Одни называли его гением, другие – бездарным ремесленником. Модный портретист "прекрасной эпохи", чья личная жизнь осталась загадкой, он ссорился со своими моделями, потому что сказал о них больше, чем они хотели бы. Но их имена история запомнила только потому, что их запечатлела его кисть.

"Всякий раз, когда я пишу портрет, я теряю друга". Так выразился однажды американский живописец Джон Сингер Сарджент. Он принимал это как должное.

Большая выставка полотен Сарджента с ноября по декабрь проходила в Бостонском музее изящных искусств, а теперь переехала в лондонскую галерею Tate и будет экспонироваться там до начала июля. По обе стороны океана она стала хитом выставочного сезона. Живущая в Бостоне искусствовед Рада Ландарь внимательно изучила картины Сарджента и без колебаний называет его великим художником.

Что же в нем великого или даже просто особенного?

Начнем с биографии. Джон Сингер Сарджент происходит из старинной по американским меркам семьи. Отец был преуспевающим хирургом в глазной клинике в Филадельфии. Но после смерти первого ребенка мать впала в депрессию, и доктор решил повезти ее в Европу. Жили в Париже, но много путешествовали. В 1856 году они оказались во Флоренции и застряли там из-за холеры. Там Сарджент и родился, а через год у него родилась сестра, и мать уговорила мужа остаться в Европе. Он неохотно отказался от своего места в Филадельфии, и они остались в Европе до конца дней. Жили на скромную ренту, наследство и накопления, у них родилось еще четверо детей, из которых выжили двое.

– Рада, его детство прошло в достаточно необычной обстановке...

– Можно сказать, что он прожил довольно счастливую, безбедную в материальном смысле слова жизнь. Он воспитывался, как это называли тогда, "по путеводителю". Ни Джон, ни его младшие братья и сестры не учились в колледжах, они не ходили на обыкновенные, принятые для детей в разном возрасте занятия. Точным наукам более-менее обучал отец – арифметике, каким-то начаткам химии, физики, биологии, все-таки он был врач. А мама ездила с детьми, как и отец, по разным странам. У них всегда был с собой знаменитый классический путеводитель, у каждого ребенка был свой альбом, и в этот альбом дети должны были записывать и зарисовывать все, что они видели. Сочинение и рисунок, сочинение и рисунок. Родители постоянно отчитывались в своих письмах о том, как растут их дети, перед своими родителями, оставшимися в Америке, бабушкам, дедушкам, дядюшкам писались постоянно письма, из которых мы тоже многое узнаём о Джоне Сардженте. И вот что интересно. Мама и папа совершенно по-разному воспринимали своего ребенка. "Робкий, милый, доверчивый, застенчивый", – пишет мама...

– Наоборот! Это пишет папа. А мама – "сильный, любознательный, целеустремленный и упрямый". Меня тоже заинтересовала эта двойственность натуры.

– Каждый из них писал свою правду. Как бы то ни было, мальчик родился во Флоренции, бегло говорил на четырех языках, образование получил в одной из лучших школ Парижа и писал, как испанец. Что значит "как испанец"? Как Веласкес прежде всего. Эпоха Сарджента – это повальное увлечение Веласкесом. Потом будут другие кумиры, а Сальвадор Дали вернет это обожание Веласкеса. Чего хотел от него его учитель, академик, портретист Эмиль Огюст Каролюс-Дюран? Только одного, как и от других учеников: он требовал от них ехать в Мадрид, штудировать работы Веласкеса, великих художников испанских. Но главное – это работать без предварительного рисунка. Как это делали испанцы великие и голландцы тоже, Рембрандт, без предварительного рисунка писать кистью по холсту краской сразу всю композицию, что делает, безусловно, твою руку более уверенной, более свободной. У Сарджента это одна из сильных сторон его живописной манеры.

– Это то, что называется alla prima – "с первого раза" или "влажное по влажному" – не дожидаясь, когда просохнет первый слой краски. Метод пошел как раз от Веласкеса и Рембрандта. Но в широкую практику его ввели, конечно, импрессионисты.

