В колонках играет - Lera Lynn – It Only Takes One Shot

XVIII

В тот день я впервые проклинал прогресс. То есть, не в шутку, а всерьёз. Первый раз в жизни я ненавидел его по-настоящему, и ничего не мог с этим поделать. Это был акт ненависти ко всему человечеству, а если и не ко всему, то уж наверняка к тем его представителям, которые все эти годы взращивали и лелеяли судебную систему. Мы получили цифровые фото, камеры видеонаблюдения и, мать её, дактилоскопию. И это только начало, потому что вдобавок к этому всему в нашем распоряжении оказались все средства массовой информации. Хотите сбежать из тюрьмы? На здоровье. Уже придумали, куда будете бежать потом? А бежать, в общем-то, и некуда. Даже в самом забитом городке вас рано или поздно узнают, потому что всеми силами новостных каналов вашу рожу крутят в новостях двадцать четыре часа в сутки. Будь в сутках дополнительные часы, наверняка и они пошли бы на то, чтобы дать миру чуть больше времени для знакомства с вашей прекрасной физиономией. Но к чему такие меры? Двадцати четырех часов хватает с головой. А вы уже и так попали впросак просто потому, что решили сбежать. Нужно было поступать иначе. Действовать следовало гораздо умнее. Вот, например, как этот парень-упаковщик, чьи адвокаты доказали, что единственный свидетель давал показания под давлением детективов. Вот так нужно играть. Это, если хотите, высшая лига. А ваш побег - просто пародия на попытку избежать заключения. И побег этот, несмотря на плюсы в виде кратковременного освобождения, влечет за собой неизбежные минусы вроде постоянной необходимости повторных побегов. Не из тюрьмы, конечно (по крайней мере, не сразу), но из любого места, где вы решите задержаться хотя бы ненадолго. Потому, что на этот раз вас преследуют не только блюстители порядка, но и его величество прогресс собственной персоной. Вам наступают на пяты все телевизионные каналы кроме музыкальных и порнографических, но, быть может, и те не поленятся пустить бегущую строку с описанием вашей внешности и ваших преступлений. Так что, по хорошему, времени у вас только на то, чтобы побриться.
Бодрый голос из радиоприемника тем временем успел презентовать Гэри Дэвиса, и тот запел о смерти, не ведающей пощады. В своих словах старина Гэри был не так уж далек от истины, и я подумал, что сваливать из этого городка нужно, как можно скорее, раз на голову посыпалось столько предупреждений и угроз. 
Закончив свою работу, старикан сказал, что надеется увидеть меня еще раз, и, может, даже не один раз, а несколько. Я, в свою очередь, пообещал сделать всё, что в моих силах, а затем толкнул перед собой дверь и не то чтобы уверенно выбрался на улицу, вновь растормошив сонный дверной колокольчик. 
Ну, мистер Эйкли, снова будете бежать?
Предлагаешь остаться и начать новую жизнь? Это, напомни, где было? В вестернах? Добрый и отважный парень выкосил десяток законников, а потом перебрался куда-нибудь в Вайоминг, сколотил себе дом из прочных деревянных досок и зажил спокойной жизнью. И никто его не нашел, потому что экранного времени всего два часа, а на такое потребовалось бы еще не меньше получаса. 
Вы пока десяток законников еще не убили. Да вообще никого не убили, если смотреть правде в глаза. 
Вот только преследовать меня им это никак не мешает. 
Право же, мистер Эйкли, вы разве не знали, что так будет?
Я знал только то, что тот тип снова выскользнул из рук правовой системы, и теперь возвращается к своему излюбленному ремеслу. Так вот, может, напомнишь мне, зачем я сбежал?
Чтобы его остановить, мистер Эйкли. Это я помню хорошо. Мне в этом всем другое непонятно. Если вы так спешите, зачем вообще останавливаетесь в городке вроде Энд Поинта? Если так боитесь за свою Ли, почему не несетесь к ней со всех ног?
Со всех ног, значит? Ты, приятель, вообще в своем уме? Предлагаешь бежать к ней пешком, пока ноги не сотрутся в кровавое месиво? А потом что? Ли, я выбился из сил и пахну, как помойка, но я хотел предупредить тебя, что на тебя охотится один псих. Нет, не тот псих, что сейчас перед тобой - другой псих. И пахнет он поприятнее.
Мне кажется, не стоит так горячиться. Я всего лишь намекал на то, что при спасении важна каждая минута. 
Тогда, может, еще один взгляд на происходящее позволит тебе понять, что именно поэтому я и собираюсь убраться отсюда поскорее. 
Это, мистер Эйкли, очень похвально. Но раз вы уже оказались здесь, спешить в дорогу нужно с умом, дабы не вызвать лишних подозрений.
А лишних подозрений я, по правде, избежать никак не мог. Даже парень, загружавший свой старенький пикап "Додж" всевозможными вещами, посмотрел на меня как-то косо, словно все обо мне уже знал. Лицо паренька сначала показалось мне просто знакомым, но потом я вспомнил, что за время своего недолгого пребывания в Энд Поинте уже повидал его два раза. Поздним вечером в окне полузаброшенного дома, и чуть ранее, на стенах церкви, на том самом плакате с грозной надписью АНАФЕМА. Кажется, у мальчишки были серьёзные проблемы. В любом случае, достаточно серьёзные для того, чтобы вынести из магазина месячный запас хлопьев и консервов. 
- Собираешься в дорогу? - спросил я зачем-то, поравнявшись с владельцем пикапа.
- О, - он поднял на меня глаза, - Да... Я бы сказал, это всё обстоятельства.
- Что ж, - вздохнул я, - обстоятельства - штука неприятная.
- Согласен, - парень попытался выдавить из себя улыбку. - А вы? Надолго у нас?
- Нет, - рассеяно ответил я. - Думаю, нет. Мне тоже скоро пора уезжать. 
Спрашивать, почему тот решил покинуть родной городок, я не хотел (да и не моё это было дело), так что, кивнув парню на прощание, я продолжил путь. План моего побега пока вырисовывался плохо и состоял из единственного пункта. Для его осуществления всего-то  и требовалось, что вернуться в «резиденцию» Финдлтона и поговорить с Филом. Спасибо за помощь, старик, но мне пора. Самое время теперь двигаться дальше, и времени терять я больше не могу. Звучит немного пафосно, знаю, но это вопрос жизни и смерти. А смерть, если верить Гэри Дэвису, не ведает пощады.

XIX

В детстве при мыслях о взрослой жизни больше всего меня пугала необходимость самому покупать лекарства в аптечку. Тогда всё представлялось гораздо проще хотя бы потому, что в нашей аптечке могли отыскаться средства от любых болезней (или почти любых). Это было здорово - я не боялся заболеть или получить травму. Но даже тогда я понимал, что за аптечку кто-то должен отвечать. Нужен человек, который бы регулярно пополнял её лекарствами, при этом зная, какие препараты необходимы. В общем, требовался своего рода заведующий аптечкой, и тогда эту функцию выполняла моя мать. Саму её я не видел много лет. Да что не видел? Не обменивался с ней и словом за всё это время. Можете не говорить - знаю. Звучит паршиво. Но, по правде, я не то чтобы тосковал. Я, если уж на то пошло, не испытывал даже намека на нехватку её общения. Но чего мне не хватало точно, так это её аптечки. Не хватало разноцветных тюбиков, флакончиков и белоснежных бинтов. Они позволяли меньше беспокоиться об опасностях, и, может, будь у меня с собой аптечка, я бы сейчас не тратил столько сил на беспокойство.
Добравшись до дома Финдлтона, я обнаружил странную тяжесть в ногах. Такую, что бывает не от усталости, а от волнения. Ту самую, что делает ноги ватными, и потому заставляет задаваться вопросом, от чего же они такие тяжелые, если вата не весит почти ничего? Снова переступая порог обители гостеприимного коротышки, я чувствовал себя неуклюжим. Вспомнил даже о Гендальфе, пытающемся протолкнуться в крохотную нору Бильбо Баггинса, и невольно улыбнулся. А в следующий миг тяжесть, что была в ногах, достигла головы. Добралась до неё с удивительной скоростью, не хуже любого поезда метро в час пик. И темно стало так же, как в туннеле метро, когда поезда там еще нет. Это было что-то вроде хлопка, идущего то ли снаружи, то ли изнутри. Но любой из вас, кто отличается чуть меньшей многословностью, для описания происходящего наверняка использовал бы словосочетание "удар по голове". Так оно и было, если отказаться от красочных сравнений и перейти к самому пересказу событий. Конечно, чтобы понять это, мне потребовалось время, и, судя по всему, времени было вполне достаточно для падения на пол и повторного удара головой.
Вновь открыв глаза, я увидел лежащую поблизости лопату. Насадка её точь-в-точь напоминала ту, что была у Дуга, мужа чокнутой Рут Эттинджер, с единственным исключением в виде того, что этой лопате предстояло бить людей по голове, а не закапывать их в землю. Понятное дело, не было ни одной объективной причины отметать и второй вариант, но, когда тебя бьют лопатой по голове, лучше не думать, что с помощью этой же лопаты тебя зароют где-то на заднем дворе. По крайней мере, лучше не думать об этом сразу, и дать мозгу возможность поработать над очередным планом побега. 
- Вот ты и здесь, - знакомый голос послышался сверху, словно бы кому-то взбрело в голову крикнуть в колодец, когда я вполне себе спокойно прилег отдохнуть на его дне.
Не без усилий я оторвал взгляд от лопаты, и перевел его на человека стоящего надо мной. Тот уже успел переодеться из утренней униформы для поливания асфальта в свой излюбленный костюм, заменив при этом садовый шланг на "Смит и Вессон" с укороченным стволом. Револьвер по принуждению своего хозяина смотрел прямо на меня, и тем самым не давал мне другого выбора, кроме как смотреть на него в ответ.
Что бы коротышка ни надумал, у него наверняка была на то причина, и причина эта, видимо, как раз из тех, о которых следует спросить.
- И часто вы держите гостей на мушке? - поинтересовался я.
- Я уже говорил, - Финдлтон отвечал ровным, сдержанным голосом, - гости у меня бывают нечасто. Если тебе всё еще интересно, сейчас почти статистика стопроцентная. Но это, знаешь ли только потому, что мой первый за длительное время гость оказался беглым маньяком.
- Маньяком? - вскрикнул я скорее от разочарования, чем от удивления. Спустя секунду я понял, что на этом мою тираду придется оборвать, потому что единственный весомый довод из моего арсенала заключался в том, что меня посадили не за убийство, а за покушение. Я, мистер Финдлтон, никого не убивал - только пытался. Вот видите, вам нечего бояться. Даже если я попытаюсь вас убить, то всё равно не смогу.
- А, - отвечал он, кажется, на мой вопрос, - ты, пока сидел в тюрьме, наверное, забыл о том, что у нас, нормальных людей, есть телевизоры. И всяких извращенцев, заворачивающих девушек в красочную бумагу, точно рождественские подарки, по ящику в первую очередь показывают. Знаешь, забавно даже... Пару месяцев назад какой-то парень чуть не сел за твои дела. То есть, уже сел, но потом они поняли, что это ты, и оправдали беднягу, да? 
- Это ошибка, - выдавил я, и сразу же понял, насколько глупо звучат эти слова в подобной ситуации.
- Да ладно, - отмахнулся коротышка, - можешь ничего не говорить. Да и я, спрашивается, на кой воздух сотрясаю? Тебе всё это лучше меня известно. И ты сейчас можешь спросить себя, почему какой-то простой парнишка не боится тебя, душегуба со стажем. А я тебе отвечу. У меня оружие. Это ты уже заметил, понимаю. И еще ты, наверное, заметил, что я не девушка. Убийство такого, как я, не принесет тебе удовольствия, правда?
- Да мне вообще убийство не принесет удовольствия! - прокричал я.
- Тише, тише, - Финдлтон заговорил полушепотом, с какой-то по-родительски успокаивающей интонацией, - крики до добра сейчас не доведут. Можешь не оправдываться, серьёзно. И не рассказывать эту вашу любимую историю о том, что первую ты убил случайно. Она сама напросилась? Ну что, правильно я понял? Потому, что это нужно было сделать, и так далее.
- Я не убивал этих девушек, - процедил я сквозь зубы.
- Ну да, как же. И почему, скажи мне, маньяки всегда реагируют одинаково? Откуда эта непоколебимая уверенность, что все поверят именно вам? Думаешь, тебя улыбка твоя спасет? Или, может, джентльменские манеры? Да, оно, конечно, может так произойти. Но это вряд ли. И плевать я хотел на то, скольких ты там убил. Как по мне, одной достаточно, чтобы такой подонок, как ты, коптился на электрическом стуле...
Даже сейчас, наставив на меня револьвер, Финдлтон не смог отказать себе в удовольствии разговора. Правосудие, конечно, было для него немаловажным, но еще важнее была возможность высказать всё в лицо опасному злодею, которого он задержал. Встретиться со злом лицом к лицу и одержать победу. Побыть героем хотя бы ненадолго. А потом уже придавать меня правосудию. Только так, исключительно в этом порядке, и никак иначе. Это был план, почти, как те, что я придумывал для побега. И изъянов в этом плане почти не было. Противник безоружен, у тебя в руках револьвер. Маленький монолог себе ты позволить точно можешь. Да что там маленький? Любой, какой только душа пожелает. Это же твой час. Звездный час, если можно так сказать. Можешь не спешить. Парней с пушками все бояться, какого бы роста они там ни были. Вот взять, к примеру, Аля Капоне. Ростом чуть больше пули, почти всю жизнь страдающий от хронического сифилиса. И что? Вспомнить только, скольких в страхе держал малыш Аль, и как долго это продолжалось. Можно, конечно, сказать, что тогда времена были такие, или, например, заметить, что люди тогда были куда глупее и трусливее. Но, раз уж на то пошло, мне кажется, дело совсем не в этом. Оно скорее в том, что парни вроде Капоне точно знали, что делают. И не бросали лопат рядом с теми, кого планировали в скором времени прикончить. Лопата, конечно, не такое грозное оружие, как "Смит и Вессон", но уж точно предмет неприятный. К её чести можно заметить, что совсем не нужно учиться стрелять из лопаты, дабы вывести кого-то из строя. Лопата – предмет простой, и поэтому вызывает куда меньше вопросов. В случае с тем же револьвером, например, немаловажным является его содержимое. Беспокоит, если подумать, вас не сам револьвер, а то, что у него внутри. Стало быть, и наиболее важной в подобном деле является его начинка. Револьверу требуются патроны и исправность спускового механизма. Вдобавок, он может заклинить или просто выстрелить холостым, что, согласитесь, тоже не сыграет вам на руку. Теперь вернемся к лопате. Думать о том, что у неё внутри, вам в такой ситуации вряд ли придется. Да и холостыми она стреляет с куда меньшей вероятностью. Может разве что заклинить, но здесь пенять нужно уже не лопату, а на собственные руки. Теперь-то всё дело за ними. Это от них зависит эффективность лопаты при выбивании револьверов из рук.

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
...
Часть 8 - Что не горит, когда первые лучи рассветного солнца ложатся на Хэдвик Лейн. XIV, XV.
Часть 9 - Только брить. XVI, XVII.
Часть 10 - Ну, мистер Эйкли, снова будете бежать? XVIII, XIX.
Часть 11 - Отличное дополнение к вашему образу маньяка, мистер Эйкли. XX, XXI.
Часть 12 - Взлом, мистер Эйкли, но никаких следов проникновения. XXII, XXIII.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Hank Williams – Alone And Forsaken

XVI

Когда Ли называла меня ублюдком, это было её дело. Сам я её никогда не оскорблял, по крайней мере, напрямую, и всегда считал, что красноречивым фразочкам лучше оставаться под попечением Ли. Она всегда умела вовремя остановиться, а насчет себя я не знал. Я, в отличие от неё, всегда увлекался, уходил в дело с головой, каким бы оно ни было. И это очень хорошо, если ты бизнесмен или, знаете, какой-нибудь трудяга, но очень хреново, если ты просто псих. Показаться Ли тронутым я, конечно, не хотел. Я на неё никогда не давил, не ставил ультиматумов. Просто делал всё по-своему, если так было нужно, а она была из тех, кто верил в команду. Команда, как говорила Ли, побеждает там, где не победить одному. Это было чем-то вроде её жизненного кредо, и она прилагала огромное количество усилий, чтобы доказывать его правдивость себе и остальным. Команда, повторяла Ли, лепит человека. А я, как не пытался, всегда представлял кучку двинутых скульпторов, катающих по земле своего чуть менее двинутого приятеля и пинающих его ногами. Никакая это не команда, думал я. А если и команда, то на кой черт она вообще нужна? Я любил Ли, но не любил людей, которые катают других по полу и пинают ногами, а поэтому не жаловал и слово "команда". Слово же это, однако, было в почете у Финдлтона, который любезно распахнул перед нами двери своего дома пару минут назад.
- Как добрались, команда? - спросил он, едва мы успели переступить порог. 
Вопрос оказался сложным, и сложнее всего было понять, что вообще коротышка вкладывает в слово "команда". Промотав вопрос в памяти еще несколько раз, я бессильно уставился на хозяина дома. 
- Ну, - улыбнулся Финдлтон снисходительной улыбкой, которую мне уже приходилось видеть однажды, - в полемике вам лучше не участвовать, молодой человек.
- Для моего блага и блага окружающих, - согласился я. 
- Я, кажется, уже говорил, - обратился к нему Фил, - мы с сыном ужасно устали. 
Коротышка сказал, что понимает. Объяснил, что сам не покидал Энд Поинт уже много лет, но хорошо помнит усталость от странствий молодости. 
- Да я бы ни за что, - продолжал он, - не стал бы донимать уставшего путника. Это уж как-то совсем не гостеприимно, да? Ну, какой хозяин захочет причинять своему гостю неудобство?
Слово "хозяин" он непреднамеренно отчеканил языком, и то прозвучало слишком резко, как если бы хозяин содержал не только гостеприимный дом, но и десяток рабов. Осознав, как прозвучало сказанное им слово, Финдлтон смутился:
- Нет, вы не подумайте... Я бы не хотел... 
- Мы все понимаем, - наконец сказал я, и сам удивился тому, что у меня имелся заранее заготовленный ответ.
- Хорошо, - живо закивал коротышка. - Тогда я просто покажу вам гостиную. Там два больших раскладных кресла. И ваша еда на столике. Но что я вам рассказываю? Вы же сами сейчас всё увидите.
Показывал гостиную он в самом буквальном смысле этого слова. Подходя к каждому углу комнаты, Финдлтон протягивал указательный палец в направлении противоположного и требовал пару секунд внимания. Так мы узнали, что гобеленам в этой комнате не меньше двух сотен лет, но ценности они не представляют, потому что никому не нужны гобелены с изображениями обезглавленных оленей. Покончив с гобеленами, Финдлтон перешел к табуреткам о трех ножках и каминной кочерге. Это, судя по его словам, тоже были какие-то реликвии, но он, к сожалению, не помнил какие, и от кого они ему достались. Когда от продолжительного рассказа в горле гостеприимного хозяина всё же запершило, тот вежливо извинился и сказал, что просто очень рад гостях. Их у него давно не было, и, может, никогда уже не будет, так что он ну просто очень благодарен за визит. 
- Отдыхайте, дорогие гости, - проговорил он, покидая голову. - Надеюсь не разбудить вас, когда буду поливать асфальт.

XVII

Слова Финдлтона, которые вполне могли сойти за шутку, оказались чистейшей правдой. Стук воды об асфальт послышался около полудня, и хотя утром это время назвать было сложно, для нас с Филом оно наступило именно в полдень, со стуком воды об асфальт. Выглянув в окно, я обнаружил коротышку в выцветших от частой стирки красных клетчатых шортах и аляповатой рубашке. В зубах он крепко зажал курительную трубку, дым из которой рывками высвобождался наружу, и, не в силах противостоять ветру, направлялся прямиком в лицо владельцу трубки. Садовый шланг, брызжущий водой, переходил из одной руки коротышки в другую каждые секунд тридцать, словно тот готовился к фото и никак не мог понять, с какой стороны шлангу будет лучше. 
Приоткрыв окно, я высунул голову наружу и прокричал что-то вроде "доброго утра", однако вперемешку с ветром и стуком воды слова мои превратились в нечленораздельное бульканье. 
- Оо, - Финдлтон заулыбался и замахал мне свободной рукой.
Глаза его забегали по сторонам, а затем он рванул к стене дома и принялся закручивать синий вентиль, отвечающий, судя по всему, за воду. 
- Вам бы побриться, друг мой - улыбка по-прежнему не сходила с его лица. - А так - отлично выглядите. 
- Если у вас найдется лишняя бритва, обязательно последую совету. 
- Бритва у меня найдется, но, раз уж судьба занесла вас в Энд Поинт, настоятельно рекомендую вам посетить местную цирюльню. А в двух шагах оттуда отличная кофейня, и, уж поверьте, готовят они гораздо вкуснее, чем я.
- Отправляете меня исследовать город?
- Не только вас, но и вашего друга. Хотя, - замялся вдруг Финдлтон, - если он откажется, я пойму. Возраст всё-таки - штука серьёзная. Но от вас отказа не приму ни за что. Энд Поинт, знаете ли, тоже серьёзная штука.
Спорить с коротышкой я не хотел. Узнать мне хотелось только том, где я достану денег, чтобы оплатить все описанные им житейские удовольствия, но ответ Финдлтона опередил мой вопрос. 
- Можете не беспокоиться, - сказал он с почти что важным видом, - денег я дам. Помочь гостю будет для меня за честь. 
Так Финдлтон выпроводил меня из своего дома, а Филу сказал, что детям порой полезно побыть одним. Вспомнив, что всё еще играет роль моего отца, старик быстро согласился. Коротышка и старик ушли осматривать сад, где, по словам первого, росли ну просто умопомрачительные гортензии. Что же касается меня, я и сам не заметил, как зашагал по залитой солнцем улице, лишенной имени, но обладающей порядковым номером "два". От вчерашнего запустения не осталось и следа. Люди сновали туда-сюда парами и поодиночке, рассекая улицу во все стороны. Выехавшие на тротуар фургончики с кофе, мороженным и хот-догами пестрили яркими красками навесов, тем самым зазывая покупателей. Двери большей части магазинов и кафе были открыты нараспашку. Яркие краски витрин были подобраны как раз под лето, и призывали этим же летом наслаждаться. Были, конечно, и другие помещения, держащиеся особняком, как, например, здание городского банка. Нам 25 лет, и места, где ваши деньги чувствовали бы себя лучше, вам не сыскать. Мы - гарант надежности. И, видимо, поэтому мы так консервативны, и у входной двери выставили угрюмого типчика в строгом костюме.
Миновав гарант надежности с его угрюмым стражем, я прошагал по раскрашенному зеброй пешеходному переходу прямиком к распахнутой двери "Острой бритвы". 
Название для анонимного клуба несостоявшихся самоубийц, а, мистер Эйкли?
Если это так, может, отправили меня сюда не напрасно. 
Аа, вот оно что. Вы, я посмотрю, даже шаг замедлили? Боитесь встретить кого-то из старых знакомых?
Думаю, если они оказались здесь, их положение не многим лучше моего. 
В таком случае, зачем медлите? Вперед, мистер Эйкли, только вперед.
И я подчинился. А "Острая бритва", в свою очередь, встретила меня световыми бликами, отражающимися от бесчисленных парикмахерских принадлежностей. У дальней стены висело четыре зеркала, едва достающих до подвесных полок с расческами, ножницами и бритвами. Чуть ближе ко мне стояло четыре кресла, по одному напротив каждого зеркала. Кресла, казалось, здесь не меняли с самого момента открытия заведения, как, впрочем, не меняли и единственного сотрудника. 
- Вы за стрижкой или только побриться? - обратился ко мне долговязый старик с огромной залысиной.
Прежде, чем ответить, я подумал, что в последнее время встречаю слишком много стариков и слишком мало людей в рассвете сил. Как если бы последние прознали о жуткой судьбе, уготовленной для нашей скромной расы, и смылись куда подальше, оставив стариков спокойно доживать свои годы в городках вроде Энд Поинта. Вы само название-то слышали? Энд Поинт. Подумать только, да? Как раз для таких случаев. 
- Только побриться, - наконец ответил я старикану-парикмахеру, вернувшись к привычному ходу мыслей. 
- Тогда садитесь и ждите, - подняв вверх трясущуюся руку, он направил её к одному из кресел. - Я должен завершить работу с клиентом.
Сам же клиент в глаза бросался не сразу только из-за древнего старика, каким-то чудом не рассыпавшегося за продолжительные годы жизни. Полный мужчина средних лет с широким лицом, пухлыми губами и глубоко посаженными глазами прилип к парикмахерском креслу взмокшей от жары спиной, которую тот решил обнажить вместе со всем торсом. 
Из соображений чистоты, но не гигиены - подумалось мне, и я решил не зацикливаться на мысли, дабы снова не погрузиться в очередной водоворот выдумок и ассоциаций. 
Переметнув взгляд на старикана, я увидел, как его руки трясутся подобно перегруженному товарняку, грозящему вот-вот сойти с рельс. Единственным грузом были ножницы, но, видимо, и тех вполне хватало, чтобы вывести из строя столь незамысловатое приспособление. Описывая в воздухе все возможные траектории, рука с зажатыми в ней ножницами направилась к затылку прикипевшего к креслу мужчины и неожиданно замерла. Провисев еще какое-то время в неподвижном положении, та снова пришла в действие, срезая один клочок волос за другим равномерными и уверенными движениями. Мужчина, восседающий в кресле, казалось, был уверен в силах парикмахера ничуть не меньше, чем в красоте верхней половины своего тела. Впившись глазами в собственное отражение, он тренировался в изображении разнообразнейших гримас, подходящих скорее для званого ужина, чем для парикмахерской. 
- А почему радио не работает, Рэкс? - обратился он к старику, корпевшему над ним.
- Сам знаешь, эта штуковина только одну волну ловит. Но на ней, видать, сегодня какие-то помехи. С самого утра шумы, да и только. 
- Чудной выдается денек. И Голдибоя сегодня нет. Он же, сколько я его помню, каждый четверг сюда приходит в то же время, что и я. И нависает над тобой, пока ты не закончишь меня брить. Что он там обычно просит? 
- Да ничего. Малец постоянно молчит. Но пальцами указывает на виски, и я стригу ему виски.
- Во дает, - хохотнул мужик на кресле. - Ты что, каждую неделю ему эти виски стрижешь? Зарастает, как зверюга, наверное...
- Да ладно тебе, парень хочет выглядеть аккуратно. Это теперь большая редкость, еще и в наших местах.
- Как по мне, пусть хоть налысо бреется. Лишь бы остальным не досаждал. У людей терпение тоже не резиновое. 
- Парень неделю назад отвез в морг обоих родителей. Думаешь, каждому такое под силу перенести? 
- Да все мы рано или поздно хороним родителей. Не прав я? Конечно, прав. И еще хорошо знаю, что сходить с ума от такого нельзя. У него же еще и тетка есть, так? Которая на следующих выходных приехать должна.
- Может, и есть. А, может, наврал он всё, и теперь остался совсем один. 
- Как бы там ни было, врываться в церковь и набрасываться на священника - точно не добрый знак. Еще и в воскресенье, во время проповеди. Вот, думаешь, сказано где-то, что в случае смерти дорогих матушки и отца можно на всех остальных бросаться?
- Здесь, - отодвинув руку от головы клиента, старикан описал ею все помещение, - я проработал сорок лет. Сорок гребаных лет. И еще двадцать в доках у черта на куличках. Но, где бы я ни находился, не было там ничего сказано. Ни о том, что я должен заработать грыжу, если не хочу подохнуть от голода. Ни о том, что мне полагается хоть одна премия за всё это время. Ни о чем вообще. 
- Ну-ну, хорош жаловаться. Ты у нас теперь почетный член общины. Куда мы без тебя-то со своими заросшими мордами?
- Вот и малец этот тоже частью общины быть должен. Да, вот так я считаю, если хочешь знать моё мнение. 
После этого никто не говорил. Со стороны окна доносилось шипение радиоприемника, такого же древнего, как и всё остальное в "Острой бритве". Интересно, думали ли они сменить название? На что-нибудь вроде "затупившейся бритвы" или "ржавой бритвы". Может, даже на "бритву в руках старика", хотя последнее, соглашусь, звучит как название страшилки из середины прошлого века. Но название сменить точно не помешало бы. Вместе со всем персоналом. Вы, конечно, не подумайте - Рэкс оказался неплохим парнем. Когда подошла моя очередь, он поздоровался со мной еще раз, сказал "Здравствуйте, меня зовут Рэкс, и сегодня ваша голова в моих руках", а затем напомнил, что радиоприемник не работает, но, если я хочу, он может продекламировать отрывок из «Пера Гюнта». Очень доброжелательный тип, честно слово. Просто, как бы это сказать, слегка староват. И, думается, это он хорошо понимал – просто показывать не хотел, как не хотел бы каждый, кто рискует лишиться любимого дела. Может, он однажды и зарежет кого этой бритвой, но, хотелось бы думать, что не меня. Да и руки у него пока трясутся только в перерывах между работой.
- Вас только брить или тоже постричь? – переспросил он.

- Только брить.
- Кто платит, за тем и слово, - усмехнулся старикан и потянулся за одной из клинковых бритв.

