Сергей Третьяков. Итого: Собрание стихов и статей о поэзии / Сост. и примеч. Д. Карпова; статьи И. Хофманн, С. Бирюкова, Ю. Орлицкого, А. Россомахина. – М.: Рутения, 2019

В один из дней после выходных, но не реже 1 раза в месяц, я занимаю место у окна в задней комнате кафе Москва. Передо мной стакан чая. Другие напитки означают невозможность встречи. Агент подходит к столу и, глядя в окно, говорит: "Жить хорошо" – я отвечаю отзывом "Так надо". Тогда он просит разрешения присесть на свободное место и разговор завязывается. Велся он по-английски. Мори назывался в этой беседе Леди, фотографии – сахар, документы – хлеб.

Строчки эти будто вырваны из авантюрного или шпионского романа. Они принадлежат перу Сергея Третьякова, более того, взяты из едва ли не последнего текста, сочиненного им. К сожалению, перед нами не беллетристика, а признательные заявление на имя наркома внутренних дел СССР Н. Ежова от 18 августа 1937 г. Арестованный в начале Большого террора, 26 июля, Третьяков "сознавался" в работе на японскую разведку с 1924 г. Не могу представить, зачем Третьяков выдумал себе шпионскую кличку Яска – это же было домашнее прозвище любимой жены! Признание не смягчило приговора – 10 сентября 1937 года Третьякова расстреляли. Любимая жена Ольга Гомолицкая – "Ясныш" его поэзии – была арестована 5 ноября того ужасного года и провела 17 лет в лагерях и ссылках. Сергей Третьяков был человеком театра и кино, композитором и монтажником текстов, соратником Мейерхольда и Эйзенштейна, делал пьесы для РККА и Мосгаза и титры для "Потемкина" и "Соли Сванетии". И я решил превратить очерк о нем и исчерпывающем собрании его поэтических текстов в цепочку сцен-эпизодов.

1890-е. Гольдинген (Кулдига), Курляндия. Зимой в комнате ходил с корзиной и собирал под стульями "мысленные грибы". Ищут их так. Протягивают щепотку к ножке стула, затем прикладывают к губам, делают губы рюмочкой, причавкивают и проглатывают. Однажды, устав от игры, увидел, что грибы на полу никак вырасти не смогут, их нет и не будет – иллюзия лопнула, и я, с омерзением выбросив корзину, нигилизировал спутников по игре – сестер. В 1927 г. Третьяков прозревал в детском своем протесте против фантазии начало ЛЕФа и свои будущие агитационные интересы. Обидчивые сестры же стали актрисами – пленницами иллюзии. Родился Сергей в 1892-м, отцом его был математик учительской семинарии Михаил Константинович, мать Эльфрида Эммануиловна происходила из немецко-голландского семейства. Ее корням Третьяков был обязан своим прекрасным немецким языком; через много лет он стал другом и популяризатором Брехта, Пискатора и других культурных лидеров Веймарской республики.

1913. Москва. Студент Сергей Третьяков вступает в авангард русской поэзии. Он состоит в группе "Мезонин поэтов": В. Шершеневич, Л. Зак (Хрисанф, Россиянский), Б. Лавренев, Рюрик Ивнев. Они называют себя презантистами – поэтами настоящего, приверженцами слова-запаха и слова-образа. Проживет союз недолго, но успеет выпустить три альманаха: "Вернисаж", "Пир во время чумы" и "Крематорий здравомыслия" (все – в 1913 г.). Третьяков представлен во 2-м и 3/4-м десятью стихотворениями:

Мы чаю не допили,
Оставили тартинки.
На лёгком "Опеле"
На пляж, на пляж!
Белеют в синеве пески.
В воде – паутинки.
Гитары вдребезги!
Мир наш, мир наш.

Молодого поэта волнуют мадонны Врубеля и цветомузыка Скрябина, окружающий его мир подобен цирку:

Маятник трапеций.
Сердце облистано. Да кричите ж: "Allez!"
Надо согреться
И аплодировать мускулистой стреле.

