Человек-песчинка. Ничтожество. Человек, мимикрирующий под любую блажь своего вождя. Два года назад драматург Артур Соломонов написал пьесу "Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича". Ее долго не ставили в Москве. Она чудом вышла именно в дни войны, развязанной РФ против Украины. Вышла с рефреном "Государственная необходимость. Государство нуждается в трупах". В пьесе, по сути, три героя: Сталин, нынешний президент РФ и народная биомасса. Разговор о тех, кто приспособился, и тех, кто молчать не может, с автором пьесы Артуром Соломоновым, исполнителем роли Сталина/режиссера Вольдемара Аркадьевича Антоном Кукушкиным и телевизионным критиком Александром Мельманом.
Ведет программу "Лицом к событию" Елена Рыковцева
Видеоверсия программы
Елена Рыковцева: Это было еще до 24 февраля, до 16 февраля, раньше, чем начались эти ужасные кровавые события в Украине. Я смотрела украинское шоу, которое вел ведущий, когда-то живший в Москве. Этот ведущий, который теперь работает в Украине, говорил: у меня в Москве осталась масса знакомых, но я их совершенно не понимаю. У них людей сажают, за решетку бросают, им слова сказать не дают, а они ходят в театр и постят какие-то истории, рецензии, что-то такое мирное! Как можно так себя вести? Стыдил этот ведущий московскую интеллигенцию. Поэтому мне вроде бы нужно извиняться, что мы тут сидим и обсуждаем спектакль, который вышел в Москве, но этот спектакль выходил с такой кровью, что, думаю, этот ведущий нас простит.
С нами Артур Соломонов, драматург, Александр Мельман, телевизионный критик, но театр тоже любит, и Антон Кукушкин, исполнитель главной роли в спектакле под названием "Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича". Артур, почему вы считаете победой то, что в конце концов пьеса вышла в Москве, причем так символично, именно в эти дни, когда люди собираются на Пушкинской площади против войны, и их грузят в автозаки?
У них людей сажают, им слова сказать не дают, а они ходят в театр и постят какие-то истории, что-то такое мирное!
Артур Соломонов: Конечно, никто не подгадывал к такому варианту развития событий. Пьеса напрямую не касается взаимоотношений между государствами, каких-то территориальных или иных претензий. Этот политик, Сталин, до конца не умер, поэтому пьеса называется "Как мы хоронили…": мы находимся в процессе похорон Сталина и сталинизма, того отношения между человеком и государством, которое он заложил тогда. По-моему, сейчас оно возрождается, поэтому мы пытаемся этим спектаклем похоронить сталинизм и этот тип взаимоотношений, когда человек – даже не фундамент, а одна из песчинок в этом огромном государственном монстре.
Елена Рыковцева: Вы видите, какой смысл родина вкладывает в понятие "служение отечеству". Это не совсем то, что вы, наверное, себе представляли. У вас не очень хорошо получается похоронить, потому что у вас он жив. Его оживляет своим присутствием реальный президент Российской Федерации, который в вашей пьесе пришел смотреть эту пьесу, и ему страшно не нравится сама тема похорон. Он вообще не хочет, чтобы была пьеса о том, что какой-то вождь, Сталин он или не Сталин, в принципе умирал.
Артур Соломонов: Он потом дает совет: "Нехорошо, что ваш герой умирает".
Елена Рыковцева: Антон, вы понимаете, почему президенту не нравится, что ваш герой умирает, почему президент хочет, чтобы он жил вечно?
Антон Кукушкин: Возможно, он понимает, что герой не может жить вечно. Ему не нравится само акцентирование внимания именно на смерти Сталина. Тут очень важно, что спектакль, как и пьеса, это гротеск, трагифарс, который должен вызвать смех в зале, но в то же время смех со страхом – это тот жанр, который сейчас может быть наиболее точным для встречи со зрителем. Все понимают, что происходит, и не совсем понятно, как выходить из этой ситуации, поэтому смех может быть оружием. Я где-то прочел, что дьявол боится смеха, и во многих фильмах реализуется именно этот подход.
Нам остается видеть, как президент в пьесе сам себя ставит в такую логическую дилемму. Он же знал, что спектакль про похороны Сталина, и захотел посмотреть прогон пьесы. Тем более абсурдным кажется его пожелание после прогона, что не надо смерть, а надо рождение. Я думаю, он не хочет, чтобы это было вечно, он хочет, чтобы люди забыли о смерти и думали о рождении: сразу возникает образ чего-то красивого, доброго. Мне кажется, это тот образ, который и нужен президенту в пьесе: все растет, все рождается и все хорошо.