Взглянув на меня с толикой подозрения, полный мужик, уже успевший облачиться в кремовую рубашку поло, кивнул старику, а затем добавил, что должен срочно бежать, потому что Маргарет скоро закончит готовить фрикадельки. Хлопнув дверью, он пробудил ото сна подвязанный к ней колокольчик,  и тот прощально зазвенел вслед уходящему посетителю. Вскоре к звуку колокольчика примешалась музыка из радиоприемника, неожиданно возобновившего свою работу. Хэнк Уильямс поведал слушателям о том, что он одинок и забыт, после чего уступил место Брюсу Спрингстину  с его улицами Филадельфии. Старик продолжал брить меня, попутно выхватывая из каждого куплета пару слов, и смакуя их во рту. Остановился он только с появлением в эфире бойкого диктора, обещающего всем, кто остается на волне, десять минут свежайших новостей. Лавируя между бизнесом, политикой и спортом, он перешел к новостям, действительно тревожащим общественность. И среди них была серия убийств с подписью настоящего маньяка и беспощадного тирана спокойствия. Подробностями полиция делится неохотно, но ведущие детективы считают, что к убийствам может быть причастен недавно сбежавший из тюрьмы Томас Эйкли.

В рассказ диктора старик не вслушивался. Сказал только, что вокруг творятся ужасные вещи, и продолжил меня брить. Глядя, как бритва подносится к моему горлу в трясущихся руках старика, я решил, что это по-своему забавно. Знаете, у Ли когда-то была книга со стихотворениями. Потрепанная, зачитанная до дыр в буквальном смысле этого слова, но не растерявшая своего очарования. И так уж сложилось, что в стихотворениях я не разбирался, но строчки из них порой заседали в моей голове куда плотнее навязчивых рекламных слоганов. Я их просто запоминал, ни черта при этом не понимая, как запоминают обычно формулы на уроках математики. Думаю, многие из этих строчек так и останутся для меня бреднями зазнавшихся лентяев, не просыхающих от бренди. Но вот те, что принадлежали мистеру Эллиоту, теперь, быть может, стали чуть понятнее. Не взрыв, но всхлип.  Кажется, так у него было.

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
...
Часть 7 - Ну, мистер Эйкли, слышите орган? XII, XIII.
Часть 8 - Что не горит, когда первые лучи рассветного солнца ложатся на Хэдвик Лейн. XIV, XV.
Часть 9 - Только брить. XVI, XVII.
Часть 10 - Ну, мистер Эйкли, снова будете бежать? XVIII, XIX.
Часть 11 - Отличное дополнение к вашему образу маньяка, мистер Эйкли. XX, XXI.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Lera Lynn – Church In Ruins

XIV

Понятное дело, никакого органа я не слышал. Наверное, уже много лет такая возможность представлялась исключительно святому отцу, но вряд ли эти долгие годы позволили ему приблизиться хотя бы на шаг к пониманию того, что музыку слышит только он. Голова его равномерно раскачивалась в такт неслышимой мелодии, а пальцы правой руки едва заметно подрагивали, выполняя функцию незримой дирижерской указки. Как бы ни звучала эта композиция, святой отец был от неё в восторге. Глядя на него, я всё воображал, как паренька с объявления отлучают от церкви за самую чистую из всех правд. - Простите, сэр, я не слышу никакой музыки. Посмотрите сами: на органе никто не играет. Разве может он звучать? - Решил меня надуть, сосунок? Ну, ладно, может не сосунок, а кто-то более тесно связанный с религиозной терминологией. 
Еретик, мистер Эйкли. Такой человек называется еретик. 
Мне, по правде, казалось, что они существовали только в те времена, когда Земля была плоской. То есть, все считали её плоской, но это было обязательным условием существования еретиков. Их задачей было убеждение людей в обратном. Мол, присмотритесь парни, взгляните на горизонт, разве может Земля быть плоской? Еретики должны были формулировать обратный довод в противовес традиционным доводам того времени. А потом что-то произошло. Все в конце концов приняли оппозиционную точку зрения, и сами перешли на сторону еретиков. Симметрия нарушилась, как это случалось еще во времена большого взрыва. Вся антиматерия куда-то подевалась, как исчезла и одна из противоборствующих сторон. И если уж продолжать думать в этом русле, можно прийти к выводу, что в наши времена еретики могут быть получены только искусственным путем. Но это меня уже что-то занесло. Мы ведь просто о чудаковатом священнике говорили, так?
Всё верно, мистер Эйкли. Вы вроде бы хотели подобрать подходящее слово, которое могли бы использовать служители церкви в отношении тех, кого они от этой церкви отлучают. 
Да-да, но что-то мне подсказывает, ни одно из подобранных мной слов по значению далеко от "сосунка" не уйдет. Да, пожалуй, слово самое подходящее. 
Пока я рассуждал о роли сосунков в церковной терминологии, Фил успел вдоволь наговориться с самим собой, и теперь стоял чуть позади меня, потряхивая меня же за плечо. 
- Хочешь остаться на всю ночь? - спросил он, то ли в шутку, то ли на полном серьёзе. 
- Не думаю, что ночлег в церкви входит в список моих ближайших планов. 
- Место для ночлега нам всё равно искать придется. 
- Кажется, тот разговорчивый коротышка как раз предлагал нам то, в чем мы сейчас так заинтересованы. 
- Это значит, придется его разыскать. Он же не назвал адреса?
- Не назвал. 
Это были последние наши слова, которые впитали стены церквушки. Бросив еще один любопытный взгляд на святого отца, наслаждающегося оранным концертом, я направился к громоздкой входной двери. Фил, ничего не сказав, последовал за мной. Дверь снова заскрипела, должно быть, составив отличный аккомпанемент органу, а затем последовал хлопок - и свет низковольтных ламп скрылся за стенами церкви, оставив нас на попечение огням неоновой вывески.

XV

Фил решил, что еще не слишком поздно для того, чтобы просто постучать в дверь ближайшего дома, и спросить, где живет Финдлтон. Я бы, конечно, предпочел спросить, где живет Опасная Голова, просто потому, что возможность задать подобный вопрос представляется нечасто, но, кажется, время для веселья сейчас не самое подходящее, и Опасной Голове всё же лучше подождать.
- Думаешь, они не оросят нас кучей других вопросов, как только поймут, что мы не смахиваем ни на одного из их любимых соседей? - спросил я. 
- Хочется думать, что за день они устали достаточно сильно для того, чтобы отказаться от нелепых вопросов. 
Миновав церковное ограждение, и оставив позади хрупкое здание с яркой вывеской и непомерно громоздкими дверьми, мы вышли на просторную улицу, окруженную чередой деревьев и домов. Те сменяли друг друга подобно клеткам на шахматной доске за исключением того факта, что пустых было почти не разглядеть. По обе стороны широкой брусчатчатой дороги тянулась гирлянда, подвешенная к столбам, на пиках которых когда-то находились фонари. Кое-где гирлянда успела размотаться и опуститься почти до самой земли, вынужденная теперь безвольно болтаться под каждым порывом ветра. В других же местах наоборот: нить из мелких фонариков была натянута до предела, подобно струне какого-то огромного инструмента. 
Света этой гирлянды было вполне достаточно, чтобы рассмотреть надпись на ближайшем к нам здании. "Лучшие мясные изделия во всем Энд Поинте", закрываемся в 6, работаем без выходных, кредитки не принимаем. Немного ниже, под надписью на витрине, ухмыляющийся боров в фартуке кромсал окорок на мелкие кусочки. Где бы вы не оказались, можете быть уверены, что эмблемы мясных лавок останутся неизменны. Одно животное непременно будет разделывать другое, потому что это хороший способ увеличить концентрацию мясных изделий на изображении в несколько раз. Это прекрасный рекламный ход, скажут вам, если вы вдруг поинтересуетесь, и вряд ли вы сумеете отыскать хотя бы какой-то контраргумент.
- Смотри, - старик указал на дом, отделяемый дорогой от мясного магазина. 
- Свет горит, - согласился я.
- В дверь сам позвонишь или мне?
- Я бы с удовольствием согласился, но старикам обычно доверяют больше, чем незнакомым парням, прибывшим неизвестно откуда. 
Поразмыслив над моими словами какое-то время, Фил кивнул и направился к двухэтажному дому с крыльцом, заваленным кучей всякого хлама. Я же предпочел остаться на месте и продолжить притворяться случайным прохожим, забывшим невесть что на улицах всеми и так забытого городка.
Несколько минут Фил просто стоял, переминаясь с ноги на ногу. Старое деревянное крыльцо монотонно поскрипывало под его ногами, словно бы передавая привет от большой церковной двери. А затем Фил занес руку и, не нащупав соответствующей кнопки, стал просто стучать в дверь. Несмотря на расстояние, отделяющее меня от старика и двери, по которой он колотил, звук показался мне насыщенным. Не знаю, подходящее ли это слово, но так я тогда подумал, а потом представил, как что-то вязкое, пропитанное волнами разной длины и частоты, плавно расползается по просторным коридорам дома. Вряд ли хозяева могли от этого укрыться, если они, конечно, не соорудили вроде того, что в лесу. Со звуконепроницаемыми стенами и запасом еды на несколько недель вперед. Нет, мы не выйдем, пока вы не уйдете прочь с нашего крыльца. 
Устав колотить кулаком по грубой древесине, Фил повернулся ко мне и сожалеюще пожал плечами. 
- Попробуй еще раз, - проговорил я полушепотом с расчетом на то, что Фил меня всё же услышит, и кивнул на дверь.
После еще нескольких минут усердного постукивания по двери Фил окончательно выбился из сил. Пнув дверь ногой, словно та не желала открываться без ведома хозяев, он пробормотал что-то вроде "ну нет, так нет" и развернулся на пятках в противоположную от двери сторону. 
- Вам лучше уйти как можно скорее, - голос, как и полагается, прозвучал неизвестно откуда.
- Я просто хотел... 
- И второго тоже с собой заберите. 
- Вы о ком?
- Как можно не знать, если это так понятно? - попытка повысить голос никак не помогла его обладателю отогнать нас, однако заставила Фила обратить внимание на одно из окон дома, и тем самым установить источник пресловутого голоса. 
- Да послушайте же... - начал снова Фил. 
- Я сказал ему проваливать, и он провалил, - продолжал голос как ни в чем не бывало. 
Вообще, голосишко этот нехило так напоминал тот самый голос из моей головы. Может, чуть более высокий, не такой размеренный, но всё же сходств было много. Это случайно не ты в лучшие свои времена, приятель? Из плоти и крови - не то, что сейчас. 
Если бы это был я, мистер Эйкли, думаю, вам пришлось бы искать ответы на слишком большое количество вопросов.
Как скажешь, как скажешь...
Сам того не заметив, и пойдя на поводу у любопытства, я сделал несколько шагов на встречу дому с неухоженным крыльцом. Тот, кто выглядывал из окна, увлекся рассказом о чем-то своем, и, кажется, меня не замечал. Я же теперь имел возможность разглядеть его получше. Слегка поросшее щетиной лицо, принадлежащее определенно человеку молодому, в свете гирлянд казалось испуганным и смущенным, хотя, может, таким оно и было. Само лицо показалось мне знакомым, как будто мы уже пересекались пару раз в местах вроде лавки с лучшими мясными изделиями во всем Энд Поинте. Это то, что называется "где-то я тебя точно видел, но не припомню, где", и в неизвестных городах такое пугает не меньше дула винчестера, заглядывающего в глаза. Думаю, о том, что встречи со старыми знакомыми у сбежавших заключенных не в почете, догадаться несложно. Старые знакомые бывают опасны даже для тех, за кем не замечалось ни одного уголовного проступка, что уж говорить о ребятах вроде меня. И поэтому торчать сейчас у окна этого парня было так опасно. По-своему страшно, если хотите. 
- Я не хотел вас спугнуть, простите, - обратился парень, кажется, к нам. - Просто я сейчас ничем не могу вам помочь. Пришли бы вы вчера, я бы вас впустил. О, мы бы устроили чаепитие, какого не видала вся королевская рать... А сегодня королевская рать занята совсем другим. Она не может собрать старого болтуна. Простите еще раз... Сам я редко говорю. 
- Мы просто хотели спросить, - Фил говорил на удивление мягко, - не знаете ли вы, где здесь дом человека пол имени Финдлтон?
- Я уже сказал, - вскрикнул парень, выглядывающий из окна, а затем понизил голос почти до шепота. - Я сегодня не могу с вами говорить. Вам лучше уйти. Я приглашу вас на чай в другой раз, обещаю. Но сейчас я правда не знаю, чем могу вам помочь.
- Адресом, например, - проворчал Фил. - Ай, да ладно, хрен с тобой. 
- Вы бы поняли, если бы знали, что не горит, когда первые лучи рассветного солнца ложатся на Хэдвик Лейн, - проговорил парень с неким сожалением, а затем захлопнул окно.
Нам же со стариком оставалось только идти дальше, и удивляться, почему мы так долго задерживались возле этого дома. 
- Не подскажешь, - заговорил Фил, когда мы сошли с тротуара на пустую и удивительно чистую дорогу, - почему на улице никого нет?
- Может, у всех домашние дела. Или людей здесь настолько мало, что если несколько выйдет на улицу, никого не останется в домах. 
- Думаешь, в домах обязательно должен кто-то быть?
- А какой иначе от них толк?
На этот вопрос Фил не ответил. Он продолжал идти, слегка опустив голову, разглядывая мостовую, и, может, даже успев позабыть о необходимости поиска места для ночлега. Я был уверен, что все мысли Фила занимал Эйб. Едкий газ воспоминаний о смерти просто обязан был заполнить весь допустимый объем человеческой памяти. И, если хотите, настоящее вместилище мертвых тел - никак не кладбище, но память. Последняя под конец заполняется мертвецами под завязку, и разлагаются они там гораздо дольше, чем в земле. Так что нет ничего постыдного в том, чтобы пытаться её очистить. Или, может, попробовать заполнить чем-то еще вроде Господа, которого Фил так усердно пытался отыскать в стенах церквушки. Всё это - дело выбора лекарства. Вопрос лечения болезни и симптомов. Важно просто помнить, что лекарства помогают не всем, а болезни порой проходят сами собой. Важно знать, что зависимость способны вызвать даже самые безобидные из лекарств. И точно так же необходимо учитывать то, что любая зависимость слишком легко перерастает в фанатизм, в случае с которым никакой фундаментальной разницы между реальным положением вещей и положением вымышленным уже нет.
Это, наверное, были как раз то, что мне стоило сказать Филу, но вместо этого я спросил, куда мы идем. А он ответил, что дом с пышной усадьбой и надписью "Резиденция А.А.Финдлтона" на чем-то вроде арки наверняка принадлежит тому самому Финдлтону. Когда мы проходили под аркой, мне подумалось, что именно это место должно поставить точку в одной из глав истории моего побега. Уж если я и буду бежать, то совсем не так, как прежде. Теперь мне нужен хороший план, рассчитанный не только на успешное избегание стражей порядка, но и на победу в противостоянии куда более значительном. Маньяк-упаковщик из тюрьмы говорил, что будет двигаться на север и подыскивать девчонок вроде моей Ли. Такие ему теперь нравятся. Милашки заслуживают по-настоящему красивой упаковки. Блондиночек с этой, как её, гетерохромией нужно упаковать по-особенному. Ну, кто не будет рад, кода обнаружит такой подарочек у своей двери? Действительно, кто? Правда, я бы радовался куда больше, обнаружив Ли живой. И еще больше радовался бы, зная, что путь этого урода лежит подальше от неё. Но Харви Грувз (так его, кажется, звали) хочет на север. И раз так, я должен сделать всё, чтобы гарантировать Ли безопасность. Это определило предыдущую главу моей истории, и теперь определяет следующую. Конечно, мысли о важности прохода под аркой вызваны по большей мере игрой обсессий и компульсий, но вряд ли сейчас есть хотя бы что-то, способное обойти её правила. Это чертовски дерьмово, но я прохожу под аркой и пытаюсь об этом не думать. Я прохожу под аркой, и думаю, что дальше будет дверь.

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
...
Часть 6 - Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны? X, XI.
Часть 7 - Ну, мистер Эйкли, слышите орган? XII, XIII.
Часть 8 - Что не горит, когда первые лучи рассветного солнца ложатся на Хэдвик Лейн. XIV, XV.
Часть 9 - Только брить. XVI, XVII.
Часть 10 - Ну, мистер Эйкли, снова будете бежать? XVIII, XIX.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Lera Lynn – Wolf Like Me

XII

Спустя некоторое время двери церкви начали скрипеть. Открывались они на удивление долго, и звук, которым этот процесс сопровождался, напомнил мне вступительную барабанную дробь на каком-нибудь из ежегодных парадов. В звуке этом слышалась неуверенность. Как если бы очень застенчивого дедугана, страдающего от болезни Паркинсона не меньше двух десятилетий, вдруг заклинило, и тот принялся выбивать чечетку. Специальную чечетку всех паркинсонистов: хаотичную и безобразную. Такую, от которой скрипят кости и ломит суставы. И лучше бы всего этого не слышать, но уже поздно.
Когда скрип наконец прекратился, в церквушке образовался светящийся проем порядка пяти футов в ширину и двенадцати в высоту. Теплящемуся внутри свету путь частично преграждали два силуэта почти одинакового роста. Женский, более худощавый, казалось, просто застыл, а вот мужской обильно жестикулировал и кивал головой. Я подумал, что ему, должно быть, приходится самостоятельно опустошать все запасы церковного эля, если он расходует столько же энергии на протяжении всего дня. И это только на размахивание руками и мотание головой, а распорядок его наверняка состоит не только из этого. Там непременно должно быть место для страстных проповедей и, быть может, обрядов экзорцизма. Священник должен уметь всё, иначе, что он вообще за священник, да?
- Смотрите, идут, - продекламировал Финдлтон (именно так нам представился коротышка, добавив, что раньше его называли Опасная Голова, но теперь это прозвище немного износилось), как будто читал отрывок из стиха.
Силуэты, препятствующие побегу света из церковного зала, теперь и вовсе лишили его такой возможности, дружно навалившись на дверь и приведя её в движение. Та застенчиво заскрипела, словно спрашивала у всех присутствующих разрешения на то, чтобы закрыться, а затем захлопнулась с еще большим треском. 
Отдаляясь от здания церкви с его неоновыми вывесками, пара направилась к калитке вдоль узкой тропинки, едва различимой в ночи. Достигнув ограждения, священник ободряюще похлопал женщину по плечу, и направился обратно в обитель Господа (или просто не очень хороший паб со средневековыми монахами и горьким застоявшимся элем).
- Салли! - замахал ей коротышка-Финдлтон, когда та приблизилась на расстояние достаточное, чтобы его разглядеть. 
- Да, доброго времени суток, Фин, - процедила женщина. 
- Всё в порядке? 
- Да... - ответила она, чуть помедлив. - Не уверена, что он мне поверил, но, думаю, да, всё в порядке.
- Не поверил во что? - спросил коротышка, даже не пытаясь скрыть любопытство.
- В сигнальные огни, конечно же, - заговорила Силли с видом настоящего дельца, которому задают самый бестолковый из всех вопросов, при этом требуя обстоятельного ответа. - Святой отец хороший человек, в этом я никогда не усомнюсь, но, видят небеса, ему иногда не хватает живости ума. Он привык искать причины в человеческих пороках. Понимаете, что я хочу сказать? Он выискивает грехи. А я просто уставшая женщина. Немного грешная, да, но без перебора. И единственное, чего я хочу, так это знать, что Бог за мной следит. Что я ему не безразлична. Разве это плохо? Скажите, плохо это?
В неожиданно повисшей тишине вопросительно забурчал мой живот. Можно я встряну, приятель? Я понимаю, ты занят, и не то чтобы я хотел тебя отвлекать, но тут такое дело - я ничего не получал с самого утра. Ну, кто, по-твоему, так обращается с добрым другом?
- Не плохо, - поспешил я заглушить очередной сигнал организма, - просто странно. 
- Странно, молодой человек? - в темноте лицо Силли было едва различимым, но даже за нехваткой света я хорошо знал, что сейчас та уставилась прямиком на меня и теперь щурится в попытке выудить из мрака мои собственные изъяны и грехи.
- Да, - кивнул я (скорее темноте, нежели своей собеседнице). - Видеть знаки во всем - странно, как ни крути. Чем бы там не оказались ваши сигнальные огни, можно предположить, что смысла в них вы всё равно вкладываете больше, чем требуются. 
- Вы хотите сказать, что это не важно, и я понимаю. Есть вещи, на которые никто внимания не обращает. Но вы и в диалог двух незнакомых вам людей вслушиваетесь не многим больше, так?
А она вас сделала, мистер Эйкли. Туше. Да какое там туше? Ваши внутренности на шпаге желают вам хорошего дня, выглядывая из дырки в вашей же спине. Напрасно вы вообще этот спор затеяли. Сами ведь цените знаки больше многих других. Кому, как не мне об этом знать?
Да-да, и тебе самому хорошо известно, что я просто зацикленный придурок, а не религиозный фанатик. Я, по крайней мере, не превращаю всю эту хрень в культ. И вроде как даже отучиться пытаюсь.
Неужели, мистер Эйкли, вам стоит напоминать, чем закончился ваш последний отказ от ритуала?
Неужели мне следует напоминать тому, кто обладает теми же знаниями, что и я, о существовании такой штуки, как корреляция?
О, корреляция - это очень славно, мистер Эйкли. Но где, по-вашему, грань между ней и другой штукой, которую называют статистикой? Статистикой закономерностей. Слышали о такой?
Отмахнувшись от назойливого голоса, я попытался собраться с мыслями для нового ответа моей материальной собеседнице, но Фил меня опередил.
- Пусть все видят знаки там, где хотят их видеть, если им от этого проще. А я пока предпочту заглянуть в вашу церквушку, раз вывеска так туда зазывает.

                                                                                      XIII
По правде, о приглашении Финдлтона я попросту забыл. Теперь, когда громоздкая дверь церковного помещения захлопнулась за нашими с Филом спинами, мысль о том, чтобы в последний момент изменить решение и увязаться за коротышкой, представлялась не такой дурацкой. 
За рядами аскетичных деревянных скамей располагался импровизированный алтарь. Крест из лакированного дерева размером, может, чуть больше моей руки угрожающе нависал над скамьей-кафедрой, слегка накренившись вперед. Сама кафедра была уставлена фигурками святых: четырехдюймовый Иисус с учениками ровно такого же размера и большая дева Мария, дюймов десять, не меньше. Вот это, я понимаю, настоящий матриархат. Самый что ни на есть настоящий, с большой беспристрастной женщиной, наблюдающей за робкими парнями вроде Иисуса и его банды. Знал бы Папа, о чем я думаю, в офисе его работодателя, наверняка бы отлучил от церкви.
Но прежде, чем он это сделает, я бы, конечно, предпочел послушать орган. Тот располагался в дальнем левом углу и от размеров своих казался слоном, втиснутым в старую съемную комнатушку где-то в Квинсе. Балкон, напоминающий бюджетную версию тех, что встречаются в театрах, тянулся вдоль всех четырех стен и обрывался только над органом. Двери, ведущей к балкону, не было, как, вероятно, и второго этажа, так что единственным возможным способом туда забраться представлялось карабканье по органу. Немного ловкости рук, веры в нашего создателя - и ты на один этаж ближе к небесам. Быть может, это и было написано на развешенных во всему помещению объявлениях. Стоя почти по центру, разглядеть написанный там текст я не мог, однако отчетливо видел лицо. Слегка смущенное, такое же, как у большинства подростков. Не знаю, было оно умным или нет, но раз его развесили по всей церкви, наверняка мальчонка этот был настоящей кладезю духовности. 
- Нечасто в такое время встретишь гостей, - послышался вдруг незнакомый мне прежде голос.
В дверном проеме, за которым проглядывался задний двор, стоял святой отец. На вид он казался очень древним. Таким, какими бывают порой семейные реликвии, оберегаемые всеми членами семьи на протяжении двух войн и затерявшегося между ними холокоста. Круглые очки в тонкой оправе слегка прикрывали асимметричное родимое пятно, зацепившись за краешек его носа. Волос у святого отца было на удивление много, причем, хватало их не только на пышную шевелюру, но и на бакенбарды. Несмотря на возраст, в котором даже самый отпетый пьянчужка, если того отмыть и переодеть, будет походить на пастора, этот человек, казалось, стал священником совершенно случайно. Во всем его облике мало что указывало на связь с отцами, и еще меньше - со святыми. Выглядел он скорее как решивший отойти от дел банкир или Эбенезер Скрудж, подобревший после череды рождественских происшествий. 
- Вы на всех так смотрите? - священник закрыл за собой дверь, а затем сделал несколько шагов мне на встречу. - Или только на тех, кто заслужил ваше исключительное внимание?
- Никогда об этом не задумывался, если честно. Все же не так часто предоставляется возможность посмотреть, как ты на кого-то смотришь. 
- Ответы на простые вопросы почти всегда оказываются наиболее сложными для нашего понимания, - кивнул святой отец. - Вы пришли за покоем или вам требуется помощь?
- За помощью и покоем пришел он, - я указал на Фила, сидящего с закрытыми глазами на одной из дальних скамей. - А я - спасаться от вечерней прохлады. Он ведь будет не против?
- Если вы о нашем спасителе, на то он и спаситель.
- Вам разве можно так говорить?
- Говорить можно что угодно. Думаю, вы это знаете не хуже меня. Важно совсем другое - дела. 
- Либеральный священник из маленького городка. Не уверен, что по законам этого мира вам вообще полагается существовать. 
- Вряд ли хотя бы один из нас разбирается в законах этого мира.
- Вы зато имеете возможность каждый день рассказывать о них другим. 
- Каждый день я говорю другим не слетать с катушек. А потом смотрю в зеркало, и говорю это себе. Потому, что гнев - это порок. 
- Что угодно - порок, если из-за этого слетаешь с катушек. Но у вас здесь вроде всё спокойно, да? И детки прилежные вон, - я ткнул пальцем в сторону одного из объявлений. 
- Это у вас такое чувство юмора? - осведомился священник.
- Что? На самом деле, я не...
- Не знаете, в чем дело? - устало вздохнул отец и одарил меня снисходительным взглядом. 
- Можно сказать и так.
Ничего не сказав, священник направился к стене, а затем содрал одно из объявлений, и направился обратно ко мне.
- Вот, - протянул он мне слегка помятый лист бумаги с фотографией и выцветшим текстом. - Смотрите.
Растерянное лицо на фотографии уставилось прямо на меня. Чуть выше по странице расползалось слово "АНАФЕМА", отличающееся от остальных слов цветом и размером шрифта. Согласно сопутствующему тексту, парнишка этот никакой не источник благодетели, а наоборот самый настоящий злодей. Хорошо, подумал я, что за печать объявления не взялось ФБР. Тогда неброская "анафема" наверняка заменилась бы чем-то вроде "ВРАГ ГОСПОДА НОМЕР ОДИН" и тремя номерами телефонов в разных штатах для контакта на случай появления новой информации. Что же касается самого текста, причины, по которой парня решили навсегда изгнать из церкви, указано не было. Говорилось только, что пускать его никоим образом нельзя, а если и пустить, Господь его слушать всё равно не будет. Как семейная ссора, только чуть гиперболизированная, и обижается на тебя сам Бог. 
- И на то у вас было весомое основание? - поинтересовался я, вдоволь насмотревшись на объявление. 
- Конечно, было. 
- Теперь, кажется, моя очередь спрашивать о вашем чувстве юмора.
- Не думаю, что нам стоит это обсуждать. Я просто ознакомил вас с положением дел, дабы у вас не сложилось ложное представление о происходящем. Но, боюсь, это всё, что нужно знать тому, кто только что прибыл в Энд Поинт?
- Всё? - удивился я. 
- Да, вы меня слышали. И если уж пришли за покоем, лучше присядьте и послушайте орган. 
Едва успев договорить, священник сам опустился на ближайшую скамью и уставился куда-то вдаль.
- Слышите? - проговорил он полушепотом. - Разве не красиво?
Ну, мистер Эйкли, слышите орган?

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
...
Часть 5 - Произнесете речь, мистер Эйкли? VIII, IX.
Часть 6 - Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны? X, XI.
Часть 7 - Ну, мистер Эйкли, слышите орган? XII, XIII.
Часть 8 - Что не горит, когда первые лучи рассветного солнца ложатся на Хэдвик Лейн. XIV, XV.
Часть 9 - Только брить. XVI, XVII.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Tim Eriksen – Yarrow

X

Надо заметить, укладывать Эйба в землю было куда приятнее, чем нести. Фил по-прежнему ничего не говорил, и я тоже решил смолчать. Попытку что-то выдавить из себя предприняла только Рут, но успехом та не увенчалась. Рут как будто сражалась с собственным языком, и через пару минут, когда её неразборчивое мычание стало больше походить на гул неисправного двигателя, Дуг попросил её заткнуться. Таким образом, Дуг оборвал наше молчание и тем самым его продлил. 
Когда мы отдалились от места захоронения(утрамбованного лопатой, насколько это было возможно) примерно на двадцать ярдов, Дуг предложил разойтись и иди своими путями. Фил оставил предложение без реакции или, быть может, слабо кивнул, но стал удаляться в сторону, противоположную от злосчастных супругов. Решив соблюдать небольшую дистанцию, я последовал за ним. Мне подумалось, что сейчас мы выглядим точь-в-точь, как персонажи гангстерского фильма. Беглый заключенный, старик, потрясенный смертью друга, обезумевшая стерва и её ухажер. Не хватало только музыкального сопровождения и проливного дождя. Мы продолжали идти, каждый в своем направлении, а, когда я оглянулся, то увидел, как Дуг тащит жену за руку. Ружье он надел наперевес, и то теперь болталось за его спиной, едва удерживаемое слабым ремешком. В руке свободной от Рут он держал лопату. Наконечник её волочился по земле, сгребая перед собой сухую листву. Наверное, это была их сама долгая прогулка за последние дни, и уж точно самая запоминающаяся.