– У Джона Сарджента была феноменальная насмотренность. Поэтому, когда в залах любого музея зрители подходят к его портретам или пейзажам, многие говорят: но это же чистой воды Хальс, или это же Гейнсборо, или Веласкес, или Ван Дейк. И это так. Но у Сарджента никогда не было прямых копий, как это было даже у его учителя, собственно, и других близких к Салону художников того поколения, он не перерисовывал строго, об этом вообще нет речи. Он был губка, он впитывал разные стили, разные тональности, разные трюки от абсолютно разных эпох, разных художников и выдавал свою вещь, в которой опять же разные зрители начинают угадывать то "Менины" Веласкеса, то какой-то портрет Рембрандта – все одновременно. Просто потому, что он воображал, фантазировал, придумывал, но это было воображение человека искушенного, он с детства все это видел, он с детства собрал удивительный архив в своей голове, полное собрание всех работ старых мастеров.

– В 1874 году юный Сарджент выдержал конкурс и поступил в знаменитую парижскую École des Beaux-Arts.

– Во Флоренции была в то время довольно захудалая академическая система, родители это понимали, им посоветовали отвезти его в Париж. Он поступает в класс как раз к Дюрану, потом переходит в класс к салонному портретному мастеру Леону Бонна, в общей сложности восемь лет у двух учителей учится. Карьера очень хорошо выстраивается, потому что он почти каждую свою удачу, а их у него много, с помощью своих учителей выставляет, как все художники того времени, в принципе, хотели бы, на парижских Салонах – это путевка в артистическую жизнь. Ты можешь не получить успех у публики парижской, ты можешь уехать из Парижа, но, куда бы ты ни уехал, если у тебя картины выставлялись на Салоне, а тем более получили какую-то медаль, ты в шоколаде, тебя признают как прекрасного художника.

– Ну а дальше – как у Пушкина: "Как dandy лондонский одет... он по-французски совершенно мог изъясняться и писал..." Есть, кстати, фотография: он снят в своей парижской студии во время сеанса. Он пишет не в какой-то там блузе, в какой мы привыкли видеть художника, а он с иголочки, безукоризненно одет.

– Он был денди по сути своей. Мы прекрасно понимаем, что денди – это кто-то, кто безупречно одет. Это зыбкий термин, в него сейчас вдаваться не будем. Но этот персонаж на рубеже веков продолжал курсировать через Ла-Манш между Лондоном и Парижем. Тот, кто из высшего общества, безупречно одет, имеет дар остроумия и расточителен. Сарджент в молодости прекрасно одевался, у него была прекрасная фигура. Это формально, образно говорили "денди", а сути этого термина мы не можем к нему применить – это любопытно. Потому что в Лондоне денди могли быть только аристократы, никто больше. Сарджент не был аристократом. То есть не все аристократы денди, ну уж если денди, то непременно аристократ. В Париже – иначе. Например, Бодлер был не аристократом, но денди. Или, скажем, Бальзак.

– Сарджент становится модным портретистом. И тут есть, я бы сказал, некоторый конформизм: с заказами на историческую живопись было трудно, ну а на портреты всегда есть спрос.

– Безусловно, Джон Сингер Сарджент делал карьеру. Ему очень нравилось быть успешным. Ему нравилось, что его дома хвалили родители, ему нравилось быть отличником, хорошим мальчиком. Да, "бель эпок" коснулась и академии. Если прежде какое-то долгое время исторический жанр был ведущим, то в то время, когда Сарджент стал учиться в академии, легче было действительно сделать карьеру в портрете, потому что появились свободные деньги у большого количества знати. И эта знать была заинтересована в покупке портретов. А тут еще появилась и буржуазия.

Все искусство и вся личность Сарджента невероятно парадоксальны. Действительно, он был модным, к нему выстраивались очереди. Его портрет, на наши деньги переводя, стоил 130–150 тысяч фунтов. Но при этом он был настоящий художник. Его интересовала картина, а не модель.

– Выставка, которая была в Бостоне и теперь отправилась в Лондон, называется очень интересно – Fashioned by Sargent. Это даже перевести непросто. Что-то вроде "Стилизовано Сарджентом". Речь идет о том, что Сарджент сам решал, какой костюм наденет модель, какие вокруг будут аксессуары, в какой позе модель будет позировать.