Смех со страхом – это тот жанр, который сейчас может быть наиболее точным для встречи со зрителем
Елена Рыковцева: Вы очень точно меня поправили по поводу того, что он не хочет, чтобы тот жил вечно. Ведь если тот будет жить вечно, куда же уместится этот, где он найдет свою клеточку? Вдвоем они не могут жить на одном пятачке, на этой верхушечке, откуда они руководят народом. Я вам покажу сейчас фрагмент этой пьесы. Там есть такие потрясающие слова, что к фарсу это точно не имеет отношения, а к "траги" имеет.
Елена Рыковцева: Два года назад Артур написал пьесу, издавать ее издавали и даже на разных языках, но никто не ставил. "Государственная необходимость. Государство нуждается в трупах". С высоты сегодняшнего дня я прошу вас прокомментировать этот фрагмент.
Александр Мельман: Еще некоторое время назад я посчитал бы, что это гипербола, такой творческий прием. Но сейчас я сам, к сожалению, столкнулся с очень похожей реакцией. В последнее время моя аудитория специфическая – это аудитория больницы, "Скорой помощи", я много разговариваю с этими людьми. Еще недавно, до этой войны в Украине, я был удивлен, что все они, люди с разным образованием, разного возраста, и москвичи, и не москвичи, поддерживали Путина, но мы нормально разговаривали. Сейчас, разговаривая практически с теми же людьми, я вижу, насколько поднялся уровень агрессии, как они просто требуют таким же тоном, как в пьесе: ты должен поддерживать Путина, поддерживать эту войну, а если ты будешь писать что-то другое, мы на тебя…
Елена Рыковцева: И от души, правда?
Александр Мельман: Абсолютно от души! Я опять один против них, но теперь они агрессивны. Я подумал, к сожалению, не о Сталине, а о том, как в 1933-м или еще раньше немецкий народ, самый культурный народ, превращался в подобие своего вождя Адольфа Гитлера. Я понимаю, что опрос ВЦИОМа, где 73% поддерживают войну, честный. У Левада-центра (признан "иноагентом" – РС) – под 50%.
Елена Рыковцева: Вы не путаете с поддержкой присоединения "ДНР" и "ЛНР"?
Александр Мельман: Надо уточнить. По-моему, одно переходит здесь в другое. Я вижу по опыту своего общения, насколько народ гуттаперчив, насколько из него можно сделать все, что угодно, – с помощью телевидения, безусловно. Люди говорят языком Соловьева, Скабеевой, Киселева – просто один в один. Причем сейчас уровень агрессивности повысился. И то, что я увидел сейчас в пьесе, очень актуально.
Елена Рыковцева: Действительно, разговор должен пойти об окружении. Вы, к сожалению (не очень веселая история с вашим здоровьем) попали в другой мир.
Я пока еще за все эти дни, когда идет эта так называемая "специальная операция", не встретила ни одного человека, который бы ее поддерживал, кроме, конечно, телевизора: там я эту поддержку вижу. Вы видели такого живого человека?
Артур Соломонов: Нет.
Я вижу, насколько гуттаперчив народ: из него можно сделать все, что угодно, с помощью телевидения
Александр Мельман: Я с удовольствием общался бы только с Ургантом, Слепаковым, с вами.
Елена Рыковцева: Антон, у вас есть в окружении люди, которые говорили: здорово, что мы наконец-то научим их уму-разуму, классно Путин сделал?
Антон Кукушкин: Категорически нет.
Елена Рыковцева: У нас в прошлый четверг был опрос, случайные люди на улице говорили: нет, мы в шоке, мы этого не хотим. Поэтому вы у нас абсолютно эксклюзивный гость со своей аудиторией.
Александр Мельман: Тогда, получается, у нас в России присутствуют два народа.
Елена Рыковцева: Они пересекаются, только когда у них есть такие пациенты, как вы. Вы, по сути, представляете из себя Минск-3.
Сейчас мы будем говорить о главном герое, который умудрился вжиться в роль так, что сам, наверное, уже и не мыслит себя без этой роли, и это уже немножко "палата номер шесть". Правильно я трактую образ?