XI

 Теперь лес держался по правую руку от нас, а сами мы продвигались по узкой обочине дороги. Трасса была рассчитана в лучшем случае на два небольших автомобиля, и тянулась вперед, как тянется порой нитка шерсти, если клубок случайно обронить и толкнуть перед собой. 
Мне всё больше казалось, что в последнем диалоге с Дугом Фил оставил все свои слова. Они более не вылетали из его рта очередями, и, может, даже для единичного залпа теперь не доставало пороха. Не знаю, жалел ли он о том, что всё оружие они с Эйбом оставили в убежище, и думал ли об этом вообще, но мне самому эта мысль казалась важной. Не сейчас, конечно, когда Эйб отправился на корм червям и благополучно отрешился от всех земных услад, но, может, чуть раньше. Когда еще можно было что-то изменить. В этом-то и особенность всех подобных мыслей - они приходят в момент, когда исправить что-то уже не представляется возможным. И об этом Фил уж точно думал. Наверное, думал, не переставая. 
С обетом молчания я справлялся на удивление хорошо. Желания говорить не возникало, и каждый из нас был этому по-своему рад. Покладистая асфальтовая дорога теперь сменилась настилом из песка и щебня, что затрудняло шаг, но всё же служило приятным известием о том, что мы подбираемся к городу. Смутные очертания рукотворных жилых конструкций теперь уже виднелись на горизонте, обрамляя собой холм, как игрушечная корона из мелкой бижутерии обрамляет детскую головку. По мере того, как лес от нас отдалялся, городок подбирался всё ближе, плавно преображаясь из миража в нечто вполне осязаемое и реальное. 
Вскоре огромный указатель на обочине дороги оповестил нас о том, что мы входим в Энд Поинт с численностью населения 2059 человек. В том месте, где находилась последняя цифра, краска немного облезла, от чего та больше походила на маленький ноль. 
Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны?
Ну, зато в каком-то смысле метафоричное.
Это оно для вашего павшего приятеля метафоричное. Раз так, может, лучше и бигборд этот поставить рядом с его могилой. Численность населения заменить годами жизни - и готово. 
Быстро ты как-то принялся по этому поводу шутить. 
Я шучу о том, о чем уже нет смыла горевать, мистер Эйкли. 
- Сомневаешься, стоит ли входить? - прозвучал наконец голос Фила, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.
Я пожал плечами:
- Вы здесь бывали? 
- Нет, конечно. Глупо было бы идти туда, где меня знают, не находишь?
- А здесь не знают?
- Не должны. По крайней мере, сам я не знал об этом городе, пока мы сюда не пришли. Мне вообще казалось, город, что здесь был, иначе должен называться.
- Ну, городок маленький. Может, очень даже удачное место, чтобы залечь на дно.
- На дно? - с долей любопытства переспросил старик. - Думается мне, после этого всего мы и так туда пойдем. Вот, куда нам теперь надо, - он указал на старую двухэтажную церковь, держащуюся особняком от остальных построек. 
- Замаливать грехи? - спросил я, то ли серьёзно, то ли в шутку. 
- Только это теперь и остается, - вздохнул старик. 
- Знаете, - начал я, хотя и сам считал, что говорить подобное не время, - если вам нужно высказаться, это не обязательно делать перед священником. Я к тому, что вам с таким же успехом может подойти любой человек. За исключением глухих и немых, но всё же... В общем, я хотел сказать, что если простые люди не в силах вам помочь, то Господь точно не сможет. Хотите исповедаться? Так, может, лучше начните с тех, кому это хоть немного интересно?
- Спорить с тобой я сейчас точно не стану. Но есть всё же вещи, к которым ты хорошо привык. И чем больше ты к ним привык, тем сложнее выбрать что-то другое.
Не знаю, как долго продолжался бы этот разговор, если бы из двухстворчатой калитки, примыкающей к церковному ограждению, не высунулось уставшее лицо низкого человека. Калитка, чуть больше пяти футов ввысь, слетела с верхней петли, что была как раз на уровне его лица. Крепкой короткопалой рукой человек придерживал створку, и та, казалось, зависла в падении, как если бы кто-то поставил происходящее на паузу.
- Пока вы не совершили ошибку, - раздался вдруг торопливый голос низкого человека, - позвольте вас отговорить.
- Отговорить от чего? - спросил я, наконец осознав, что больше не выгляжу как заключенный, и вполне способен сойти за любопытствующего чужака. 
- Ах, да, - теперь голос незнакомца звучал почти что заговорщически, - Силли снова зациклила бегунов.
- Думаете, это мне о чем-то говорит?
- Никогда не знаешь, пока не спросишь - так ведь говорят?
- Не слышал такого. 
- Так вот, - продолжал низкий человек, осторожно протискиваясь через створки калитки, - Силли очень любит ставить на повтор один и тот же рекламный ролик. Там, кажется, хлопья какие-то рекламируют... Ну, или что-то оздоровительное, не знаю. Уж больно лица у них здоровые. И вот в этом ролике есть момент с бегунами, где эти остолопы со всех ног несутся к финишной прямой. На нем кассету часто заедает, и весь сопроводительный текст заменяется каким-то жужжанием. И не просто там каким-то жужжанием, а мерзкой какофонией ансамбля тысяч кукурузников. Звук хуже некуда. Да кто угодно подтвердит. 
- И как же это связано с нами? - с нетерпением спросил я, ощутив, что коротышка попросту тратит моё время.
- Я еще не закончил, - ответил он, напустив важности. - Но я бы вам и так сказал, что звук этот ужасно выводит из себя мужа Силли. У него от этого прямо приступ начинается какой-то, уух. Но долго он не длятся. Выключил телевизор - и всё. Ну, то есть, как это, всё? До телевизора нужно еще добраться. А Силли ему точно не помогает. Вопит, что есть сил, и швыряется вещами. Раньше в ход подсвечники шли, да и только, а сегодня вот бросила нож. Мужа не ранила. Он дома сидит, цел и невредим. Но сама Силли испугалась не то слово. Теперь исповедуется. Изливает душу святому отцу. Он её с детства знает, и хорошо, ибо, видит Бог, никто с ней больше не ладит. И если вы сейчас туда вломитесь, Силл набросится на вас быстрее, чем успеете моргнуть. Боится она людей просто. И, чем меньше знает, тем больше боится.
Конец речи ознаменовался тяжелым вздохом, прорвавшимся наружу из самых недр легких коротышки. Как только незнакомец понял, что с задачей спасителя-осведомителя покончено, он тут же принялся отряхивать от щепок свой коричневый твидовый костюм, явно не по погоде.
- Но, - посмотрел он на меня, когда наконец закончил чистку, - если вы не спешите, можете подождать.
Только сейчас, наблюдая за тем, как ветер истязает и без того пострадавшую калиточную створку, я вспомнил, почему здесь оказался. По правде, таких оборотов я всегда сторонился. Сами понимаете: нагоняют лишнего пафоса, да и только. Но здесь, видимо, без этого не обойтись. В противном случае история окажется скомканной, неполной. И всё по моей вине. Просто потому, что я побоялся заезженных словесных конструкций. Так что я уж попытаюсь не бояться, и признаюсь, что теперь  думать  могу только о Ли. Во время побега возможность мыслить оказалась чуть ли не полностью вытесненной необходимостью действовать, но теперь силы возвращаются снова. 
Я вспомнил о том, как Ли заставила меня создать этот чертов список. И как сама потом кричала, что никогда об этом не просила, и будь ты проклят, навязчивый ублюдок, в тюрьме тебе и место. Не подумайте, что Ли была плохой - плохим был я. Но я знал, как всё исправить, и мне нужен был только шанс. Голос - "проснитесь, мистер Эйкли" - знал, как всё исправить. А ему я доверял. У нас был план, один на двоих, и для этого плана требовался список. Что за список, догадаться несложно, раз после этого меня бросили в тюрьму за покушение. Затея была безумна сама по себе, знаю, но так было нужно, и я ничего не мог поделать. "Чтобы вернуть того, кто ушел, нужно заставить кого-то уйти, мистер Эйкли". Вот вам список, мистер Эйкли. Выбирайте из него. 
В такие моменты я всегда понимаю, что смотрюсь едва ли не жалко. Ною над утраченными днями и рассуждаю об убийствах, которые якобы должны меня спасти. Я говорил уже, что никогда не был полоумным фанатиком, помешанным на жертвоприношениях, и повторю это сейчас. Но вся эта хрень, роящаяся у меня в мозгу, она из разряда того, от чего тебя просто клинит. Совершаешь бесполезные ритуалы, и не можешь остановиться. Потому, что ты перепробовал всё, что могло оказаться полезным, а теперь осталось только это. И это твой последний шанс.
- Вы так и будете стоять? - окликнул меня коротышка. 
Переведя взгляд в его сторону, я обнаружил, что они с Филом теперь сидят на погнутой стальной лавке вблизи церковного ограждения. Судя по лицу Фила, тот вряд ли что-то сказал за это время. Однако слушать коротышку он, вероятно, был не прочь. 
- А ваш отец не очень-то разговорчив, а? - полюбопытствовал коротышка.
- Что? - начал я, но старик неожиданно меня прервал: 
- У нас с сыном выдался тяжелый день. Автомобиль угнали, пришлось двигать своим ходом, чтобы достаться хоть куда-то. А теперь мы здесь. Без вещей и почти без денег.
- Плохи дела, ребятки, - вздохнул низкий человек и похлопал Фила по плечу.
В свете заходящего солнца волосы коротышки отливали цветом таким же, что и его пиджак. Не коричневой оставалась разве что его кожа, однако и та уже успела порядком загореть. Когда Фил впервые присмотрелся к человеку, сидящему рядом с ним и нелепо болтыхающему ногами, улыбка тронула краешки его губ. Должно быть, в голове его нарисовалась и вправду забавная картинка, раз после всех событий сегодняшнего дня, улыбке всё же удалось проклюнуться на его лице. Это заставляло верить в то, что рано или поздно Фил придёт в себя. Я хорошо знал, что наши с ним пути скоро разойдутся, а, раз так, Фил в моей истории - второстепенный персонаж. В этом смысле быстрое возвращение в норму было его прямым долгом, как второстепенного персонажа. Не нужно смотреть много фильмов и читать много литературы, чтобы заметить, что второстепенные персонажи в норму приходят куда быстрее главных действующих лиц. Если бы первые страдали так же, как вторые, ни одному режиссеру или писателю попросту не хватило бы времени, чтобы всё это описать. И снова прощай, увлекательная история. До свидания, не звони и не пиши. Потому, что мы против дискриминации второстепенных героев. Можете не говорить - я и сам знаю, что для Фила я такой же второстепенный, как и он для меня. Но разве не покажутся ему мои переживания невероятно коротким мгновением в то время, как его собственные затянутся на всю жизнь? Всё, как заключил один немец в далеком 1905, относительно. Его современники, с которыми он не очень-то был согласен, добавили бы, что дело здесь в наблюдателе, но если немец мог себе позволить с ними спорить, я такой роскоши себе предоставить не могу. Да и речь исключительно о том, как долго будет страдать Фил.
По правде, из-за таких вот привычек уходить в собственные мысли и выпадать из разговора, я всегда рисковал упустить его самую суть. Ли в таких ситуациях толкала меня в плечо, и говорила, что я последний глупец, раз предпочитаю её компанию своей собственной, но это была Ли, а коротышка так отвлечь меня не мог. Из всей нашей беседы у церквушки мне удалось выудить только то, что нашему новому приятелю тяжело дается работа на ферме, некто Голдибой не выходит из дому вот уже вторую неделю, Силли скоро закончит исповедоваться, и не хотели бы вы, парни, отужинать у меня дома или даже остаться на ночлег.
Болтовня коротышки не прекращалась уже больше часа, и я не без удивления обнаружил, что привык к ней едва ли не с первых минут. Этакий свой парень из здешних мест сам подошел к нам и завязал разговор. Неплохое начало, а, мистер Эйкли? В компании разговорчивого незнакомца, которого от карлика отделяло в лучшем случае дюймов пять, нам с Филом было на удивление комфортно. Вряд ли болтовня его несла какое-то конкретное предназначение, но с одним заданием она, к своей чести, справлялась превосходно - ей удавалось нас отвлечь. Испытывая облегчение от того, что нет никакой необходимости говорить самому, я продолжал вглядываться в небо, отдающее сумраку остатки вечернего румянца. Когда последние солнечные лучи рассеялись в бархатном мраке, сквозь ночной покров стал пробиваться свет неоновой вывески на церкви. Та состояла из двух слов, располагающихся вертикально вдоль стен у входной двери. По одному слову справа и слева, дабы вы точно не проморгали вход. Прежде такие вывески попадались мне только на стенах питейных заведений, но, уверяю вас, эта им ничуть не уступала. Разница была, может, только в написанном тексте. "Обитель Господня" - далеко не лучшее название для паба, согласитесь. Если в этом месте и подвали алкоголь, то исключительно эль, и тот горький и крепкий, такой, что мог прийтись по вкусу только "сотрудникам" заведения. В общем, местечко совсем не гостеприимное, как для паба. Внутри тесно, как в коморке, а вместо музыкального автомата - орган. Конечно, говорить с уверенностью, что там был орган, я никак не мог, но мне почему-то так казалось, а из споров с собственным воображением я всегда выходил проигравшим. Таким образом, мне оставалось только вглядываться в яркие огни неоновой вывески, жадно впивающейся во тьму, и продолжать рисовать мысленные картины со священниками, что упиваются хмельными напитками. Некоторые из них походили на средневековых монахов. От их блестящих лысых макушек отражался свет, подвешенных к потолку свечей, а в рясах у них был специальный карман размером с бутылку эля. Когда приходило время тоста, все до оного они заливались громким смехом, заглушающим даже звон стекла. И так продолжалось до тех пор, пока свечи на потолке не перегорали. А потом наступала тишина, и больше никто не смеялся.

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
...
Часть 4 - Поздно, мистер Эйкли. VI, VII.
Часть 5 - Произнесете речь, мистер Эйкли? VIII, IX.
Часть 6 - Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны? X, XI.
Часть 7 - Ну, мистер Эйкли, слышите орган? XII, XIII.
Часть 8 - Что не горит, когда первые лучи рассветного солнца ложатся на Хэдвик Лейн. XIV, XV.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Lonesome Wyatt & Rachel Brooke – If the Beasts Should Hunt Us

Может быть. Яма еще не была готова.

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
Часть 3 - Не останавливайтесь, мистер Эйкли. IV, V.
Часть 4 - Поздно, мистер Эйкли. VI, VII.
Часть 5 - Произнесете речь, мистер Эйкли? VIII, IX.
Часть 6 - Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны? X, XI.
Часть 7 - Ну, мистер Эйкли, слышите орган? XII, XIII.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Midnight Choir – Muddy River Of Loneliness

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
Часть 3 - Не останавливайтесь, мистер Эйкли. IV, V.
Часть 4 - Поздно, мистер Эйкли. VI, VII.
Часть 5 - Произнесете речь, мистер Эйкли? VIII, IX.
Часть 6 - Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны? X, XI.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - The Denver Gentlemen – Holiday

Солнце начало садиться, и каждый шаг теперь болезненно отдавался по всему телу. Эхо едва терпимого спазма начинало свой путь с пяток и проходило по всем нервным окончаниям, замыкая круг в конечном пункте - голове. Подобно растерявшемуся пассажиру в метрополитене незнакомого города боль следовала из одной пересадочной станции на другую, то ли в надежде отыскать выход, то ли - вернуться ко старту. Нужно сказать, беспокоило это меня мало, как, впрочем, и любого, кто от навязчивых мыслей загибался в два раза быстрее, чем от навязчивых болей. В таких ситуациях люди обычно говорят, что их тело налилось свинцом. Что они вкладывают в это, догадаться несложно: ноги тяжелые, словно прикипевшие к земле, руки висят безвольно, не желая шевелиться, голова застыла, но, кажется, сейчас сама же провалится вглубь тела или, еще того хуже, схлопнется, не выдержав собственного веса. Вот так несладко пришлось бы человеку из свинца, существуй тот на самом деле. Но к его же огромному счастью свинцовых форм жизни не существует, поэтому права на все рассказы о тяжести в конечностях достались людям из плоти и крови.

- Не думаю, что это звучит правдоподобно, - послышался вдруг голос со стороны сосновой рощи, такой же, как и все остальные стороны в этом лесу, способные похвастаться такими же сосновыми рощами.

- И что же ты хочешь этим сказать? - спросил голос менее грубый, вероятно, принадлежащий мужчине помоложе.

- Я хочу сказать, что у всех этих писателей должна быть причина писать о таком отдаленном прошлом. Я имею в виду, нельзя же просто так взять и захотеть куда-то сбежать. У тех, кто в детстве сбегает из дому обычно причины самые серьёзные. И это притом, что сбегают они обычно на пару дней и даже не покидают границ города. Пара десятков километров - не больше, но причины серьёзные, понимаешь?

- И всю эту воду ты лил только для того, чтобы сказать, что для побега во времени, пусть даже литературного, требуется повод еще более основательный? Знаешь, в чем твоя проблема, Фил?

- Я должен спросить, какая, или ты сам выдержишь паузу и выдашь заранее заготовленный ответ?

- Я хочу сказать, - проговорил младший из собеседников, неумело имитируя манеру общения второго, - нет никакой необходимости проводить столько аналогий. Я же не тупой, честное слово. Если уж так хочешь где-то применить все эти красочные сравнения, лучше и вправду начни писать. Книгу издай на старости лет, стань известным... Только вот мне жизнь своими разглагольствованиями не порти. Как там это называлось? Софизмы. Древние греки, кажется, очень их любили. Но ладно они-то. Им, может, делать нечего было: бегали себе в тогах, поглощали литрами вино, устраивали оргии, а в свободное от всего этого время писали философские трактаты. Но ты, Фил, скажи на милость, причем здесь ты? Думаешь, ты тоже хренов грек?

- Прекрати, пожалуйста вопить, - Фил спокойно осадил собеседника. - И говорю я так вежливо совсем не потому, что невероятно дорожу твоим вниманием. Я, пока ты снова не открыл свой рот, поспешу осторожно заметить, что помимо нас здесь кто-то есть, и смотрит на нас он достаточно долго, чтобы понять, что дело имеет с психом и стариком. Кого он, думаешь, больше испугается?

- И с чего же, мистер Пинкертон, вы решили, что за нами кто-то следит?

- Я известный следопыт еще со второй мировой. Лично вышел на след Гитлера. Разглядел его среди кустов в лесу, а затем поймал его и заставил написать в мемуарах о том, какой отличный из меня следопыт. И еще я смотрю в противоположную от тебя сторону, а значит, могу увидеть то, что не способна узреть твоя спина.

Вот, видимо, и всё. Теперь умолк даже собеседник Фила, которому в моем нехитром плане отводилась роль неутомимого болтуна, способного отвлекать внимание ровно столько, сколько потребуется. Это была хорошая роль, и кроме него здесь с ней было справиться некому. Думаю, работу свою он выполнил бы на "ура", вот только для этого ему требовалось продолжать свой монотонный треп и ни на секунду не задумываться о моем существовании. А теперь всё сломалось, и ничего больше не починить. Спасибо, старина Фил. Всегда знал, что ты не откажешь в помощи беглому заключенному.

- Лучше выходи, - окликнул меня младший компаньон Фила, резко развернувшись на носках в мою сторону. - Я не знаю, что ты там надумал, и зачем засел среди братьев наших хвойных, но, если ты не выйдешь по-хорошему, мы будем за тобой гнаться. Я даже не знаю, зачем, но, клянусь, будем. Может, мы больше всего на свете любим преследовать людей, скрывающихся в лесу.

- Я бы на твоем месте не стал так сразу зазнаваться, - проговорил старший, понизив голос. - Может, ты и говоришь, что не тупой, но что-то я не уверен в том, что ты не слепой. Присмотрись же ты наконец. Во имя всех своих предков присмотрись.

- И что я должен увидеть? - не без насмешки ответил младший. - Такую же незримую тогу, как у тебя?

- Нет, - подал голос я, сам того не ожидая, и сделал большой шаг вперед, - думаю, он имел в виду тюремную робу.

- И зачем ты, скажи, пожалуйста, парень в тюремной робе, высунулся из укрытия? - голос у младшего был еще моложе него самого. На вид же ему было лет тридцать, но, быть может, взлохмаченные темные волосы и недельная щетина всё же делали свое, и придавали дополнительных пять лет.

- Судить о многом я, конечно, не могу, - поспешил ответить я, пока Фил еще не оклемался от увиденного, - но на стражей порядка вы точно не похожи. Этот - слишком старый, а ты, ну не знаю даже...таких вообще в полицию берут?

- Твоя правда, не берут. Но берут, например, в охотники. А ты знаешь, что отличает охотника от, скажем, легавого?

- Не отвечай, - подал наконец голос Фил. - Он скажет "новенький ремнгтон" или что-то вроде того.

- Это, чтоб ты знал, был сюрприз, Фил. Может, ты не слышал, но наличие оружия иногда отпугивает беглых убийц.

- Убийц? - переспросил я. - То есть, для себя ты уже решил, что я убийца?

- А другие просто не сбегают. Ну, по крайней мере, мне так кажется.

- Ошибочно кажется, - опередил меня с ответом старик. - Сбегают все, кто только может сбежать. А этот парень, если и боится оружия, то очень умело это скрывает. Как и свою сущность безжалостного убийцы.

- Если хотите знать, никого я не убил.

- А за что же тогда сел? Только умоляю, не говори, что не виновен.

- Отчасти, - пожал я плечами. - То есть, по-своему виновен, но серьёзного вреда никому принести я не успел.

- Так что же ты натворил, дружок? - настойчиво повторил свой ответ обладатель неопрятной прически и щетины.

- Попытался убить.

- Ааа, - он едва подавил истерический смешок, - ну, это уже другое дело. Что же ты сразу не сказал, что нам не о чем беспокоиться?

- Не думаю, что ему вообще было до нас дело, - снова встрял Фил. - Это, кстати, ты его призывал. Выйти просил, помнишь?

- Да я думал, что это пьяница какой-то, или заблудившийся придурок. Но, мать твою, не заключенный же. Вот, кстати, знаешь, почему я об этом не думал? Просветить тебя, Фил, а? Потому, что я вообще не думаю о гребучих заключенных.

- Напрасно, значит, не думаешь, раз они сами тебя находят, - усмехнулся старик. - Пусть парень лучше скажет, зачем он высунулся к нам. Ты ведь не думал, что мы и вправду за тобой гнаться будем?

- Нет, конечно, - замотал я головой и только потом понял, что жест получился каким-то комичным. - Хотя я и не уверен, что настоящий ответ вам понравится больше. Но раз уж на то пошло, дело здесь просто в том, что вы лучший мой шанс выбраться из лесу.

- И ты думаешь, что мы захотим помогать беглому заключенному? Думаешь, мы тебя не сдадим?

- Сдадите или нет - дело ваше. Но, судя по видку, провели здесь вы не меньше недели, так что вряд вас шибко беспокоят проблемы общественности на пару с общественным порядком. Да и не даром же вам причинах своего заключения рассказывал. Спорить не стану, верить мне вы не должны, но если кто-то из вас двоих всё же умеет видеть ложь, он сразу поймет, что говорю я правду.

- Ирония, знаешь ли, в том, что даже при огромном желании отвести тебя обратно в полицию мы не можем. Вот приходим мы, а у нас сразу спрашивают, где мы тебя нашли. "В лесу" - говорим мы. "И что же вы делали в лесу?". Мы молчим. "Что в лесу делали?" - спрашивают повторно. "Охотились" - отвечаем. "Но там нельзя охотиться. Придется, наверное, и вам задержать здесь подольше".

- Да хватит уже тебе, Фил, - после поразительно долгой паузы младший охотник (а именно так я стал его называть пару минут назад) снова вернулся в разговор. - Сам знаешь, о том, что мы здесь делали, можно кучу всего наплести.

- Думается мне, достаточно будет просто имена наши назвать, чтоб они вспомнили, кто в не таком отдаленном прошлом пытался перебить всех барсуков.

- Ладно-ладно, я понял. У тебя есть план. Сейчас ты избавишь нас от всех проблем. Будь же так добр, поделись этим чудесным планом со мной.

- Уже начинает темнеть. Поздно что-то делать. Думаю, нужно дружно двигать к убежищу. Переночуем там, переоденем нашего приятеля, а утром выдвинемся к городу. Если попадется в городе, проблемы его.

- Переоденем? Ты вообще понимаешь, что говоришь, или старость и вправду рассудка лишает? Что ему, скажи, отдохнувшему и переодетому помешает нас завалить?

- Что тебе помешает нас завалить? - старик перевел взгляд на меня, уставившись мне в глаза с неподдельным любопытством.

- Отсутствие необходимости, думаю. Такой ответ устроит?

- Вполне, - вскинул плечами Фил, а затем снова повернулся к своему компаньону. - Тебя такой ответ устроит?

- Не знаю, но что-то менять, по всей видимости, уже поздно. Я здесь, кажется, стал невольным участником движения за права беглых преступников. Может, спасу хорошего человека и наконец прославлюсь. Сомнительно это всё, но лучше думать об этом, чем о том, что мы помогаем убийце из тюрьмы.

- Не убийце. По крайней мере, он так говорит. Но если это правда, то существует что-то, остановившее его в тот раз. Может, оно остановит и в этот.

Быстро подоспевшая полиция. Вот, что остановило меня в прошлый раз. Может, тогда это было не так плохо, но теперь это почти наверняка дерьмово. И если где-то существует список всего того, что могло бы меня остановить, надеюсь, полиция там на последнем месте.

- Так что скажешь? - старик толкнул меня в плечо и хрипло рассмеялся. - Не будешь нас убивать?

- Ну, если вы так просите.

- Он снова подтрунивает, Фил. И это над теми, кого сам же назвал единственным шансом на спасение. А что он, по-твоему, делает с теми, кто такого шанса предоставить не может?

Ну же, не молчите, мистер Эйкли. Кое-кто, кажется, попытался вас оскорбить. Вы ничего не ответите?

Думаешь, я должен что-то сказать? Может, у тебя уже и идеи готовые есть? Ну так, не стесняйся, говори. Вместе сейчас дадим отпор грозному обидчику, просидевшему в лесу хрен знает столько. Нет-не , ты не отвлекайся, придуиывай. Нельзя же оставлять безнаказанной болтовню.

Мне кажется, мистер Эйкли, всё это время мы с вами говорим на совершенно разных языках. Я же вам не лицо бить советую, а просто постоять за себя. Честное слово, вы же в тюрьме сидели. Должны ведь знать, сколь важен бывает авторитет.
Конечно, важен, но вот знаешь, где он важен? В социуме. Социум - это там, где много людей. А мы, к твоему сведению, сейчас в глухом лесу. И ни одна пихта здесь не будет считаться с моим авторитетом, пусть я даже проведу показательную казнь.

- Кажется, даже наш новый знакомый не считает нужным с тобой говорить, - Фил наконец прервал нашу дискуссию. - Правильно делаешь, парень. Он все равно не успокоится, пока не лишится всех слов, за которые можно зацепиться. Пререкания - его конек, хоть он и корчит из себя не многословного.

- В любом случае, - говорю я, - сейчас есть вещи поважнее. Вы, кажется, говорили что-то о месте для ночлега. Оно безопасное?

- Безопаснее некуда.

- В этом он, кстати, прав, - снова подал голос младший охотник. - Старина Фил хочет закрыть нас с тобой в бункере. И хорошо это может быть только в том случае, если нас начнут бомбить.

- Он сохранился со времен войны?

- При других обстоятельствах я бы сказал, - лицо старика растянулось в лукавой ухмылке, - что мы его сами построили, но на сегодня, кажется, было уже достаточно болтовни. А бункер...да, сохранился со старых добрых времен. Не знаю, кто додумался, обустроить его в лесу, но, как знать: может, здесь был важный стратегический объект.

 - Звучит неплохо, если он, конечно, не грозится обрушиться на голову каждому туда входящему.

- А это мы уже сможем проверить в ближайшее время.

- Значит, ты ни капли не шутил. Но ладно, дело твоё, Фил. Двигаем?

Старик было открыл рот, чтобы ответить, но затем передумал и просто кивнул.

- Нам, если что, туда, - по-прежнему безымянный компаньон Фила указал, кажется, в направлении севера. - Но я готов поклясться, тебе всё равно плевать, куда идти.

- Лишь бы не туда, откуда пришел, - согласился я.

По мере наступления темноты лес казался всё менее однородным. Надо полагать, из-за того, что цвета, в которые вечер окрашивал деревья, оставляли мало чего от глубокой зелени дня. Двигались мы медленно, потому что Фил уже порядком устал и начинал жаловаться на отдышку, как только мы ускоряли шаг. На охотника он теперь походил мало - скорее на заблудившегося старика. Конечно, тело его еще хранило кое-какие воспоминания былой силе, но воспоминаний этих определенно не хватало, чтобы заставить его по-прежнему работать. Фил, кажется, был из тех, кто считал, что в старика человека превращает именно борода, а уж тем более, седая. Поэтому он, видимо, и продолжал упорно её сбривать, каждый день оставляя новые порезы на дряблой коже. Не знаю, понимал ли он, что моложе это его не сделает, но выглядел он всяко опрятнее своего спутника, и, может, этого ему хватало.

- Почти пришли, - огласил старик, когда солнце уже окончательно уползло за горизонт.