– Он был невероятным диктатором. Он говорил так: "Принесите мне все те платья, все те костюмы, в которых вы хотели бы, чтобы вас изобразили". Ему приносят все эти платья от Ворта, от Феликса, розово-черные от Дусе. Женщина поехала специально, купила в модном доме, их расплодилось как грибы, заказала, это новинка, она хочет, чтобы на портрете она модно выглядела. А он рассматривает эти вещи и говорит: "Нет, мы вас будем писать в этом платье простом, в котором вы пришли, я вас в этом вижу".

– Или даже в халате, как доктор Поцци на знаменитом портрете.

– Этот Сэмюэль Жан Поцци, знаменитый парижский гинеколог, изображен на портрете действительно в красном халате до пола, вышитые турецкие туфли, за спиной в алых цветах занавеска. Мы знаем, что эта портьера отделяла приватную часть дома Поцци от его просмотровой, где он на дому принимал высокопоставленных и по письмам, по рекомендациям к нему пришедших пациентов. Когда смотришь на этот портрет, видишь кучу разных влияний: здесь есть и Тициан, и Рафаэль, кого тут только нет, возникает общее ощущение приобщенности к искусству старых мастеров. Но не будем забывать, что Сарджент носился за теми персонажами, которых по тому или иному поводу стремился изобразить. Зачем ему был нужен так этот Поцци, что он в нем увидел? Красивый, безусловно, изящный. Княгиня Монако про этого Поцци как-то сказала, что он красив до неприличия. И тонкий, собирающий коллекцию, великолепный собеседник.

Где эта коллекция, где эти книги, где эти беседы? Остался только портрет Сарджента. Руки – как они изображены? Тонкие, длинные. Одна рука на бедре у доктора указывает определенным образом на возможные его отношения как с мужским, так и с женским полом, другая рука заправлена за борт халата, и она довольно неприличным образом расставила так пальцы, что знающие люди увидят в этом жесте определенный инструмент гинеколога. То есть Сарджент был, безусловно, остроумным, как денди. Он был троллем, если мы будем говорить словами нашего времени, он любил провоцировать и вкладывать дополнительные смыслы. Поцци был не только красивым мужчиной. Он был удивительно прогрессивным человеком, англоманом и часто ездил в Лондон, чтобы послушать лекции Джозефа Листера, знаменитого хирурга и создателя хирургической антисептики. Результат от этих лекций он пытался донести до парижских государственных и частных клиник: что нужно кипятить инструменты, нужно распылять карболовую кислоту, важно сохранить жизнь пациента аккуратностью подготовки всего процесса. А главное, зашивать рану серебряной нитью – это безобразие в то время, когда в Англии уже вовсю используют знаменитый кетгут, который рассасывается месяца через три и не приносит никаких неудобств пациенту. Всячески пропагандировал на своих лекциях в университете и в клинике, что лечить больного нужно не только физически, но и духовно, морально. Никогда гинеколог не должен смотреть прямо в глаза своей пациентке, должен разговаривать нежно, спокойно. Кстати, Поцци умер от того, что его застрелил его пациент, пришедший с требованием переделать операцию, от которой, по его мнению, он стал импотентом. Пока Поцци объяснял, что дело не в операции, пациент выхватил оружие и выстрелил несколько в Поцци, потом в себя, две смерти. Так закончил жизнь Поцци. То есть это была во всех смыслах уникальная личность. Ее прогрессивность, ее современность очень здорово художником передана. Но, безусловно, вершина творчества Сарджента – знаменитый и столько печали принесший ему портрет мадам Готро.

– "Портрет мадам Икс", точнее.

– Когда Сарджент решил делать этот портрет, он стал бегать и просить всевозможных знакомых общих, чтобы порекомендовали, упросили эту юную мадам Готро ему попозировать. Она согласилась, ее мама согласилась. Вот тут очень любопытно. Дело в том, что эта самая портретируемая модель Виржини Амели Авиньо родилась в далекой Америке, в Луизиане, полукреолка. Отец умер, когда девочке было четыре года. Тут же умирает ее братик, мама остается одна с этой девочкой, мама француженка, и она решает, что без средств, без денег, без кормильца, потеряв своего маленького сына, все, что она может сделать для себя и для своей дочери, – это вывезти ее в Париж к себе на родину и хорошо, удачно выдать ее замуж.

