Семейный архив и отношения с близкими – основной сюжет документального фильма Ольги Черных под названием "Фото на память". Это и история российского вторжения в Украину, и история семьи беженцев из Донецка 2014 года.
Первую ночь войны, 24 февраля 2022 года, Ольга провела у матери на работе, в киевском морге. Там было безопаснее всего, и с этой сцены начинается кинодневник. Он полон фотографий из семейного архива и записанных автором разговоров с родными. А ещё фильм воссоздает образ Донецка, города роз и угольной промышленности, каким он был от советских времён до захвата города в 2014-м. Разговор с Ольгой Черных записан на фестивале независимого документального кино Artdocfest/Riga.
– Такое впечатление, что вторжение России в Украину заставило не только вас, но и еще нескольких авторов (судя по отбору фестиваля) реконструировать семейные истории. Или вы начали работу над этим проектом раньше?
Первую ночь войны Ольга провела в киевском морге
– В 2019 году. Но, наверное, война заставила понять, что её нельзя избежать, нельзя пустить просто бэкграундом, фоновым событием, а нужно о ней говорить в другом ключе. Нужно пересмотреть собственную историю, исходя из того, что происходит, и сделать это очень честно. Пришлось посмотреть на историю нескольких поколений своей семьи и своей страны. Триггером стала война.
– Мы говорим о стране Украина или о стране Советский Союз? Разговор о Донбассе. Ваша семья из Донецка. Когда вы говорите о деде или о предках, то кто-то из них восстанавливал Донбасс после Второй мировой войны, кто-то воевал на Первой мировой. Как это связалось?
– Связалось всё через саму семейность, через понятие "семья". Воспоминания, которые в фильме, я отбирала таким образом, чтобы они были так или иначе релевантны истории огромного количества людей внутри страны. Мы можем называть эту страну "Советский Союз" или "постсоветское пространство", потому что история ГУЛАГа, memory policy, обе мировые войны – они неразрывно связаны с огромным количеством людей и с очень разными территориями.
Мне было важно найти эти моменты в своей семье, сделать акцент на них и так построить повествование, чтобы оно охватывало не только нынешний период, не только независимую Украину, но говорило бы больше чем о 100 годах нашей жизни. Всё очень сильно связано.
– В вашей семье кто-то был репрессирован?
– Мой прапрадед был в ГУЛАГе, просидел десять лет, пришел пешком из Сибири под Донецк, в Ясиноватую.
– Известна причина, по которой он был репрессирован?
Триггером стала война
– Да. Сильно хорошо жили. Его отец был белым офицером. Это была офицерская семья, они долгое время служили царю, собственно, за это его отца расстреляли, а его самого через какое-то время, когда он чуть подрос, арестовали и отправили в ГУЛАГ.
– Как воспринимает фильм украинская аудитория? Вы упоминаете о том, что "у донбасских людей собственная гордость". И вопрос об идентификации в вашей семье, как беженцев из Донецка, из миллионного, цветущего города, "города миллиона роз и угля", насколько я знаю, был актуален и до вторжения 24.02.22: кто такие "донецкие", люди Донбасса. Я встречала людей, которые были вынуждены бежать оттуда в 2014 году. Они упоминали о сложностях того, как их принимали в Киеве или в западных регионах страны.
– Это правда. Не буду лукавить, сложность восприятия есть, она была связана с предвзятым отношением. Сейчас от него отказываются, и это тема для дискуссий внутри нашей страны. Но я не думаю, что мы к ней готовы, особенно сейчас. В 14-м году мы столкнулись с этим (мои родители, я уехала раньше): "Ну, вы же донецкие". И это как клеймо, такое предвзятое отношение. Конечно, это не у всех, это не "средняя по больнице", но такое было.
"Ну, вы же донецкие" – это как клеймо
Как воспринимает фильм украинская аудитория? Вопрос открытый, в Украине мы пока не показывали фильм, только за границей. И мои соотечественники, которые видели, реагировали в основном очень позитивно, не возникало противоречивых мыслей. Наоборот, был довольно хороший фидбэк относительно того, что "мы не видим регион, мы очень мало про него знаем, хорошо, что есть фильм, который показывает его с любовью". Правда, мы – не "типичная" семья из Донецка, интеллигентная: врачи и художники.
– В фильме есть потрясающий образ Донецка. И расхожая фраза, что "Донецк никогда не встанет на колени".
– Да, там никто не встанет на колени.
– Но по контексту, который вы показываете, – самолеты и обстрелы, разрушенные дома – понятно, что этот регион унизили. Хотя есть и чудесный архивный образ города – девушки-танцорки на чемпионате мира по футболу.
– Да, это Бейонсе. Ахметов заплатил денег за то, чтобы она приехала выступать на открытии "Донбасс Арены". Не знаю, сколько он ей отвалил. Бейонсе – самая дорогая исполнительница в мире.
– Этот образ секса и жизни, бьющей из её танца и девочек на подтанцовках, очень выразительный. И всё это шоу на "Донбасс Арене" удивительное.
Город миллиона роз и угля
– Это была какая-то фантасмагория, полный сюр! Я помню это шоу. Когда мы искали образ, как бы нам показать эту часть, я вспомнила, что там творилось, и это показалось мне хорошей метафорой.
– После Майдана в Киеве висели огромные растяжки: "Ринат, ты с кем? Определись". Он определился. Ахметов и довольно много вкладывал в этот регион, и использовал его. Помню и его мариупольские проекты. Насколько я понимаю, он потерял все активы с началом российского вторжения?
За десять лет Донецк превратился в процветающий город
– Я за ним не слежу. Донецк как город был в каком-то смысле уникален в Украине тем, что олигархи и "малиновые пиджаки" 90-х, бандиты, превратившиеся в бизнесменов, остались в городе, не уехали. Их дети тоже остались. И в какой-то момент они начали вкладывать деньги в город, мыть его, чистить, делать парки, белить фасады, проводить больше электричества. Где-то за десять лет Донецк превратился в процветающий город, о котором я говорю.
Такого больше не было в стране. Киев слишком большой, охватить его масштаб сложно. Кроме того, в Киеве довольно сложная политическая ситуация: борьба за власть и так далее. А в других городах такого не случилось. И уникальный контекст тяжелейшей промышленности, а потом огромного количества денег, которое вкладывали, создали и гордость, и нежелание уезжать, и такое отношение: "Да мы и сами можем. Мы сейчас и аэропорт построим. У нас будет лучшее это, лучшее то".
– Там был один из лучших восточноевропейских и европейских культурных центров – "Изоляция", который потом превратился в пыточную тюрьму.
Все это рухнуло на моих глазах
– Если бы не было 2014 года, не было бы войны, мы бы сейчас имели другой город Донецк. Но так сложилось. А причины – это уже не ко мне, не будем про них говорить. К сожалению, всё это разрушено, в том числе и Мариуполь. Это же огромная цепочка, которая создавала промышленность, огромный конгломерат угля, стали, металла, проката, кокса... Это не одна шахта, не один "Азовсталь", это километры площади единого промышленного комплекса, который уничтожен до основания.
– Я была в Мариуполе в 2020 году. Он производил большое впечатление, в том числе тем, как возникал "хипстерский" центр города. Я не была в Донецке, но люди, с которыми встречалась в Мариуполе, были беженцами из Донецка. Они с горящими глазами рассказывали о прекрасном Донецке, который были вынуждены покинуть.
Осталась трагедия потери какого-то места
– Этот миф остался, а люди во многом в него не верят. А многие говорят: "Как жаль, что я не успел побывать в Донецке". В фильме мне хотелось в какой-то степени передать это ощущение города. Я не говорю, что я его люблю, что я хочу там жить всю жизнь, нет. Но есть некая обида, туга, тоска, потому что это особенный город, хотя он тяжелый, жесткий из-за промышленности, из-за бизнеса, из-за этой довольно непростой истории.
– Индустриализация советского времени.
– Да. А потом тяжелые 90-е. Все это наложило отпечаток. Тем не менее развитие, интернационализация, глобализация, приход культурного сектора – всё это постепенно меняло город. Там появлялись новые кластеры, появлялась своя интеллигенция, уже не советская, а новая, независимой Украины. Но все это рухнуло и развалилось на моих глазах.
В принципе, и другие города разваливаются. И в фильме я хотела сделать так, что если люди в своей стране знают любой другой город, который как-либо исчезает, это была бы какая-то связь, метафора. Назовем его не Донецк, а Арцах или как-то еще. Или вот Спитак уничтожило землетрясение. Но осталась трагедия потери какого-то места, твоей связи с этим местом, большой боли, которая случилась из-за события. В нашем случае и в моем фильме это война.
– В каком году вы уехали из Донецка в Киев?
Мы тогда думали, больницы бомбить не будут
– После школы, в 2008-м или 2007-м. Я уехала учиться. Окончила Киевский политехнический институт, экономический факультет, потом – Карпенко-Карого, операторский. Потом – еще раз Карпенко-Карого, но уже магистратуру.
– Родители приехали к вам в Киев в 2014 году?
– Да. Папа собрался уже летом, а мама не хотела уезжать до последнего. Но в итоге мы с папой ее уговорили.
– Часть действия в фильме происходит в киевском морге, где работает мама. А где она работала в Донецке?
У нас был "люкс" – подвал
– Примерно в таком же месте. Это городской морг при больнице в Киеве. Но, так как мама занимается еще и педагогической деятельностью, она всегда совмещала: и в Донецке, и в Киеве. Когда я на нее посмотрела в 2019 году, начиная снимать фильм, я задумалась, что это идентичное место, в котором я нахожусь, и даже так же расположено: тут кафедра, тут морг, тут больница. У нее всегда было вот так.
– Как ни парадоксально, самым безопасным местом для вас в первую ночь войны оказался морг. Бомбардировки Киева 24–25 февраля 2022 года вы провели у мамы на работе?
– Да. Война началась, и я подумала: надо куда-то идти. А у них хорошее здание, больница, там бетонный подвал. Вода есть, электричество есть. Мы собрались и пошли. Больницы, как мы тогда думали, бомбить не будут, захватывать тоже не будут: ну, банальные мысли цивильного человека.
– Как видно по Мариуполю, было ровно наоборот.
Бояться надо живых
– Вот именно! Но в тот момент у нас были представления о какой-то человечности. Все шли в школы, в университеты, в больницы. А у нас был "люкс" – подвал. Это больница, в которой есть и детское отделение, и рядом здание, где подвал, в котором были маленькие детки. А мы были в подвале, где именно холодильная камера с покойными, ну, деток туда – нехорошо, потому что она немножко гудит.
А мне было очень спокойно. Мы с мамой шутили: если что, открываем холодильник, будем прятаться там.
– Судя по тому, сколько времени вы провели у мамы на работе, бояться вам было уже нечего: если провести ночь в морге...
– Вот того, что там, я вообще не боюсь. Мёртвых уже нечего бояться, они тебе уже ничего не сделают. Бояться надо живых.
– И это выяснилось наглядно. Сколько времени вы там провели? Был ли там отец? Когда вы уехали из Киева? Где сейчас мама и папа?
– Мы сознательно так сделали фильм…
– Чтобы этого избежать?
– Да, потому что это довольно сложная логистика. Мы где-то неделю пробыли в том подвале. А потом я решила, что надо уезжать из Киева, потому что была уже совсем напряженная обстановка. Я уехала, а мама осталась, наотрез отказалась уезжать.
– А какова была ее мотивация?
Не хочу бросать свой дом. Куда я поеду?
– В том состоянии мотивацию сложно было прощупать. Ну, второй раз в твоей жизни происходит трагедия, и тебе нужно принимать решения, которые ты не мог принять тогда и не можешь принять сейчас. Для нее это было очень тяжело и травматично. В итоге через какое-то время она тоже уехала. Как раз Бучу уже оккупировали, в Ирпене было совсем плохо. И она уехала, мы её уговорили. К ним в здание попал осколок ракеты: повредил не сильно, но психологически это сработало, что и сюда тоже прилетело.
– Она уехала в Европу или в Западную Украину?
– В Европу. И я тоже уехала в Европу.
– А отец?
– Тоже в Европе. Он уехал после 2014 года. Я уехала к нему. И мама, соответственно, в какой-то момент тоже приехала к нам, а потом, через пару месяцев вернулась. Она живет в Киеве, работает точно в той же обстановке, которая показана в фильме, с теми же людьми. На самом деле у всех всё вернулось в состояние до: кто, где, как и чем занимается.
– Мои харьковские знакомые и подруги вернулись, я поражена этим решением.
– Харьков всё-таки прифронтовой город. Да, многие вернулись. Люди, которые в фильме, все сейчас в Киеве.
– Еще один могучий персонаж вашего повествования – ваша бабушка, которая остается в Донецке. Она не захотела уезжать в 14-м году?
– Да. Пожилой человек: "Не хочу бросать свой дом. Куда я поеду?" Она до сих пор работает в женской консультации, а до этого всю жизнь была завотделением гинекологии.
– Она говорит, что удары разбили окна, она меняет стекла. Вообще, она самая весёлая и стойкая в вашей семье. Она говорит об обстрелах с какой стороны? Или непонятно, чьи ракеты падают?
Это взаимное желание сохранить друг друга
– Непонятно, потому что идет обмен ударами с обеих сторон. Учитывая, что российская артиллерия и техника очень неточные (мы это знаем, потому что имеем множество подтверждений, что и где падает), очень вероятно, что это могут быть и российские ракеты. И мы знаем много случаев, когда Россия специально стреляла по городу, провоцируя тем самым определенную реакцию массмедиа.
– Разговаривая по скайпу, вы не задаете политических вопросов, разговор в рамках семейного нарратива: кто как себя чувствует, какое настроение. Зритель понимает, что стоит за вопросом про "твое настроение", но это не проговаривается. Вы следили за этим? Как избежать возможного конфликта и упреков, что "ты, мама, не уехала", "вы бросили меня", – в таком духе?
– Это взаимное желание сохранить друг друга. У меня непростая семейная ситуация, а бабушка – единственный человек, который держит членов семьи, общается со всеми. Все раскиданы по разным местам, и она, благодаря своему характеру, отношению к жизни, продолжает поддерживать со всеми связь. Через неё есть ощущение, что всё еще существует семья. Она не провоцирует и не ведется на провокацию в разговорах. Конечно, иногда поднимаются острые темы, но мы с мамой пытаемся это максимально сглаживать.
– Я видела довольно много съёмок начала войны: ночь 24 февраля в Киеве. Но того, с чего начинаете вы, не видела. Это огромный светящийся шар над городом, который заканчивается взрывом. Это производит страшное впечатление. Где вы обнаружили эти кадры?
Я долго собирала архив, связанный с Донецком
– Это кадры с камер наблюдения в Киеве. Я тоже видела много кадров и сознательно пыталась найти либо что-то, чего я не видела, либо что-то, что опосредовано создавало бы ощущение огромного горя, которое валится на нас прямо сейчас, в эту секунду. Кроме того, мне был нужен контраст с историей с шампанским в морге.
– Это бутылка, которую вы открыли в ту ночь. Мама вспомнила, что у нее в холодильнике...
– Да, кто-то им подарил, как всегда, принес врачам бутылку хорошего шампанского. И она такая: "Когда, как не сейчас?!" Мы выпили не одну, рассказываю я про одну. Мы открыли баночку красной икры, которая стояла в том же холодильнике, по-моему, с Нового года осталась неоткрытая. Ели жареную картошку с красной икрой и пили, как я помню, Rose. Ну, это было, конечно, не шампанское, а какое-то итальянское Prosecco.
– И после этой почти мультипликационной сцены, когда съемки идут через шампанское (мы не видим людей, только слышим голоса), идет начало войны с камер наблюдения. И затем визуальный образ Донбасса, Донецка.
В фильме много архива, и это не только ваш семейный архив, где и дед, и бабушка, и свадьба родителей, и ваше рождение, но и архив города.
– Я довольно долго собирала архив, связанный с Донецком. Ещё за несколько лет до войны, наверное, даже до того, как я стала делать фильм. Я не знаю, где сейчас найти некоторые кадры, которые есть в фильме: пыталась опять найти их в Сети – их нет. Это касается военных кадров. Я искала со стороны "ДНР", со стороны сепаратистов, со стороны России. Эти каналы либо заблокированы, либо видео удалены и почищены.
Это было актуально и во Вторую мировую, и сейчас
Есть много архивных кадров, в основном советского времени, советская хроника. Есть фильм Дзиги Вертова "Симфония Донбасса", кадры оттуда. И мне это казалось довольно знаковым. Это как бы диалог, который мне нравится вести со зрителем. Это финальная песня Веры Линн. Если вы в курсе, то построите себе ещё одну параллель. Если нет, то это будет работать на другом уровне.
На самом деле это как второй гимн Британии, песня Веры Линн времен Второй мировой войны. Это был хит номер один. Под неё солдаты, может быть, не умирали, но она звучала отовсюду, из каждого репродуктора. Текст песни сумасшедше красивый, очень лиричный. И для меня тут историческая связь этих войн: это было актуально во Вторую мировую войну, и сейчас актуально.
Мы долго искали, думали. Это связано и с правами на музыку. Хотели написать что-то оригинальное, но не работало. А тут такое исполнение с оркестром, с мужским хором, очень поднимающее настроение. Это запись 1944 года. А впервые она спела эту песню в 1942 году. Когда у меня была премьера в Амстердаме, я разговаривала с несколькими британскими журналистами, и, конечно, первый вопрос был про эту песню. По-моему, она даже звучала на похоронах королевы.
– Всё начинается с того, что вы открываете архивный фотоальбом, который родители привезли к вам в Киев: 2014 год?
Трагические события, к сожалению, повторяются
– Да, папа привез. Это такие папки. Сцена с множеством фотографий на листе – это папа решил так организовать нашу память: подписано, структурировано, расписано по семейным линиям. Я думала: как мне это использовать? Дальше начала копать, искать материалы и выяснять. В фильме я смешиваю историю обеих линий: бабушкиной и папиной. Мамина и папина линии тоже смешаны, истории идентичны. Трагические события, к сожалению, повторяются: и тут расстрел, и тут расстрел; и тут ГУЛАГ, и тут ГУЛАГ; и тут биографию меняли, и тут меняли. И вот эти параллели натолкнули меня на то, что именно такие, одинаковые моменты нужны мне в фильме.
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
Форум