Как только мы остановились, Фил принялся ощупывать руками почву. Спустя несколько минут тот наконец радостно вскрикнул и поднялся, держа в руках толстую ветку.

- Теперь будем действовать методом тыка в самом что ни на есть буквальном смысле.

- Вы не помните, где находится ваше убежище?

- Это, знаешь ли, достаточно сложно, если появляться тут не больше раза в год. А указательных знаков мы по очевидным причинам оставлять не можем.

Теперь старик начал мерить лужайку небольшими шагами, попутно постукивая палкой в тех местах, куда ноги его еще не добрались.

- Раз уж нам придется провести с тобой некоторое время, - начал вдруг младший охотник, - тебе будет полезно знать, что меня зовут Эйб. Не хотелось бы, чтобы ты прикончил кого-то по кличке "эй, ты". Теперь, если и задумаешь расправу, то над полноценным человеком. Говорят, безымянных убивать проще...

- Ты будешь представлять, как отдаёшь Богу душу, всё время, пока я нахожусь поблизости?

- Ну, еще я буду спать, но ручаться за то, что ты не явишься мне во сне, понятное дело, не могу.

- Это, кстати, по-своему иронично, потому что ты рискуешь извести себя без какого-то участия со стороны.

- Иронично? - Эйб издал подобие смешка. - Да ты, погляжу, прямо выпускник Гарварда. Писателем случайно стать не хочешь? Фил вот хочет. Или ты тоже до старости ждать планируешь?

- Тебя удивляют длинные слова?

- Нет, что вы, ваше превосходство, - кажется, он отвесил что-то вроде поклона, - меня удивляют заключенные, использующие их в лесу.

- Заключенный – всё-таки не профессия. На них в университетах не учатся. Да и в тюрьме люди рождаются редко, так что до неё у всех своя жизнь. И времени обычно достаточно для того, чтобы выучить пару заумных слов.

- Туше. Хоть я и скажу, что картина непривычная. Шибко умный ты какой-то для тюряги.

- Может, поэтому и сбежал.

- Наверное, только ради этого свой университет заканчивал. Но вообще, ты не думай, что я тебя лихорадочно боюсь. Не нравится мне с тюремными тереться - это да, но бояться я не боюсь. Я и сам отлично знаю, что мы с Филом убийцы не хуже тебя. И если ты там разок прикончить кого-то вздумал, то мы выходим на охоту каждый год. Да и, что мы-то? Все вокруг, если поглядеть, убийцы. Только подумаешь, сколько люди насекомых в своих домах прихлопнули, сразу не по себе становится. Как диктаторы какие-то, честное слово. Каждый день не меньше одного трупа. И всё потому, что муха мешала тебе читать газету или залетела в твою драгоценную гостиную.

- Значит, меня ты не боишься, но боишься за судьбу популяции мух?

- Да черт с тобой, - отмахнулся Эйб, - вроде образованный, а слов не понимаешь.

- Ну, джентльмены и джентльмены, - послышался издалека голос Фила, о котором мы едва не забыли, - вы готовы?

- Но вот как-то раз, - продолжал Эйб, - мы услышали разговор двух пьянчужек. Они сначала просто спорили... О чем-то совершенно бесполезном, вроде размера сисек Мэри Салливан. Но потом они вдруг смерили тему, и кто-то из них сказал: "представляешь, сколько деньжат можно срубить, если продать одного из этих красавцев". "Кого?" - переспрашивает другой. "Хреновин этих, говорю" - отвечает первый и тыкает пальцем в сторону автоматов. Они, должно быть, просто шутили. Болтали, как всегда болтают пьяницы, когда слова начинают безостановочно литься, как до того лился скотч. Но это были они, а мы с Филом - люди совсем другой закалки. В общем, тогда мы решили, что идея хорошая. То есть, по-настоящему хорошая, которую не использовать - жаль. Так мы тогда решили, а потом пробрались в один из этих шатров и утащили парочку красавцев. Все там, должно быть, серьёзно перепили, потому что спали, как дохлые. Ну, для них же хуже. Упустили нас и своё добро. А мы что? Я почти сразу пожалел о том, что мы наделали, а Филу, кажется, плевать. Продавать, как видишь, мы их не стали. Струсли почему-то. И теперь они здесь просто стоят. Собирают пыль в ожидании лучших времен, которые никогда не наступят.

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
Часть 3 - Не останавливайтесь, мистер Эйкли. IV, V.
Часть 4 - Поздно, мистер Эйкли. VI, VII.
Часть 5 - Произнесете речь, мистер Эйкли? VIII, IX.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Steve Von Till – Valley Of The Moon

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
Часть 3 - Не останавливайтесь, мистер Эйкли. IV, V.
Часть 4 - Поздно, мистер Эйкли. VI, VII.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Annabel Lee – I Will Lead Us

Рассказов некоторое время не будет. Зато будет повесть, причем в реальном времени. Пока что выкладываю вступление, которое, вероятно, вполне сойдет и за пролог. Дальше буду выкладывать по главе. В любом случае, присоединяйтесь и следите за продолжением.

                                                                           I

Это называется утолять страдания. Вы можете подумать, что это бред, но я часто представляю, как собираю их все и сбрасываю в большую чашку. Знаете, как зерна кофе, которые кто-то случайно рассыпал по столу. Зерна – это, конечно, совсем не кофе. Чтобы получился кофе, их нужно перемолоть. Тогда, может, что-то и получится. Возможно, тогда выйдет вкусный кофе, который взбудоражит все до последнего вкусовые рецепторы на вашем языке. Вы сделаете первый глоток, за ним – последний, а потом помоете чашку и вернете её на полку, как ни в чём не бывало. Но важно совсем не это. Значение здесь имеет только то, что привкус кофе всё еще у вас во рту. И, быть может, ради этого стоило долго и кропотливо собирать зерна со стола.

В этом, видите ли, свой шарм. Вы, конечно, могли и сами заметить, уж не знаю. Думаю, я бы хотел, чтобы вы заметили, потому что для моего рассказа это невероятно важно. Кофе в чашке. И чашка эта непременно без дна, чтобы ни одно зернышко не оказалось лишним.

По правде, есть только одно место, где собирать что-то достаточно трудно и в той же мере бессмысленно. Нет, не нужно никакого черного юмора, я серьёзно. На кладбище у вас просто возможности нет, поэтому я о нем не говорю. О местах для мертвых вообще говорить особого толку нет, потому что пользу они приносят только мертвым, и то сомнительную. Лучше сразу подумать о местах для живых, но не менее отвратных. Взять, например, тюрьму. Вы вот успели побывать в тюрьме? Если нет – очень хорошо, если да – что ж, по крайней мере, мы с вами в одной упряжке.

Проснитесь, мистер Эйкли, сегодня важный день. Голос наконец дал о себе знать впервые за несколько месяцев. Это совсем не удивительно, ведь сегодня и вправду важный день, но всё же примечательно, потому как от голоса я уже порядком отвык. Я, если что, не какой-то шизофреник, так что воздержитесь уж от представления меня в смирительной рубашке и загаженных подштанниках, отбивающегося от толпы санитаров. У меня такого в жизни не было, и, если повезет, никогда и не будет. Голос, чтоб вам было понятнее, выполняет совершенно другую функцию, не такую, как у всех этих полоумных. Мой голос дисциплинирован и отвечает исключительно за обеспечение мотивации.  Он даёт важные советы, и в этом очень даже похож на то, что вы называете внутренним голосом. Просто имеется один незначительный аспект, и вот по причине его существования, я не могу быть уверен, что этот голос – мой. Он, понимаете, не звучит, как мой. И манера общения у него совсем другая. Это скорее подсадной голос, чем мой, но это еще не значит, что он не может приносить мне пользу. Помнится, он уже однажды меня спас. Дело тогда было проще простого: повернуть все дверные ручки в квартире по часовой стрелке ради возвращения Ли. И, хотите, верьте, хотите – нет, она пришла. Не сразу, конечно, но достаточно быстро, чтобы дать мне понять, что всё в этом мире между собой связано. Одни действия неизбежно приводят к другим, и, если вы не дурак, то обязательно проследите эту связь. Научитесь делать то, что приведет вас к желаемому результату. Это очень важная информация. Лучше запишите её, или повторите несколько раз, чтобы, как следует, запомнить на худой конец. Так вы сможете избежать всех тех проблем, с которыми в свое время столкнулся я. Просто у меня тогда я еще не было советчика, и я, если угодно, блуждал во тьме. Это был тяжелый и мрачный период моей жизни, но потом вдруг зазвучал его голос, и я начал на него идти. Ориентировался вслепую, перебирая на ощупь всё, что только попадалось. Шел долго и уже почти выбился из сил. Но тут он, этот голос, начал становиться всё громче, и я впервые за свою жизнь понял, что нахожусь там, где и должен быть. Как я уже говорил, он ни разу мне не навредил. Я не шизофреник, точно говорю. Я, быть может, даже нормальнее вас, хотя мой тюремный психолог и попытался бы с этим поспорить. Сказал бы, что ни один человек с ОКР не может быть нормальнее человека без ОКР.
Право же, мистер Эйкли, не зевайте. Сами знаете, важный день.
Сегодня, чтобы вы понимали, день большого путешествия. Такой день бывает каждый вторник, но, как убедил меня Хуарез(смуглая кожа, спутанные волосы, шрам над правым глазом, блок Б), сегодняшний – особо благоприятен, потому что сборщику мусора заплатили люди снаружи. Ему заплатили за то, чтобы он не обращал внимания на тяжелый контейнер и отвез его подальше от исправительного учреждения. Все уверены в том, что заглядывать в контейнер он ни за что не станет, потому что знает слово доверие. И, если всё пойдет, как надо, доверие это позволит купить ему новый автомобиль.

Моя же задача состоит в том, чтобы довериться парню в комбинезоне. А это, знаете, не то чтобы сложно, но всегда немного страшно. Дело даже не во мне, а в самом пространстве. Чем оно шире, тем проще доверять. Несложно ведь довериться человеку в парке, если он предложит вам провести время за беседой. Да на здоровье, приятель, мне и самому здесь нечего делать. Но, как только мы соорудим стены, пусть даже стены нашего дома, доверие вдруг начинает давать трещину. Вот, к примеру, представьте теперь этого самого парня из парка, звонящего к вам в дверь. - Быть может, я зайду, поговорим? – Да кто ты вообще такой, мать твою? У тебя дома своего нет что ли? Проваливай туда, откуда пришел, и попробуй только покажись снова. Я тебе…

В общем, полагаю, суть вы уловили. Не решите, конечно, что я пытаюсь осуждать. Всё понятно: мой дом – моя крепость. А при въезде в крепость полагается предъявлять либо приглашение, либо армию в полной боевой готовности. Может, всё это и вправду слишком, но, когда речь о самосохранении, выбирать не приходится. А вот теперь, раз уж мы о выборе, представьте, что его у вас совсем нет. Снесите стены дома и замените их ненадежными пластиковыми стенками мусорного контейнера. Как думаете, понравится вам дружелюбный парень из парка, когда тот решит заглянуть в контейнер и ненавязчиво предложить беседу? – Надо же, какая находка. А я тебя как раз везде ищу, дружище. Может, поговорим? – Чтоб тебя, урод поганый, не видишь, что ли, я из тюрьмы сбежать пытаюсь. На свободе поговорим, если сам поди выберешься.

Да, грубо не то слово. Я даже спорить не стану. Но, как и в предыдущей ситуации, виноваты совсем не вы. Вся вина лежит на пространстве, ведь это оно пытается вас давить, и именно его вам не хватает. Стены, пусть даже пластиковые, придвинулись к вам совсем близко, и не нужно страдать клаустрофобией, чтобы понять, что это не к добру. Один выход, он же вход. Залез – сиди и жди. Может, через пару часов тебя выгрузят где-то в безлюдной местности, дадут двадцатку, потертый комбинезон и пожелают удачи. А, может,  всё пойдет совсем не так. Например, тебя обнаружат и закроют в одиночке. Вместо комбинезона старая знакомая роба. Вместо двадцатки черствый хлеб, обглоданный крысами. А что до удачи, она тебе здесь нахрен не нужна. Никому не нужна удача в карцере. Она для парней в сверкающих смокингах, приезжающих в Неваду на каждый уикенд; она для тех, кто преследует, и кто убегает; она даже для тех, кто на грани жизни и смерти… Но точно не для тех, кто в карцере. Потому, что единственная грань здесь – стена. И она отделяет совсем не жизнь от смерти. Она отделяет тебя от остального пространства.

Мистер Эйкли, вы готовы? Да, черт возьми, конечно, готов. Или ты думаешь, у меня выбор есть? «Нет уж, спасибо, я, пожалуй, здесь посижу, в тюрьме. Еда бесплатная, никогда не одиноко». Это ты, что ли, услышать хочешь? Меня Ли ждет. И ей я куда нужнее, чем толстякам в униформе.

Тогда полезайте в бак, мистер Эйкли. Мусорщик вот-вот приедет. Видите, кстати, того надзирателя? Там, в окне помещения, где вы должны были работать. Так вот он поверил в то, что вам нужно отлить. Даже не смотрит на вас теперь. Если не струсили, делайте ваше дело, мистер Эйкли. Сейчас или никогда. Ну и, надеюсь, вы поняли, что под делом я подразумевал побег, а не обильное мочеиспускание.

Да уж, можешь не сомневаться. Жаль, ты помимо болтовни ни на что не годишься. Хороший, думаю, из тебя получился бы отвлекатель охранников. Или запихиватель стосемидесятифунтовых мужиков в контейнеры. Я бы сейчас от такого, честное слово, не отказался. Но ты у нас, видимо, только идейный вдохновитель, поэтому Томас Эйкли сделает всё сам.

 

Серия сообщений "Unnamed novel":
Часть 1 - Проснитесь, мистер Эйкли. I.
Часть 2 - Бегите, мистер Эйкли. II, III.
Часть 3 - Не останавливайтесь, мистер Эйкли. IV, V.
...
Часть 20 - Спасти себя от себя самого. XXXV, XXXVI.
Часть 21 - Во сне заложников не беру. XLI, XLII.
Часть 22 - Фолсомские Фламинго. XLIII.

В колонках играет - Jackson C. Frank – My Name Is Carnival

- Скажите, - мужчина лет пятидесяти наружности не то чтобы отталкивающей, но и не особо приятной, подсел ко мне и стал пристально меня изучать, словно пытаясь понять, стоит ли продолжать разговор.

- Вы выбрали единственное занятое место в поезде, - ответил я, проигнорировав его первое и пока единственное слово.

- Знаю-знаю, - с тяжестью выдохнул он. – Наверное, я слишком спешу. Но, будьте уверены, скоро вам самому понадобится собеседник в моем лице.

На этих словах незнакомец наконец отвел свой оценивающий взгляд. Совсем не плавно, как порой делают зеваки, которых просят разойтись и прекратить пялиться на место происшествия, а гораздо быстрее, в долю секунды, как если бы кто-то скомкал его взгляд подобно старому листу и вышвырнул в мусорное ведро.

- Это просто привычка у меня такая, вы ничего не подумайте, - добавил он, а затем направился к сидению в другом конце поезда.

Старик насвистывал какую-то до боли знакомую мелодию, а я подумал, что всё это – плохое начало. Не сама мелодия – совсем нет, но подозрительный диалог. Таких лучше вообще избегать, если не хочешь, чтобы они засели в твоей голове на весь предстоящий день. Это, пожалуй, худшие из квартирантов, готовые разнести в дребезги всю твою квартиру, не заплатив ни цента. Хочешь их прогнать? На здоровье, дружище. Вот только останешься ты и без квартиры, и без жильцов. Кто захочет жить в руинах, сам подумай, а? Правильно, никто. Даже мамаша твоя наверняка откажется тебя поддержать, когда увидит, во что эти ублюдки превратили дом твоего детства. Скажет «сам заварил, сам и расхлебывай». Ну, а ты-то что? Ты не виноват. Просто глотка у тебя слишком мала для того, чтобы всё это расхлебать.

Так я тогда подумал, слово в слово, и, видимо, поэтому испугался. Просто так, как говорится, ничего не происходит, а если и происходит, то ничем хорошим не сулит. Лучше этого деда поскорее забыть, пока он со своей незатейливой мелодией не заселился в мои полузаброшенные чертоги разума.

«Проваливай прочь» - повторял я про себя на протяжении всего пути, до тех самых пор, пока бодрый женский голос не оповестил о том, что мы достигли пункта назначения.

Спасибо, что воспользовались услугами Сансэт Лайнс. Да уж, и вам спасибо, что доставили обратно в город. Я по нему успел даже чутка истосковаться, а ведь еще пару лет назад зарекался ненавидеть хлопковые поля, обвивающие мегаполис, до конца своих дней. Было в этом что-то неестественное, как слон в высокоэтажке или что-то вроде. Если вам попадались старые учебники по истории, вы наверняка знаете, что в те добрые времена большие города и плантации всегда держали дистанцию. Фермерам - фермы, горожанам - здания до небес. Все на своих местах, все довольны. Лучше было или нет, не знаю, но точно знаю, что так оно было природнее. 
А теперь вот хлопок залетает мне в рот и ноздри, заставляя постоянно совершать несуразные движения руками. На мосту, знаю, будет еще хуже, так что все жалобы предпочитаю оставить на потом. Для жалоб, знаете ли, тоже необходимы силы, и если запас их вдруг иссякнет, так и не получите удовлетворения от своего нытья. Будете шевелить ртом как рыба, да и только. А потом в этот ваш рот набьется столько хлопка, что хоть сейчас можно будет снаряжать одеждой доблестную армию Конфедерации, со всеми её солдатами и офицерами. Нужно оно вам, спрашивается? Ну, конечно, не нужно. Уж я-то знаю.
Я, к слову, уже ступил на мост и успел прошагать пару метров, хотя всё это пустяки, и путь впереди немалый. Мост этот в длину, наверное, мили четыре, а вот в ширину не больше двенадцати футов, так что о транспорте даже мечтать не стоит. Хочешь попасть в город - иди. Ну или садись на обратный поезд и проваливай к чертям собачим. Конечно, вам может показаться, что все это как-то уж слишком, но, если вы не заметили, здесь вообще все слишком. И ладно я, мне по мосту ходить приходится не больше раза в неделю, а вот бледноликие женщины проделывают этот маршрут по несколько раз на день, то встречая клиентов, то провожая их обратно. Прибудь я на пару часов раньше, наверняка застал бы их, скрывающих свою усталость, едва различимых между собой, и всех темнокожих, за исключением легкого контура белила на лице.
Вот уж кто наверняка умеет снимать усталость после изматывающего дня и в самый его разгар. Что же касается меня, вспомнив о бледноликих леди, идти я стал заметно быстрее. Чем сильнее измотаюсь, тем больше получу удовольствия. Усталый путник ищет место для привала, а попадает в обитель прекрасных женщин, способных предоставить тело в качестве его временного пристанища. Звучит как сюжет дешевого порнофильма, сам знаю. Но в жизни всё это совсем иначе воспринимается, и если вы хоть раз обращались к этим дамочкам, то наверняка понимаете, о чем я. Это вам не просто дешевое удовольствие, а краткий экскурс в мир едва уловимой красоты. Мир без бетонных коробок, жадно раззявляющих свои челюсти, чтобы пожевать вас, а затем выплюнуть обратно на улицу в потрепанном офисном костюме. Мир этих женщин, чтобы вы знали, по-настоящему захватывающий. Там нет запаха плавящегося асфальта и протекающего бензобака - там пахнет только женским телом, и будь я проклят, если упущу возможность еще раз его вдохнуть.
Так я и иду, продолжая мерить шагами пологую спину моста. Тот слегка поскрипывает, словно от усталости, и между нами завязывается диалог. Без слов, куда более примитивный - состоящий из последовательности скрежета и шагов, обратно этот скрежет провоцирующих. Говорю в основном я, но мост, сразу чувствуется, слушатель внимательный. На каждые три-четыре шага приходится один удовлетворительный скрип. Ты, мол, продолжай дружище, а я пока послушаю, но слушать буду внимательно, обещаю. Буду сопровождать тебя до самого города и не дам загнуться от скуки. Хлопок, говоришь, мешает? Здесь, к сожалению, помочь не смогу. Я и сам-то в этом деле беспомощный, стою здесь дни напролет, не в силах  отмахнуться, и всё жду, пока он облепит меня целиком. Не лучшая из возможных участей, а? Но я с этим справляюсь, так что и ты держись, если хочешь увидеть тех своих красоток.
Ну вот, другое дело, так бы сразу. Но, думается мне, плохое это дело - болтать с мостом дольше, чем позволяют тебе усталость и здравый смысл, так что дальше я как-то сам. Вон к высоткам на горизонте уже добавились домики поменьше, а это, знаешь, что значит? Что скоро я увижу белый квартал, и огоньки от ламп, подвешенных к окнам его домов, весело запляшут на моей коже.

Признаться, такой уверенности вполне хватило, чтобы добраться до города, не сбив дыхания. Это было как раз то, что называется предвкушением возвращения. Ну, знаете, как еще поют в старых песнях о возвращении домой, что месяцами висят в топе хит-парадов. Я, можно сказать, воспитан радиостанцией, поэтому вспомнить могу пару дюжин, не задумываясь. Но важно совсем не это, а то, что никто не стал бы слагать столько песен о чем попало. Стало быть, возвращение домой – тема и вправду важная. Даже для ребят вроде меня, у которых-то и дома настоящего никогда не было. Я, может, только поэтому и радуюсь так, сделав первый шаг на встречу раскаленному асфальту. Мост теперь остался позади, едва успев пожелать  удачи сдержанным скрипом.  Спину еще какое-то время  обдает жаром от его металлического  тела, сражающегося с солнечными лучами не на жизнь, а на смерть, но чувство это быстро проходит, уступив место легкому ознобу от ветерка, пробежавшего по шее.  А затем, из пелены, сотканной из жара и густого летнего воздуха, прямо перед моими глазами вынырнул всегда-один-и-тот-же-человек. Каждый день, с девяти до восьми, на углу 57-й. Неизменно укутанный в теплую клетчатую шаль с узором вроде того, что красовался на пончо Клинта Иствуда. Такой он был: человек из кожи и ткани. Последняя была грубо натянута на лицо, словно одежда не по размеру. Скулы его постоянно ходили по кругу, но что касается остального тела, то почти всегда оставалось неподвижным. За исключением руки. Ей в механизме, когда-то гордо именовавшемся человеком, принадлежала роль рычага. Задача, если подумать, проще некуда: завидел человека, резко выбрасываешь руку вперед, а оставшуюся работу доверяешь скулам. "Подайте пару центов". Как? Совсем нет денег? Ну уж нет, так просто вам не отделаться. Теперь нужно делать то, что делают с рычагами, только в точности до наоборот. Вместо того, чтобы надавливать на рычаг, надавливаешь самим рычагом. Да-да, всё верно, прямо в пузо этому зажравшемуся слюнтяю. Денег у него, видите ли, нет. Да здесь даже по дыханию понятно, что врет он. Брешет подлец и не краснеет. А такое без внимания оставлять нельзя. Это, если хотите, вопрос чести. "И как же мы поступим?" - продолжают скулы, а рука тем временем позволяет раскладному ножу выскользнуть наружу. Не целиком, конечно. Только показывается слегка. Но, будьте уверены, ситуация эта тоже поправима. "Что делать будем?" - повторно звучит вопрос. Ну, а что, спрашивается, делать? Деньги для такого хорошего человека всегда найдутся. Держи свои пару центов, дружище. Сходи на них в ресторан, купи новый костюм, дополни коллекцию ножей новым приобретением... Но главное, конечно, не пропадай надолго. Уж даже не знаю, как мы здесь без тебя справимся.
О таких парнях долго лучше не думать. Забрал свои деньги, ну и хрен с ним. Тебе-то что? У тебя, как говорится, целая жизнь впереди. И если не слишком красочная, то хотя бы с запашком белого квартала. А он, поверьте, что надо. Я это сейчас с уверенностью человека, стоящего в двух шагах от лучшего в мире заведения, говорю. Даже бритоголовому парню у входа уверенность эту никак не развеять. Хотя, если бы кому-то такая возможность и представилась, он наверняка был бы первым. У него, раз на то пошло, даже имя такое, развеивающее уверенность. Ульфред. Носить такое должны либо старики, либо конченные ублюдки. И, коль стариком родиться довольно сложно, все они с самого рождения гордо шествуют по жизни со знаменем ублюдков, а потом вдруг стареют и достигают последней стадии развития Ульфредов. Суровые и невозмутимые, с обвисшими щеками и впавшими глазами. Как раз такие, каким палка нужна  не для того, чтобы опираться при ходьбе, а чтоб колотить ею прохожих, попутно выкрикивая сотни отборных ругательств. Но это старые Ульфреды, а молодой их представитель, стоящий передо мной, пока таким не являлся. Этот просто смотрел на меня , взглядом то ли оценивающим, то ли осуждающим. За наши несколько встреч у этой самой двери Ульфред уже успел ко мне привыкнуть, однако не достаточно, чтобы отказать себе в удовольствии поиска моих изъянов. По мнению Ульфреда изъянами обладали все, однако между посетителями Мраморных Домов и обычными людьми проходила зияющая пропасть. И пропасть эта, если в нее заглянуть, уже полнилась телами оступившихся любителей разврата. Сам Ульфред, конечно же, таким не был. Уж куда ему до нас, простому охраннику и костолому? Мог бы, всем бы кости передробил, но всем, понятное дело, нельзя. В противном случае не будет денег, а без них, что еще страшнее, может не стать и Ульфреда. Вот это его всегда и останавливало. Даже сейчас, глядя на меня, он в считанные секунды укротил образовавшееся в его голове торнадо, и вежливо проговорил: 
- Минут  15 не больше. 
- Подождать? - спрашиваю я, зная, что больше всего на свете Ульфред любит задавать ответы на вопросы.
- Приготовить наличные, - продолжает он, - много наличных. Или что-то ценное в залог.
- Для оплаты?
Ульфред кивает, невольно указывая на мое правое запястье.  Там когда-то были часы. Совсем недавно были, точно помню. Должно быть, мерзкий попрошайка с ножом утащил их себе. Пусть теперь только попадется мне еще раз…

- О чем думаешь? – спрашивает Ульфред, как бы подгоняя, но тон его получается не раздраженным, а каким-то заботливым. Так один возлюбленный обычно спрашивает другого, о чем тот думает, когда вместе они лежат на мягкой траве и любуются звездами. Это уж совсем не тот вышибалы из борделя, а вышибалы по имени Ульфред – и подавно. Сам он, видимо, понял это слишком поздно, когда последнее слово уже давно сорвалось с губ и отправилось на поиски слушателя, поэтому теперь рассчитывать ему приходилось только на то, что я сам не замечу такой досадной ошибки в подборе интонации.

- Да так, - быстро отвечаю я, дабы Ульфред ничего не заподозрил (новые проблемы мне сегодня ни к чему), - задумался. У меня, кажется, часы стащили.
- Сам знаешь, - Ульфред пожимает плечами почти театрально, - нет денег - нет веселья. 
- Вот ты сейчас и вправду думаешь, что часы - мое единственное имущество, которое я решил заложить в обмен на шлюх?
- Я тебя здесь раз в месяц вижу, по чем мне знать-то? Но со словами ты лучше поосторожнее, приятель. Мне и не за такое зубы выбивать приходилось.
- Зубы, говоришь? - теперь в наступление перехожу я, хотя прекрасно знаю, что последствия для меня могут быть ужасными. 
- Так и говорю, - отрезает Ульфред, а затем направляет все силы на создание максимально устрашающей гримасы. 
- У тебя, кажется, только что с лицом что-то произошло.
- А ну-ка, - впервые за время нашего разговора говорящая глыба мышц сдвигается вперед, делая шаг в мою сторону. Шаг этот, судя по всему, должен был получиться таким же устрашающим, как и заранее подготовленная гримаса, однако что-то в процессе подготовки пошло не так, и теперь Ульфред, стоящий впритык ко мне, выглядел скорее комично. 
- Ты, - подымаю я взгляд на него, но отступать не думаю, - по общественному транспорту истосковался? Любишь стоять бок о бок, живот к животу? Ну, так и быть, давай постоим. Только ты учти, что загораживать мне солнце и проход в дом одновременно не получится, а я, знаешь ли, тебя быстрее. Могу и проскользнуть, пока ты свой аристократический затылок лучам солнца подставляешь.
Запугивающая гримаса моего собеседника теперь начала подрагивать, как порой дрожат крыши сараев и курятников под порывом ветра. Вот-вот, и плохо закрепленный кров точно сорвет, а содержимое шаткой постройки окажется один-на-один с грядущей бурей.
- Это ты на полном серьезе или дурака валять продолжаешь? - наконец спрашивает Ульфред, сам не замечая того, что почетное право выбивать вопросы на ответы безвозвратно ускользнуло ко мне. 
Ситуация, должно быть, из забавных, но стоять так скоро наскучит и мне, и Ульфреду, а значит, победа окажется за тем, кто возьмет на себя смелость совершить следующий шаг. Или, может, не шаг, а самый что ни на есть настоящий рывок. И рывок этот, конечно же, должен совершаться в направлении Мраморного Дома, подальше от бестолковой физиономии семифутового громилы.
В такой ситуации важен совсем не процесс и не результат, а грань, преступив которую, обратно вернуться уже не сможешь. Шириной этой грани определяется расстояние между прошлым и будущим, и хотя сказать точно я не могу, опыт подсказывает мне, что так оно и есть. Здесь, как бы это ни было парадоксально, много усилий не нужно. Одно резкое движение - и ты за гранью. Рассеянно оглядываешься по сторонам в надежде, что глаза каким-то образом сумеют нащупать почву. Почву, от которой глазам проку нет, чего не скажешь о ногах. Вот только ноги давно онемели. Они бездействуют с того самого момента, как ты оказался за воображаемой чертой. И кто знает, сколько времени им потребуется, чтобы снова вспомнить о своей функции.
"Ну вот, я больше не на грани" - так я подумал, переступив порог Мраморного  Дома, хотя думать должен был о том, что в скором времени мой старый приятель Ульфред оклимается, и извлечет меня обратно из гипсокартонной коробки с такой же легкостью, как фокусник извлекает кролика из шляпы. Затем он, конечно, уставится на меня, спросит, что я этим хотел доказать, а я даже не сумею дать ответа, либо же дам тот, что понравится ему меньше всего. "Ты придурок, Ульфред" - скажу я, потому что так оно и есть. И тут, может, он всё же не сдержится, обрушив свой кулак на мою челюсть. Ничего хорошего, да? Об этом вот и стоило подумать, но я не мог - всё продолжал представлять чертову грань, которую я пресекаю со сверхзвуковой скоростью. И представлял я её еще долго, до тех пор, пока не заметил, что на моё лицо налипла куча хлопка. На вид это был хлопок, и на вкус тоже хлопок. В зданиях, скажите вы, хлопок так не летает, и окажетесь правы как никогда, если, конечно, здания и мосты не являются одним и тем же. Дома, они ведь с крышами и стенами, верно? Они, если и со стальными каркасами, то не тянутся вдоль реки? В домах живут и укрываются от непогоды, тогда как от мостов в этом деле проку нет. И я, если уж не совсем выжил с ума, нахожусь теперь совсем не в доме, потому что даже законченный безумец не станет здесь укрываться и жить. Старый добрый мост: длинный и узкий. Сотканный из огромный тросов, ноющих подобно старческим суставам. Такую исполинскую штуку за дверью никак не скроешь, и уж тем более не доверишь дубоголовому Ульфреду её охрану. Сомнений не было: за мной, передо мной и подо мной протягивался мост. Но почему он оказался на месте лучшего в городе борделя, я знать не знал.
- Решил променять шлюх на обогащающую кислородом прогулку? - послышался вдруг голос за моей спиной.
- Вы...тот тип. 
- Внешности не отталкивающей, но и не приятной, - удовлетворительно кивнул мой собеседник. 
- Если не представитесь, буду называть вас мужиком из вагона.
- Ваше право. 
- А ваше?
- Что, моё? - засмеялся вдруг мужик из вагона. - Право? Не знаю. О таком государство заботиться должно, разве нет?
- Тогда лучше скажите, в чем ваша обязанность.
- Вы как-то слишком уж категоричны. Если не право, то сразу обязательство. А я, может, на этот вопрос ответа тоже не знаю.
- Ну, откуда вы знаете, о чем я подумал, глядя на вас в поезде, сказать-то можете?
- Если скажу, я вам только один ответ оставлю и тут же смету всю многовариантность. А так вы можете думать, что я телепат. Или, может, не телепат, а плод вашего воображения, настоящий ровно настолько, сколько того требует ваше воображение. А, быть может...
- Быть может, и то, и другое, да? - перебиваю я собеседника. - Но от этого, приятель, ни холодно, ни жарко. Мне не многовариантность твоя нужна, а разумный и убедительный ответ.
- Мой ответ, значит, вы убедительным не находите? - ухмыляется мужик из поезда, и ухмылка эта теперь точно делает его внешность отталкивающей.
- Ответ о телепатии? - теперь на смех срываюсь я. - Да я скорее сам предположу, что на солнце перегрелся или в поезде выпил что-то не то. На словах, видать, я тоже бредил, раз вы всё уже знаете, и, судя по положению солнца, бредил я достаточно долго. Что скажешь, а?
- Скажу, что убеждать вы всё равно не умеете. Но, раз не умеете, вам, значит, и не нужно. Лучше скажите, что делать собираетесь теперь?
- Продвигаться к городу, пока не получил еще один тепловой удар?
- И даже не поинтересуетесь, что же случилось на самом деле?
- Это вы так на эксперта в вашем же лице намекаете?
- Ну, что вы, - лицо мужика из вагона стало неожиданно смущенным, - я предложил бы вам узнать правду у парня в смотровой будке.
- Он, думаете, правду знает?
- Если знает, скажет. Так почему бы не попробовать?
- Вы бы сказали?
- Я? - мой по-прежнему безымянный собеседник теперь указывал большими пальцами обеих рук на себя, словно ответ на мой вопрос был для него огромной честью. - Ну, разумеется. Сначала правду, потом ложь, но не то и другое вместе.
- Вы со своими этими ответами, кажется, немного зазнались.
- Правда? Ну...это уже всё равно неважно. Вы лучше правду пойдите узнайте.
- А вы что делать будете? - сам не зная, зачем, спрашиваю я.
- Я вас здесь подожду.
- Это еще зачем?
- Чтобы рассказать историю, когда вы вернетесь. Да, право же, что вы так на меня уставились? Идите уже, идите. Мне пора преступить к ожиданию.
Ну и что здесь делать теперь? Спорить с этим чудилой уж точно не стоит - он же меня до смерти заболтает. Хочешь, чтобы я отправился в смотровую будку? Так и быть, мужик. Никаких проблем, пойду. Но ты бы мне лучше сказал, что это такое ты снова насвистывать принялся. 
- Моё имя... - кричит от мне, когда я отдаляюсь на шагов десять, не меньше. - Карнавал. 
- Что? - переспрашиваю я, не оборачиваясь.
- Песня такая. Моё имя - Карнавал. 
- Мне, значит, вас теперь Карнавалом называть что ли? - говорю я, но получается слишком тихо, и собеседник мой возвращается к насвистыванию мелодии. 
Оборачиваюсь, только достигнув смотровой будки, но мистеру Карнавалу я уже не интересен. Тот теперь увлеченно разглядывает одно из креплений, то ли пошатываясь, то ли пританцовывая на месте. А за моей спиной нависает будка, несуразно высокая, безобразно накренившаяся к ступеням, соединяющим мост с перроном. Окна, все за исключением одного, заколочены досками, что само по себе вызывает нехилые сомнения касательно предназначения постройки. Куда ты идешь? В смотровую будку без окон, спрошу, не видел ли чего сидящий в ней тип. Решит, наверное, что я издеваюсь, пошлет ко всем чертям.
- Хватит уже топтаться у входа, заходи! - слышится вдруг голос из будки, приглушенный, как и полагается любому голосу, звучащему из такой постройки.
Вот тебе и еще один шаг. Дверь поддается легко, а за ней - море света, как если бы крышей в будке служил сам небесный купол с солнцем, подвешенным на невидимой проводке. Разгар летнего денька в заколоченной досками постройке, а под ногами - мост. И, стало быть, ни в какой я не будке, а снова там же, откуда и пришел. Думается мне, все двери и здания сегодня против меня. Неизбежно ведут в одном направлении, подальше от себя самих. Хотят, наверное, чтобы я побольше свежим воздухом дышал, о здоровье моем заботятся.
- Теперь готовы слушать историю? – спрашивает стоящий поблизости чудак-Карнавал, и голос его преисполнен терпением.
- У меня есть выбор?

-Ну, вы по-прежнему можете выбрать, когда будете её слушать.
- Значит, нет, - киваю я.
- В общем... - собеседник резко переводит взгляд на свои руки, а затем начинает отряхивать себя от налипающего хлопка. Только теперь я замечаю, что костюм его цвета моста. Черный, ухоженный, как металлические балки, но все же местами потрепавшийся и выцветший под воздействием времени. Конечно, чтобы такое заметить, подобраться нужно достаточно близко. Необходимо всмотреться. А на мосты, сами знаете, так никто не смотрит. Как и на людей им подобных.
- Раз уж вы так любезно согласились меня выслушать, - продолжает он, - я вам всё расскажу прямо сейчас. Но, предупреждаю, слушать придется внимательно.
- Честное слово, мужик, хватит уже душу травить. Хотел говорить - говори.
- Это, как я уже сказал, просто история, и оттого место действия значения не имеет. Но вы всё же попытайтесь представить городок. Маленький, с выстроившимся в ряд коттеджами и единственным мотелем на обочине. Людей там мало, но те, кто там оказывается, никогда не уезжает, а те, кто проезжает мимо, предпочитает там не оказываться. И не то чтобы в городе этом было что-то плохое - просто выглядит он страшновато. Точь-в-точь с обложек долларовых ужастиков. Как будто им одним и вдохновились все авторы тех историй. И ассоциация эта до чертиков пугает всех проезжающих поблизости. С этим, стало быть, нужно что-то делать. А они могут сделать только одно - предупредить других, и тем самым уберечь их от своей участи. В общем, возвращаются они домой и начинают рассказывать всем соседям, до чего же кошмарный город им довелось повидать. «И что же в нем такого страшного?» - спрашивают те? А рассказчики отвечают, мол, в местечке этом адском люди пропадают. И воздух там спертый, будто десятки лет что-то разлагается в земле. «Серьёзно?» - не без удивления спрашивают соседи. Ну, конечно, серьёзно. Как о таком можно врать? Не город, а жуть - уж поверьте. Разбойники снуют улицами средь бела дня, внося разруху туда, куда она еще не успела добраться, быстрее, чем ты успеваешь моргать. Всё еще не верите? Да вы других спросите, если сумеете отыскать. И наивные соседи, конечно, верят. Пересказывают историю своим знакомым, а те - своим. Так продолжается до тех пор, пока легенда эта не добирается до городка, которому она своим существованием и благодарна. Тогда мэр собирает совет из самых важных городских шишек и говорит: "Сегодня, впервые за последние полвека, на повестке дня важный вопрос. Нам, господа, срочно требуется дюжина разбойников, и ни одним меньше". "Зачем нам может потребоваться столько разбойников, господин мэр?" - спрашивает какой-нибудь председатель. "Дело в слухах, - серьёзно отвечает мэр. - Раз от них нам не отделаться, можно, по крайней мере, попробовать им соответствовать».
Обождав около минуты и убедившись в том, что продолжать рассказ мой собеседник не намерен я спросил: 
- Всё? 
- Да, - соглашается он. - Того, что я сказал, вполне достаточно.
- И какие выводы, по-вашему, я должен извлечь из этой истории?
- Вы мне скажите.
- Я, по правде, ни черта не понял. Может, всё-таки подскажите?
- Уверены, что сами поразмыслить не хотите?
- Да, как-то обойдусь
- Я эту историю только по одной причине выбрал. Но, кстати, по этой же причине подойти могло и множество других. Уверен, вы все их знаете, но раз думать самостоятельно вы сегодня не хотите, так и быть, поясню сам. Видите ли, дело в разрушениях, которые разбойники наносили быстрее, чем кто-то там успевал моргать. Именно этот маленький факт делает мою историю куда реальнее вашей.
- Моей? - глупо повторяю я.
- Ну да, всей этой заварухи с дверями и мостом. А всё почему? Да потому, что в моем рассказе действующие лица моргают. Даже упомянуть не ленятся. А вот вы, например, когда в последний раз моргали?
- Я...не думаю, что сейчас хорошо вас понимаю.
- Всё вы понимаете. Просто думать так не хотите. Но пора бы вам уже начать, потому что факты никуда не денутся.
- Да какие, черт побери, факты? - срываюсь я на крик.
- Не нужно кричать. - спокойно отвечает человек в костюме цветам моста. - А вопросы задавать нужно. Но лучше другие. Или спрошу я. Часто вы, к примеру, моргаете во сне?
- Я? Да что...
- Не можете вспомнить, верно? Должно быть, потому, что никакой необходимости моргать во сне нет. Как нет её и здесь.
- То есть, - я не перестаю кричать, не обращая внимания на замечания собеседника, - всю эту болтовню я слушал для того, чтобы узнать, что я сплю. Или, хуже того, сдох? 
- Я просто подумал, вам будет интересно узнать, что вы пребываете в отключке. И да, в какой-то мере грезите. 
- Грежу, значит... - плюхаюсь я на зад, ощутив, что сил балансировать на ногах, внезапно налившихся свинцом, у меня больше нет.
- Помните, как это произошло? 
- Как я отключился? Нет. 
- А это помните? - слегка приподняв рукав пиджака, мой собеседник обнажает полоску бледной кожи, а за ней - еще одну, поблескивающую на солнце. Серебряный ролекс без секундной стрелки, точная копия утерянного мной по пути в город, теперь красуется на руке чудака в костюме. 
- Это мой? - уточняю я, хотя в ответе уже уверен.
- Думаю, да. Но в жизни я бы вам так ни за что не ответил. Там такое называется воровством и вроде не особо приветствуется. Так что, видите, у этого места тоже есть свои плюсы. Бить по вас по голове я бы здесь тоже не стал. 
- Наверное, потому, что часы уже у вас.
- Да, - рассеяно отозвался мой собеседник, - скорее всего. Но отчаиваться, думаю, еще рано. Скоро поезд прибудет на станцию, и вас найдут. Осмотрят, приведут в себя. Скажут, вы стали жертвой, попросят дать показания.
- Показания? - фыркнул я. - Смеетесь? Из-за часов?
- Из-за травмы. Что вы им скажете? 
- Не знаю, - пожимаю я плечами. - Сначала правду, потом ложь, но не то и другое вместе.

В колонках играет - The Black Keys – These Days

Акт первый

Генри Темплтон проработал смотрителем часовни на окраине кладбища сорок один год, но так и не узнал о том, что небольшая коморка у входа ведет не только к четырем стенам, но и к подвалу, связанному узким туннелем с фамильным склепом Эрлингтонов. Об этом Генри не ведал так же, как и о том, что жидкий кислород замерзает при 50 по Кельвину, а Рональду Рейгану было присвоено звание лейтенанта в 1943. Однако если эта информация могла Темплтону  никогда не пригодиться, то знание о наличии в часовне подвала играло в его жизни чуть ли не самую решающую роль. Переоценить эту роль было тяжело, и, если вам хотя бы раз доводилось спасаться от пожара, вы наверняка согласитесь с тем, что дополнительные выходы из здания, объятого пламенем, в такой ситуации бесценны. Согласились бы вы и с тем, что Генри Темплтон смерти от огня никоим образом не заслужил. И хотя сам он столкнулся бы с некоторыми сомнениями, услышав этот тезис, уверяю вас, к его образу жизни это не имеет никакого отношения. Просто таким уж Генри был человеком, сомневающимся. Никогда не говорил наверняка, всегда держал слова при себе. Не сомневался он только в одном – в своем шефе. А шеф не выказывал сомнений в нем, правда, уже по совершенно другой причине. Собственно, по этой же причине, он так ни разу не появился в здании суда и проиграл все иски, по ней же он не исцелил ни одного страждущего, и по ней же не сумел спасти своего верного слугу от пожара. Возможно, появись он наконец перед Темплтоном, то первым делом заметил бы, что не любит, когда его называют «шеф», потому как привык должности более скромной – Бог. Да, просто Господь, дружище. Не нужно изобретать колесо дважды. Говорю же, просто Господь. Вот так ему полагалось ответить, но, видимо, Генри из часовни кричал недостаточно громко, еще и с неугодной шефу интонацией. По этой, а также по множеству других причин, встреча работника и работодателя так и не состоялась. Генри Темплтон скончался в половину одиннадцатого, тщетно пытаясь выбить окно ножкой кресла викторианской эпохи. Умер Генри с мыслью о том, как всё же хорошо быть Темплтоном и работать в часовне, и некоторым замешательством на лице, происхождение которого навсегда останется загадкой.

На этом роль Темплтона в данной истории заканчивается. Как потом напишут в отчете, пожар – был происшествием совершенно случайным, а на случайностях, если, конечно, не хочешь загнать себя в глухой угол, лучше не зацикливаться. По правде, жизнь церковного служки при сложившихся обстоятельствах мало кого заботила. В глазах полиции и администрации кладбища он был скорее не жертвой,  а виновником. Причем, виновником, позволившим сгореть огромному количеству древесины. Поэтому-то в поджоге никто не видел смысла, толкуя его как инцидент исключительно произвольный. Ну, сами подумайте, зачем уничтожать такое древнее и красивое здание, если можно просто подкараулить Темплтона и перерезать ему глотку? «Если кто-то и хотел его убить, - заявил детектив Харпер, одним из первых явившийся на место происшествия, - ему сейчас должно быть очень стыдно. Так не разбираться в убийствах: сжигать здание ради одного человека». Должно быть, Харпер и приехал только для того, чтобы об этом сказать. Сразу было видно, фразу он готовил заранее, и, конечно же, искренне верил, что звучать она будет подобно одной из реплик детективов в фильмах пятидесятых. И фраза эта, следует заметить, действительно звучала неплохо. Её непременно оценил бы Рэйлан III, однако он уже давно покинул территорию кладбища и сейчас уверенно продвигался по южному шоссе на своем стареньком трейлере, который за ночь успел прибавить несколько лет благодаря следам случившегося поблизости пожара.

О пожаре в часовне Рэйлан знал не понаслышке. Более того, теперь он был единственным на свете человеком, располагающим информацией о личности истинного убийцы бедняги из часовни. Проблема состояла разве что в том, что о пребывании какого-то человека в здании на момент его возгорания он не знал, поэтому пресловутый убийца в памяти Рэйлана проходил как ублюдок с кредитом. Не убийца, а просто ублюдок.

То, что Редьярд Кимбл в жизни никого не убивал, Рэйлана интересовало мало. Достаточно было и того, что Кимбл носил маленькие противные очки, держащиеся исключительно на носу, и давал людям кредиты, которых тем не выплатить вовек. Сам Кимбл, разумеется, считал, что его работа приносит неоценимую пользу, и называл себя профессионалом от пальцев ног до волос на голове.

У Редьярда Кимбла была небольшая, но очень добротная контора, где проходили все его встречи с клиентами. Аренда помещений стоила дорого, так что довольствоваться ему приходилось небольшой комнатушкой. Порой стены начинали давить со всех сторон даже на него самого, но, каждый раз, когда в голову Кимбла прокрадывалась мысль о том, что больше он не выдержит, за ней тот час же врывалась радость от осознания того, что он выплачивает аренду, а не ипотечный кредит. И всё же Кимбл был профессионалом. Это значило, что за всё время своей работы он не допустил ни одного подобного рассуждения вслух, тем более, перед своими клиентами. Кимбл всегда считал, что его бесчисленные таланты должны найти применение в социальной сфере. И, раз он не смог стать психологом, как всегда хотел, вполне сойдет работа эксперта по особым кредитам. Для него это была должность ничуть не сковывающая, но расширяющая потенциал. Подумать только, столько человеческих судеб в твоих руках. И управляешь ты ими не посредством какого-то эфемерного мозгроправства, а самым что ни на есть прямым путем – через кошельки. А кошельки, как полагал Кимбл, куда надежнее человеческих душ. Быть может, именно поэтому карманники отдают предпочтение им.  К слову, в карманниках Редьярд тоже разбирался. Еще в университете ему довелось изучать несколько правовых дисциплин, которые впоследствии его заинтересовали и вдохновили на собственное исследование. Само же исследование вылилось в книгу «Убийцы по имени Кристофер и где их искать». Это была первая и последняя книга Редьярда Кимбла, но стала она такой вовсе не потому, что людям не интересно. «Просто, - пояснял Кимбл, - мое исследование слишком специфическое».

Впрочем, специфической была не только книга, а и просьба, с которой Рэйлан Харпер III  обратился к эксперту по особым кредитам. Едва нога первого преступила порог конторы, тот сразу же принялся рассказывать свою историю. Говорил он долго, однако осознавал, что даже секундное молчание может позволить второй стороне вклиниться в диалог и тем самым сделать его еще продолжительнее.

- Значит, вам не нужна квартира? – переспросил Кимбл, когда клиент наконец выдохся.

- Нет, - Рэйлан перевел дыхание и энергично замотал головой, - говорю же, мне нужно место на кладбище.

- Вы хотите сказать, что ваша работа не позволяет вам приобрети кусок земли для захоронения тела?

- Я хочу сказать, она не позволяет мне приобрести его сразу. А выкупать землю порциями – несколько нелепо, не думаете?

- Ваша правда, - хохотнул Кимбл, и очки на его носу слегка подпрыгнули, а затем приземлились обратно, слегка сместившись вбок.

- Так вы можете это устроить или нет?

- Вы читали надпись на моем кабинете? Даже если не читали, не важно. Я всё равно скажу вам, то там написано – эксперт. И, знаете, я ведь много лет угробил на то, чтобы на двери моего кабинета появилась такая надпись. А это, в свою очередь, знаете, что значит?

- То, что вы очень любите надписи на дверях?

- Ваша ирония здесь ни к чему мистер эээ…

- Харпер.

- Харпер, - Кимбл согласно кивнул. – Так вот, мистер Харпер, не нужно смеяться, потому что именно эта надпись спасет ваше положение.

- Прямо отвалится от двери и пойдет разбираться с кладбищенской администрацией?

- Если вам приятно так считать, пусть так и будет, - снисходительно улыбнулся Кимбл. – Процесс не должен вас занимать. Просто заполните бумаги, укажите свою информацию и приложите кое-что от себя.

- От себя?

- Ну да, у вас отличный слух, к чему переспрашивать? Просто приложите объяснительную, где будет указано имя вашего брата, его диагноз и приблизительное количество месяцев, которые он планирует провести в нашем мире прежде, чем перешагнет порог.

- То есть, для вас важно, чтобы я написал, когда конкретно мой братец помрет?

- Вы ведь не забыли, что берете в кредит место на кладбище для пока что живого человека? Это, знаете ли, наталкивает на мысли. И дабы эти мысли развеять, мне потребуется объяснительная.

- Вам виднее. Давайте вашу чертову бумагу.

Именно в конторе Редьярда Кимбла впервые за всю свою жизнь Рэйлан написал объяснительную. По правде, вопросов там было больше, чем утверждений, но кто станет заставлять переписывать какую-то записку человека, у которого и так полно бед?

- Скажите только одно, - начал Рэйлан, протягивая бумаги эксперту по особым кредитам.

- Я вас слушаю.

- Но пообещайте сказать правду.

- Правду? – озадаченно переспросил Кимбл. – Право же, мистер Харпер, мы живем в цивилизованном обществе.

- Тогда, по крайней мере, попытайтесь.

- Да спрашивайте вы уже, спрашивайте. Всё равно ведь не уйдете, пока не зададите свой вопрос.

- Это не какой-то обман?

- Лучше скажите мне сами, можно ли считать обманом требование денег с мертвеца за место его упокоения?

Слова эти, может, и не дали Рэйлану необходимого ответа, но всё же убедили в том, что выхода у него всё равно не было.

-Постойте, - вскрикнул вдруг Кимбл, когда клиент его уже развернулся и направился к двери.

- Мы не попрощались, как следует.

- А как следует? – Рэйлан резко развернулся на каблуках в сторону Кимбла, уже успевшего пробраться к выходу через бесчисленные стопки бумаг, стоящие на полу.

- Нужно пожать друг другу руки.

- Вас этому специально учили.

- Нет, - ответил Кимбл в смятении, - что вы, нет. Мне просто кажется, это вежливо. А вежливость – это, понимаете, очень по-христиански.

- По-христиански, значит. Вы Библию, что ли, читали?

- Не читал, конечно. Но знаю оттуда самое важное – не убий.

- Да, отличная цитата. Наверное, кто-то даже тату с ней набил.

- У вас какая-то патологическая склонность издеваться над всеми, кто проявляет к вам вежливость?

- Не думаю. Скорее всего, я просто озвучиваю больше мыслей, чем, например, вы.

- Ваше дело, - Кимбл пожал плечами. - Так что, будем пожимать руки?

- Если это для вас так важно…

Таким образом Рэйлан Харпер IIIи Редьярд Кимбл скрепили рукопожатием сделку, которая в конечном итоге сделает их соучастниками убийства человека, не известного ни одному из них.

Акт второй

Рэйлан очень жалел, что не может свободно передвигаться на трейлере, но в присутствии брата об этом молчал. Второй, конечно, ни за что бы не обиделся, и, может, даже позволил братцу колесить с утра до вечера, но Рэйлан прекрасно знал, что этого он набрался в клубе больных раком на последней стадии. Все умирающие становились добрее. И чем ближе они подходили к финальной черте, тем заметнее становилась их доброта. Этот процесс Рэйлан наблюдал с самого начала, и если пару лет назад он еще радовался уступкам брата, то сейчас он был готов удавить Энди за столь будоражащую мягкотелость. «Ну же, - думал порой Рэйлан, - ты же мужик. Мужик с метастазами? Да. Мужик, выворачивающий содержимое своего желудка на махровый коврик четыре раза в день? Да. Но, мать твою, мужик с яйцами, прав я или нет?». А затем к Рэйлану приходило осознание, что прав он скорее с точки зрения анатомической, нежели с какой-либо другой. И осознание это точило его разум медленно, но необратимо, подобно тому, как вода точит вековые камни у речных берегов. А быстрое и неумолимое течение несло его к самому устью реки, полнившегося водами страха. Рэйлан понимал, что с жаждой спорить брата покидает жизнь, но говорить об этом не мог, как не смел и заикаться о том, чтобы добираться на трейлере в контору мистера Кимбла или к себе на работу. Теперь его тешили воспоминания о былых временах.  Энди тогда был совершенно другим. К слову, это именно из-за него Рэйлан три года считал, что в трейлере работает только одна радиостанция, постоянно транслирующая единственный альбом  CreedenceClearwaterRevival. “Нет там никакой кассеты, братишка. Можешь не тратить время на проверку. Я вчера сам проверял, и вот, что я тебе скажу: в то отверстие кассеты даже не пролазят». Ну как в такое не поверить, а? Особенно, если это его раздолбайское величество Энди Харепер смотрит тебе в глаза и говорит с самым что ни на есть честным лицом. С таким лицом ни один политик говорить не мог, а Энди мог. Да, чтоб его, сам Никсон со всеми его историями о Вьетнаме еще ни разу не сравнился с Энди Харпером. По крайней мере, так говорил Энди. А Рэйлан ему верил, как верил бы любой младший брат.

Вот только теперь сил на ораторство у старшего Харпера было всё меньше. Один только его вид вынуждал Рэйлана проводить наиболее неприятные приготовления из всех, что только можно представить. Разум его теперь постоянно был на взводе, но вряд ли это могло что-то исправить. Что толку прислушиваться к каждому шороху, ожидая приближения врага, если одолеть оппонента ты всё равно не в силах? Это, как понимал Рэйлан, была одна из тех вещей, которые люди привыкли делать. Если ваш родственник смертельно болен, вы просто обязаны не спать ночами, караулить у его постели и пялиться на его лицо, высматривая наименьшие перемены в мимике. Проведя за этими занятиями немало времени, старший брат привык запоминать всё. Фиксировать любые перемены, любые странности. Не для того, чтобы спасти жизнь Энди, но для того, чтобы всегда быть готовым, если вы понимаете, о чем речь. Это было важно само по себе, и, вероятно, именно поэтому Рэйлан думал, что запомнит ночь ухода брата до мельчайших подробностей. Однако из всех элементов, составляющих безобразный и в своей безобразности кошмарный пазл, запечатлеть в памяти ему удалось только время и глаза. Время он запомнил потому, что оно тогда остановилось и осталось только на часах. Минутная стрелка всё смещалась и смещалась, спеша очертить очередной круг, но всё остальное точно замерло. Трейлер, стоявший на одном месте уже вторую неделю, успел нехило погрязнуть в земле, мокрой от постоянных дождей. А внутри Энди всё глубже и глубже погрязал в своей постели. Казалось, что-что уже начало затаскивать его в самую землю, и именно это пугало Рэйлана больше всего. Если говорить о вещах, которые его пугали, второе место можно было смело отдавать глазам брата. Серые, глубоко посаженные глаза, начали выцветать и теряться в бледноте лица Энди. Но настоящий кошмар, понимаете, поистине настоящий, начался в те последние минуты, которые часы так стремительно выписывали на циферблате. Тогда Энди начал блекнуть целиком.

- Я бы предложил отнести тебя к озеру, - начал Рэйлан, ощутив острую необходимость заполнить чем-то надвигающуюся пустоту, - но оно отсюда в двадцати ярдах, а я даже сквозь дверь не смогу протащить тебя с этой кроватью. Может, ты помнишь, дверь сломалась…

- И ты, олух, решил её не чинить? – Энди пытался говорить как можно четче, подавляя любые проявления дрожи в голосе.

- Всё упирается в деньжата. Так что у меня, можно сказать, был выбор: ты или дверь.

- Ну, дверь, по крайней мере, можно починить, - хрипло засмеялся Энди.

- Но, думается мне, компаньон из неё не ахти.

- Вот и славно, что  этого у меня не отнять.

- Если хочешь, я могу эту чертову дверь приоткрыть, насколько она мне там позволит. Божественного вида не обещаю, но за пьянчужками, вываливающимися из мотеля через дорогу, точно понаблюдать сможем.

- Всегда знал, что в поисках развлечений нашему Рэйлану равных нет.

- Славно, - ухмыльнулся Рэйлан, - что этого у меня не отнять.

Так они и просидели до самого рассвета, обсуждая сомнительно вида персонажей в ободранной одежде, направляющихся то в сторону мотеля, то от него. Энди сказал, что ему это напоминает товары в супермаркете, проезжающие на бегущей ленте, а Рэйлан только поинтересовался, кому могло потребоваться покупать столько алкашей за одну ночь. Потом были еще разговоры, а потом Энди сказал, что готов поклясться, у него прилив сил.

- Может, к утру я и сам смогу дойти до этого твоего озера, - говорил он, сам не замечая, как начинают закрываться его глаза.

«Странные предсмертные слова, - думал Рэйлан много дней спустя, - никогда такого не слышал».

С этими словами в жизнь Рэйлана пришли не только новые хлопоты, но и вопиющее ощущение нереальности. Остановившись ночью, время изо всех сил упиралось и отказывалось идти дальше. Рэйлан ощущал это по тому, как сам он становился слишком большим для времени, не желающего расширяться. Казалось, тяжестью своих же мыслей он сейчас порвет тонкую временную пленку и вывалится туда, где ему точно ни за что не зацепиться. То, что это были лишь мысли, Рэйлан тоже понимал, однако противостоять им не мог. По крайней мере, не так сразу.

Когда в твоем трейлере лежит бездыханное тело, не так-то просто застыть и никуда не сдвигаться. Может, это и более предпочтительный вариант, особенно, для тех, кто считает, что, если не двигаться самому, время тоже двигаться не будет, но всё же этот вариант обладает рядом изъянов, и Рэйлан с ними мириться не мог. Нужно было что-то делать. Именно так младший, а теперь единственный из Харперов, и проговаривал это в мыслях – делать что-то. Что-то звучало куда приятнее, чем похороны, и не вызывало столь навязчивых ассоциаций со склепами, надгробиями и нашествием восставших мертвецов.  Однако даже такая удачная замена понятий не отменяла того факта, что Рэйлану придется договариваться с ребятами из похоронного бюро, чтобы те собрали его брата в последний путь.

- Можете не волноваться, мы все сделаем, - уверял его дедок, чье тело за долгие годы жизни стало таким же сухим, как и древесина для гробов.

- Да я просто спрашиваю, - отвечал Рэйлан. – Я, как только сумел вытащить трейлер из этого болота, сразу примчался к вам. И только по дороге сюда я уже подумал, что, может, стоило вам позвонить. Я, по правде, вообще не знаю, заявляются ли к вам просто так люди со своими умершими или договариваются с вами заранее.

-Думаю, вы хорошо понимаете, мистер Харпер, что смерть – это не та штука, о которой договоришься заранее.

-Да…да, конечно. Я вообще-то не о том. У меня просто сегодня язык… Ну знаете, заплетается.

- Это и понятно. К тому же, вы, сразу видно, человек заботливый. Не поленились нормальные похороны устроить вместо того, чтобы просто сжечь тело.

- На самом деле, это Энди не хотел, чтобы его сжигали. Хотел быть в земле. «Стану удобрением и еще какое-то время смогу приносить пользу» - так он говорил. Не очень красиво, наверное, но практично.

- Практично не то слово, мистер Харпер.

- В общем, я знаю, что вам здесь все о своих мертвых рассказывают, хотя вам до них никакого дела нет. Я не хотел бы ваше время отнимать своими историями, но так почему-то получается.  Мне вообще лучше уйти, раз я вам здесь уже не нужен. Просто время тяну ведь… И напрасно тяну. Энди-то теперь не мучается. Ему, может, даже лучше, чем при дерьмовой жизни.

- Жизнь, говорите, дерьмовая, мистер Харпер? – рассмеялся вдруг старик, и смех его напомнил Рэйлану скрип старых деревянных досок. – Вот все так говорят, а, если посмотреть, никто не знает, что имеет в виду. Наверное, просто принято у живых на жизнь жаловаться, вот они и делают это, пока могут. Но вы сами лучше о другом подумайте. По-вашему, плохая жизнь была у вашего брата? Ну, так представьте хотя бы на секунду, каково быть мылом. Каждый день тебя хватают десятки грязных рук, трут тебя, трогают со всех сторон, заставляют пропитаться той самой грязью, а потом окунают под струю воды и бросают обратно на холодную подставку всего такого скользкого и мокрого. Потом еще раз, и еще. День за нем так, пока ты наконец не растворишься в воде целиком. Вот это я называю дерьмово, а  жизнь вашего брата, она, думается, всяко лучше.

Рэйлан из этой речи понял далеко не всё, но спорить он точно не хотел, поэтому коротким кивком выказал всё свое согласие, а затем добавил:

- Мне и вправду лучше уйти.

- Удачи вам, мистер Харпер. Или что вам там еще понадобится.

А, что касается Рэйлана, он тогда и вправду не знал, понадобится ему удача или нет. Как не знал и того, что куда большую необходимость в этой самой удаче испытывает незнакомый ему мистер Темплтон, верноподданный самого Господа и просто очень хороший человек, никак не заслушивающий гибели в пожаре.

Акт третий или просто финал

Сложнее всего было с отмазками. Здесь на второй план отступала даже тоска, являющаяся обязательной для всех, кто в недавнем времени потерял родственника. Сейчас грусть Рэйлана должна была достигнуть своего пика, миновав корявые склоны смирения и осознания. По всем расчетам Рэйлан  должен был находиться на вершине, водруженной из всего этого похоронного дерьма с его обязательными, неизменными обычаями. И, может, порой так и было. Бывали дни, когда Харпер младший был готов поклястся, что всем телом ощущает тот самый пронизывающий ветер, о котором так часто говорят пережившие горе. "Не ветер, что завывает на улице самой холодной ночью, разбрасывая мусор по аккуратно убранным улочкам, но ветер, что рвется сокрушить твое тело, собрав всю мощь в незримый кулак. Такой бывает только на вершинах гор. Тебе, мальчик, доводилось забираться на вершины?" - так говорила миссис Тревис, и Рэйлану её слова запомнились очень хорошо, несмотря на то, что со дня, когда он покупал у старушки трейлер, оставшийся ей от покойного мужа, прошло много лет. Раньше Рэйлану слова эти представлялись просто красивыми. Изящной конструкцией, заключающей в себе столько человеческих страданий, что сложно даже представить, как вся эта отвратительная начинка не обезображивает свое вместилище. Надо полагать, так слова воспринимаются каждым, кто выуживает их слог за слогом из книг или чужих уст, однако перед тем, кому доводилось столкнуться с описываемыми ними явлениями, слова предстают в совершенно ином обличии. Так и теперь, в ситуации Рэйлана, слова вынуждены были отказаться от повествовательной функции и довольствоваться функцией описательной. В этом деле описание было самым важным. Вряд ли, полагал Рэйлан, он сумел бы понять, что это за жуткий ветер на вершине, без слов миссис Тревис. И все же ветер этот был гораздо слабее, чем предсказывалось. Достаточно сильный, чтобы заставить Рэйлана помнить о своем положении, но и в половину не такой сильный, чтобы позволить забыть о необходимости поиска отмазок.
С этими отмазками было сложнее, чем с предыдущими. В тот раз от Харпера младшего требовалась изобретательность, да и только. Вы и сами это наверняка поймете, если вам когда-то доводилось объяснять всем знакомым, что похоронной церемонии не будет, несмотря на то, что все мы безмерно любим ушедшего от нас приятеля. Просто (а следующее предложение важно начать именно с этого слова, дабы никто даже не пытался думать о сложном жизненном положении) он никогда не хотел внимания к своему бездыханному телу; хотел, чтобы его запомнили живым, понимаете? И все непременно скажут, что понимают, а вы быстро отведете взгляд на случай, если там решит промелькнуть бегущая строка с текстом вроде «ДА У МЕНЯ ПРОСТО НЕТ ДЕНЕГ НА ПОХОРОНЫ, МАТЬ ВАШУ. ЧТО ТАМ ПОХОРОНЫ? У МЕНЯ ДАЖЕ НА ТУАЛЕТНУЮ БУМАГУ ДЕНЕГ НЕТ».
Если провернуть всё достаточно быстро, ни у кого даже подозрений не возникнет. Пара слов, и больше никаких вопросов. Проще некуда, а? Совсем не так сложно, как объяснить, почему мертвого выселяют с его места на кладбище за неспособность оплатить кредит. «Просто» здесь уже не поможет, а всё потому, что совсем непросто объяснить, каким образом изменились условия кредитирования. Да это просто чертовски сложно, чтоб его, и ничего с этим не поделать. Хотите подсластить пилюлю? Скрасьте историю анекдотом. Ну, или хотя бы смешной ремаркой, если уж совсем не помните анекдотов. «Да-да, вы всё правильно расслышали, моего брата выселили с кладбища. Да, это значит, что вы не сможете его проведать. Но, знаете, что? Выкапывают тела они гораздо быстрее, чем закапывают». Это довольно забавно, не сомневайтесь. Но и улыбок до ушей лучше не ждите. По правде, лучше вам вообще ничего не ждать, а проваливать куда подальше, попутно рассуждая о том, что делать с телом, и проклиная обладателя этого самого тела за нелюбовь к кремации. Запрыгивать в трейлер нужно как можно скорее, и ни в коем случае не думать о том, чтобы припарковаться на ночь вблизиэтой миловидной часовни, подпереть гробом её стену и развести огонь. Не просто какой-то огонь, что вы, нет, а согревающий огонь, призванный уберечь вас от холода и не позволить стучать зубами. Это, может, чуть ли не самый лучший огонь после того, на котором Квинси, пожилая владелица забегаловки в сорока милях от кладбища, готовит свои фирменные окорока, но даже этот огонь поджигает древесину и с невероятной легкостью перебрасывается на близлежащие здания. Этот огонь, как и любой другой, любит жечь, и он совершенно неразборчив в своих предпочтениях. Конечно, при других обстоятельствах огонь, быть может, и пощадил бы мистера Темплтона, узнай он о том, сколько пользы за свою жизнь принес безызвестный смотритель часовни. Но он об этом ничего не знал. Как и мистер Темплтон не знал о том, что из часовни наружу ведет тоннель, пресловутому огню неподвластный. 

В колонках играет - Interpol – No I In Threesome
Если честно, начинать повествование мне доводилось всего пару раз. И я даже не уверен, что один из них следует считать, потому как делал я это от скуки, в кабинете школьного директора, в то самое время, когда там обсуждалась несчастная судьба разбитого мной окна и определялась моя собственная, пока еще не столь несчастная судьба. Тогда в мыслях я нес какую-то чушь, как и полагается, от третьего лица. Он, то есть я, которого я сам же и описывал, находился в положении, которое никто не стал бы определять как западню. Но всё же слова, подходящего по значению ближе, не было, и мне приходилось использовать то самое, которым пользоваться прежде никто не рисковал. Воображение тринадцатилетнего меня рисовало десятки путей, однако все они неизбежно вели к пресловутой западне. Признаться, в чем состояла сама западня, представлял я плохо, но драматичность уже нарисованной мной картины завораживала и не позволяла мысленному потоку остановиться даже на секунду. Мне больше всего на свете хотелось думать, что в тот день решалась моя судьба, и, видимо, именно поэтому, она вежливо последовала моей просьбе. Когда на сцену выходит такого рода игрок, сам ты оказываешься на заднем плане. Сколь бы значимым ты себе не казался, вероятности всегда берут количеством. Их сила совсем не в том, что ты не в состоянии их предсказать, а в том, что ты попросту не можешь учесть их все. Хитрые противники, набегающие со всех сторон. Поверьте на слово, от таких не отстреляться даже в том случае, если ваши патроны никогда не заканчиваются и сами появляются в барабане. Рано или поздно они облепят вас со всех сторон и больше не отпустят. Но вероятностям, несмотря на их грубую и агрессивную манеру игры, следует отдать должное – именно они придают нам форму. Вероятности формируют наши тела и заставляют их обретать реалистичные очертания. Наш след во времени – продукт их безустанной работы, и, раз так, рано или поздно нам самим придётся отработать всё до последней секунды.
В школе, за несколько недель до упомянутого мной инцидента со стеклом, нам задали написать сочинение на свободную тему. Обычно это сложно потому, что выбор слишком велик, как в случае со столом, скрипящим под весом разнообразнейших сладостей. Выбрать всегда сложно, когда тебе не говорят, из чего именно следует выбирать. В общем, как я уже сказал, такой выбор дается сложнее всего, и, должно быть, именно поэтому мой выбор пал на рассказ. В рассказе не обязательно о чем-то рассуждать, однако необходимо донести ту или иную идею. Это было по мне, и я, как сейчас помню, что взял в руки обломок карандаша и принялся записывать историю двух людей. Один решил убить второго в знак отместки за поступок, которого последний не совершал. В том рассказе было много лишних слов, и сейчас мне их не воссоздать, однако я хорошо помню финальных диалог.
-Ты никогда не пробовал, не искать то, чего нет? – спрашивал один из персонажей.
А второй, в свою очередь, отвечал:
-Не так-то просто это сделать, если то, что есть, лежит только там, где его оставили. Только в заранее подготовленных местах, понимаешь? А в остальных тогда что? Быть не может, чтобы вокруг было так пусто.
На этом самом моменте моя история приобретает наибольшее сходство с историями жизненными, потому как один из персонажей погибает, так и не успев ответить второму. Наихудшее из всех возможных поражений в споре – смерть. Слова, которых ты не сказал, теперь навсегда примерзли к твоим устам, а сами уста уже начали остывать. Совсем скоро сложно будет даже представить, как из них вырывались слова. Ты официально перешел в разряд того, чего нет, и теперь нет не только тебя, но и пути назад.
Думается мне, тогда был просто не мой день. С самого начала. Не потому, что этот ублюдок Эктор стал косо на меня смотреть, как только я спустился в подвал «Одноногой Сью». Он так на всех смотрел. А больше всего презрительных взглядом Эктора доставалось тем, кто называл его Гектором или любым другим словом, не звучащим, как Эктор.
Постойте-ка, что это только что было?
В общем, к этой срани с его взглядами все давно привыкли. Да и перечить ему никто не думал, потому что это был папа Эктор. Он вот уже двадцать лет покрывал все выходки своих бравых парней и ни секунды не колебался прежде, чем разрядить свой Кольт Анаконду в того, кто посмел с его парнями повздорить. Так Эктор делал дела. Грязно, но достаточно осторожно, чтобы продолжать сидеть в подвале своей любимой забегаловки.
Нет, я серьёзно. Откуда звучит голос или что это вообще такое? Как будто прямо сейчас кто-то рассказывает историю и тем самым пытается перебить меня. Я, конечно, представляю, насколько странно это может звучать, ведь историю я надиктовываю себе самому, но, готов поклясться, здесь звучал какой-то голос.
Я сам с Эктором ни за что бы не связался, если бы не нужда…
Стоп.
Денег не было ни у кого. Точнее сказать, они были у тех, до кого мне не добраться, и были исключительно потому, что они обчищали тех, до кого добраться я был в состоянии.
СТОП.
Что? Это еще такое? У меня здесь, между прочим, время наконец на историю нашлось. Момент такой. Либо сейчас, либо никогда.
Повтори еще раз.
Ну вот, кажется, моя крыша совсем дырявой стала. Кто-то в моей же голове требует повторить еще раз мою же собственную мысль. Нет, ну момент, может, и один из последних, но не значит же это, что я прямо сейчас обезуметь должен.
Обезуметь? Легко тебе говорить, наверное. У меня здесь своя история была. Тоже, кстати, без всяких голосов в голове. И, к твоему сведенью, в тот самый момент, когда ты меня перебил, я подбирался к интересной мысли.
То есть, это я тебя перебил, да? Нет, ну послушать только, а? Умора. Какой-то полоумный мужик в моей голове заявляет, что я его перебил. Мне бы научиться такие мыслишки контролировать, пока еще могу наслаждаться прелестями земной жизни.
Что бы ты там себе не надумал, я совсем не в твоей голове. Будь я в твоей голове, у меня никакой истории не было бы. Вернее, моя история была бы в точности такой же, как твоя, а я никакого Эктора никогда знать не знал.
Ну по крайней мере не убеждаешь в том, что это ты меня придумал. Уже хорошо. Дружелюбный, значит. Как там писали в той газетной статье о самоконтроле? Конформист. Это действительно хорошо, дружище.
Я, правда, пока в этом ничего хорошего не вижу. Твои разговоры, знаешь ли, отвлекают.
Можно подумать, я на чем-то сосредоточиться могу, когда слышу твою болтовню. Но нам с этим теперь всё равно придется разобраться, так? Лучше сразу скажи, приятель, насколько у тебя всё плохо?
Это ты спрашиваешь о конкретном моменте или вообще?
Не думаю, что мы знакомы настолько хорошо, чтобы я интересовался общим положением твоих дел. Я о том, как быстро ты умрешь?
Какой-то очень серьёзный вопрос у тебя получился. Прямо из области метафизики, если подумать. И какой я должен дать на него ответ? Надеюсь, умру не в ближайшее время. Старость, конечно, штука досадная, особенно для частного детектива. И тем более, для частного детектива с протезом глаза и руки…
Жестоко с тобой эта стерва обошлась, да? Стерва-жизнь. Даже не знаю, чем ты ей так не угодил. Но я уверен, что ты сможешь рассказать это потом. Ты сейчас точно копыта откинуть не рискуешь, а я, может, в паре минут от верной гибели уже. Вот, клянусь тебе, при других обстоятельствах, я бы с радостью дал тебе рассказать свою историю, и, может, даже от чашечки кофе не отказался, но сейчас моё драгоценное время на исходе, а ты мешаешь мне думать.
Это, я так понимаю, отчаянная попытка заставить меня помолчать?
Это, мать твою, попытка собрать всё воедино. Что здесь еще неясно-то? Первый раз в жизни, серьёзно, первый раз я пытаюсь собрать в кучу все воспоминания и понять, где я оступился. Но даже здесь у меня возникает проблема в виде тебя, кем бы ты там ни был. Мне нужно всего-то немного времени. Пока они меня не догнали. Пока не выбежали по этой чертовой лестнице на задний двор, понимаешь? Бежать мне уже некуда, но возможность умереть с чистой совестью всё еще есть. Я знаю, парням вроде тебя это покажется глупым, но я просто обязан перебрать в голове все события, и убедиться в том, что я сделал всё возможное. Ты понимаешь?
По правде, понимаю смутно, но раз тебе это так надо, дерзай. Рассказывай свою историю. Я пока никуда не спешу. Я здесь скорее просто старые завалы разбираю. Скажу только, что напрасно ты говоришь так – бежать некуда. Всегда куда-то можно бежать.
Вопрос в том, как далеко ты убежишь. Старина Эктор тоже любит повторять эту фразу. Любит даже больше, чем свою мать и верных дружков-головорезов. А головорезы там, знаешь, и вправду знатные. Я с ними познакомился еще до того, как стал регулярно проигрывать в карты в «Одноногой Сью». Что бы ты, кстати, не подумал, играю я совсем недурно, когда-то даже был одним из лучших в городе, но картами семью не прокормишь. Тогда я был еще тупее, чем сейчас, и решил, что ничего постыдного в том, чтобы взять в долг у мафиози, нет. Знаю, ты там уже прикрываешь рот руками, чтобы не сорваться на смех. Я бы сейчас и сам сейчас расхохотался, но тогда мне это казалось чертвоски правильным решением, и, напялив свой лучший костюм, я отправился к Эктору де Марко со своей скромной просьбой. Он мне, конечно же, не отказал. Сказал, что теперь рассчитывает на мою отзывчивость, а потом вежливо так предложил испробовать кофе, который готовят его парни. Вот тут-то мы с ними и встретились. Один был громадный, футов, наверное, семь. Одежда на нем была неопрятная, как из мешковины, но вот на голове был этот головной убор с пером, который еще в австрийских театральных постановках увидеть можно. Выглядело это всё просто до жути нелепо, но ты такому парню ничего не скажешь, особенно, если он протягивает тебе руку и говорит, что его зовут Гэри-Леон. Это вообще, мне кажется, главная ошибка многих родителей. Каким же, черт возьми, законченным придурком нужно быть, чтобы думать, что человеку с именем Гэри-Леон светит нормальная жизнь. Я такое имя только пару раз жизни встречал, но называли им почему-то исключительно серийных убийц. Как будто в тюремных записях это имя будет смотреться лучше остальных. Но, может, именно так оно и было.
Потом я узнал, что здоровяка Гэри по имени называют редко, а чаще зовут просто Дровосек. И это только на первый взгляд могло показаться безобидным прозвищем. Каждый, кто встречал Гэри-Леона больше одного раза, знал, что тот почти всегда ходит со своим топором. Топор этот помогал ему разбираться с проблемами босса, но самое интересное скрывалось не в этом. После того, как проблема больше не подавала признаков жизни, Дровосек присаживался рядом с ней на корточки и проговаривал «А теперь мы узнаем, сколько тебе. По твоим годовым кольцам узнаем».
Больной ублюдок, знаю, но, я уже говорил, что с такими спорить бесполезно. Он сильный, и парни вроде меня ему на один зуб. Когда смотришь на таких, как он, понимаешь, что мы в этом мире вообще не для того, чтобы с ними спорить. Да с ним вообще никто не спорил. Кроме его постоянного компаньона разве что. Приятель, ты же меня слушаешь, да?
Ты просил помолчать, и теперь я молчу. И, если бы по какой-то причине я не захотел тебя слушать, не думаю, что у меня получилось бы.
Вот, скажи, в твоей жизни были ситуации, которые в полной мере могли бы определить её исход? Как ва-банк…
У тебя, если не ошибаюсь, мало времени. И ты с чем-то там хотел разобраться.
Может, это мне тоже поможет разобраться. Так ты ответишь?
Думаешь, такие ответы просто падают на голову? Шел себе, насвистывал песню из любимого мюзикла, и тут «бах», что-то выпало из окна стоящего рядом дома и указало тебе жизненный путь. Если такое и случается, то тебе нужно обратиться к кому-то другому. У меня таких озарений никогда не было, хотя, признаться, много странного повидать пришлось. Был когда-то парень, который почти всю жизнь провел в окрестностях Килиманджаро, а потом решил отправиться на поиски лучшей жизни. Этот тип умудрился приплыть на корабле с выпивкой, но его, понятное дело, обнаружили, как только стали разгружать товар. Из наших слов он знал только «сука» и «без ГМО». Я думаю, несложно догадаться, что с таким словарным запасом от полиции отделаться будет нелегко. И вот этот парень, окруженный полицейскими со всех сторон, кидается к одному из них и выхватывает у него пистолет. Полчаса все смотрели на него, изучали, спрашивали о чем-то, но так и не подумали, что он может на кого-то напасть. И вот он уже с оружием, из которого явно не умеет стрелять, кричит как невменяемый и требует освободить ему дорогу. Все кроме этого парня понимали, что ему скорее позволят застрелить пару человек, чем отпустят прогуляться по городу. А он хотел только этого – оказаться в новом месте. И был уверен, что достаточно будет всех слегка припугнуть, чтобы ему наконец позволили это сделать. В общем, он начинает размахивать пистолетом еще активнее, но тут что-то идет не так, и все отчетливо слышат хлопок. Пуля прилетела сержанту прямиком в лицо. Парень такого совсем не хотел. Думаю, это и говорил всю оставшуюся дорогу на своём замысловатом языке. Повторял, что не хотел. Но он теперь был убийцей, а не просто каким-то иммигрантом, и его бормотания никто не слушал. Может, такие вот решения раз и навсегда определяют ход событий. Но для такого нужно быть полнейшим неудачником или идиотом.
Я-то уже подумал, что тем полицейским, у которого отобрали оружие, был ты.
Может, в другой жизни. А в этой полицейским стать мне так и не довелось. Туда желательно приходить с двумя руками. С двумя руками из плоти и крови, а не металлической кочергой вроде моей.
Ты в моем воображении теперь всегда будешь возникать в образе пирата. Йо-хо-хо. Знаю я, знаю, над таким не шутят. Война и моих родителей не пожалела.
Меня покалечила никакая не война, а обычная бандитская перестрелка рядом со школой, где я когда-то учился. Целый град из пуль во время урока. Прямиком в окно. К моменту, когда паника утихла, моя рука напоминала месиво, а врачи отказались спасать куски мяса, предложив более быстрый и эффективный способ.
Вот, честное слово, я никак не могу перестать тебе удивляться. Живучий ты, однако. Сопляком выстоял перед бандитами так, как мне не выстоять и сейчас.
Ну противостоянием это точно не назовешь. Нам потом даже не смогли сказать, кто стрелял. Санкции ввели зато. И денег выделили на новые окна.
И ты так и не узнал?
Что это были за бандиты? Нет. Помню только, что одного из них звали Стрит. Прежде, чем началась пальба, кто-то это имя часто кричал. Этот Стрит мог меня подстрелить, а мог просто пасть жертвой вроде меня, только более невезучей. В общем, не знаю я, что там было, и лучше в этот омут уже не лезть.
Ну-с, дружище, я с таким именем всё равно никого не знаю. Хотя мою жизнь, думается, тоже стрит погубил… Но мы что-то заболтались. Мне же здесь исповедь нужна была, или как это называется.
Можешь продолжать.
Да я в любом случае собирался. Вспомнить бы теперь только, на чем я остановился… А, вышибалы Эктора. В общем, как я уже сказал, спорить со здоровяком Гэри Леоном позволялось только боссу и его напарнику Кэйси. Внешне последний никогда не производил грозного вида, однако внешность, как говорится, обманчива, и это было как раз о Кэйси. Сам он говорил, что избавляет мир от последовательностей. Ему, наверное, нравилось умничать, и еще нравился этот самый вопросительный взгляд собеседника, когда тот слышал что-то подобное впервые. Но Кэйси был не из тех, кто довольствовался одним только взглядом, поэтому он никогда не ленился снисходительно улыбнуться и всё подробно разъяснить. По его словам каждый из нас кладет начало куче разных последовательностей. Паренек женился, завел семью, а потом женился уже его сын и тоже завел семью… Это, говорил Кэйси, самая опасная из последовательностей. Её сложно остановить потому, что семьи разрастаются, и потом всех этих наследников первого парня, решившего завести семью, хрен переловишь. Но Кэйси очень пытался. Он сводил количество последовательностей к минимуму, и считал свою работу такой же важной, как, например, работа повара или учителя. В этом был весь Кэйси. И он не просто восхищался собственной работой, он относился к ней с огромной ответственностью. Каждый раз, когда Эктор и его успешные приятели собирались за круглым столом отыгрывать мои деньги, Кэйси любезно напоминал, что если я вдруг не захочу проигрывать, он прервет еще одну последовательность.
Сегодняшний день тоже не был исключением. Даже появление быстрого Джима Гальвани не заставило Кэйси заткнуться. Он, кстати, был единственным, кто спрашивал Джима о происхождении его прозвища и не получал за это по роже. Думаю, все его терпели потому, что Кэйси провел в этой дыре почти столько же, сколько и сам босс. В один прекрасный момент он просто перестал быть человеком и стал чем-то вроде предмета мебели, который никогда не сдвигают с места потому, что он заслоняет собой дырку в стене. Это была сделка с самой комнатой. Комната хотела, чтобы в ней был Кэйси, понимаешь? Кэйси пустил корни слишком глубоко, чтобы теперь кто-то осмелился его выгнать.
Что же касается Джима Гальвани, тот наведывался к Эктору раз в несколько месяцев, воздавая дань старой дружбе. По случаю появления Джима мне полагалось проигрывать еще больше, а это было чертовски сложно, потому как играл Гальвани хуже моей жены. Покер всегда был для него загадкой, но ему и не нужно было разбираться. Парни вроде Гальвани растут с уверенностью в том, что на их стороне играет сам Бог, а затем укрепляют эту уверенность, фаршируя свинцом каждого, кто посмеет с ними поспорить. Гальвани сам был богом, но, может, чуть меньшим, чем Бог-отец. А помимо божественного дара Джимми также мог похвастаться способностью к прорицанию. Вот уже второй год он приходил, опустошал бокал «Джеймсона» и рассказывал о том, что знал о планах Ли Освальда задолго до их свершения. «В то утро, - говорил Гальвани, - я проснулся от звука выстрела. Он звучал у меня в ушах. До сих пор звучит». Может, и вправду звучит. Никто не знает. А моё дело, так вообще – отдавать свои деньги.
Я и сегодня, если на то пошло, должен был деньги отдавать. Да я бы и проиграл всё этому сраному Гальвани, если бы он прыгать выше своей головы не пытался. Все ведь прекрасно знают, что Джим никогда не блефует. Джиму просто мозгов не хватает блефовать, поэтому он играет честно. Этакий честный бандит Гальвани. Ночью топит гангстеров в реке, а днем честно играет в покер. Все привыкли к такому положению вещей. Его и ни к чему менять. Это как с тем предметом мебели, который никто сдвигать не осмеливается, потому как знает, что будет только хуже. Так должно быть всегда. Но Гальвани даже этого понять не смог. Он решил сыграть по-другому. Решил блефовать. А я просто выходить из игры сразу не хотел. Думал оставить хотя бы удовольствие от процесса, раз результат должен всегда меня огорчать. Но это была безобидная затея. Кто вообще знал, что он полезет в блеф со своей парой семерок? Но он полез, потому что на его стороне играл Бог. По крайней мере, он так думал, пока не увидел, что у меня стрит. А это значит, я победитель. И нет покера, где пара ценилась бы больше стрита, поэтому помочь Гальвани никто не мог. Это задело его, задело до глубины души. Это огорчило и Эктора, потому что тот боялся оскорбленного Гальвани. И вот все они смотрят на меня, а я понимаю, что выход из этой ситуации только один. Я срываюсь и взбегаю вверх по лестнице. Но, видимо, мне было слишком страшно, чтобы подумать о том, что не стоит бежать на задний двор. Здесь, видишь ли, здания со всех сторон и только один выход – через «Одноногую Салли». Есть еще какая-то школа, но там решетки на окнах. Наверное, как раз против таких, как я. А дальше – голые стены. Высокие и голые, как белокурые девчонки из весеннего номера «Playboy». Этим стенам точно не до меня, и помогать они мне не будут, так что я в западне. Я сам виноват. Сам себя загнал. И даже сейчас, вместо того, чтобы признать свою вину, всё думаю о том, что так было нужно. Виноват Гальвани – вот, что я думаю. Видимо, и подохну с мыслями о быстром Джиме. О каком-то вонючем мужике, которого видел всего пару раз. А Кэйси еще улыбнется своей снисходительной улыбкой и скажет: «Твои последние слова. Говори, или я озвучу их за тебя». Готов поспорить, он уже придумывает за меня прощальную речь, выбивая дверь на пару с Гэри Леоном. А дверь словно ждет, пока я выскажусь. Не хочет позволить мне умереть с куском истории во рту. За это я ей благодарен, но она, видимо, не хочет защищать меня вечно, поэтому поддается. Здоровяк Гэри вбегает первый. Не знаю, зачем ему автомат для охоты за мной. Это же только я. Можно подумать, мне было бы мало пули из обычного пистолета.
- Гэри, зачем автомат? – кричу я.
Здоровяк смотрит на меня в недоумении. Он уже собирается ответить, но тут вбегает Кэйси.
-СТРИТ, - вопит он, - ЧЕРТОВ СТРИТ.
-Теперь поплатится, - наконец выдает Гэри.
- Да, - продолжает Кэйси, не снижая голоса, -за стрит нужно платить. Ты готов заплатить за стрит?
Я думаю над остроумным ответом. Секунд тридцать, не больше. Собираюсь сказать на прощание что-то о тупости Гальвани. Может, нужно сказать «его даже слепой мальчишка обыграет». Нет, не совсем подходит для финальной реплики…
- Неужели наш мальчик потерял дар речи? – наконец спрашивает Кэйси, подступая ко мне маленькими шажками.
Я снова думаю над ответом, а Гэри Леон открывает огонь. Трясет пушкой так, как будто хочет расправиться с ней, а не со мной. Первые пули летят в окна. Прямо в окна школы. Кажется, уроки сегодня закончатся быстрее. Всё благодаря Гэри Леону. Он сегодня делает подарок детишкам. И мне. Остальные пули летят в меня.