– Тут я добавлю несколько слов. Отец не умер, а погиб на Гражданской войне, в которой он воевал на стороне южан, командовал батальоном зуавов "Луизианские тигры", это были совершенно бесстрашные и беспощадные воины. Папа Вирджини был итальянцем и погиб в знаменитом сражении при Шайло, которую южане выиграли, пролив реки крови, и своей и чужой.

– Все воспитание девочки, Виржини Амели, уходит на то, чтобы сделать из нее прекрасную женщину, соблазнительную женщину, ту, которая, конечно же, сможет принести себе достаток и успех, выйдя замуж за достойного состоятельного человека. План удался, Амели в очень нежном возрасте, 16–19 лет, что-то очень маленькую, выдают в Париже замуж за банкира в два раза ее старше, Пьера Готро. Эта женщина продолжает вести очень светский образ жизни: салоны, куча поклонников, ее вывозят в свет, все восхищаются ее очень интересной внешностью, не самой красивой, но невероятно заманчивой, с этим острым носиком, с острым ухом, которое она еще подкрашивала, чтобы быть более соблазнительной, при белизне кожи. Ходят слухи, что она мышьяк пьет, чтобы кожа была мраморной, как у скульптуры, сошедшей в реальность. Соответственно, очень странная внешность. Женщины завидуют, мужчины восхищаются. И вот Сарджента приглашают в дом Готро в Бретани. Он там в гостях провел несколько дней подряд, кучу сделал эскизов. Вот Готро с бокалом шампанского, вот она без корсета в свободной позе. Кстати, портрет знаменитый, который находится в музее Изабеллы Гарднер, горизонтальный формат с вытянутой рукой и с бокалом шампанского в руке, тут же был куплен нашим замечательным Сэмюэлем Жаном Поцци, у него долгое время хранился. Между ними, говорят, была определенная связь. Но этот доктор-любовь, с кем у него только не было связи, и со всеми он оставался в друзьях.

Она не сидела на месте: ой, у меня сейчас раут, ой, ко мне пришел маркиз такой-то, ой, я устала, ой, я пойду...

– Есть теория, что для мадам Икс, поскольку она было очень неусидчивая, позировал в том числе друг Сарджента – художник Альбер де Бельроше, и это ставит перед нами вопрос о его сексуальной ориентации. Недаром про мадам Икс некоторые спрашивали: а вообще женщина ли это?

– Его личная жизнь прикрыта завесой, тайной, которую Сарджент сам и организовал. Мы не знаем его ориентации, его увлеченностей, у него не было семьи, детей, он никогда не женился. Перед смертью он уничтожил со своей стороны переписку с многочисленными корреспондентами. Но сохранились письма в других столах, в других шкатулках – адресатов Сарджента. Но и в этих письмах мы нигде не прочтем ничего такого, что могло бы вывести нас на какие-то драматические ситуации семейные, на его ориентацию, любил ли он людей своего пола или противоположного, или не любил вообще особо сильно никого – мы не знаем об этом ничего. Есть свидетельства нескольких мужчин, которые на что-то намекали, но, кроме этих свидетельств, никто ни в каких гостиницах никого не видел. Нам не очень-то сейчас это и важно, потому что если Джону Сингеру Сардженту не хотелось, чтобы в этом во всем люди разбирались, то и нам сейчас не стоит об этом говорить. Искусствоведы многие после смерти Сарджента пытались, чтобы сделать свою книгу или исследование более глубоким, скажем по-доброму, или, выразимся грубо, более жареным, пытались разобраться в этом пикантном вопросе и понять, кого он любил, были ли у него среди его каких-то учеников или, может быть, прислуги какие-то такие моменты, кто-то из светского общества, пассии какие-то, какая-то любовь к мужчинам или, может быть, какая-то интрижка с дамой какой-нибудь – не нашли ничего. Тогда искусствоведы стали говорить: вот у него очень много рисунков мужской обнаженной натуры – это ли не доказательство его склонности к своему полу? А другие искусствоведы резонно замечали: ну да, обычно музеи не выставляют эти рисунки, но в копилке у Сарджента есть не меньше рисунков женской обнаженной натуры. Ну и как с этим быть? Да никак.

– Вернемся к портрету.