Молодежь "Мезонина" была интеллигентна и образованна, они читали французских символистов и итальянских футуристов в подлинниках. Очень вероятно, что веера и другие багатели Малларме, да и сам принцип его поэтики – стихи на случай, – не остались без внимания Третьякова:

1915. Фронт Великой войны. Третьяков подготовил к изданию свой первый сборник "Железная пауза", но выйдет он в свет только в 1919 г. и на другом конце России – во Владивостоке. Покамест Третьяков незримо соединен с многоязычным братством "окопных поэтов":

Маленькая смерть, раскутавши плечики,
Ходит, целует грустных мужчин.
Полночь брызнула когти. Тихоходы-разведчики.
Методичными каплями – вереницы кончин.

В сердце Третьякова – красной болячке – зреет мятеж, и вот уже он взрывается гранатой –

1917. Москва. Поэтические декламации в кафе и с эстрады; стеклянные стены и потолки "Питтореска", татуированные Якуловым. Десять лет спустя Третьяков гремит мемуарным стихом:

Все на борьбу!
Да здравствует насилие!
Пробоина во лбу
Блаженного Василия.
С заводов в пальтишках
Красная рота
Раздрызгала ишь как
Никольские ворота.
Ар-

тил-

лерия
Юнкеров нащупала,
Полетели перья
Успенского купола.

1920. Владивосток

Крестопоклонный в мачтах мечтает рейд.
Дым броненосцев
В небовой звездоклепанный остов
Втаивает, нежась.
А сызморя мраморит свежесть.

Третьяков уже встретил и соединил свою жизнь с Ольгой Гомолицкой (1895–1973), ставшей для него Яснышем – символом солнца и революции. Он признан как поэт, дружит с оказавшимися там Д. Бурлюком, Н. Асеевым, ставит пьесы Гумилева и Маяковского. 4–5 апреля 1920 г., в день вступления японских войск во Владивосток рождается Третьяков – поэт-революционер: Это было первое стихотворение, вышедшее на улицу с перекошенным лицом в день великого гнева.

1921. Чита. Путь беглеца ведёт Третьякова через Китай в столицу Дальневосточной республики. Третьяков служит товарищем министра просвещения, сотрудничает с ДАЛЬТА, редактирует в издательстве ПТАЧ (В. Пальмов, С. Третьяков, Н. Асеев, Н. Чужак). В страшные читинские морозы, когда 52 градуса сквозь какую угодно верблюжатину сразу хватают за живот, сползались мы в темноватый "Искусстварь", мурлыкая под нос ДэВээРовские частушки. Третьяков становится журналистом-пропагандистом, в "Дальневосточном телеграфе" публикуется как Жень-Шень, в "Дальневосточном пути" – как Деревообделочник (совместно с П. Незнамовым):

Возили их, возили их
И привезли к Бразилии.
Изменился орангутанг в лице,
Увидев красные лампасы.
Завопил: "Врангелевцы! Врангелевцы!"
И удрал в пампасы.

(О судьбе парохода русских эмигрантов, 9 октября 1921)

На Дальнем Востоке и приучился Третьяков выполнять социальный заказ: Редко после того писал вне задания, приятно было работать лозунги к революционным дням.

1923. Москва. Третьяковы переезжают в столицу осенью 1922 г., и поэт сразу занимает видное положение на советском Парнасе: Брюсов называет его среди четырех главных футуристов, вместе с Маяковским, Пастернаком и Асеевым. С начала года Третьяков созаведует в литературной части Театра Мейерхольда, вместе с Эйзенштейном делает "Мудреца" и "Противогазы", которые должны были покончить с традиционным театром. Они пытаются соединить документальность конструктивизма и эмоциональность экспрессионизма. Третьяков хотел создать патетическую эстраду в стране фантастической социальной стройки. Поэт становится одним из идеологов ЛЕФа, формулирует принципы новой поэтики: в основу текста должно быть положено не переживание, а учёт изобразительно-агитационного эффекта:

Рабочий – жених, деревня – невеста
Первый май – посаженый отец.
Шагай, ребята, хватит и места,
И хлеба – поесть, и сукна – одеться.

Третьяков обращается со стихами-речевками в первую очередь к следующим поколениям – к волчатам-октябревичам, к молодой гвардии, к комсомольцам – богу не помольцам; впрочем, не забывает и о братьях по молоту и топкам, по голоду и сопкам. Но социальный заказ ещё важнее; вместе с Маяковским они рекламируют Резинотрест ("Рассказ про Клима…") и Кодекс законов о труде 1923 г. ("Рассказ про то, как узнал Фадей закон…"). Встречаются и довольно уникальные проекты: Последние проводы В. В. Воровского (Опыт вещи); марш, написанный С. М. Третьяковым, читался хором 1-го Рабочего Пролеткульта на ходу во время похорон т. Воровского в Москве. Планировка строк соответствует его хоровой читке. Цифры в скобках означают количество шагов.

