Иван Толстой: "Еврейский театр прощается... но не уходит". Так названа книга воспоминаний Александра Сиротина-Лахмана, выпущенная в Бостоне издательством М Grafics. Я знаю автора больше тридцати лет – сперва как юмористического рассказчика, затем как коллегу по Радио Свобода. Теперь, когда появился большой полный иллюстраций том в 400 страниц, настало время познакомиться с Александром Сиротиным-Лахманом и как с летописцем Еврейского театра.
Александр, ваш голос очень хорошо известен тем, кто слушает наше радио несколько десятилетий. Я еще подбавляю немножко, подбрасываю дровишек к этой слушательской памяти, потому что у меня есть такая программа, она идет пять раз в неделю, называется "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад", и в программах 20-летней давности звучал, в частности, и ваш голос тоже. Кстати, иногда в повторе – более ранние передачи тогда тоже пускались. Так вот, слушатель еще помнит Яна Рунова по Радио Свобода. Скажите, пожалуйста, а как Ян Рунов – Александр Сиротин – вообще оказался в Америке, как это произошло и когда?
Моя мать была актрисой Московского еврейского театра ГОСЕТ
Александр Сиротин-Лахман: Я родился во время Второй мировой войны, в 1945 году, в Москве, война еще шла. Моя мать была актрисой Московского еврейского театра ГОСЕТ – Государственного еврейского театра под руководством Михоэлса. Она с 1934 года была в этом театре, сначала в училище театральном, а затем актрисой театра, довольно успешной, много главных ролей играла. И вся моя жизнь, все мое детство было связано с театром. Я фактически родился в театре, поскольку она была беременной и продолжала играть.
Затем, когда я родился… Как всегда в театре, главный режиссер, художественный руководитель был бог и царь этого театра, и все к нему шли с разными вопросами. И вот моя мать пошла к нему советоваться, как назвать мальчика, который только что родился. В театре тогда Михоэлс работал над спектаклем, который назывался "Сендер Бланк". Сендер на идиш – Александр. И он сказал: "Пожалуй, Александр, Сендер". Так меня и назвали. По матери я Сиротин, по отцу я Лахман. Я очень был близок с матерью, мы были большими друзьями и в память о ней я потом уже, более взрослым человеком, поменял свою фамилию Лахман на фамилию Сиротин.
Почему я был Рунов на радио? Потому что, когда я эмигрировал из Советского Союза в 1978 году и приехал в Америку в начале 1979, примерно с 1980 года я начал работать на Радио Свобода, но, поскольку отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами были не очень хорошими, холодная война была в разгаре, я не хотел подводить своих родственников, которые практически все оставались в Советском Союзе, своей фамилией, чтобы у них не было неприятностей. Поэтому я взял имя краткое Ян, фамилию взял Рунов. Когда-то я учился в школе в Москве, и там была девочка с этой фамилией. Мне фамилия понравилась. Не девочка, просто фамилия. С 1980 года я стал диктором на Радио Свобода, затем стал делать какие-то программы и впоследствии стал делать новостные программы, которые шли один-два раза в день. Затем, когда появилась программа "Бродвей 1775", Юрий Гендлер, тогдашний руководитель Нью-йоркского бюро, стал отправлять меня на задания – брать интервью на улице, интервью с разными политиками, актерами. Так сложилась моя работа. И проработал я на Радио Свобода более 30 лет.
Иван Толстой: Это огромный срок, и он откладывает такой след на всей жизни, на судьбе человека, который приобщается к интереснейшем темам, отчасти управляет немножко историей, потому что расскажешь так или эдак – и это впечатывается в память, в представление твоих слушателей, многие из которых были невыездными и не могли представить себе, кроме как из радиопередач, кинофильмов, прочитанных книг, как устроен другой мир, который им недоступен. В каком-то смысле вы еще и такой диск-жокей современной истории. А что вам самому запомнилось из работы на радио? Какие люди, какие темы, какие повороты вашей профессиональной деятельности?
Александр Сиротин-Лахман: Именно благодаря тому, что я от актерства со временем отказался, перешел в режиссуру, из режиссуры – в журналистку, все это помогло мне встречаться и разговаривать почти на равных с огромным количеством интереснейших людей. Об этом я пишу в книге. Мои дни в 1980-90 годах прошлого века были расписаны по часам, потому что я возил маму на репетиции и спектакли в нью-йоркском еврейском театре "Фолксбинэ", последнем в США, где шли спектакли на идише, возил ее на творческие встречи в организацию "Арбетер Ринг", сам участвовал в литературных вечерах, в частности, в устном журнале "Берег" вместе с Сергеем Довлатовым и Вадимом Консоном. Вадим тогда работал звукорежиссером и диктором на Радио Свобода, позднее начал издавать юмористический журнал "Петух". В прошлом Вадим Консон был довольно успешным киевским автором эстрадных фельетонов, юмористических рассказов и либретто для оперетт. Остроумный, на редкость спокойный, очень компанейский, пьющий.
Непьющих на Радио Свобода в то время было мало, с годами их становилось все больше. Когда я начинал там работать, из непьющих был главный редактор Русской службы Вячеслав Яковлевич Шидловский, сын священника, поэт, журналист, очень интеллигентный и доброжелательный человек, Джин Сосин, один из основателей и первых сотрудников Радио Свобода, политолог Арч Паддингтон, редактор Лариса Сильницкая, жена чешского историка и политолога Франтишека Сильницкого.
Потом редакция пополнилась новыми эмигрантами из третьей волны. Сначала пришел Юрий Гендлер, его взяли вторым редактором в помощь Сильницкой. Юный, инициативный, с юридическим образованием, бывший политзаключенный, сидевший за распространение самиздата. Он вскоре оттеснил Сильницкую, затем оттеснил Шидловского и стал главным редактором Русской службы в нью-йоркской студии. Он привлек к работе Сергея Довлатова, Петра Вайля, Александра Гениса, Бориса Парамонова, Марину Ефимову, Раю Вайль. Сотрудничал с редакцией Аркадий Львов и почти каждый вечер в конце рабочего дня в кабинете Гендлера собирались средне и сильно пьющие сотрудники, брали коньячок или водочку, и шла веселая, увлекательная беседа на разные темы.
Не помню, чтобы в этих застольях принимал активное участие штатный сотрудник, научный обозреватель Евгений Муслин и внештатные сотрудники кинорежиссеры Слава Цукерман и Генрих Габай, правозащитники и публицисты Виктор Красин, Борис Шрагин и Людмила Алексеева, хотя я слышал, что Борис Шрагин тоже прикладывался. Священник Михаил Меерсон-Аксенов, спортивный обозреватель Евгений Рубин – вот они менее пьющие.
В начале 80-х годов Радио Свобода обвинили в монархизме-антисемитизме
В начале 80-х годов Радио Свобода обвинили в монархизме-антисемитизме. Даже Конгресс США занимался расследованием. Обвинения не подтвердились. Я бы сказал, что, во всяком случае, внешне, никакого даже духа антисемитизма там не было. Мой режиссер-продюсер Юрий Осипович Козловский предлагал мне дикторскую работу в передаче священника Михаила Меерсона-Аксенова. Осторожно, очень тактично спросил тогда: "Вам удобно участвовать в передачах о евхаристии, о православии, о христианских канонах? Это не противоречит вашим убеждениям, вашим национальным чувствам?" И, когда я ответил, что рассматриваю свою работу как актерство, что привык играть на сцене разные роли, как положительные, так и отрицательные, Козловский понимающе улыбнулся, и мы пошли в студию, где нас уже ждал отец Михаил.
Нет, антисемитизма я там не чувствовал. Хотя среди представителей второй и первой волн был разные люди. Например, служил на радио редактором старичок с распространенной фамилией Адамович. Говорили, что он при немцах редактировал белорусскую газету. Когда я стал писать репортажи для Радио Свобода, он редактировал мои тексты. Как выяснилось, он был знатоком и белорусского, и украинского, и русского языков, легко переходил с одного на другой, и каждый раз идеально грамотно. Я часто писал на еврейские темы, и старичок Адамович с большим уважением менял в моем тексте разве что запятую.
"Я тогда в юнкерах большевистского солдатика шашечкой, шашечкой"
Как-то, роясь в небольшой библиотеке Радио Свобода в поисках нужной мне газетной статьи, я услышал разговор двух старичков, которые когда-то работали на "Свободе" и, будучи уже пенсионерами, захаживали сюда по привычке. Весь разговор не помню, но одна фраза врезалась в память. "Я тогда в юнкерах большевистского солдатика шашечкой, шашечкой". Ух, ты, подумал я, вот живой осколок истории России.
Кстати, в Америке я застал немало свидетелей и участников давних исторических событий, о которых читал еще в школе: Первая мировая, гражданская, Октябрьская – это было для меня почти так же далеко, как история Древнего Рима, и вдруг они тут – участники, живые осколки. Так думал я тогда. А теперь сам – осколок прошлого. Как я сейчас собираю те осколки, чтобы, словно археолог, откопавший черепки, соединить их в единый кувшин и дать представление о когдатошней жизни – так, надеюсь, когда-нибудь новый археолог откопает вот эти мои заметки и склеит мозаику в картинку жизни моего поколения.
Иван Толстой: В каком-то смысле работа на антисоветском Радио Свобода была тоже работой шашечкой против большевистской коммунистической идеологии. Александр, а на какую шашечку сменили вы вашу профессию и какой эфес сжимали в руке, когда вы расстались с радио? Кстати, когда это произошло?
Александр Сиротин-Лахман: С радио я расстался, если не ошибаюсь, в 2013 году, проработав 33 года – с 1980 по 2013 год. Я продолжал работать после этого на русскоязычном эмигрантском нью-йоркском телевидении, здесь много было в то время телевизионных компаний – RTN, НТВ, RTVi. Даже сейчас иногда сотрудничаю с RTN – Russiаn Television Network. Это чисто американская компания, она не имеет отношения к России. Продолжаю работать достаточно активно с журналом русскоязычным, сначала бумажным, теперь он интернетный журнал "Чайка", там я публиковал главы из своей будущей книги и сейчас продолжаю сотрудничать и являюсь членом редколлегии журнала "Чайка", занимаюсь также общественной работой, член общественных организаций. Еще иногда читаю лекции на темы политические, о политике, о культуре на русском языке для наших эмигрантов, они, конечно, интересуются событиями в Украине, в России, в Израиле и, естественно, в США. Вот эти четыре темы я раз в неделю освещаю для наших эмигрантов. В основном это люди старшего возраста.
Иван Толстой: Я знаю, что вашу радио- и журналистскую работу с самого начала сопровождала и работа литературная. В моей библиотеке стоит одна из ваших книг, книга юмористических рассказов, выпущенная в Нью-Йорке, если я не путаю, в 1980 году, вскоре после вашего приезда. Расскажите, пожалуйста, о вашей писательской деятельности за американские годы.
Александр Сиротин-Лахман: В общем, я никогда не прекращал эту деятельность, писал рассказы. Вначале в той книге, о которой вы упомянули, 1980 года, я собрал то, что я писал в стол, еще будучи в Москве, и добавил то, что я написал в первые два года, живя в Америке. Это уже наблюдения за жизнью эмигрантов в США. После этого я продолжал журналистскую работу и одновременно стал записывать все то, что мог забыть – чисто биографические заметки вел и, как я уже сказал, публиковался в журналах. Был такой журнал "Вестник", который потом плавно перешел в "Чайку". Там я публиковал и некоторые заметки с разрешения Радио Свобода – то, что я публиковал, наговаривал на Радио Свобода.
Но в последние годы я, кроме этого, еще немножко работал в американских театрах, снимался в кино американском. Я работал на Офф-Бродвее и в еврейском театре два сезона, играя, кстати, в инсценировке романа Шолом Алейхема "Кровавая шутка". Здесь он назывался "Трудно быть евреем". Я играл Ивана Ивановича Иванова, который меняется паспортом с евреем Шнеерсоном, чтобы доказать, что в царской России антисемитизма нет. Довольно забавная пьеса, грустно-веселая, как всегда у евреев смех сквозь слезы. Играл на языке идиш. Это не мой родной язык, но я его выучил, благо мама моя тогда еще была жива, она мне помогала и помогал режиссер.
Интересная вещь. Я еще в Театральном училище имени Щукина, как и положено было, играл на разных языках, в том числе и на французском. И мне на французском, а потом и на идиш, вообще на любом иностранном языке было играть гораздо легче, чем на русском, хотя я не мог импровизировать текст, как это бывало на русской сцене. Но чувство свободы давало мне просто крылья, я не был скован, я чувствовал себя совершенно свободным. Это интересная вещь психологическая, которой я до сих пор не могу найти грамотное объяснение.
Продолжал писать, но не хотел публиковать книгу, потому что первая была в 1980-м. И через сорок лет меня просто подтолкнули – и редакция журнала "Чайка", и мои друзья, в частности, на меня оказал большое давление мой школьный товарищ Сергей Колмановский, композитор, с которым я почти каждый день переписываюсь, он живет в Германии. Убедили меня в том, что надо все-таки опубликовать эту книгу. И я ее опубликовал. Книга называется "Еврейский театр прощается, но не уходит". На обложку я поставил афишу Московского государственного еврейского театра спектакля "Фрейлехс". Я могу объяснить, что это значит для меня.
Иван Толстой: Да, очень было бы интересно полистать эту книгу в присутствии автора.
Александр Сиротин-Лахман: Слово "фрейлехс" в переводе с идиша означает веселье, но это веселье носит трагический характер, о чем свидетельствует сама афиша. Поэтому я ее поставил. Она сообщает о том, что театр теперь – имени Соломона Михайловича Михоэлса и что новый сезон откроется этим спектаклем 27 августа 1948 года.
Веселье. В том году, 13 января, был убит Соломон Михоэлс, и его фамилия как постановщика спектакля указана в афише в траурной рамке.
Веселье. В том же году, 23 декабря, будет арестован Вениамин Львович Зускин, фамилия которого стоит в афише в качестве недавно назначенного художественного руководителя театра. Он, лауреат Сталинской премии, народный артист РСФСР, будет расстрелян 12 августа 1952 года вместе с другими выдающимися представителями еврейской культуры страны.
Веселье. С момента открытия нового сезона в августе 1948 года оставалось чуть больше года до закрытия Еврейского театра. За закрытием последуют аресты некоторых актеров и даже студентов театрального училища при театре. Оставшиеся на свободе, в том числе моя мать, будут обречены на безработицу, полуголодное существование, ожидание ареста, страх за свои семьи. Среди участников спектакля на этой афише Н.В. Сиротин. Нина Вульфовна Сиротин, моя мать. Благодаря ей я знал многих актеров, практически всех указанных в афише. Почти все они незаслуженно забыты. Упоминая их в книге, я пытаюсь сохранить память об этих талантливых людях, бесконечно преданных своей профессии, своей национальной культуре, своему языку.
Тот "Фрейлехс" был типично еврейским весельем, смехом сквозь слезы или слезами сквозь смех – слез в те годы было все больше, а смеха – все меньше. И еще одну вещь я хочу добавить. Что эта книга носит очень личностный, автобиографический, даже исповедальный характер. Читатель сможет узнать много нового об известных людях России и Америки, о политиках, актерах, режиссерах, писателях. Я просто хочу дать понять, что еврейский театр, еврейская культура и культура евреев – это разные понятия. Вот что меня привлекло больше всего.
И еще одна вещь. Вы, конечно, помните знаменитую фразу, произносимую Гамлетом, – "Распалась связь времен". Так вот, я не хочу, чтобы распадалась связь времен. Я пишу очень много фактов личной биографии, адресуясь уже к моему сыну, к моим внукам, к людям нового, следующего поколения, чтобы они знали о том, через что мы прошли, мое поколение середины 20-го века до первой четверти 21-го века, вот чтобы не распалась эта связь времен, чтобы была какая-то преемственность. Вот чему посвящена моя книга.
Иван Толстой: Александр, а какие временные его рамки? Начало берется от Еврейского театра, от биографии вашей матери и заканчивается нашими днями или что-то еще туда включается?
Александр Сиротин-Лахман: Поскольку я начинаю из истории российского, советского еврейского театра, то начало где-то с 1919 года, когда Алексей Михайлович Грановский (его настоящая фамилия Азарх) создал Еврейский театр. Кстати, он не знал языка идиш, он прекрасно владел немецким языком, он был учеником Райнхарта, немецкого режиссера. Он создал Еврейский театр, сначала студию в Петрограде, а потом они переехали в Москву, и тогда это была улица Станкевича, дом 12. Это небольшой дом, который был доходным домом Елисеева. У него, кроме магазина, были доходные дома. Один из домов был уже экспроприирован большевиками, и предоставили на втором этаже небольшой зал, сцену, а на первом и на третьем этаже поселили актеров.
Шагал расписал не только сцену и стены зрительного зала, но даже кресла для зрителей
Там я родился, и там жили мои родители, на третьем этаже этого здания. Этот зрительный зал оформлял Марк Шагал. Он расписал не только сцену и стены зрительного зала, но даже кресла для зрителей, и, когда впервые впустили зрителей в этот зал, он бегал по залу и просил зрителей: не садитесь, сначала посмотрите, что там нарисовано, что я там написал, не садитесь, посмотрите! Но потом, к сожалению, когда театр перевели, предоставили новую сцену на Малой Бронной, где сейчас находится театр, где на фронтоне здания есть упоминание, что тут работал Соломон Михоэлс и его портрет выбит. После этого все декорации, которые были расписаны Шагалом, все кресла, стены, настенную живопись уничтожили. Что-то осталось в эскизах, иногда их выставляют на его персональных выставках, в том числе в Нью-йоркском еврейском музее я видел некоторые его полотна того времени.
Так вот, я начинаю рассказ с начала 20-го века, и заканчивается вся история моими встречами, моей работой в Еврейском театре, работой моей матери в Еврейском театре уже здесь, в Нью-Йорке, моими размышлениями о том, что еврейский театр, театр на идиш практически ушел в историю.
Есть попытки его оживить, какие-то весьма случайные, в частности, в Москве существует театр "Шалом", которым руководит Александр Левенбук, там уже практически нет спектаклей на идиш, но остались песни.
Так же как существует цыганский театр "Ромен", в котором актеры уже не играют на цыганском языке, зато поют песни. И вот в Нью-Йорке тоже в основном, хотя это и называется еврейским театром, если идет на идиш, то с субтитрами на английском и на русском, потому что много русскоязычных зрителей в этом театре, но часто играют и на английском, но на еврейскую тему. В общем, идиш уходит. Самая последняя глава моей книги посвящается тому, что еврейский театр, евреи несут в себе на любом языке – на иврите, на идиш, на английском. Но этот театр остается и в песнях, и в анекдотах, и в рассказах о себе, о своей семье. В общем, театру необязательно иметь сцену, он – театр души, если можно так сказать.
Иван Толстой: Очень хорошо это вы сказали, я почувствовал, что вы не только сами персонально для себя стараетесь сохранить эту связь времен, но надеюсь, что ваша книга поможет и читателям способствовать этому сохранению связи времен. Спасибо, Александр, и успеха вашей книге!
Александр Сиротин-Лахман: Спасибо огромное, спасибо за внимание!