– Она развернута анфас, лицо на длинной шейке на нас не смотрит, оно повернуто в профиль. Рука опирается о столик таким крепким жестом, другая рука держит веер. Вообще-то портрет понравился в итоге, он понравился маме, он понравился всем вокруг, он понравился мужу, он понравился самой Виржини. И вот он появляется на Салоне.

– А вам не кажется, что это карикатура, шарж в какой-то мере? Ведь он и носик ей заострил еще больше, и вся фигура утрированная.

– Конечно, карикатура в каком-то смысле получилась, по мнению очень многих. Но не будем забывать, что мы сейчас говорим о Сардженте не только как о салонном портретисте. Он, конечно же, был художником. Поэтому, например, когда он Нижинского рисовал углем, он преувеличил его физические параметры, сделал ему какую-то невероятно лебединую шею, которой у Нижинского не было. Он преувеличивал, если ему так виделся образ Нижинского.

– Но отчего все же такой скандал разразился вокруг "Портрета мадам Икс"? Что такого уж особенно скандального в нем было?

– А поглядите: есть ли под платьем рубашка, белье какое-нибудь есть вообще или нет? Что же это за безобразие? Посмотрите, какая она надменная, она даже не смотрит на нас... Дело в том, что за несколько лет до всех этих событий один журналист – до сих пор не установлено, псевдоним есть какой-то, а кто это такой, неизвестно до сих пор – один журналист в газетной статье, в таком чуть-чуть легком парижском шовинистическом духе написал такие слова: "Вот у нас в Париже, во Франции появляются художники-американцы..." Да, у Сарджента был американский паспорт, он всегда гордился тем, что он американец, ему предлагала стать рыцарем королева английская, но для этого нужно было отказаться от гражданства американского – он отказался от рыцарства, индейку ел на День благодарения. Но все-таки: какой он американец? Он космополит. И пишет этот неизвестный нам журналист: "Вот, американцы приезжают в Европу и отбирают медали у наших парижских художников. А потом приезжают женщины из Америки и отбирают у наших красавиц всю привлекательность". Имея в виду Виржини Готро. То есть за несколько лет до написания портрета, когда ни художник, ни Виржини не были еще знакомы, уже некий журналист объединил этих двух, с его точки зрения, американцев в одной фразе, сделав вывод, что именно они и делают славу Америке. Сарджент, когда решился писать этот портрет, назвал ее в итоге "мадам Икс". Многие пишут: он так специально назвал, чтобы не компрометировать мадам Готро. При чем здесь компрометация? За 20 лет до этого портрета Эдуар Мане уже написал свой скандальный "Завтрак на траве", там уже были голые женщины рядом с одетыми мужчинами. Что было по сравнению с этой картиной неприличного в портрете Виржини? Да ничего не было. Но зрителей все равно портрет возмутил. Этому есть объяснение.

Сарджент, когда называл картину "Портрет мадам Икс", действительно хотел показать, что он пишет портрет не какой-то луизианской девушки или жены какого-то банкира, а он пишет – ни больше ни меньше – богиню Диану. И даже жест правой руки на столе, если мы посмотрим мраморные скульптуры и картины с богиней Дианой, мы увидим этот же самый жест правой руки, опирающейся на что-то. Причем сохранилось довольно много рисунков Сарджента подготовительных этой руки, мы знаем – не догадываемся даже, а знаем, – что эту руку Сарджент писал не с руки довольно маленькой и тоненькой Виржини Готро, а писал с мужской руки своего натурщика. То есть фактически он создавал портрет победительницы, богини-охотницы, богини Дианы: я вас всех здесь сделаю сейчас, всех европейцев. Я на вас даже смотреть не хочу, я вас завоевываю. И этот жест был прочитан. И вот тут Сарджент входит совсем в другое поле этим портретом. Он входит в поле мирового искусства, в поле, где Веласкес, где Рембрандт, где Тициан, где Пикассо, где все эти великие.