1924. Пекин. Третьяков с семьёй уезжает в Китай, чтобы преподавать студентам университета русскую литературу. Он работает там год, одновременно впитывает местный колорит. Третьяков сочиняет поэму "Рычи, Китай!", в основе которой "звуковые вывески" бродячих ремесленников и торговцев Пекина: точильщика, водовоза, рикши, навозника, фруктовщика, грузовоза… Снова стихи Третьякова навещает тень Малларме, автора цикла уличных песенок. Впрочем, пафос третьяковской музы питают не изысканные символы, а реалии мятежей:

И там, где звенела "Сильва",
И шелестел фокстрот,
Будут в огне насиловать,
Пятерней разрывая рот.
И там, где сочила газета
Купленный душный яд, –
Не мочою фаянс клозетов,
А кровью людей напоят.

Пекинская командировка станет роковой зацепкой в биографии Третьякова для НКВД, но пока об этом никто не предполагает.

1926. Москва. Триумфальная премьера пьесы "Рычи, Китай!" (независимое от поэмы сочинение), поставленной Мейерхольдом и Федоровым в ТИМе. В центре спектакля и зрительского внимания оказалась эпизодическая, по существу, роль боя. Сыграла его Мария Бабанова, и в большом эссе, посвященном артистке, Иван Аксенов писал: Кроме четырех планировочных указаний в сцене смерти китайчонка, постановщик [Мейерхольд] ничего не произнес, но, следя за игрой исполнительницы, принимавшей его ремарки налету, он говорил слова ни к кому не обращённые, из которых "какая умная" было самым слабым выражением его реакций. Пьеса шла десять лет в разных странах, ее перевели даже на эсперанто в 1932 г.

1929. Москва. Выходит в свет последний поэтический сборник Третьякова "Речевик". Во вступительной статье Илья Дукор пишет о том, что место строфам поэта – на плакатах, знаменах, фанерных досках; их должна нести над собой толпа. Конечно, речь шла о толпе советских людей: ассенизаторов дней сегодняшних и добытчиков завтрашних дней. Пока что они строят мирный социализм и несут символическое тело Ленина во все уголки страны:

Сер гранит крупнозерный.
Вод хулиганству – баста.
Рек и бетонов дозорным
Ленин стоит лобастый.
Ленин пришел на Восток.
Ленин на камни влез.
Чтоб не потух поток,
Чтоб не загас –
ЗАГЭС.

Но мировой Перекоп неминуемо приближается. Авангардистом должен стать теперь не поэт, а весь СССР, которого Третьяков именует шофером Земшара, или летчиком, что направляет крылья мировой коммуны.

В то же время поэтическая революция "по Третьякову" оказывается утопической смертью поэзии: Слово должно будет уйти за пределы стихов и стать той же частью подлинной жизни, как взмах кайлом, поцелуй, ломоть хлеба. Тогда умрут окончательно стихи, потому что повседневная речь людей станет великолепнейшим непрерывно длящимся стихотворением.

И с тех пор Третьяков придерживался своей программы: меньше стихов, театра и лирики; больше журналистики, кино и утилитаризма. Он писал сценарии, агитгиньоли, биоинтервью, фельетоны, романы-репортажи, колхозные очерки. Но поэтом быть практически перестал. А последним жанром, в котором ему довелось выступить, к сожалению, стал самооговор.

Третьяков был реабилитирован, по случайному совпадению, на следующий день после знаменитого доклада Хрущева. Это было очень символичной случайностью; Третьяков строил социализм не за страх, а за совесть. И обвинение его в шпионаже всегда выглядело зловещей бессмыслицей. Об этом писал казённым языком ещё один известный соратник Эйзенштейна:

Для знавших близко Сергея Третьякова и для меня лично, – было полной неожиданностью обвинение его в антисоветской деятельности.
На протяжении всей совместной работы с ним я видел его боевую принципиальную деятельность, направленную на укрепление Советского строя и Советского искусства.

Григорий Александров. 4-го сентября 1955 года.