Артур Соломонов: В финале все уже действительно идет в сторону психиатрического отклонения. Меня в большей степени интересовала психология, чем политика. Невозможно писать пьесы о политике, взаимоотношениях стран и так далее. Это человек, который получил во владение театр, долго им владеет, постепенно начинает вести себя как император, и при этом готовит спектакль о Сталине. Соответственно, начинаются коннотации и движение в голове между театром и империей, между режиссером, художественным руководителями и Сталиным. В процессе длительного превращения (то, что мы видели в финале) все равно должно быть смешно, потому что это страшно и смешно одновременно. Его превращение замечательно сыграно Антоном.
Елена Рыковцева: Артист не может превратиться в каждую из своих ролей, иначе это был бы уже не артист, а действительно пациент, с самого начала, с первой своей роли. Но именно эта личность могла ли так подействовать на него, что тот самый маленький Сталин, который, может быть, живет в каждом человеке: это семечко было брошено у этого режиссера этой ролью, и оно проросло? Может быть, что это именно Сталин, к которому так тянутся люди?
Антон Кукушкин: Мы обсуждали с Артуром причину этого сумасшествия, которое, с одной стороны, надо сыграть, а с другой, в него не заиграться. Я как актер все-таки считаю, что надо сохранять правду мотивации персонажа, чтобы не было сыграно, что был человек, и вдруг – хлоп и сошел с ума. Мы с Артуром искали, почему же Вольдемар Аркадьевич, режиссер в пьесе, во-первых, берет репетировать роль Сталина, а во-вторых, почему он сходит с ума, то есть начинает в это заигрываться. Ведь он мог взять роль из шекспировского репертуара, мог взять Ричарда III, чтобы самовыразиться. Почему именно Сталин? Мы все-таки нашли ответ: потому что Вольдемар Аркадьевич стал чувствовать свою духовную и эмоциональную связь с эти деспотом. Потому что ситуация в театре такова, что если это мощный режиссер и репертуарный театр, то актеры очень сильно зависят от режиссера. Режиссер, так же, как и государственный деспот, должен идти на манипуляции, запугивание, приближение, отдаление и так далее. Делая это в своем театре больше 20 лет, главный режиссер начинает как-то подсознательно пытаться соотносить себя с кем-то из персонажей, кто мог бы наиболее полно выразить то, что он чувствует.
И вот здесь очень важный момент, сцепка, которую нашли мы с Артуром. Дело в том, что творческому человеку требуется исповедь, даже если этот человек привечаем властью. Мне кажется, роль Сталина, как роль, которую хотел бы сыграть режиссер, наиболее полно подходит для того, чтобы через нее опосредованно излить душу о том, как тяжело живется настоящему деспоту Вольдемару Аркадьевичу, то есть поговорить об этом с искренним человеком. Его же не окружают искренние люди, и ему надо с кем-то поговорить. Единственный, кто может сопереживать, это зритель, с ним можно поговорить посредством художественного произведения и исповедаться перед ним.
Творческому человеку требуется исповедь, даже если этот человек привечаем властью
Он выбирает Сталина, но почему же он сходит с ума? Потому что Сталин как образ дает ему право на следующий шажок. Он был режиссером, который, допустим, не мог поместить актера в карцер, в неотапливаемое помещение, а когда он прикоснулся к роли Сталина, который может это сделать, он как бы вдруг получил от Сталина одобрительный кивок и стал это делать. В этот момент у него помутился разум, потому что он стал получать одобрение от своего воображаемого "альтер эго", а это шизофрения.
Артур Соломонов: Вы сказали, что пьеса не была поставлена, но она была поставлена в прошлом году в Челябинске. Там были протесты, демонстрации...
Елена Рыковцева: Она была поставлена так, что это не доставило большого удовольствия театру.
Артур Соломонов: Это было событие в городе. Конечно, тяжело. Это Виктория Мещанинова, смелая, достойная женщина, очень хороший режиссер.
Елена Рыковцева: Пьеса идет, или после приходов этих друзей?..
Артур Соломонов: Сложные политические игры развернулись вокруг спектакля, но в конечном итоге он сохранен, он идет. Там сложная политическая история – наезд коммунистов (сама власть уже не смогла наехать). Иногда кто-то стоит с плакатом "Руки прочь от Сталина", но это только увеличивает интерес.
Елена Рыковцева: Там же как бы абстрактный президент Российской Федерации, от него один кашель (как он хмыкает, глядя на прогон этого спектакля!). Там есть одна-единственная конкретная фраза, когда пальцем тычут во Владимира Путина. Работник Минкультуры говорит: наш президент – и швец, и жнец, и на дуде игрец, он летал в самолете, он играл на фортепиано, а вот теперь ему хочется еще влезть в шкуру режиссера. Вы считаете (если грубо брать Владимира Путина), что это отражает его натуру руководить всем, просто брать все, а еще и забрать поруководить?
Александр Мельман: Теперь, когда мы знаем этого человека как минимум 22 года, мы помним, как он начинался. Он скромно говорил: я просто менеджер. Мы ему верили. И вообще, культ личности Путина не поднялся даже до уровня Леонида Ильича, с одной стороны. Но с другой стороны, за эти 22 года, за последние два года в бункере, может быть, что-то с ним произошло, и он действительно становится таким всепоглощающим. В самое последнее время: его выступление на Совете безопасности, потом его речь, где он объяснял, почему хочет пойти войной на Украину, – я увидел какого-то другого Путина, какие-то другие глаза. Это довольно страшно. Как раз там в нем можно увидеть товарища Сталина.
Хотя я помню спектакль театра "Современник", куда пришел еще ранний Владимир Путин, а после спектакля встретился с Галиной Волчек и давал ей советы, как правильно надо было бы ставить пьесу. Галина Борисовна кивала, говорила: да, мы так и сделаем. Естественно, она так не сделала. Она – вежливый, достаточно лояльный человек, но лояльный внешне, а сама делала у себя в театре все, что хотела. Тогда Владимир Владимирович тоже примерял на себя лавры товарища Сталина. Мы помним, как тот после первой серии фильма "Иван Грозный" давал советы Эйзенштейну и Черкасову, как нужно было ставить, поэтому забраковал вторую серию. Да, Путин, этот кокон, превращается в Сталина. Артур, по-моему, хорошо уловил то, что сейчас происходит, это очень актуальная пьеса.
Театр в моем понимании – это место для нахождения единомышленников
Елена Рыковцева: Через два года я снова перелистала эту пьесу, и эта сценка общения режиссера с актерами – один в один теперь уже знаменитый Совбез, где каждый вставал и говорил: "я тоже торжественно клянусь горячо любить свою родину". У вас не было таких ассоциаций?
Антон Кукушкин: Были. Мы все видели заседание, и аналогии были полные. Задача актера – это показать. На спектакль придут люди, которые хотят вдохнуть свежий воздух, знают об этом вопросе, он их волнует. Они хотят увидеть людей, похожих на себя. Театр в моем понимании – это место для нахождения единомышленников. И мы увидели аналогии с заседанием Совета безопасности, и люди в зале, без сомнения, их увидят.
Елена Рыковцева: Интересно, что сам Артур Соломонов разводит руками в некотором изумлении. Я читаю это и вижу, Антон видит, а драматург не видит. Давайте послушаем Александра Гельмана.
Елена Рыковцева: У вас идет рефрен: государство – все, человек – ничто. Вы так настойчиво проводите эту мысль, она у вас и словами выражена, и по пьесе проходит. Вы считаете, это актуально сегодня? Насколько сегодня у человека велика зависимость от государства, насколько он чувствует, что он – букашка перед этим государством? В сталинские времена, мы все согласились, – да, было так. А сегодня?
Артур Соломонов: Мне кажется, многие должны чувствовать наступление государства на человека – это происходит. В творческом плане уже обозначены темы, которые ты не можешь затрагивать, практически все может попасть или под запрет, или под какую-то обиду, или под слишком пристальное внимание разных людей и даже государственных органов. Даже в моем случае: я все равно делаю, что хочу, но не могу не понимать, что зона опасности все время увеличивается. Твои отношения с родиной могут быть только бесконечно любовными.
Это очень сложная тема, она требует честности. От автора и от творческих людей честности требовать перестали, начали требовать службы. В общем, пьеса об этом. Человек – очень талантливый режиссер, у него там свои дела – он заигрался, но пьеса все равно о том, что когда в итоге человек идет на компромисс… В данном случае он вошел в такой резонанс с символом государства, с президентом и со Сталиным, что в итоге сам превратился в него. Разве сейчас мы можем что-нибудь изменить, кроме как посидеть в студии и поговорить? Кто-то может выйти на какие-то демонстрации. Может быть, поэтому ощущение бессилия очень четкое, нет ощущения, что, что бы ты ни сделал, это повлияет на события. Отсутствие влияния на события серьезное, а в последние дни оно еще больше усилилось.
Твои отношения с родиной могут быть только бесконечно любовными
Елена Рыковцева: В эти дни, когда идет этот каток, эта машина, и ты не можешь его остановить… Хотя слово "безумие" звучит постоянно, но ничего нельзя сделать, негде взять эту бригаду врачей, которая отправилась бы и сделала этот укол. Актеров касается тема того, что сложнее работать, нужно думать о теме, или это только проблема драматурга, режиссера, литредактора, завлита, какую пьесу подобрать? К артистам имеет отношение нарастающая степень творческой несвободы?
Антон Кукушкин: Тут надо четко разделять артистов академических театров, больших театров и артистов независимых, может быть, андеграундных театров. Так получилось, что я последние десять лет сотрудничаю только с независимыми, достаточно актуальными театрами – "Практика", "Гоголь-Центр", Центр драматургии и режиссуры, "Театр.doc". Безусловно, сюда идут и молодые, и не очень молодые актеры, у которых гораздо более четко выявлена гражданская позиция, которую они могут обсуждать и на рабочем месте. Как обстоят дела в больших академических театрах, я уже давно не знаю. Я знаю, что в одном из театров (не буду его называть) поступила разнарядка, дирекция требует от актеров не обсуждать со сцены при общении со зрителями события, которые сейчас происходит. Написано, что такие высказывания могут быть расценены как измена родине. Это якобы распоряжение то ли Министерства культуры, то ли непосредственно дирекции этого театра.
Но это большие академические театры. Может быть такое, что там не такой процент актеров, которые хотят использовать свою общественную позицию при работе с публикой. В театре, как и на производстве, в офисе или в бухгалтерской конторе, люди, безусловно, разделятся, кто-то будет поддерживать, кто-то не будет поддерживать, но это не будет отражаться на их работе. Так как театр имеет публицистическую направленность, актер может перед спектаклем взять и сказать, что он против этой ситуации, выразить свою позицию. Таким образом, в независимых театрах активная гражданская позиция у актеров гораздо выше. Мы все всё обсуждаем, нет никаких неудобных моментов. Про других актеров, к сожалению, не могу сказать.
Елена Рыковцева: Как я понимаю, у ваших героев нет никакого протестного потенциала, они приспособились, быстро мимикрировали под этого человека, который стал перевоплощаться.
Когда человек становится руководителем большой или маленькой корпорации, у него есть соблазн стать маленьким Сталиным
Артур Соломонов: У них был протестный потенциал в самом начале постановки, они хотели сделать смелый спектакль, но потом президент покашлял, и кашель был интерпретирован таким образом, что это недовольство, и надо смотреть двумя глазами на Сталина – тиран-строитель, палач-герой. Предлагается такой широкий взгляд на Сталина, совершенно запутанный. По-моему, это похоже на сегодняшнюю шизофреническую ситуацию, когда он и тиран, и одновременно герой (признаются обе ипостаси), и великий строитель государства, и одновременно совершенный палач. Начинается со смелого высказывания, которое быстро прерывается кашлем. Дальше они начинают фантазировать, каждый в меру своих творческих возможностей и психического состояния. Там как раз показана пластичность человеческих мозгов, внутренних душ, если высоко говорить. Вокруг этого Вольдемара, которого исполняет Антон Кукушкин, находится свита, готовая постоянно изменяться под его влиянием. Они же были очень смелы до этого, но как только ситуация перевернулась, стали совершенно иными и в итоге создали этого тирана у себя внутри театра. Там показана история, связанная с рождением маленького или большого тирана внутри любой группы. Мы часто с этим сталкиваемся. Когда человек становится руководителем какой-то большой или маленькой корпорации, начиная с бензоколонки и заканчивая редакцией, у него есть соблазн стать маленьким Сталиным. Здесь показано рождение Сталина в таком варианте.
Елена Рыковцева: Здесь показано перерождение людей: человек был личностью, а стал массой. Давайте послушаем Юлию Ауг. Эта актриса – одна из тех, кто поплатился за свою политическую позицию. Есть актеры, которых прекращают снимать, на какое-то время блокируют.
Елена Рыковцева: Антон, самое время сказать о ваших коллегах. Стоило на них покашлять (не будем сейчас о вирусе), как они тут же переродились и потеряли весь свой энтузиазм, запал и политическую позицию. Насколько это жизненно?
Антон Кукушкин: В спектакле нет чего-то такого, чего бы я не видел в жизни. Я видел, как люди совершенно спокойно принимают любые предлагаемые им обстоятельства, потому что так необходимо, нужно, выгодно. Что касается образов актеров, служащих под моим началом, потому что я главный режиссер, то они на прикормке, получают большие зарплаты, так как это государственный театр, облагодетельствованный премиями и так далее. Раз по сюжету сам президент интересуется, как собираются показывать его предшественника, значит, президент знает об этом спектакле и знает по имени Вольдемара Аркадьевича, главного режиссера этого театра. Поэтому актеры понимают, что у них есть великий кормчий, который принимает решения. Ведь все-таки очень приятно знать, что с тебя сняли потребность принимать решение.
Здесь показано перерождение людей: человек был личностью, а стал массой
Очень многие актеры (это я уже могу сказать по опыту общения с актерами больших академических театров) находятся в театре, потому что им удобно, потому что за них принимают решения, с них снимают ответственность и так далее – это сладко. Я даже однажды сам придумал афоризм, чем сильно горжусь, но нигде потом этот афоризм не нашел: самое сладкое в жизни человека – это неведение, а самое страшное – это неизвестность. И персонажи, показанные в нашем спектакле, это люди, которые мгновенно принимают позицию главного режиссера. Даже если у них возникают какие-то сомнения, они сами же душат их внутри в зародыше, как, собственно, и прописано в пьесе. Пьеса достаточно короткая, на сцене все должно происходить быстро, поэтому это перерождение показано в достаточно быстрой форме. У актеров это перерождение происходит достаточно быстро – вот что я должен сказать.
Елена Рыковцева: Я вспомнила фразу Владимира Путина: ну, я не знаю, какие будут геополитические последствия моего решения для России…
Мы спрашивали сегодня у прохожих на улице специально по теме этого спектакля: боятся ли, на ваш взгляд, люди высказывать свои мнения о сегодняшней войне?
Елена Рыковцева: В Твиттере мы тоже провели такой опрос: боятся ли люди высказывать свои мнения о войне с Украиной? Да – 20%, нет – 69%, смотря где – 11%.
Александр, вы считаете эти цифры адекватными? Если считаете, насколько они коррелируются со сталинскими временами?
Александр Мельман: Чем больше вождь становится авторитарным, тоталитарным, чем больше он становится Сталиным или похожим на него (ведь стать Сталиным все-таки абсолютно невозможно)… Большинство то самое, оно пока еще есть, и оно повторяет своего вождя, идет за ним, им нужен этот кормчий. Это ген, код, народ так воспитан веками, и это не вытравливается, не выветривается. Этим можно управлять с помощью телевизионной пропаганды, мы это знаем и много раз здесь обсуждали. Я в этом смысле довольно пессимистичен. Конечно, по сравнению с временами Сталина, где все было гораздо страшнее, пока еще есть этот зазор, но он все меньше и меньше.
Большинство повторяет своего вождя, идет за ним, им нужен этот кормчий
Елена Рыковцева: Артур, если бы вы рисовали кривую людского страха, как бы она выглядела?
Артур Соломонов: Я в этом смысле слабый художник. Я написал пьесу про сегодняшний день, потому что не могу сравнивать времена. Я могу говорить о влиянии того времени на сегодняшнее, сравнивать какие-то символы или не умершие идеи, которые без конца выходят и пытаются нами руководить. Сравнивать может только тот, кому 90-95 лет: они бы сравнили точнее, чем я.
Елена Рыковцева: Они бы сравнили, если бы не болели сегодня. С нами должен был быть артист Лев Прыгунов, который помнит это, но он, к сожалению, приболел молодежной болезнью под названием "омикрон". Слава богу, он уже выздоравливает.
Мы снова закончим на том же, на чем заканчивали предыдущий эфир, когда начиналась война: на мнениях тех людей, которые не боятся, причем не на кухнях, а публично, в социальных сетях. В телевизоре они не могут этого сказать, потому что в телевизор таких людей просто не пустят.