Мы же даже не говорили про удивительный, тоже на этой выставке оказавшийся портрет Стивенсона с женой. Загадочный портрет, невероятный. В углу на диване сидит жена этого самого писателя, а сам писатель бегает по плоской картине, длинный как жердь, высокий, будто зверь, загнанный в клетку. Портрет этот так не понравился жене Стивенсона, что она была готова его разорвать в клочья. А сам Стивенсон улыбался, говорил: "Действительно, я, когда сочиняю тексты, бегаю по комнате, как зверь дикий по клетке". Плоский портрет, абсолютно плоский, и только в глубине нарисована прямоугольная, не совсем в центре, почти сбоку от центра, узкая прямоугольная дверь, которая, как в "Менинах", например, Веласкеса, ведет куда-то, в какое-то еще пространство. Он уникальный художник, Сарджент.

– "Портрет мадам Икс" настолько знаменит, что давно превратился в мем, в попсу, почти такую же, как "Джоконда". И, вероятно, это единственный пример, когда по живописному полотну поставлен балет. Поставил его Кристофер Уилдон в лондонской Королевской опере, главную партию в нет танцевала Наталия Осипова, а называется он Straplees – "Без бретельки", потому что в первоначальной версии картины одна из бретелек упала с плеча мадам Готро. Остается вопрос: не был ли "Портрет мадам Икс" сознательной провокацией?

– На мой взгляд – нет. Вот в истории с Изабеллой Гарднер будет сознательная провокация, а здесь была не сознательная. Когда началось шушуканье зрителей на Салоне, мама в ужасе стала бегать к художнику и просить хотя бы дорисовать обратно бретельку. Меня совершенно не удивляет, что очень упорный, упрямый, своевольный Сарджент, который никогда, кроме этого случая, не шел на поводу у своих клиентов, спешно в растерянности стал дописывать обратно эту бретельку. Хотя я вам скажу как искусствовед: зря он ее дорисовал обратно. Эта бретелька чисто в художественном смысле, в изобразительном, уравновешивала всю фигуру – бретелька, рука, стол. Со спавшей бретелькой, с горизонтальной линией портрет был лучше в живописном смысле слова, не в каком-то даже провокационном. А вот с Изабеллой Гарднер – это была провокация.

– Что это за история?

– В 1888 году Сарджент появляется уже второй раз в Америке. Он живет у Изабеллы Гарднер, нашей светской львицы бостонской. Чрезвычайно интересный музей у нас есть, ее квартира частная, построенная абсолютно в духе особняка XV века в Венеции. Изабелла Гарднер в этом доме принимает Сарджента, устраивает ему комнату прекрасную готическую, мастерскую, свет с левой стороны сверху, как он любит. И Сарджент начинает писать и пишет портрет этой 40-летней женщины. Потом, впоследствии, он будет в своей Европе жить, а она будет платить ему деньги, содержание, чтобы, если ей будет нужно, он быстро приезжал по мановению ее руки снова писать какой-нибудь ее портрет либо заказной по ее просьбе. Что же он пишет за портрет? Это узкий длинный формат, выше человеческого роста, стоит она, сложив ручки, в темном платье, будто сейчас запоет какой-нибудь псалом рождественский, аккуратная, не то чтобы красивая, но довольно милая. И этот портрет написан в такой сдержанной гамме. Его выставляют. Где бы его выставить в Бостоне? Салона тут нет, выставляют его в клубе, аристократическом клубе Святого Ботольфа. Почему-то коллеги по клубу начинают посмеиваться, увидев портрет жены Гарднера. У нее, конечно, есть вырез на темном платье, но не очень глубокий, приличный. Они посмеиваются. Что не так? Муж относит портрет обратно домой, говорит Изабелле: я все знаю про Сарджента, у меня к нему претензий нет, но мы же не будем всем объяснять все подробно, поэтому спрячем его в спальне, до конца моих дней не выставляй его, пожалуйста, не показывай никому. Она его не показывала и после смерти мужа, только уже после ее смерти его выставили на обозрение публики. Что там было не так? Во-первых, у нее были красноватые глаза, такие возбужденные. Ну хорошо, как увидел, так и нарисовал, в конце концов, что за провокация? Дальше изображен за ее спиной ковер на стене, гобелен. Такого гобелена не было у Изабеллы Гарднер, он придумал, сфантазировал этот гобелен, с узором, окаймляющим как бы голову Изабеллы Гарднер. Кто-то из критиков заметил, что из неинтересной, неизвестной, никому не нужной женщины он делает богиню – имеется в виду Готро с ее богиней Дианой, – а из другой, раздутой сознанием своей значительности Изабеллы Гарднер, делает святую. Действительно нимб, абсолютно прочитываемый, над головой Изабеллы Гарднер. И еще там был нюанс: на талии у Изабеллы Гарднер жемчужная нить, пояс жемчужный. А в те времена замечательные старых денег аристократы Трансатлантики знали прекрасно биографии ювелирных украшений. Была такая традиция, такой обычай: если, например, сережку, ювелирное украшение, сделанное, как сережка, владелица переносит на палец в качестве кольца или то, что предназначено для шеи, жемчужная нить, вдруг оказывается у владелицы на поясе, значит, конкретно это ювелирное украшение было подарено любовником, а не законным супругом. Зачем-то Сарджент известное всем жемчужное ожерелье, подаренное вовсе никаким не любовником, с шеи переносит на пояс. Начинаются кривотолки. Зачем это делает Сарджент? После этого события даже дамы, которые не видели этот портрет, узнав от своих родственников, посетивших в тот день этот клуб и увидевших этот портрет, все выстроились в очередь делать свои портреты к Сардженту. Сработала провокация, черный пиар. Он так и работал, посмеиваясь.

