. Нужно срочно перед населением оправдываться за коллапс. Почему коллапс? Да вот потому что вредители! Не потому, что мы тут такие дебилы понапридумывали. Такое не только у нас было, но и в Китае, – говорит Сажин.
Вредители в провинции
Кандидат исторических наук Елизавета Хатанзейская занималась репрессиями, начиная с 1929 года ("великого перелома") до начала Второй мировой войны, занималась вопросом, как они влияли на советскую промышленность. Сама она из Архангельска, поэтому особенно внимательно изучала то, что происходило в Архангельске и в Северном крае, объединившим в 1929 году Архангельскую, Вологодскую, Олонецкую губернии, Республику Коми, Ненецкий автономный округ. По ее словам, в Архангельске в XVI века образовалась Немецкая слобода, где селились купцы и промышленники-иностранцы, а к XIX веку была существенно развита лесопильная, деревообрабатывающая и лесоэкспортная промышленность.
– Например, были династии купцов по фамилии Пец, Шергольд, дес Фонтейнес, Сурковы, Клафтоны и другие – они и их семьи развивали лесную промышленность, вкладывали туда свои средства, продавали древесину на Запад, покупали оборудование – на них держалась экономика Русского Севера и во многом империи, – рассказывает Хатанзейская. – После революции все их предприятия национализировали, в 1921 году были образованы два больших треста – "Экспортлес" и "Северолес", и те члены купеческих семей, которые не эмигрировали, пошли туда работать – на свои бывшие предприятия, ставшие советскими. Они же очень хорошо знали дело и устроились руководителями, начальниками отделов, техническими специалистами, специалистами по лесоэкспорту.
Значительная часть специалистов лесной промышленности были уничтожены двумя волнами репрессий – 1929–1931 годов и в годы Большого террора. Первая волна смела бывших хозяев, промышленников, предпринимателей, действительно хорошо разбиравшихся в лесном деле и лесоэкспорте. В 1928 году ОГПУ начали фабриковать дела о "вредительстве". Большинство их фигурантов на самом деле не являлись никакими "вредителями", а были назначены властью виновными в провалах советской экономики, говорит Хатанзейская.
По одному из таких сфабрикованных дел – делу золотоплатиновой промышленности – был арестован и Николай Карлович фон Мекк. Он был родом из немецкой дворянской семьи – сын инженера-путейца Карла Федоровича фон Мекк и Надежды Филаретовны, которая была меценатом и помогала композитору Петру Ильичу Чайковскому, это была очень известная фамилия покровителей искусства.
– Николай Карлович был человеком энциклопедических знаний и выдающимся специалистом, – рассказывает историк Хатанзейская. – Он долгое время занимал пост председателя правления Московско-Казанской железной дороги. После революции он пережил серию арестов, но все равно остался в России. В 1922–1924 годах он входил в правление треста "Северолес", затем состоял на службе в Народном комиссариате путей сообщения – был главным консультантом финансово-экономического управления.
Фон Мекк был расстрелян в 1929 году по делу о вредительстве в золотоплатиновой промышленности, а в документах ОГПУ по сфабрикованным делам о вредительстве в "Экспортлесе" и "Северолесе", когда посадили большую часть управленцев, он значился как "идейный вдохновитель этих дел". Впрочем, по ним проходили не только дворяне и известные купеческие фамилии, но и профессиональные революционеры.
Например, Дмитрий Минович Зайцев, член "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", человек прекрасно образованный, вольнопрактикующий лесовод, до революции принимавший участие в государственных съездах лесной промышленности. В 1920 году он был начальником "Белмурлеса", в 1921–1924 – членом правления треста "Северолес". Последняя должность Зайцева – инженер-лесовод лесохимической секции "Химстроя". В деле он фигурировал как один из организаторов "контрреволюционной организации", наряду с признанным в 1926 году лучшим инженером треста “Северолес” Николаем Александровичем Спижарным, инженером-металлургом, строителем.
В течение семи лет Спижарный был техническим директором треста "Северолес", затем главным инженером Мосдревстроя. В 1930 году Зайцев и Спижарный были приговорены к расстрелу по делу о "вредительстве в лесной промышленности". У них была масса заслуг перед государством, но это никого не интересовало.
Еще одно имя – Александр Олимпиевич Плюснин, известный архангельский промышленник, совладелец лесопильных заводов в Архангельске фирмы "Чудинов и Ко".
– В 1920–1921 годах Плюснин заведовал лесопильными заводами Архангельского губернского лесного комитета, затем выполнял функции заведующего экспортным отделом треста "Северолес", а в 1924–1926 годах работал в акционерном обществе "Лесоэкспорт". У него было 10 детей, но все они, к счастью, успели эмигрировать на Запад, – говорит Хатанзейская. – А его в 1929 году арестовали по делу "Северолеса". Сначала его приговорили к 5 годам концлагерей, а потом следы его теряются. Стоит вспомнить и Мартина Абрамовича Ульсена, который умер в Лондоне в 1925 году, а его сын Михаил был репрессирован в 1937 году – когда "врагов" вычисляли просто по фамилии: иностранная фамилия – значит, шпион, значит, враг.
По мнению историков, новая волна репрессий началась в СССР уже в 1935 году и из Москвы распространилась на провинцию. Дела по группам "вредителей", по "вредительским организациям" в промышленности возникли с 1936–37 годов, охватили практически всю советскую промышленность.
В Архангельске очень пострадала судостроительная отрасль, кроме того, было репрессировано все руководство судоремонтного завода "Красная кузница", в 1938 году репрессии коснулась завода №402, (сегодня это предприятие "Севмаш" в Северодвинске), рыбопромышленных предприятий, морского и речного портов, где тоже были репрессированы почти все управленцы. А потом, замечает Хатанзейская, репрессии перекинулись на горком и обком партии, и к концу 1938 года стало ясно, что там некому принимать решения.
– Были репрессированы все руководители трестов, большинство руководителей ключевых предприятий региона и их помощники – руководить промышленностью стало некому. Это очень хорошо прослеживается по обкомовским и горкомовским документам 1939 года, где ставится вопрос – как выходить из этого кризиса, – говорит она.
Многие беды промышленности были следствием репрессий, в том числе и коллективизации. Во время чисток 1929–30 годов пострадали очень многие технические специалисты – по технике безопасности, по настройке оборудования. Их недостаток стали восполнять "выдвиженцами" – людьми без образования, а нередко и неквалифицированной рабочей силой. Часто неквалифицированные рабочие, в том числе из спецпереселенцев, которых с зимы 1929–30 года огромными партиями ссылали на Север, должны были работать на сложном оборудовании, которое ломалось.
– За первые два года в Северный край сослали около трехсот тысяч человек, для региона это очень много, – говорит Елизавета Хатанзейская. – Местным самим не хватало ни жилья, ни продовольствия, ни товаров первой необходимости, вспыхнули инфекционные заболевания, жизнь в регионе резко ухудшилась. В это время началась индустриализация, на Западе стали закупать оборудование, но большинство специалистов, которые могли настроить эти станки, были репрессированы в 1930-е годы. К станкам ставили рабочих, не умеющих с ними обращаться, станки быстро ломались. И инженера "чуждого социального происхождения" – сына промышленника или зажиточного крестьянина – могли обвинить во вредительстве, или рабочего из ссыльных, чтобы снять с власти ответственность за провалы в воплощении первого пятилетнего плана.
В результате репрессий в Северном крае очень пострадала лесная промышленность. Если сравнить статистические данные по лесоэкспорту за 1929 год с данными за 1939 год, то видно, что резкий спад экспорта происходит в 1937 году, а через два года наблюдается уже кризисная ситуация – именно из-за дефицита руководителей и специалистов. По словам историка, такие же процессы наблюдались и в других регионах страны. Огромное количество дел о вредительстве историк связывает с увеличением оборотов деятельности ОГПУ, который Хатанзейская относит к 1928 году.
– В это время завершается внутрипартийная борьба, Сталин ликвидирует оппозицию внутри партии большевиков, и карательному аппарату необходимо оправдывать свое существование. И начинается фабрикация дел. Образовательный ценз для работы в ОГПУ был низкий, любой образованный человек, владевший иностранными языками, побывавший на Западе, являлся для них потенциальным врагом. На Севере было много тех, кто здесь родился, учился где-нибудь в Германии или во Франции, и приехал поднимать промышленность на родине – им это было важно. Для работников ОГПУ это было непонятно: как можно вернуться на родину, имея возможность остаться на Западе, поэтому всех образованных людей считали шпионами.
Так же была целая серия кампаний по "вредительским" делам: в двухтомнике Олега Мазохина "Политбюро и вредители" опубликованы такие следственные дела. Там видно, что начиная с Шахинского дела 1928 года и дела Промпартии до 1939 года возникло огромное количество подобных дел в самых разных отраслях промышленности – это и лесное хозяйство, и железные дороги, и электрификация, и строительство дорог, и дело аграриев – не было ни одной области народного хозяйства, где бы не прогремели дела о "вредительстве".
– Я читала много следственных дел и видела, что основная масса из оставшихся в стране образованных инженеров были настоящими патриотами – они не хотели уезжать, верили, что их труд в новой России будет востребован. Но, к сожалению, многие их них пострадали или погибли, а вместе с ними пострадали и их семьи. Сегодня, к сожалению, мы очень мало знаем личных историй об этих замечательных людях, уничтоженных системой, – говорит Хатанзейская.
Уголовные дела об измене родине, которые в последние годы возбуждаются против ученых, читающих лекции за рубежом, она считает калькой с дел о вредительстве, расцветших в СССР, начиная с конца 1920-х годов.
