- Подозрительные смерти в российских тюрьмах.
- Как руководство больниц исполняет указы Путина.
- Помилованные убийцы возвращаются с войны и снова убивают.
ЗАКЛЮЧЕННЫХ УБИВАЮТ
Известие о смерти Алексея Навального в исправительной колонии в очередной раз напомнило всем, насколько не защищены люди, оказавшиеся в России в местах лишения свободы. По данным ФСИН, каждый год в заключении в России умирает около двух с половиной тысяч человек: в первую очередь из-за проблем со здоровьем, а также из-за травм на производстве, самоубийств и, как указано в статистике, "от других причин". Сколько людей намеренно доведены до смерти или скончались из-за невыносимых условий содержания, сказать трудно. Независимых наблюдательных комиссий в России не осталось, а система исполнения наказаний – одна из самых закрытых в стране для общественного контроля.
На видеосвязи с нашей студией – сотрудница правозащитного проекта "Поддержка политзаключенных. Мемориал" Анна Каретникова.
Смерть заключенного – всегда чрезвычайное происшествие. И наверняка на этот случай в России существуют четкие регламенты, которые устанавливают, кто и что должен делать. Насколько тщательно они соблюдаются и проверяются обстоятельства смерти заключенных?
Система исполнения наказаний – одна из самых закрытых в стране для общественного контроля
Анна Каретникова: Они проверяются, но я бы не сказала, что с особой тщательностью. Однажды, давно, я обсуждала это с начальником одного из московских СИЗО. Я спрашивала: человека избили, человек, возможно, даже умер – почему не возбуждаются уголовные дела? И он сказал: "Потому что это никому не нужно. Мы не любим выносить сор из избы, и наши смежники тоже. Если что-то можно скрыть, чтобы не портить статистику, разумеется, мы это сделаем".
Марьяна Торочешникова: Сложно ли доказать прямую или косвенную вину пенитенциарного учреждения в смерти заключенного?
Анна Каретникова: Если хочется доказать, то можно. Если не хочется, если была установка не обращать внимания, тогда и не будут. При этом "стрелочника" можно найти всегда: младшего инспектора, неугодного врача. Но все это обычно остается внутри системы.
Марьяна Торочешникова: Тюремные службы в России заинтересованы в поддержании здоровья заключенных? Например, в том, чтобы они не умирали под их присмотром от болезней: из-за того, что рак из третьей стадии перешел в четвертую, или из-за инсульта, который не лечили. После дела Сергея Магнитского, который скончался в одном из московских СИЗО, много говорили о том, что нужно что-то сделать с тюремными врачами, чтобы они были заинтересованы в сохранении жизней подследственных и осужденных.
Анна Каретникова: И пытались делать. Была проведена половинчатая реформа, но это совершенно ничего не изменило. Были изысканы средства, и гражданские врачи, пришедшие в систему, стали получать большие доплаты. А по поводу того, заинтересованы ли они в том, чтобы лечить больных, я отвечу так: они заинтересованы в том, чтобы не испортить статистику – она не должна ухудшиться по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. Поэтому можно до третьей стадии рака человека держать, не вывозить, не отпускать, а вот когда он уже начнет подавать признаки того, что собирается умереть прямо сейчас, надо очень быстро его актировать и вывезти в гражданскую больницу. Тогда он умрет уже не на балансе уголовно-исполнительной системы, а в гражданской больнице, и не ухудшит статистику.
Марьяна Торочешникова: Почему тюремные врачи неохотно актируют заключенных и подтверждают у них серьезные диагнозы, препятствующие их содержанию под стражей?
Тюремные службы заинтересованы только в том, чтобы не испортить статистику
Анна Каретникова: Потому что за это, как выяснилось, тюремных врачей можно посадить. Так произошло, например, с Александром Кравченко, начальником больницы "Матросской тишины", которого осудили недавно, кажется, на семь лет за то, что он подал к актировке четырех человек. И вот за это ему дали безумный срок – просто ни за что (какой-то финансовый мотив там не доказали). К сожалению, суд и следствие работают в связке с УСБ, ФСБ. И если уж человек туда попал, то за что-то его надо осудить, не зря же столько людей старались.
Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что это также используют как способ давления на особенно строптивых обвиняемых, подозреваемых или уже осужденных, когда не допускают их до надлежащей медицинской помощи? Как, например, было в деле ЮКОСа с Василием Алексаняном: "Ты сдай нам Ходорковского с Лебедевым и всю остальную команду, тогда мы тебя отправим лечиться". Или как с Сергеем Магнитским: "Ты заткнись уже, перестань жаловаться: выйдешь – и все будет в порядке". Но он продолжал. Эта схема работает до сих пор?
Анна Каретникова: На фоне слабой медицины в местах лишения свободы, недостатка лекарств, затрудненности вывозов на медицинские обследования это также может быть использовано при манипуляциях. Как, в общем-то, что угодно в местах лишения свободы, где человек находится в достаточно бесправном состоянии. Любой сотрудник может этим злоупотребить.
Марьяна Торочешникова: А у вас есть еще какое-то рациональное объяснение тому, для чего держать, например, ракового больного в следственном изоляторе до тех пор, пока его состояние не ухудшится настолько, что это будет уже необратимая история?
Анна Каретникова: К сожалению, это происходит не только с теми арестантами, на которых давят. Система боится их актировать, ведь, если пациент не умрет достаточно быстро, будучи актирован, ответственность за это будет лежать на врачах.
Марьяна Торочешникова: На моей памяти есть несколько историй, когда людей буквально на носилках заносили в зал суда, где продолжали рассматривать их дела, а они лежали, как овощи, и часто ничего не соображали. Были и истории, когда судьи приходили в следственные изоляторы, потому что человек не мог двигаться. И было понятно, что, даже когда вынесут приговор, его не отправят в колонию, потому что его заболевание входит в тот перечень, который несовместим с содержанием под стражей. Но почему суды это не прекращают?
Анна Каретникова: Потому что судам все равно. Действительно, были вопиющие ситуации. Когда я была в ОНК, дело одного больного, по-моему, Владимира Топехина, действительно слушалось в "Матросской тишине", туда приехал судья. Его принесли на носилках, потому что он был неподвижен. А мы туда пришли – я, Зоя Светова, еще кто-то из ОНК, помогали менять ему памперсы. По-моему, его актировали уже из колонии.
Марьяна Торочешникова: А добиться актировки из колонии так же сложно, как из следственного изолятора? Я спрашиваю в связи с делом Владимира Кара-Мурзы, чье заболевание не оставляет возможности законно содержать его под стражей, например в колонии. Тем не менее он там находится.
В местах лишения свободы человек находится в достаточно бесправном состоянии
Анна Каретникова: К перечням очень много вопросов. Там нет такого понятия, как "риски", "состояние", "сочетанные заболевания". У тебя либо есть четвертая стадия рака с метастазами, либо у тебя ее нет. А в случае Кара-Мурзы есть еще и политическая воля государства. Это не просто ситуация, которую будет решать врач на месте или в гражданской больнице.
Марьяна Торочешникова: На ваш взгляд, в целом государство заинтересовано в том, чтобы навести порядок в тюрьмах (хотя бы в части медицины), который они декларировали?
Анна Каретникова: Думаю, нет. А зачем это делать, если государству все равно? Денег на лекарства выделяется все меньше и меньше. И зачем стараться быть гуманными, если, во-первых, можно казаться гуманными (вся система отчасти бутафорская), а во-вторых, когда сейчас отпала даже необходимость казаться? Если людей в качестве "пушечного мяса" отправляют на войну, зачем их еще лечить, деньги и силы на это тратить?
Марьяна Торочешникова: Но не все же пойдут на войну, а кто-то потом вернется в мирную жизнь. И государству неважно, что он вернется инвалидом?
Анна Каретникова: Я думаю, совершенно неважно. Государство – я не знаю, что это такое. Вот есть федеральная система, есть уголовно-исполнительная система, ей интересно, что происходит у нее внутри, чтобы ничего не просочилось на поверхность и никто их особо не ругал. А что будет в государстве – так это уже смежники, совершенно другая служба. Куда вернутся – там пусть и разбираются.
ПЕРЕРАБОТКИ И МИЗЕРНЫЕ ЗАРПЛАТЫ
Майским указам Владимира Путина, обещавшим повышение зарплат бюджетникам в разы, почти 12 лет. Все это время, чтобы выполнить распоряжения президента, многие медучреждения, например, сокращают персонал, а на оставшихся медиков взваливают двойную и тройную нагрузку за те же деньги и лишают их сверхурочных. Так, например, произошло в Белорецкой больнице Башкортостана. Фельдшеры с конца 2021 года добивались выплат за сверхурочную работу. Суд встал на их сторону, а работодатель в ответ лишил их дополнительных смен, назвав это "воспитательной работой".
ПОТЕРПЕВШИХ НЕ СПРАШИВАЮТ
Как минимум 17 осужденных за жестокие убийства в России помилованы президентом Владимиром Путиным в обмен на участие в войне в Украине, подсчитало издание "Агентство". Спустя полгода, проведенных на фронте, некоторые бывшие заключенные возвращаются домой. По оценкам ныне покойного главы ЧВК "Вагнер" Евгения Пригожина, таким образом из российских колоний вышли около 30 тысяч человек. Среди тех, кто возвращается потом на "гражданку", есть и такие, кто вновь совершает преступления. Журналистам удалось зафиксировать по меньшей мере 12 подобных случаев. А родственники убитых, которые о помиловании преступников часто узнают случайно, боятся за свою безопасность.
С нами советница по юридическим вопросам в Евразии в Международной правозащитной организации Equality Now Дарьяна Грязнова.
Как минимум 17 осужденных за жестокие убийства помилованы Путиным в обмен на участие в войне
С одной стороны, российская Конституция наделяет президента правом миловать заключенных по своему усмотрению. С другой стороны, при рассмотрении самого вопроса о помиловании, по действующему регламенту вроде как следует принимать во внимание мнение потерпевших. Но, похоже, никто не спрашивал мнения потерпевших, когда секретно миловали этих осужденных, чтобы отправить их на войну. Почему?
Дарьяна Грязнова: Указ президента о комиссиях по помилованию действительно предусматривает, что мнение потерпевших принимается во внимание, но это право, а не обязанность. Помилование – это дискреционное полномочие президента. И Верховный суд даже говорил, что процедура помилования осуществляется за пределами правосудия и является актом милосердия по отношению к осужденному.
Марьяна Торочешникова: А потерпевшие по российским законам имеют право получать полную информацию о перемещениях этих осужденных: от момента его прибытия в колонию до времени освобождения. Но, насколько я понимаю, никто не извещал никого из потерпевших о помиловании осужденного по их делу.
Дарьяна Грязнова: То, что происходит сейчас, – это парадоксальная, ужасная ситуация, когда осуществляется помилование не тех, кто достоин, а огромного количества людей, осужденных за тяжкие и особо тяжкие преступления, в том числе связанные с гендерным насилием. Одно из самых громких дел – помилование Канюса, который с особой жестокостью убил свою девушку. Его осудили на 17 лет, но, не пробыв в колонии и полугода, он был отправлен в зону боевых действий.
В том же указе о комиссиях по помилованию сказано, что рассматриваются мнения потерпевших: загладил ли, например, осужденный причиненный вред, поступали ли просьбы о помиловании от других лиц, общественных организаций. То есть подразумевается, что помилованию подлежат люди, которые во время отбытия наказания действительно исправились, раскаялись, загладили вред и могут вернуться к жизни.
Но сейчас сотнями, тысячами помиловали тех, кто осужден за тяжкие и особо тяжкие преступления. Не знаю, на что надеялись, но, как мы видим, эти люди возвращаются и представляют реальную опасность. Чуть ли не каждый день мы видим в СМИ информацию, что вернувшийся с СВО помилованный убил, ограбил, задушил...
По закону потерпевших действительно должны уведомлять, но это происходит не автоматически, а только в том случае, если они заявили определенные ходатайства до вынесения приговора. И к сожалению, часто потерпевшим не говорят об этом праве. Однако, судя по всему, даже в тех случаях, когда потерпевшие заявляли такое ходатайство, их все равно не уведомляли.
Марьяна Торочешникова: А эти помилованные избавляются от необходимости выплачивать компенсации семье человека, которому они причинили вред или которого убили?
Мы видим в СМИ информацию: вернувшийся с СВО помилованный убил, ограбил, задушил
Дарьяна Грязнова: Помилование никак не освобождает бывших осужденных от возмещения материального ущерба и компенсации морального вреда, причиненного совершением преступления. Однако в конце прошлого года внесли поправки в закон об исполнительном производстве, и теперь исполнительное производство подлежит приостановлению в том случае, если должник находится в зоне боевых действий. Что и произошло в деле Веры Пехтелевой.
Марьяна Торочешникова: Реально ли в короткие сроки разработать и внедрить достаточно эффективную программу социальной адаптации людей, возвращающихся с войны? Заинтересованы ли в этом власти?
Дарьяна Грязнова: Если такая программа и будет вводиться, то она будет использовать очень осторожные формулировки. Любая неосторожная формулировка – и мы поставим под сомнение решение президента РФ, который даровал помилование этому человеку. Неужели президент мог помиловать какое-то плохое лицо?! Про убийцу Веры Пехтелевой Песков сказал, что какие-то преступления можно искупить кровью. Это, конечно, парадоксальный комментарий.
Мы видим много новостей о том, что люди, возвращающиеся с СВО, совершают преступления и необходимо что-то с этим делать. Но это точно не первоочередной приоритет, потому что любая такая работа будет подсвечивать внимание к этой проблеме. То, что происходит сейчас в Украине, – это определенная точка преткновения даже в России: это дополнительные деньги из бюджета, дополнительное признание, что эти люди возвращаются искалеченными, что им нужна поддержка. Мы видим сейчас, что эти люди активно ресоциализируются, скажем так: ходят в школы и рассказывают детям о том, какие они молодцы, участвуют в СВО.
Другой вопрос, хотим ли мы, чтобы люди, ранее осужденные за насильственные сексуализированные преступления, ресоциализировались: читали лекции детям или проводили какую-то работу с уязвимыми группами. Здесь я была бы очень осторожной. Любая попытка сделать что-то быстро скорее обернется плохо. Очень помогла бы, конечно, судебная и правоохранительная система, которая могла бы выявлять новые преступления, расследовать их и назначать наказания, соразмерные и содеянному, и личности. Но мы понимаем, что в России до этого еще далеко.
Форум