– Черной неблагодарностью отплатил благодетельнице.

– Мне кажется, он не думал в этот момент о модели. Он просто писал хорошую картину. С его точки зрения, хорошая картина – это та, в которой получился образ. Он так видел. Что-то он знал про эту Изабеллу Гарднер, что-то гораздо большее, чем мы себе можем представить. Когда Изабелла Гарднер была уже очень старенькая, уже у нее был один инсульт, что-то было парализовано, то есть уже в таком довольно плачевном состоянии физическом она была, она вызывает из Европы Сарджента и просит его сделать свой, может быть, последний портрет. И она говорит ему: "Я сейчас уже такая старая. Пожалуйста, задрапируй меня, как ты это умеешь, просто в белое платье, в белую материю, как саван. Задрапируй так, чтобы не было видно, какая я старушечка. Вот мое личико оставь, а все остальное спрячь". И он действительно пишет такой портрет, в котором ты не можешь понять: это девушка 18 лет или это глубокая старушка?

– Вы уже так много рассказали о секретах живописи Сарджента, о его, если угодно, тайнописи, что я уже почти готов отказаться от своего нахального, невежественного, хамского вопроса: что такого особенного в портретах Сарджента? Не оттого ли его невероятная слава, что его заказчиками были сильные мира сего, что они его раскрутили и создали ему эту славу?

– У него были и беспощадные критики. Например, Роджер Фрай написал: удивительно, что все это мы называем искусством. Когда его спрашивали: "А почему вы так говорите?" – он отвечал: в то время, когда появился Сезанн, в то время, когда появился Пикассо, говорить о том, что искусство Сарджента современно и таким образом велико, нелепо. Во все времена очень много людей, отчасти справедливо, говорили о том, что одно из условий великого искусства – это то, что оно всегда современно. Рембрандт всегда современен, Веласкес всегда современен, любим этими эпохами или не любим другими, но в принципе современен. А тем более Пикассо, который архисовременен, или Сезанн. А тут портреты. Салонная живопись. Писсарро, хотя они дружили, написал: "У него нет своей энергетики, он просто исполнительный портретист".

Портрет ведь на самом деле очень парадоксальный жанр. С одной стороны, портрет – что-то очень обыденное, вульгарное. В разных запасниках мира, в музеях провинциальных и великих огромное количество хранится портретов. Очень часто мы не знаем не только авторов этих портретов, но и не знаем, кто на них изображен. Нам даже неинтересно такое количество портретов. С другой стороны, портрет – это всегда мистический жанр. Вспомним хотя бы "Портрет Дориана Грэя" или "Портрет" Гоголя. В "Собаке Баскервилей" поворотный момент всей истории – когда Холмс и Ватсон видят портрет Хьюго Баскервиля и узнают в нем Стэплтона. Здесь есть практики какие-то, выходящие за пределы искусства. У Сарджента почти каждый портрет – это рассказ не только про того, кто изображен на портрете, но это какой-то месседж, какое-то сообщение от самого автора портрета, от Сарджента. Это так прочитывается, что, безусловно, делает искусство Сарджента гораздо выше просто салонного портрета.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться