Между князем Долгоруким и Deep Purple: "безумный профессор" Питер Зиновьев

Питер Зиновьев (Peter Zinovieff) - фигура для любителей современной музыки культовая. В 60-е годы он одним из первых не только в Британии, но и в мире занялся созданием инструментов для только-только появлявшейся электронной музыки.

Основанная им Electronic Music Studio (EMS) стала магнитом, притягивавшим к себе экспериментаторов из всех областей музыки.

Клавишник Deep Purple Джон Лорд называл Зиновьева "безумным профессором". Из EMS вышли многочисленные синтезаторы, главным образом серии Synthi, самый известный из которых - VCS3, на котором играли Pink Floyd, King Crimson, Yes, Брайан Ино, Жан-Мишель Жарр, The Who - список можно продолжать до бесконечности.

Назову лишь некоторые самые яркие моменты звучания синтезатора Зиновьева: On the Run из легендарного альбома Pink Floyd The Dark Side of the Moon; Брайан Ино использовал VCS3 в песне Боуи Heroes, в песне Roxy Music Ladytron и на совместном с Робертом Фриппом альбоме No Pussyfooting.

На песне Won't Get Fooled Again Пит Таунсенд из The Who пропустил звук своего органа Lowrey через процессоры и фильтры VCS3. Страстным поклонником VCS3 был Жан-Мишель Жарр. В его арсенале было шесть таких синтезаторов, и практически весь альбом Oxygene выстроен на этом звуке.

Питер Зиновьев - чистокровный русский. Он родился в Англии в 1933 году. Его отец и мать - потомки старинных русских аристократических семей.

Прадед - Александр Дмитриевич Зиновьев - был губернатором Санкт-Петербурга. Один из предков Зиновьевых - "арап Петра Великого" Абрам Петрович Ганнибал.

Мать Софка Зиновьева - урожденная княжна Софья Долгорукая - и вовсе восходит своим родом к основателю Москвы. Сама Софка к началу Второй мировой войны оказалась во Франции, была интернирована нацистами и, находясь в лагере, спасала евреев, за что правительством Израиля ей было присвоено почетное звание "Праведник народов мира".

Там же в лагере она вступила в коммунистическую партию и оставалась коммунистом вплоть до смерти в 1994 году. Книгу о своей знаменитой бабушке дочь Питера Зиновьева, тоже Софка, назвала "Красная принцесса".

85-летний Питер Зиновьев живет в Кембридже, в небольшом доме, где у него оборудована скромная студия, напичканная как теперь уже архаичными синтезаторами 60-х, так и самыми современными компьютерами, на которых он по-прежнему творит музыку.

Именно в этот дом мы и отправились, чтобы поговорить с этим уникальным человеком.

Александр Кан: Вы родились здесь в Англии, но имя у вас русское, ваши родители - люди русские, и не просто русские, но с обеих сторон - потомки древних русских аристократических родов. Не могли ли бы несколько подробнее рассказать о своей семье?

Питер Зиновьев: Вопрос простой и в то же время очень сложный. С материнской стороны наш род восходит напрямую к основателю Москвы князю Юрию Долгорукому и императрице Екатерине Второй, по отцовской линии мой прадед Александр Зиновьев был губернатором Санкт-Петербурга, который оставил после себя очень интересные мемуары, над публикацией которых мы сейчас работаем.

А.К.: В какой степени Россия - ее язык, история, культура - присутствовала в вашей жизни в детстве и в юности? В какой степени для вас важно было знать, что вы русский? Ощущали ли вы это хоть в какой-нибудь степени? Многие эмигранты отвергали советскую власть и стремились держаться подальше, отрицать современную им Россию. У других жизнь была пронизана ностальгией. Какой была Россия для вашей семьи?

П.З.: В годы войны меня воспитывали дед и бабка с отцовской стороны (Лев Александрович Зиновьев (1880—1958), видный октябрист, предводитель петербургского дворянства, член IV Государственной думы и Ольга Петровна Баранова (1883—1972), фрейлина императрицы Александры Федоровны).

Они не стенали и не причитали об утраченной ими роскошной жизни в России. Они принимали это как свою судьбу. К советской России большого уважения у них не было, относились они к ней, я бы сказал, даже с презрением. Я помню, как дед говорил: "Русских танков можно не бояться, они все равно работать не смогут".

Английское воспитание

П.З.: Я же чувствовал себя скорее англичанином. Я учился в английской школе, но вместе с тем некое трудноопределимое ощущение русской души у меня было. Интересно, что сейчас, с возрастом, я чувствую себя в большей степени русским, чем это было в детстве.

Дед с бабушкой, хотя и говорили между собой по-русски, и у нас была русская кухарка, которая ни слова по-английски не говорила, хотели, тем не менее, чтобы я рос англичанином, так что двуязычия у меня никакого не было. Чуть ли не все усвоенные мною в детстве русские слова были бранными. Бабка с кухаркой постоянно скандалили, жутко ругались друг с другом.

А.К.: Ваше детство пришлось на годы Второй мировой войны, в которой Британия и СССР были союзниками. Помните ли вы свои ощущения того времени?

П.З.: Нас с братом отправили в католический монастырь в Дорсете, где обращались с нами совершенно ужасно - настолько, что в течение многих лет я подумывал о том, чтобы подать в суд на католическую церковь. Нас заставляли носить на груди табличку со словами "Я не католик".

Обращались к нам не по имени, а по номеру. У меня, помню, был номер 9, а у моего брата номер 5. Он в конце концов попал в больницу из-за недоедания, после чего дедушка с бабушкой решили забрать нас из этой ужасной школы и с тех пор воспитывали нас сами.

А.К.: Помните ли вы, какие чувства вызывал у вас в то время Советский Союз?

П.З.: Во время войны, наверное, любая победа русских над немцами вызывала чувство восторга. Но в целом я не очень думал о политике, во всяком случае, пока она напрямую не касалась нашей жизни.

Однажды, когда мы жили в Гилфорде, немецкий самолет, пролетая прямо над нашим домом, стал обстреливать город, и пули попали нам в окна. В панике мы попрятались под диван, и наша кухарка Маня принесла нам чай с гренками.

И вот эта ее забота была для меня воплощением тепла и уюта жизни в доме бабушки и дедушки. В жизни этой было столько тепла, столько любви - разительный контраст не только с католической школой в Дорсете, но и со школой Гордонстаун на севере Шотландии, куда я попал позже и где чувствовал себя совершенно ужасно.

Я так скучал по дому, что клал на чашку с чаем кусок хлеба, надеясь, что он превратится в гренку.

От геологии к музыке и электронике

А.К.: После Гордонстауна вы попали в Оксфордский университет, где изучали геологию. Однако вся ваша профессиональная жизнь не имела ничего общего с геологией, а была связана с двумя другими областями - музыкой и электроникой, каждая из которых требует своей основательной подготовки. Как произошел этот перелом?

П.З.: На самом деле поначалу в Оксфорде я занимался медициной, хотел стать врачом, однако занятия анатомией меня отвратили от этой специальности. Я метался от предмета к предмету - занимался английским языком и литературой, философией, химией.

В конечном счете остановился на геологии, и именно по геологии защитил докторскую диссертацию. Моя специальность была горы архипелага Внутренние Гебриды на севере Шотландии.

Потом работал на геологоразведке на Кипре и в Пакистане. Мне предложили работу в Антарктиде, но моя молодая жена Виктория ехать туда отказалась.

Не захотела она ехать и в Канаду, и я стал подумывать о деле, которое не было бы связано со столь далекими путешествиями.

Меня привлекала электронная музыка, которая тогда только-только начинала свои первые шаги, и очень мало кто в мире ею занимался. У себя дома на юге Лондона в районе Патни, прямо на берегу Темзы, я создал свою первую студию.

Она была совершенно фантастической - огромные первые вычислительные машины, которые военные списывали, а мы покупали за гроши в армейских магазинах. Пока, наконец, работавший со мной инженер не сказал, что так дальше продолжаться не может - нам нужен компьютер.

Первые компьютеры

П.З.: Компьютеры тогда были только у банков, у крупных компаний, но именно в это время стали появляться и самые первые компьютеры, которые можно было купить в личное пользование. По нынешним ценам стоил такой компьютер 120 тысяч фунтов - огромные деньги!

У него не было монитора, не было микросхемы, и память была всего четыре килобайта. По нынешним меркам он ничего не мог делать, но для нас он умел делать все! Это была фантастика!

Могу с гордостью сказать, что я стал первым в мире человеком, в частном доме у которого был свой компьютер! Ни один другой человек в мире не владел компьютером так долго, как я!

Вместе с моим коллегой Дэвидом Кокерелом сутками напролет программировали его с помощью телетайпа, выстраивая самый примитивный контроль напряжения, постепенно совершенствуя нашу аппаратуру и методы работы с ней. У нас появились десятки осцилляторов, фильтров, это было невероятно захватывающее время!

А.К.: А что двигало вами? Интерес к чисто технологическим аспектам музыкального программирования или же желание искать новые формы музыкального искусства? Вопрос этот тем более интересен, что ни в одной, ни в другой области - ни в электронике, ни в музыке специального образования у вас не было.

П.З.: Вопрос ваш совершенно обоснованный. Справедливости ради стоит, правда, сказать, что музыкой все же я занимался. Бабушка научила меня играть на фортепиано, и в Гордонстауне я довольно много занимался музыкой, и у меня там был прекрасный педагог.

Не оставлял музыку я и в университете и стал вполне квалифицированным пианистом. Играл классику, но невероятно увлекся и импровизацией, у меня даже была своя группа, так что музыка мне была совсем не чужда, и новичком в ней я вовсе не был.

Что же касается электроники, то я все же был ученым, и применявшиеся в геологии приборы и аппараты - по химическому анализу, физическому моделированию и так далее - были самыми на тот момент современными, и в них уже вовсю использовалась электроника.

В музыке подобного рода программированием еще никто не занимался, учиться поэтому было не у кого, и идти приходилось самому, наощупь, методом проб и ошибок.

Инструменты для всех

А.К.: Как музыкант, вы шли от классики - точно так же, как и первые экспериментировавшие с электроникой композиторы: Карл-Хайнц Штокгаузен, Пьер Булез, Пьер Шеффер.

По собственному вашему признанию, к поп-музыке вы относились, мягко говоря, без какого бы то ни было почтения. Как вы реагировали, когда ваши изобретения - в первую очередь синтезатор VCS3 - вовсю стали использовать рок-музыканты: Pink Floyd, Roxy Music, Дэвид Боуи и многие другие?

П.З.: Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, нужно сделать некоторое отступление. Я занимался программированием, Дэвид Кокерел мастерил для нас свои замечательные аппараты, все это стоило нам огромных денег.

В итоге я основал компанию по продаже синтезаторов, и вырученные от этого деньги шли на функционирование и развитие студии. Я готов был передать студию государству, но желающих взять ее на свое содержание долго не находилось, пока наконец - уже много позже - ее не согласился принять у себя Национальный театр.

Инструменты, которые мы создавали, - синтезаторы - делались не для нас, а для школ, научных институтов, музыкантов, в том числе и поп-музыкантов, то есть для всех, кто мог найти им применение. Поэтому я был только рад, когда ими стали пользоваться рок-музыканты.

И вовсе не только VCS3. Производный от него AKS был продан в куда большем количестве экземпляров и до сих пор вовсю используется в поп-музыке. Они вошли в историю музыки, и буквально в прошлом году нашему синтезатору Synthi-100 была посвящена специальная выставка в Афинах.

А.К.: С тех прошло почти полвека. У вас дома, как я вижу, пусть и небольшая, но богато оснащенная современной электроникой студия. Вы все так же занимаетесь электронной музыкой и электронными инструментами?

П.З.: Нет, инструменты я больше не делаю. Ведь после закрытия EMS - а закрылась она из-за завершившейся неудачей дорогостоящей попытки утвердиться в Америке - мы были разорены.

Студию согласился принять на себя Национальный театр, но финансировать ее по-настоящему он не мог. Ее поместили в подвал, где ее залило водой, на чем история EMS по сути дела закончилась.

"Я по-прежнему пишу музыку"

П.З.: А вот музыку я не оставил. В 70-80-е годы у меня ушло десять лет на создание либретто для нашей совместной с композитором Харрисоном Бёртуистлом оперы "Маска Орфея". Премьера прошла в 1986 году на сцене Английской национальной оперы в Лондоне, а через год, в 2019 году, постановка будет возобновлена.

В 2010 году совершенно неожиданно для себя я получил заказ на сочинение музыкального сопровождения для открывавшейся в Стамбуле архитектурно-скульптурно-музыкальной инсталляции. По-настоящему щедрый заказ от венского арт-фонда TBA-21. За этим заказом последовали другие, и жизнь моя внезапно переменилась.

Да, я пишу музыку - по-прежнему электронную. Но здесь нужно оговориться. В электронной музыке традиционно существовали два подхода. Один можно условно называть подходом Штокгаузена, когда музыка создается, генерируется на электронных инструментах или приборах типа осцилляторов и потом записывается.

Второй, подход Пьера Шеффера - "конкретная музыка", когда в основу берутся реальные, природные звуки и шумы, которые обрабатываются и микшируются для создания музыкальной ткани.

Именно этот второй подход представляется мне наиболее интересным. Что бы вы с ними ни делали, какой бы обработке не подвергали, в них все равно сохраняются магия и интрига живого звучания. Так же как музыка, созданная на живых инструментах, всегда интереснее музыки искусственной.

А.К.: Со времени ваших первых экспериментов с электронной музыкой прошло более полувека. Электронная музыка за эти десятилетия превратилась в настоящую вселенную - от авангардизма Штокгаузена до танцевального техно. Следите ли вы за ее развитием? И нравится ли вам то, во что выросли ваши эксперименты?

П.З.: Стоит вам включить телевизор, и вы услышите электронную музыку. На самом деле, большая часть музыки, которую мы сегодня слышим - электронная, мы ведь слушаем ее, как правило, через электронное усиление, через динамики.

Представим себе, что мы вернулись лет на двести назад и пришли к Бетховену с записью вчерашней премьеры его Героической симфонии. Бедный Людвиг умрет, наверное, от шока. А для нас это повседневность, ведь живьем музыку слушает ничтожное меньшинство людей.

Русская душа

А.К.: Вернемся к тому, с чего мы начали, - к России. Бывали ли вы там, ездите ли вы туда регулярно? Что вы знаете и что думаете о современной России - с точки зрения политической, культурной? Особенно сейчас, в период столь острой политической конфронтации между двумя странами. Важно ли для вас, что вы человек русский?

П.З.: Быть русским для меня очень важно. Даже в разгар антироссийской кампании в британских СМИ вокруг дела Скрипаля я отказывался признавать, что ситуация настолько проста, как нам пытаются ее представить.

И несмотря на то, что говорил мой дедушка, я не могу представить себе, чтобы современная Россия вела себя настолько некомпетентно. В этой истории много неизвестного, и чем дальше, тем больше мы это понимаем и тем меньше понимаем, что именно там произошло.

Да, я чувствую себя русским и чувствую симпатию к России, в особенности тогда, когда она подвергается нападкам. Меня также поразило, когда я был в России несколько лет назад с концертом, насколько популярен Путин. Популярен среди простых людей. Да, многие его критикуют, как критикуют политиков и здесь.

Я должен сказать, что я ничего не понимаю в российской политике, не имею о ней ни малейшего представления. Но инстинктивно я сочувствую России и русским. Я сам русский. Внутри у меня "русская душа" (эти слова не говорящий по-русски Питер произносит на чистом русском языке- АК).

Столетие эмиграции

А.К.: И в заключение расскажите о сборе всей вашей многочисленной, разбросанной по миру семьи, который состоится этим летом.

П.З.: Вместо того, чтобы праздновать или оплакивать случившееся в прошлом году 100-летие русской революции, мой кузен, который по-прежнему живет в Санкт-Петербурге, предложил, чтобы все потомки клана Зиновьевых встретились.

У деда Льва Александровича было четверо детей, причем две дочери вышли замуж за французов, и эта ветвь семьи - на сегодняшний день очень многочисленная - живет во Франции.

Два сына - мой отец Лев Львович и его брат Кирилл - остались здесь в Англии, и у нас у всех тоже много потомков.

Таким образом набирается в общей сложности человек 50. В качестве места встречи выбран эстонский город Нарва.

Некоторые Зиновьевы революцию не приняли сразу. Другие пытались как-то ужиться с новой властью. Но у них это не получилось. И 10 июня 1918 года мой дед прибыл из Петрограда в Нарву.

Эта дата считается началом эмиграции нашей семьи, так как мой прадед Александр Дмитриевич - тот самый, что был губернатором Санкт-Петербурга - уехал в эмиграцию двумя месяцами позже через юг.

Вот в ознаменование этой июньской даты - столетия начала эмиграции и спасения семьи - ее многочисленные члены соберутся в июне этого года в Нарве.

Я говорю "спасения", потому что бог знает, что случилось бы с нашими предками. Муж моей бабушки с другой, материнской стороны, Петр Волконский был арестован и вывезен из Петрограда в Москву.

Она чуть ли не пешком добралась из Парижа в Москву, сумела встретиться с Максимом Горьким и благодаря его вмешательству добилась освобождения мужа, вместе с которым они благополучно вернулись в Париж.