В колонках играет - Graveyard – The Siren
Многие считали, что Полосатый Пиджак и кресло неразлучны. По крайней мере, никто не мог свидетельствовать о том, что видел, как Полосатый Пиджак покидает излюбленное кресло. В сутках был всего час, когда за Пиджаком никто из присутствующих в салоне наблюдать не мог, и, как полагали самые пытливые и догадливые умы, именно этот час он проводил вне кресла. Само кресло было настоящей гордостью Полосатого Пиджака. На нем, конечно, не было широких полос, которые так ценил обладатель пиджака, но к чести кресла всё же следует заметить, что вид у него был поистине господский. Как и полагается любому креслу, по бокам у него были две ручки. Будь это простое кресло, ручки тоже непременно оказались бы простыми, из какого-то дерева с неизвестным названием, спиленного пару десятков лет назад безымянным пройдохой, родившимся на лесопилке и благополучно завершившим там свою жизнь. Будь это простое кресло, на его ручки никто бы даже не стал смотреть, однако все прекрасно знали, что выбор Полосатого Пиджака попросту не мог пасть на простое кресло. Это, в свою очередь, заставляло прийти сразу к нескольким очевидным выводам, один из которых состоял в том, что ручки у кресла были непростыми. Помимо того, что Пиджак считал ручки своей излюбленной частью кресла и каждые полчаса любовно их потирал, он также никогда не ленился рассказать о том, как последний могучий дуб в королевском лесу пожертвовал собой, дабы стать частью этого самого кресла. «Настоящий героизм, - говорил Пиджак, пробегая взглядом по лицам посетителей салона и ожидая, пока на каждом из них воцарится полное согласие, - не то, что в наши времена. Теперь уже никто не захочет себя увековечить. Всем подавай искрометную жизнь. Все хотят всё и прямо сейчас, а вот дуб…». Чем больше Пиджак говорил, тем сложнее было вспомнить, с чего он начал и к чему вел. Скорее всего, ему еще ни разу не удавалось закончить свой рассказ, потому что каждый раз, приблизительно через полтора часа после того, как слово «дуб» впервые за сутки покидало уста Пиджака, кто-то из преданных слушателей непременно зевал и тем самым ввергал рассказчика в дикое смущение. Пиджак мог стерпеть почти всё. Не раз ему доводилось слышать нелестные слова в свой адрес из-за слишком экстравагантной манеры одеваться или, например, лишнего веса, ужасным образом оскверняющего его тело. Подобное Пиджак неизменно игнорировал, вспоминая о том, что настоящая сила кроется совсем не в обоюдных пререканиях. Такую реакцию на оскорбления он считал одним из своих главных достоинств, а достоинствами, как известно, лучше пользоваться почаще. В общем, Пиджак попросту не мог, да и не хотел, отказываться от удовольствия возвыситься над оппонентом, и поэтому слыл человеком спокойным и уравновешенным. Пиджак мог стерпеть почти всё. За исключением показательного невнимания к его креслу. Это уже не было общим оскорблением, направленным на то, чтобы задеть всех толстых безвкусно одетых людей. Это оскорбление было совсем другого характера, личного, и предназначалось оно для того, чтобы поразить Полосатого Пиджака в самое сердце. Чертовски обидно было наблюдать, как кто-то зевает на самой интересной части повествования, так что, не в силах справиться с подступающей обидой, всех слушателей Пиджак прогонял. «Завтра в то же время?» - спрашивал кто-то из пришедших в последние минуты. «Да, - отвечал Пиджак, протирая вспотевший лоб клетчатым носовиком, - всего на пару часов. У меня еще много дел».
Говорил Пиджак чистую правду – дел у него было хоть отбавляй. Для того чтобы быть занятым, совсем не обязательно передвигаться, и всем своим фактом существования он доказывал это окружающему миру. Также стоит заметить, что в обед посетителей было меньше всего. Всё потому, что в обед Пиджак рассказывал истории, а в салон люди приходили совсем не за ними. Конечно, некоторые из них и, вероятно, наименее подлинные могли бы представиться вам крайне интересными. Например, история о том, как Пиджак десять лет проработал мороженщиком и прожил в своём рабочем фургоне, экономя каждый цент, дабы потом открыть свой салон. «Этот пиджак, - неизменно говорил он под конец, - не просто там какая-то тряпка. Он напоминает о моей былой жизни, и будет напоминать, пока не протрется до дыр».
Наблюдая за Полосатым Пиджаком, можно было легко подумать, что вся его жизнь сводится к любованию креслом и своей одеждой, и только при более продолжительном наблюдении взору представлялась совершенно иная часть его жизни – бизнес. По правде, бизнесмена в Пиджаке никто не видел именно из-за его пиджака. Тот был уж слишком вычурным и ярким, как для бизнесмена. В таких, как выразился один из прошлогодних посетителей, ходят клоуны и цирковые зазывалы, но совсем не деловые люди. Если уж говорить начистую, винить в сказанном безымянного посетителя нельзя – тот был совершенно прав. Пиджак старый, потертый, на размер меньше, чем требовалось его владельцу, но все же невероятно броский, сразу цепляющий взгляд. Красные полосы на нем, казалось, постоянно подкрашивались и оттого не теряли своего цвета, а вот белую ткань подкрашивать было сложнее, и та всегда выглядела невероятно хрупкой рядом с новенькой красной. С пиджаком владелец никогда не расставался, и вообще неизвестно, доводилось ли этому пиджаку бывать где-то помимо тела хозяина на протяжении последних пятнадцати лет.
-У вас вообще есть другая одежда? – спросил как-то один из постоянных посетителей.
-Я бы предпочел поговорить об этом в другой раз, - вежливо ответил Пиджак, но по его взгляду было совершенно понятно, что никакого другого раза уже не будет.
Посетитель в салон больше не возвращался, и это был как раз тот случай, когда Пиджак оказался этому неимоверно рад. Как оказался рад и тому, что сейчас дверь салона открыл человек ему до сих пор незнакомый.
- Вы распаковывать или запаковывать? – спросил Пиджак незнакомца, едва тот успел переступить порог.
- Простите, - ответил тот с легким итальянским акцентом, - я не…
- Вы, получается, что же, зашли сюда совершенно случайно?
- Нет-нет, - посетитель энергично замотал головой в знак протеста, - я по наводке мистера Эйкли. Он сказал, у вас можно избавиться от тревожных воспоминаний. Но чтобы распаковывать или запаковывать…
- Ах, - Пиджак издал легкий смешок, - значит, вы просто дилетант. Сейчас я подзову Бакли, и он вам всё объяснит.
- Я уже здесь, если что, - послышался вдруг молодой голос из-за шторы, разделяющей комнату на две части, подобно занавесу на сцене.- Я здесь почти всё время, босс. Просто стою за шторой.
- Да-да, точно-точно. А теперь, будь добр, расскажи посетителю о наших услугах.
- Конечно, - быстро согласился Бакли и направился в сторону незнакомца.
-Меня зовут Рик, если что.
- Хорошо, - кивнул Бакли, -Рик, пройдемте со мной.
Нельзя было не заметить потрясающего сходства между Риком и Бакли. Роста они были почти одинакового, волосы зачесывали на ту же сторону, и даже в их манере держаться было что-то схожее. Единственная разница, как несложно догадаться, была в одежде. Костюм сотрудника салона был солидным, но простым. Видимо, выбирал его сам босс, руководствуясь отчасти профессионализмом, отчасти желанием затмить своим пиджаком всех присутствующих в салоне. Испытывая необходимость в поддержании авторитета, Полосатый Пиджак попросту не мог позволить помощнику расхаживать в костюме более ярком и броском, чем у него самого. А вот Рик никому подчиненным не приходился, поэтому мог выбирать любую одежду и спокойно в ней расхаживать. Нельзя сказать, что Пиджак испытывал зависть, глядя на строгий синий костюм клиента, но по взгляду его было совершенно понятно, что человека в таком костюме рядом с собой он долго терпеть не станет.
-Как видите, - проговорил Бакли, уводя посетителя всё дальше от Пиджака и его кресла, - у нас есть много комнат. Часть из них просто заставлена креслами. Это может показаться странным, но, как оказалось, многие получают невероятное удовольствия от того, что эти кресла, как бы это сказать, потрошат. Не смотрите на меня с таким удивлением, мистер, это всё чистая правда. И видели бы вы их лица… Они буквально сияют от восторга в то самое время, когда руки этих людей безобразно уродуют кресла с помощью ножей. Показать я вам, к сожалению, не могу. Как говорит босс, это дело личное. Я с ним, в общем-то, согласен, но, знаете, это как раз то, что сложно передать словами. Вы вообразите только: состоятельные мужчины со статусом в обществе сидят посреди комнаты и вырывают набивку из кресла. Все они говорят, это очень интимный процесс…
- Я когда-то читал о подобном, - Рик задвинул за собой занавеску и стал осматривать бесчисленное количество дверей, тянущихся вдоль стены.
- О подобном?
- Ну не о таком же в точности, а просто о…кхм…специфических предпочтениях некоторых людей. Это называется фетиш. И раз эти люди способны получать от такого удовольствие…
- Да, - быстро согласился Бакли, - лучше им не мешать.
- Пока вы не спросили, а я знаю, вы спросите, потому, что вам нужно заработать деньги, я сразу скажу, что пришел не за этим.
- Попробовать, значит, не хотите?
- Лучше предоставлю это другим. Мне самому больше нравятся целые кресла. Такие, на которых можно сидеть часами и читать книги. Я бы эти кресла ни за что уродовать не стал, что бы там ни было у них внутри. Думается мне, их делают целыми как раз для того, чтобы они такими оставались.
- Вынужден с вами согласиться. На самом деле, я в любом случае должен с вами соглашаться, так что лучше не принимайте на свой счет.
- Я и не думал, - Рик одобряюще улыбнулся.
- Но вы-то, вы пришли сюда за другим. Хотите что-то запаковать?
- Если честно, я так и не понял, что значит «запаковать».
- Запаковать воспоминания. Понимаете ли, то, что вам говорили об этом месте, может оказаться не совсем правдой. К нам часто приходят люди, которые простят изъять их мысли или, проще говоря, стереть. Так вот мы такого не делаем. Мы на это попросту не способны. Единственное, что мы можем, так это запаковывать. Вот как будто лежит у вас на столе вещь, вызывающая отвращение, но выбросить вы её никак не можете. Она просто должна там лежать, вы это прекрасно осознаете, но с постоянно подступающим отвращением тоже ничего не поделать. И тогда вы обращаетесь к нам. Уничтожить эту вещицу, как я уже говорил, мы не можем, однако можем её чем-нибудь прикрыть или запаковать в красивую упаковку. Каждый раз, пробегая взглядом по столу, вы будете видеть красивую упаковку, а то, что в ней, перестанет вас беспокоить и даже интересовать.
- То есть, если я правильно понял, вы просто зарываете воспоминания поглубже?
- Что-то в этом роде, - Бакли кивнул, -забрасываем одну книгу десятком других книг, чтобы её было сложнее найти.
- И это работает?
- Пока никто не жаловался. Лично мне кажется, это работает потому, что человека пугает сумбур. А мы как раз то и делаем, что добавляем к пугающему вас воспоминанию огромное количество незначительных деталей, заталкивающих его на задний план. Вы просто не будете знать, за что ухватиться, и это вас спасет.
- Тогда мне интересует несколько другой вопрос.
- Да, конечно. Мне платят за то, чтобы я вам на них отвечал.
- Что люди обычно пытаются запаковать?
- Думаю, вы догадываетесь, - Бакли вдруг перешел в тактическое отступление, - что этой информацией я делиться не могу. Могу только сказать, что клиенты хотят закопать не только кошмары. Многие приходят с полной головой счастливых воспоминаний и требуют сейчас же от них избавить. Они просто боятся, что наступят времена, когда эти воспоминания окажутся в слишком далеком прошлом, понимаете? Эти люди, какими бы они не пытались казаться, в действительности слишком слабы для того, чтобы принять переменчивость жизни. Судить я не в праве – я простой ассистент, но, уверяю вас, обстоит всё именно так.
- Я…я спрашивал не для того, чтобы потешиться над чужим ужасом. Просто сейчас мне кажется, что я тот самый парень, который прибегает в больницу с комариным укусом и ставит всех дежурных на уши.
- Быть может, у вас аллергия на комаров, и это вопрос жизни и смерти. К тому же, вы всё равно заплатите, так что потратить немного времени на вас нам не жаль.
-И вы поможете мне, что бы я ни попросил запаковать?
-Конечно, желательно, чтобы воспоминание было единичным. Так его проще схватить и спрятать. В противном случае от вас потребуется поочередно восстановить в памяти все беспокоящие вас эпизоды.
-Думаю, с этим я справлюсь.
-В таком случае, пройдемте со мной, Рик.
Прошествовав вдоль десятка одинаковых дверей, Бакли наконец остановился у той, что была приоткрыта.
- Сюда? – уточнил Рик, указав на дверь.
- Да-да, проходите.
Нельзя сказать, что за дверью было что-то, чего Рик еще не успел увидеть в салоне. Большую часть внимания на себе перебирали пестрые обои со строгим геометрическим узором, а что же касалось наполнения самой комнаты, назвать её пустой не позволяли только два кресла, стоящих по центру.
- И это всё? – клиент не скрывал удивления в голосе.
- О, поверьте, нам больше и не потребуется. Присаживайтесь в кресло.
- Нам же не придется его потрошить?
- Нет-нет, что вы, - поспешил заверить Рика ассистент, - эта процедура совсем другая. Ну же, не бойтесь, присаживайтесь.
- Раз уж я сам пришел, полагаю, особого выбора теперь нет.
- Если вы всё еще не передумали, - Бакли улыбнулся лучшей улыбкой продавца, желающего продать свой товар по заоблачной сумме.
- А теперь? – переспросил Рик, ощупывая руками кресло, на котором сидел.
- Теперь не спешите. Для начала вам придется рассказать мне о том своем воспоминании, чтобы я мог сориентироваться. А всё остальное будет…скучным. Как простая косметологическая процедура вроде удаления бородавки. Мы подключимся к визуализатору. В то время, пока вы будете концентрироваться на воспоминаниях, я буду дополнять их другими событиями. Раньше, кстати, мы работали по другой методике. Создавали еще один кошмар, заставляющий мозг блокировать весь эпизод в памяти. Однако эта техника не всегда давала необходимый результат, поэтому от неё пришлось отказаться.
- А этот визуализатор… - начал Рик, прослушав большую часть сказанного ассистентом.
- Он в кресле. Повернете рычажок у левой ручки, и над спинкой появится шлем. Один для меня один для вас. К слову, это совсем не больно, так что можете не беспокоиться.
- А об этом я, кстати, еще не успел подумать.
- Так вот, - тон Бакли из дружелюбного резко перешел в исключительно деловой, - пора обсудить ваше воспоминание.
- Это может показаться странным, но меня пугает один человек. Я совсем недавно перебрался в дом прямо через дорогу от вашего салона. Свою страну я всегда мечтал покинуть и, признаться, очень доволен вашей, но кое-что всё же нарушает моё спокойствие. Человек в грузовике. Да-да, просто себе человек в грузовике. Я бы с радостью забыл о нем, но он каждый день околачивается у моего дома. Каждый раз, когда я прохожу мимо и невольно пересекаюсь с ним взглядом, он смотрит на меня глазами полными маниакальной ненависти. Его лицо искажается в такой гримасе, словно он вот-вот сорвется с места и задушит меня голыми руками. Вообще, я не из мнительных, вы не подумайте. Но этот человек, он действительно жуткий. Поначалу я не обращал внимания, но, знаете, не так-то легко игнорировать человека, убивающего вас взглядом каждый раз, когда вы покидаете свой дом. Я каждый раз вижу, как он меня глазами душит, и никакие это не шутки. Квартиру здесь я уже продал и приобрел другую. Жалко, конечно, расставаться с таким хорошим домом, но жить по соседству с маньяком я точно не хочу. Знаете, я честно думал, что переезда будет достаточно. Был уверен, что просто съеду и смогу жить спокойно… Но это совсем не такой случай. Понимаете, я постоянно возвращаюсь в мыслях к глазам этого маньяка. Да что уж там, теперь я вижу его в каждом водителе грузовика. Это какая-то болезненная одержимость, знаю, но к врачам сейчас лучше вообще не общаться, так?
- Думаю, это всё же зависит от того, что у вас болит.
- Лучше сразу скажите, насколько ничтожны мои шансы, получить вашу помощь.
- Поверьте, к нам приходили и не с таким. А у вас работы на полчаса от силы. Просто мечта, а не работа.
- Значит… - снова начал Рик.
- Успокойтесь и поверните рычаг у левой ручки.
Как известно, успокоиться в подобной ситуации невероятно сложно. К слову, дается достижение спокойствия с трудом не потому, что посетители попадаются уж больно нервные, а в основном потому, что каждый из них всё это время нервничать боялся, и именно сейчас нашел для этого достаточно и времени и сил. Правда, время всё же не совсем подходящее, поэтому в руки нужно брать себя быстро, и если не успокаиваться взаправду, то хотя бы всем своим видом пресловутое спокойствие имитировать. С этой задачей Рик справился хорошо, что, в свою очередь, отметил Бакли, однако вслух говорить не стал. Как и предупреждал Бакли, процедура оказалась косметической. Если она и могла представиться занятной, то ни одна сторона об этом всё равно не помнила. Посетитель, как всегда, оказался слишком сконцентрирован на собственных переживаниях и воспоминаниях, а сотрудник салона…для него это дело и так привычное. Это как раз то, что Полосатый Пиджак называл громким словом профессионализм. Если ты не профессионал, делать тебе в салоне нечего, и Бакли это прекрасно знал.
- Как вы себя чувствуете? – спросил он Рика с наивысшим профессионализмом, как только процедура была окончена.
- Я в порядке, благодарю.
- Что вы, не стоит благодарности. Не уверен даже, что в таких местах манеры к месту. Пожалуй, лучшей благодарностью будут наличные или чек. Уверен, мистер Уилкс это оценит.
- Кто оценит? – неожиданно растерявшись, переспросил Рик.
- Босс, разумеется. Идите к нему. Он ждет вас в своем кресле.
То, что босс ждал в своем кресле, было неопровержимым фактом вроде того, что Земля обращается вокруг Солнца, или того, что само Солнце однажды увеличится в размерах и погубит всю жизнь на бережно согреваемой им планете. Но сейчас голубая планета мирно вращалась вокруг ближайшего к ней светила, а босс сидел в своем кресле, и это был факт.
- Вы предпочитаете наличные? – Рик неожиданно оторвал Полосатого Пиджака от поглаживания так сильно полюбившегося ему кресла.
- Всё верно. Нет ничего лучше наличных.
- Тогда держите, - благодарный клиент протянул стопку банкнот толщиной с три пальца.
-Приятно иметь с вами дело.
- То же самое могу сказать о вас, - Рик бегло улыбнулся и зашагал в направлении двери. Та ознаменовала скрипом выход из салона очередного посетителя и наконец позволила тишине воцариться в помещении. Нельзя не сказать и о том, что Рик очень любил тишину. Он бы всё отдал, чтобы наслаждаться ею, как это мог делать Полосатый Пиджак. В этом смысле он жизни Пиджака завидовал. И особенно зависть дала о себе знать на улице, в тот самый момент, когда Рик погрузился в какофонию шума.
- Что, и ты тоже от этого шарлатана? – послышался вдруг старческий голос, идеально дополняющий уже сформировавшийся ансамбль безобразных звуков.
- Я… - в замешательстве протянул Рик. – Вы вообще кто?
- Не думаю, что это вас касается, - ответил старик, выглядящий как бродяга, и сидящий на месте, отведенном для бродяг. – Могу только сказать, что помню, как этот шарлатан появился в городе. До него у нас был совсем другой Эллиот Уилкс. Тот Эллиот Уилкс каждый день развозил детишкам мороженое и по-настоящему жил своей профессией. Я помню его не только потому, что видел его каждый день, а и потому, что длительное время жил с ним по соседству. Это был настоящий Эллиот Уилкс, и он был отличным парнем. А потом, откуда не возьмись, появился этот толстяк. С настоящим Эллиотом он, наверное, даже не говорил. Скорее всего просто пробрался в фургончик и угнал его, предварительно вышвырнув мороженщика Уилкса. Даже одежду сцапать себе не поленился, ублюдок. Да что одежду? Имя не побоялся забрать. Но никому дела до этого нет теперь, как не было и тогда. Все здесь плевать хотели на то, что старина Уилкс обезумел. Разъезжает теперь на старом грузовике и всё ждет, что этот тип выйдет из своего салона. Уилкс теперь никто. Уилкс теперь другой человек. Знать не хочу, что наш мороженщик сделает с ним, когда он всё же выйдет, но, думаю, здесь и убийство можно оправдать. Главное, чтобы Уилкс совсем с катушек не съехал. Я ему сколько раз говорил, в полицию обратиться, а он не хочет. Болван, говорит «не поверят». Да, конечно, не поверят, если им не сказать… Но ладно, вы-то все, чем лучше этого жирного вора? Ходите и носите ему деньги. Разбогатеть помогаете, да?
- Не уверен, что я вообще понял, о чем вы, - наконец выдавил из себя Рик.
- Говорю, негодяю ты деньги отнес. Он, можно сказать, у человека жизнь отобрал, а ты ему деньги приносишь.
- Отобрал жизнь? Он же, по вашим словам, просто фургончик угнал у того парня.
- Послушайте только, просто угнал фургончик, - старик попытался рассмеяться, но смех быстро превратился в хриплый кашель. – Угнал фургончик, угнал одежду, угнал имя, и делов-то, да? Ты бы Уилкса видел. Но чего вообще я тебе об этом рассказываю? С чего бы вас всех беспокоил какой-то чокнутый Уилкс?
- Как бы там ни было, - осторожно ответил Рик, - с этим можно справиться.
- Думаешь?
- Думаю, что либо вы, либо этот парень, о котором вы говорите, изрядно преувеличиваете. А теперь, простите, мне пора.
Куда ему потребовалось так спешить, Рик помнил плохо, но всё же стал мерить асфальт быстрым шагом, чувствуя, как тот довольно, почти по-питомчески, трется о его ботинки. Сегодня асфальт шуршал на удивление громко, и, если бы Рик не помнил этого звука, наверняка подумал бы, что это шелестит новая упаковка.

В колонках играет - Polica – Amongster
Нужно просто уметь вовремя извлекать ответы. В противном случае они продолжат выстраиваться в очередь друг за другом, а когда места станет совсем мало, собьются в ком. На первый взгляд это даже хорошо – целый ком ответов. Подумать только, да? Но если вы присмотритесь, то сразу заметите, что ком этот занял всё место без исключения и застрял настолько плотно, что вам его не извлечь вовек. Сколько бы вопросов вы теперь не задавали, ответов вам не получить. Они где-то там, в самом конце, становятся частью огромного кома. Они смеются над вами и заплетаются в замысловатые узоры из слов. Ликуют лишь потому, что вам до них не добраться. Вот в этом, пожалуй, вся ирония. Терпение полезно в меру.
Моя мать всегда говорила, что терпение – удел мудрецов, а отец, заглядывая в очередную бутылку, извлекал оттуда истину, согласно которой терпение для трусов. Кому из них верить, я не знал, поэтому подбрасывал монетку. А монетка, в свою очередь, поворачивалась то одной стороной, то другой. Почти равное количество раз. Достаточно весомый аргумент в пользу того, что в терпении должна быть мера.
Если подумать, это даже странно. Мера непременно должна что-то мерить, а, чем мерить терпение, я не знал. Знал только, что никаких минут или часов для него не хватит. Это для нас минуты способны обратиться в вечность только от одного запаха или прикосновения. Мы любим застревать, погрязать во фрагментах настоящего, если изволите. Любим хвататься за один единственный миг потому, что знаем, как легко он может он ускользнуть, стоит только отвернуться. Знаем также то, что никакого настоящего нет, а есть лишь пропасть между прошлым и будущим, неизмеримая то ли потому, что она невероятно мала, то ли потому, что протягивается она куда-то в вечность. Может, именно в таких пропастях стоит мерить терпение. И в человеческих жизнях, которые безустанно стремятся их заполнить.
В той комнате я почему-то не помнил, как много времени мне пришлось посвятить терпению, но точно ощущал, что оно на исходе. Это был первый и единственный призыв к действию. Как говорят во всех инструкциях, сначала нужно осмотреться. А вокруг были неоновые вывески, да и только. Знаете, массивные такие, на увесистых крепежах. Последним тоже нужно было за что-то держаться, поэтому они жадно впивались в стены, а те устремлялись к потолку – единственному, что выдавало во всём этом комнату.
Если честно, я привык, что в комнатах всегда четыре стены, а здесь стен было больше, чем зубов у меня во рту. Челюсти – вот, что напоминало это помещение. Здоровенные неоновые челюсти, готовые вас измельчить при любом неверном движении. Но я не двигался, и пасть была вынуждена бездействовать.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что же конкретно в этом всём так настораживало. И, знаете, это были совсем не челюсти или как я там их назвал. Меня пугали вывески без надписей. Все до единой они были пусты. Подсвечивались по бокам, оттеняли всевозможными цветами, заставляли глаза разбегаться от неимоверного разнообразия красок, но при этом пустовали. Там не было ни слова. И, признаться, я даже подумать не мог, что так испугаюсь при появлении первых слов на одной из ближайших ко мне вывесок. Яркие точки неожиданно собрались в буквы и предоставили мне более или менее связное предложение. «Проверь яму» - гласила вывеска.
Что? Постойте, что? Это вам не ликёры от Теда и не паб под названием «Паб». Это даже не Сити Холл и не Радио Таймс. Это – «проверь яму». Целых полчаса я простоял под чертовой вывеской и прождал, пока там появится это мотивирующее и жизнеопределяющее утверждение. Мы знаем, ты долго ждал, а теперь просто проверь яму, дружище. Быть может, вы хотя бы намекнете, где эту яму искать? Ну уж нет, это всё слишком упростит, мы и так дали тебе слишком много информации.
В конце концов, вывески всё же сжалились надо мной, заменив «проверь яму» предложением более точным. «У тебя под ногами, придурок».
Еще пару минут назад я бы собственными руками отодрал эту вывеску от стены и разнёс её на сотни мелких осколков, но сейчас существительное в конце предложения казалось не таким уж оскорбительным. Придурок, вот, кто я такой. В словаре для этого слова наверняка имеется определение, хотя я и не уверен, что оно передает весь тот смысл, который в него следует вложить. Что бы там не написали, уж мы-то с вами знаем, что придурок – это человек, не знающий, что яму нужно искать под ногами.
Вывески не солгали, и, признаться, эта новость оказалась крайне приятной. Правда, в определении слова «придурок» следует еще упомянуть невнимательность. И это совсем не потому, что я хочу заставить каждого чувствовать себя придурком, а потому, что смена освещения в комнате – это, пожалуй, то, что следует замечать. Такое заметит каждый. Каждый, кто не является мной. Я же обнаружил, что в комнате изрядно потемнело только в тот момент, когда нагнулся осматривать пол в поисках ямы. Единственным источником света теперь служили грозно нависающие вывески. В их свете, казалось, моё тело переливается всеми цветами радуги. Я словно был зеркалом, в котором каждая из вывесок горделиво высматривала себя. Всё это было в какой-то мере даже приятно, вот только совсем не помогало осмотреть почву или что там находилось у меня под ногами. Здесь действовать приходилось на ощупь. Мои пальцы беспорядочно сновали туда-сюда в попытке обнаружить топологические дефекты находящейся подо мной поверхности, а сам я уже начинал проклинать вывески за их тщеславие, когда мизинец и безымянный наконец уперлись во что-то шершавое и угловатое. Как я уже говорил, вывески не солгали. Схватив обнаруженный объект обеими руками, я пришел к выводу, что это коробка, а раз это коробка, её наверняка следует открыть.
Не могу сказать, что я хотел достать оттуда что-то конкретное. Хотеть чего-то определенного можно только в том случае, если точно знаешь, чего тебе не хватает. Вот, например, если тебя забросили на необитаемый остров без еды и одежды, ты наверняка будешь молить всех возможных богов о посылке с чистой одеждой и вкусной едой. И если тебе вдруг ампутировали ногу, больше всего на свете ты захочешь обзавестись новой. В таких случаях всё предельно ясно. Ты совершенно точно знаешь, что включить в список пожеланий, и в каком порядке. Что же касается меня, список я составить не мог хотя бы из-за отсутствия представления о недостающих фрагментах моего полноценного существования. У меня было две руки, две ноги, полный комплект глаз и ушей, а еще я не был голоден. Это должно было радовать, но с моей точки зрения, несколько усложняло положение. Само по себе это относительное благополучие мешало мне думать о том, чего я хочу, в то время как до открытия коробки оставались считанные секунды. Ну же, поторопись, еще несколько секунд внутри будет скрываться что угодно и всё сразу. Как там было в той песне? «Весь мир в его руках, весь мир в его руках». Думаю, так это и выглядит, как закрытая коробка. Весь мир внутри до тех пор, пока ты сам туда не заглянешь. И я бы рад простоять так целую вечность, теша себя мыслями о том, что сейчас, в этой комнатке, я повелитель мира. Обладатель старой коробки держит весь мир на своей ладони, кто бы мог подумать, а? Это чертовски приятная мысль, знаете ли. Но я не мог тратить еще больше времени потому, что знал, как быстро может исчезнуть чувство голода. Знал, как быстро могут заболеть руки и ноги, а глаза с ушами начать подводить. Я по-прежнему не знал, чего хотел, но точно определился с тем, чего не хочу.
Приятный и почти неузнаваемый хруст картона. Коробка утратила целостность и наконец обнажила свое содержимое. Никакой еды или чистой одежды – только револьвер и записка.
«Не задавайте лишних вопросов и будете услышаны, - гласила записка, - не ищите подводных камней и не расшибете о них голову. Каждый патрон – ключ. Каждый ключ используется лишь однажды. Ключ один, а двери две. Теперь все решения за вами».
Хотите, я вам скажу, что это напоминает? Письма одержимых маньяков. Насквозь пропитанные загадками и верой отправителя в то, что он умнее адресата. И, конечно же, буквы в роли посредников, не убивающих тебя, но взводящих курок. Я о таком когда-то читал, и хорошо такие истории не заканчивались. По правде, нет даже никаких инструкций, помогающих из такой ситуации выпутаться. Все инструкции знают только, как в такую историю не попасть, но, видимо, и это не всех спасает.
Бредятину о ключах и дверях я перечитал еще четыре раза. Ничего нового в тексте обнаружить это не помогло, зато помогло убедиться в том, что письмо и револьвер вполне реальны. А, значит, реальны и те двери, о которых говорилось в записке. После обхода комнаты и её тщательного осмотра, насколько это вообще позволял свет неоновых конструкций, мне всё же удалось обнаружить выступы в стенах более или менее походящие на двери. Если на то пошло, от дверей в них были только ручки, но зачем еще кому-то приделывать ручки к стене, так? К тому же, ручки эти были с разъемом посредине. Не таким, как в замочных скважинах, а в несколько раз крупнее. Обычный ключ в такое отверстие попросту провалился бы, но в письме, которое все же стало приносить какую-то пользу, говорилось, что каждый патрон – ключ. Вот на патрон и было рассчитано это отверстие. Осталось только извлечь ключ из связки, функцию которой на этот раз выполнял барабан Ругера. Пять патронов, каждый на своем месте. Изящная связка из пяти ключей, способных отпереть дверь или погубить жизнь. Наверное, при желании можно было бы просто застрелиться на месте, использовав только один ключ. Открыл бы не двери, а целые врата, как любят говорить те ребята, названивающие вам в двери и предлагающие одну из своих брошюр. Заманчиво, правда? Может, и нужно было так поступить, но что-то мне подсказывало, что пули в голову будет достаточно, чтобы убить сознание, а без сознания ни в какие врата ты не сунешься, что бы ты там себе не придумал. Это был как раз один из тех пунктов в списке вещей, которых я не хочу, и я собирался беспрекословно ему следовать.
Теперь нужно было только выбрать дверь, а, как показывает практика, в вопросах выбора полагаться лучше на судью справедливого и непредвзятого. Нащупав в кармане пятицентовую монету и ловко подцепив её пальцами, я тот час же подбросил её в воздух. Некоторое время монета вращалась в воздухе, рассекая его своими гранями, а затем беспомощно плюхнулась мне на ладонь. Смотреть на только что подброшенный жребий мне не требовалось – старого приятеля Джефферсона я мог узнать на ощупь даже в полудреме. С этой монетой в кармане я проходил с шести лет. Каждый раз я доверял ей принятие самых сложных решений, и каждый раз она безупречно справлялась со своей работой. Думаю, во многих вопросах монета была куда компетентнее меня. Её решения никогда не омрачались глупостями вроде настроения или самочувствия, и, несмотря на впившееся в её плоть лицо Томаса Джефферсона, монете были чужды любые политические предпочтения. Вот это я и называл беспристрастностью.
Сейчас монета говорила, что открывать нужно дверь в левой части комнаты. Спорить с её решениями я не собирался, поэтому спокойно извлек пулю из барабана, а затем протиснул её в отверстие для «ключа».
Никакого скрипа, никаких громких звуков – дверь просто погрузилась под землю. В каком-то смысле погружение было медленным: на дюйм уходило порядка минуты. И всё же сам факт медленного исчезновения двери говорил сразу о нескольких невероятно важных вещах. Во-первых, ключи и вправду работают. Само по себе это, конечно, странно, зато заставляет доверять автору письма чуть больше. А во-вторых, мне позволяют идти дальше. Согласитесь, это тоже отменная новость, если не предполагать, что главная опасность поджидает в другой комнате. В общем, это всё заставляет думать, что ситуация не так безысходна, как представлялось на первый взгляд. Требуют от меня пока только идти вперед, а я, сами понимаете, совсем не прочь.
Когда дверь наконец опустилась настолько, чтобы позволить мне перелезть, я тут же перевалился через неё. Хотелось бы мне сказать, что в следующей комнате я очутился, ловким движением перемахнув через пресловутую дверь, но я, к сожалению, не по этой части. Не то чтобы я толстый – совсем наоборот, но здесь ведь вопрос не веса, а координации. Вот с ней у меня всегда было плохо.
Что же касается самой комнаты, она тоже мало походила на то, что обычно предполагают под этим словом. Никаких вам четырех стен. Один здоровенный дощатый цилиндр, наибольшим образом напоминающий бочку. Примечательного там было немного. Если глаз и мог за что-то зацепиться, то цеплялся он за лысоватого старика, удивительным образом сливающегося со стенами. Думаю, дело в слишком смуглой коже и раскладном стуле из того же материала, что и стены. В руках старик держал какую-то сеть, а изо рта у него торчало что-то на подобии трубки.
Что бы там не делал этот старик, вряд ли его целью было покушение на меня. По правде, из всего, что я повидал в этом месте, старикашка казался наиболее безвредным. Просто сидит с этой своей сеткой и уничтожает запасы табака. Сказка, а не старость.
Заметив, что я движусь в его направлении, старик быстро выбил трубку об угол стула и спрятал её в карман.
- Я бы на твоем месте поторопился, - прокричал он мне.
Вот теперь мне стало действительно интересно, куда можно спешить в его возрасте и с его кругом интересов. Нужно бы первым делом его об этом спросить, но он наверняка меня перебьет.
- Ты как-то долго, - последовал он моему предположению, когда я сократил дистанцию между нами до метра с лишним.
- Вы куда-то спешите? – осведомился я.
- Мне кажется, это ты спешишь.
- И куда же?
- Тебе виднее. – Старик кивнул на мой карман, из которого торчала ручка револьвера.
- Вы что-то об этом знаете?
- Не так много, - он пожал плечами, - у меня здесь другая задача.
- Курить трубку?
- Пфффф, - несуразное фырканье старика быстро переросло в надрывистый смех, -вы всегда замечаете то, что хотите. Избирательность – вот, как это называется.
- И что же вы тогда делаете?
- Глаза-то тебе зачем, парень? Осмотрись!
Пока вы еще не додумали чего лишнего, я быстро забегу наперед и отмечу, что никакой пользы мне это действие не принесло. Объект, принятый мной за сетку оказался перекати-полем, и когда я наконец перевел на него взгляд, дедуля радостно закивал. Не могу сказать, что вся эта картина чем-то меня удивила – скорее вызвала интерес. Это ведь комната, да? Может, какая-то громадная бочка, но у неё всё же есть пол и потолок, а еще стены и двери. Не знаю, как вам, а мне этого вполне достаточно, чтобы называть это место комнатой. И вот раз уж это комната, что здесь вообще делает перекати-поле? У него из самого названия всё понятно же. Этой штуке обязательно нужно поле, и если брать в расчет первую часть названия, по этому полю она, вероятно, перекатывается. Ну, а здесь вот совсем не поле, а большая бочка. В подобных местах такое просто так не появляется. Скорее всего, этот старик его сюда и притащил…
- Ну и долго ты будешь пялиться? – оборвал он меня.
- Я…не… - ответ, казалось, был очевидным, но, по неведомой мне причине, буквы отказывались складываться в предложения.
- Лучше спрашивай, что хотел.
- Про это ваше? – я указал пальцем на перекати-поле.
- А тебе оно надо? Я уже, конечно, говорил, что ты напрасно время тратишь, но раз уж ты не поленился спросить, я, стало быть, не поленюсь ответить. Вот это ваше я охраняю. Кто знает, какие опасности здесь могут еще подстерегать. Когда я впервые сюда пришел, оно здесь уже было, но ты и сам, наверное, понимаешь, что одиночкой здесь не хочет быть никто.
Осознав свою ошибку и решив не подкармливать старика дополнительными вопросами, я коротко кивнул.
- Но ты же не это хотел спросить, так?
- И правильный вопрос: что я здесь делаю?
- Что за вздор, парень? – снова рассмеялся старик. – Никаких правильных вопросов нет. Единственный вопрос в том, что ты сам хотел узнать. Так ты это хотел узнать?
- Пусть так, - согласился я.
- Вот, честное слово, на кого не посмотри, все ищут кого-то другого, дабы в чем-то его обвинить. Вот эти негодяи, мол, меня похитили, и по их вине я теперь здесь. Никаких негодяев, если ты это хотел узнать. Где бы мы ни оказались, оказываемся мы там исключительно по своей вине, и лучше тебе думать, что пришел ты сюда сам, добровольно. Никто тебя не похищал и выкуп за тебя требовать не станет. Если уж на то пошло, чтобы требовать выкуп, нужно любить сразу две вещи: деньги и убийства. Одного здесь не достаточно, ты уж поверь. Вот, например, похищаешь ты человека, а его родственничкам присылаешь письмецо: «Так и так, ваш любимейший паренек теперь у нас. Соберите выкуп в таком-то размере и передайте его мне в течение двух дней. Обратитесь в полицию – парень умрет. Не принесете денег – парень умрет». И вот, думаешь, мало на свете таких, кто не успевал деньги собрать? Их полным-полно, если ты еще не понял. А обидно-то теперь кому? Похитителю, конечно. Денег нет, похищение, получается, устраивал напрасно. Ситуация грустнее некуда, а? Спасти здесь может только любовь к убийствам. Не получил денег, так хотя бы с заложником расправится. Вот такой похититель всегда в выигрыше.
- Эта информация для меня важна?
- Не думаю, но я уж слишком долго это мысль вынашивал, чтоб сейчас упустить свой шанс ею поделиться.
- Ну, так, а есть у вас информация, которая для меня важна?
- Всё, что тебе нужно знать, так это то, что всё здесь – большой барабан. Не тот, в который бьют, а тот, который вращают. Этот тоже вращался бы, если бы не был таким большим. Большего сказать я не могу, но и заставить тебя идти дальше – тоже. Если хочешь, оставайся здесь. Еду я добуду. Будем по очереди за моим беспризорником присматривать, - дед снова кивнул на перекати-поле.
- Оставаться здесь? – переспросил я. – Вы серьёзно?
- Ты уж поверь, у меня есть основания так говорить.
- Ну, уж не знаю, какие у вас там основания, - ответ мой почему-то прозвучал уклончиво, но я, пожалуй, пойду дальше.
- Как знаешь, парень, как знаешь, - протянул старик, а затем снова достал трубку и вставил её себе в зубы.
Теперь дед совсем на меня не смотрел. Казалось, для него я исчез, а, может, никогда и не существовал вовсе. Методично попыхивая трубкой, старик смотрел прямо сквозь меня с небольшой долей замешательства. Было в этом всём что-то пугающее, и, признаться, я даже рад, что у меня не было времени на то, чтобы во всём этом разбираться. Не так-то просто выйти, когда не знаешь, где выход, а мне еще только предстояло этот выход найти. Скормив пулю следующей двери, я застыл в нервном ожидании, то и дело мысленно подгоняя ленивую дверь.
- Быстрее, быстрее! Шоу начнется прямо сейчас! – послышался вдруг громкий голос из новой комнаты.
Кое-как перебравшись через дверь, я застыл у входа и стал осматриваться.
- Да как вы можете стоять, когда шоу уже начинается? – вмиг ко мне побежал тип в накрахмаленном синем пиджаке.
- Что? – осторожно переспросил я.
- Не бормочите под нос! Говорите в микрофон!
В следующую секунду микрофон уже был у меня под носом, явственно вынуждая повторить мой вопрос.
- У вас ровно пять минут, чтобы принять решение! – предложение этот тип проговорил, словно строчку из стиха.
- Да можете вы наконец выключить микрофон и не говорить так громко? – не сдержался я и сам перешел на крик.
- Стоп трансляция! – еще раз провопил парень в пиджаке, а затем перешел на сравнительно тихий говор. – Ну, что еще вам не понятно?
- Если честно, - ответил я, - ничего. Но начать вы можете с рассказа о том, что здесь вообще творится.
- Это ринг, - рукой он указал куда-то в сторону.
К чести этого зализанного типа в костюме, следует заметить, что он был не из лжецов. За его худощавой спиной и вправду располагался ринг, со всех сторон окруженный зрительскими сидениями.
- Вам нужно принять решение, - снова повторил человек, которого я теперь прозвал ведущим.
- Вы думаете, я имею представление о том, какое решение мне нужно принимать?
- Не мешало бы, - вздохнул ведущий, - а вы, кажется, совсем ничего не узнали.
- Старик из соседней комнаты… - начал вдруг я.
- Нет-нет, - тип с микрофоном неистово замотал руками, - эту информацию разглашать нельзя. В каждой комнате вы можете обсуждать только то, что происходит непосредственно в этой комнате.
- Почему? – спросил я не без упрека.
- У каждого патрона в барабане своё место, понимаете?
- Вот про барабан я как раз и слышал. Что вы все хотите этим сказать?
- Лично я – ничего. Моё дело спросить вас, будете ли вы участвовать в сражении. Но если уж до вас всё еще не дошло, позвольте любезно проконстатировать тот факт, что всё это место - большой барабан. Как в револьвере, который выглядывает из вашего кармана, только в десятки раз больше.
- А занесло меня сюда…
- Это уж вам виднее, но приходят сюда обычно по своему желанию.
- В общем, ничего нового, - вздохнул я.
- У вас всё еще есть шанс сразиться на ринге и выйти победителем.
- Посмотрите на меня, - невесело рассмеялся я, - всё еще думаете, я способен одолеть кого-то на ринге?
- Да, - закивал ведущий, - следует признать, ваш противник почти непобедим. В том смысле, что победить его еще никому не удавалось. Но это же не значит, что способа нет.
- То есть, вы просто хотите стравить меня с непобедимым боксером, и посмотреть, что из этого получится?
- А кто говорил о боксере? – лицо ведущего растянулось в ухмылке. – Ваш противник непобедим как раз потому, что он не человек.
- А, значит, даже не человек?
- Вы снова всё неправильно поняли. Ваш противник – не какой-то там полубог, или кого еще успело породить ваше больное воображение. Ваш противник – стены. Обычные стены. Единственная проблема в том, что они вас задавят, если вы вовремя не сообразите, как выбраться. Звучит жутко, понимаю, но, если вы всё же найдете выход, это будет заодно и выход из этого места.
- А если я откажусь?
- Ваша проблема в том, - тяжело вздохнул ведущий, - что вы повернули не туда. Открыли не ту дверь. Насколько мне известно, и это единственная информация, которой я обладаю, здесь девять комнат. А у всех, кто приходит, пули всего три. Это значит, две они уже потратили, и, использовав оставшиеся, могут открыть еще три комнаты. Пару лет назад был здесь один парень, который отказался от сражения на ринге и пошел дальше. И что вы думаете? Через пару минут вернулся обратно. Да-да, использовал целых две пули, чтобы попасть в одну и ту же комнату. Вы спросите, а почему так? Зачем ему вообще понадобилось возвращаться? Да затем что, в следующей комнате не было вообще ничего. И, может, в комнате за ней тоже ничего нет. Конечно, где-то там может скрываться выход, но риск слишком велик. Скорее всего, последнюю пулю вы в отчаянии предпочтете пустить себе в голову. Вот и спрашивается, нужен вам такой конец?
- И, по-вашему, - я ткнул пальцем в сторону ринга, - умереть раздавленным лучше?
- По-моему, лучше не отказываться от шанса.
Не знаю, сколько правды было в словах человека с микрофоном, но интересовали меня не столько его слова, сколько быстрый выход.
- Выход, - проговорил я, а затем запнулся.
- Да, на ринге он точно есть. В этом же весь смысл. Выигрывают единицы, но без призов игра теряет всякий смысл.
- Каковы мои шансы?
- Может, высокие, а, может, такие же, как если бы решили идти дальше по пустым комнатам. Вы поймите, я этого знать никак не могу. Моё дело – предложить.
- Чёрт с вами, - сказал я, и слова эти еще долго звучали у меня в голове, - участвую.
- Возобновить трансляцию! – закричал ведущий. – Зрители будут с минуты на минуту! Участник, займите своё место на ринге!
Как я оказался на ринге, помню плохо. Могу лишь с точностью сказать, что шел я туда медленнее обычного вопреки всякому желанию поскорее выбраться наружу. А затем ведущий прокричал «Зрители на своих местах!», и оснований ему не верить у меня не было, хотя самих зрителей за стенами я уже видеть не мог. Четыре стены, каждая метров пять ввысь, надвигаются со всех сторон. Потолок освещают сотни маленьких лампочек. Время пошло. Я против стен. Лицом к лицу с противником, не знающим усталости, и, если уж на то пошло, даже не обладающим лицом в классическом представлении. В таких сражениях побеждают либо благодаря одному случайному действию, либо благодаря сотням заранее продуманных. Вот только времени на разработку плана не осталось, а случайности, они, сами понимаете, не из тех, кто оповещает о своём появлении.В такой ситуации требуется простой и быстрый ответ, а ответы, как я уже говорил, нужно уметь вовремя извлекать.

В колонках играет - Cerulean Veins – Last Words
На самом деле, все любят мертвых больше, чем живых. Всё потому, что мертвые наконец достигли своей финальной точки, а значит, ничего испортить больше не могут. К тому же, так уж исторически сложилось, что смерть - это всегда грустно. И если уж она приключается, непременно нужно грустить, кем бы умерший не оказался и кем бы не приходился самому грустящему. Важно ведь именно то, что он умер и в столь раннем возрасте(а возраст, следует заметить, может быть любым) лишился возможности пользоваться мягкой туалетной бумагой, одеколоном и купонами на покупку второй пары носков за 1 цент. Важно также то, что в этом мире осталось что-то этим самым мертвецом незавершенное, ну, а это в свою очередь прибавляет еще щепотку грусти и заставляет горевать о всех тех шедеврах, которые ему так и не удалось создать. Виноваты во всем, разумеется, безразличные люди, природные катаклизмы и глобальное потепление. Жаль, судить можно только людей, поэтому с двумя последними злодеями придется расправиться как-нибудь потом и, желательно, способом более изощренным. Таким, как, например, пост в блоге. А лучше даже - пост с картинкой. На самом деле, способов расправы много, но рано или поздно всё же придется столкнуться с тем фактом, что ни один из них не способен вернуть навеки утраченного и благодаря этому обретшего невероятную известность человека. Теперь остается только одно - воздать ему честь. Начать лучше с подробного ознакомления с его деятельностью, но если по какой-то причине этого окажется недостаточно, можно заказать футболку с его лицом или же копию его надгробного камня. Досадно всё же, что он ушел от нас так быстро. Знали бы, непременно подготовили бы фотосессию.

В колонках играет - Ruth Etting – After You've Gone
В ту ночь капли дождя казались тяжелее обычного, а небесный купол был затянут облаками словно брезентом. Огни мегаполиса безустанно продолжали штурмовать небо, однако то оставалось непреклонным. Здания плотно прижимались друг к другу, словно кто-то резким движением руки стянул скатерть, на которой все они стояли, и тем самым заставил их скатиться в одну кучу. На самом деле, ничего в этом городе не имело свободы выбора. Вещи и люди лишались своих мест, оказываясь там, где, казалось, места для них не было.
Это была первая моя запись в блокноте. «Женщина двадцати лет, - писал я, - особых примет нет. Порезы на шее и руках. Глубокая ножевая рана в области живота. Одежда старая, потрепанная».
Одежда выглядела и вправду старой, без преувеличений. Белые рюши на вылинявшем платье местами были оборваны, а правый рукав болтыхался на паре нитей, не позволяющих ему отвалиться окончательно. Мне казалось, в последний раз я видел подобный наряд в одном из тех исторических фильмов, где люди сражаются за то, что мы сейчас вроде как отдаем добровольно. Содержание подобных фильмов мне всегда запоминалось плохо, но я точно помню, что женщины тогда носили точно такие платья. Дамы эти разговаривали немного, однако много смеялись. Когда же они говорили, то говорили непременно о замужестве, положении в обществе и большом состоянии. Вот такими были эти женщины: веселыми и жадными.
По правде, я понятия не имел, была ли такой убитая, но что-то заставляло меня думать, что до последнего вздоха именно такой она и была. Может, её и зарезал кто-то из-за этой жадности. Увидел в ней тот самый снобизм, которым насквозь пропитаны дамы из упомянутых мной кинокартин, и проткнул ножом. Этот человек просто не смог удержаться, понимаете? Наверное, хотел сделать мир чуть лучше. Пытался избавиться от яда, который почти растворился в воде, и стал едва различимым. В своем текущем положении я подобные поступки хвалить не могу – мне по всем пунктам полагается их осуждать. В конце концов, это именно мне предстоит искать этого парня с ножом, если он сам не успел где-то раствориться. «Найди и накажи» - так говорит мне моё положение. Я, пожалуй, так и сделаю, но до последнего буду болеть за этого парня.
Пока мы развернем расследование в полной мере, у него будет достаточно времени для того, чтобы уменьшить концентрацию яда в воде. Если будет действовать быстро, расправится еще с парой-тройкой, и тем самым позволит нам понять, что размытый след, оставленный на песке, принадлежит ему и только ему. Несколько следов гораздо лучше одного, особенно, если в каждом узнаются очертания той же стопы.
Думаю, это и было самым сложным – находиться по обе стороны фронта. То есть, формально я был только с одной стороны, но мысли ведь не остановишь. Не скажешь им, в каком направлении нестись и когда останавливаться. С мыслями всё равно, что с песком. Он всё сыпется и сыпется, а ты пытаешься поймать его весь голыми руками. Вот только, как бы ты не пытался, как бы плотно не прижимал пальцы друг другу, пара-тройка песчинок всё просочиться и сведет на нет все твои старания. Так что лучше не препятствовать мыслям, это я давно понял. Лучше просто научиться выполнять свою работу, несмотря на всё то, что роится у тебя в голове.
Моей работой теперь было найти этого парня. Хотя это только на первый взгляд так легко. План из одного пункта. Просто найти. Одно действие, отделяющее тебя от заветного поздравления с удачным выполнением задания. Тот самый пункт, который никак не разбить на подпункты. Что толку-то от «начала поиска», «поиска в самом разгаре» и его завершения? Нужно было просто справиться с простой задачей, осуществить всё то, что вкладывается в незамысловатое слово из пяти букв. Найти. И, если бы я знал, где искать, может, это было бы самым простым заданием.
Проблема же состояла в том, что даже списка подозреваемых в его классическом виде возможности получить не было. Подозреваемые сейчас все. А если кто-то из свидетелей был на месте преступления, но наверняка сейчас он уже на полпути в другой город вместе со своим цирком. И убийца, может, тоже с ним. Но циркачам я ничего сказать не могу. Не получится просто заявиться к ним и в чем-то обвинить. Сразу начнутся крики о том, что приезжих всегда в чем-то обвиняют. Ну, а потом какая-нибудь толстая дамочка в слишком узком для неё платье пододвинет своё лицо к моему вплотную и спросит: «Чем докажешь?». Я просто помотаю головой, отодвинусь не в силах теперь запах из её рта и отвечу: «Ничем. Я к вам пришел за доказательствами». Здесь-то она всё и поймет. Пальцем подзовет громилу, стоящего у входа в шатер, затем укажет на меня и проговорит таким тоном, словно это её дочь убили прошлой ночью: «Оставьте нас в покое, скоты! Если не хотите, чтобы и вас нашли на улице с перерезанной глоткой». Громила толкнет меня в плечо. Очень ласково толкнет, как будто не зная, что делать с парнями вроде меня. Мне же останется только бегло осмотреть шатер в поисках самой очевидной зацепки, разочароваться и уйти. Так это работает всегда. К кому бы из циркачей вы не приходили. У них теперь свои права, и ничего вы с этим не поделаете. Каждый из них, даже самый полоумный, едва способный связать два слова, при желании может ткнуть вас носом в то, что именно на них и держатся городки вроде этого. Досадно, но он будет прав. Даже большая часть огней безустанно штурмующих небо принадлежит отнюдь не высоткам. Это всё бесчисленные шатры, обмотанные гирляндами подобно новогодним деревьям, разливают бархатный свет по всему городу. И даже величественные небоскребы теперь стыдливо переминаются в стороне. Они теперь изгои. В большом городе больше нет место тому, что когда-то делало его городом. А шатры просто стоят. Никто их не сносит и никогда не сворачивает. Шатры теперь выступают в роли гостиниц, торговых центров, больниц и, конечно же, центров развлечений. Меняются только люди, постоянно въезжающие и выезжающие. Все со своей особой программой, со своим особым набором уродцев.
-Вы долго планируете так стоять? – чей-то голос наконец вырвал меня из водоворота размышлений.
- Может, да, - ответил я, - а, может, и нет. Как вы здесь оказались?
- Я, как это говорится, - высокий худощавый мужчина почесал макушку, волосы из которой выпадали уже не первый год, - мимо проходил.
- Так что мешает вам пройти дальше?
- Думаю, вы как раз и мешаете, - он одарил меня совсем неуместной улыбкой, обнажающей почти все его зубы.
- Мне кажется, - я пытался говорить как можно осторожнее, - между нами всё же есть разница. Вы просто мимо проходили, так? А я вот при исполнении обязанностей.
- Обязанностей того, что это сделал? – кивком он указал на тело девушки, погрузнувшее в грязи.
- Обязанностей того, кто должен его найти.
- А, - радостно вскрикнул незнакомец, - так вы коп?
- Если это еще можно так назвать.
- Можно, - на несколько секунд он замялся, - думаю. Я, если что, из газеты. «Ласт Сансет», вы, может, слышали. Мы узнаем всё о жертвах убийств и изнасилований, а затем публикуем подборку их счастливых фотографий. На страницах нашей газеты они всегда улыбаются. Это как плевок в лицо смерти…
- Это плевок в лицо журналистики.
- Что, простите, еще раз? – думаю, этот тип всё хорошо расслышал, но решил воспользоваться хорошо известным правилом переспроса в подобной ситуации.
- Это мало напоминает работу настоящего журналиста, - говорю я, - вы просто издеваетесь над пострадавшими.
- Поверьте, над ними уже поиздевались до нас.
- Так как вы здесь оказались? – резко сменил я тему, зная, что возможности может не представиться еще долго.
- Насчет этого я не соврал. Мимо проходил, - след той же неуместной улыбки проскользнул на лице незнакомца. – Вы сами-то чего ждете?
- Посмотрите еще раз на тело и вспомните о том, что мне предстоит расследовать обстоятельства, по стечению которых это тело здесь оказалось. Проблема только в том, что клиническая картина смерти…
- А, я всё понял, можете не продолжать. Вы ждете коронера.
Долговязый был прав. Коронер же особо не спешил, и, когда за нашими спинами послышался звук, с которым колеса обычно продавливают влажную земную почву, каждый из нас уже успел промокнуть насквозь.
- Это твой напарник? – осведомился коронер. – Мы еще не пересекались. Я Ричард Гэмбл, можно просто Гэмбл…
- Он не мой напарник, так что можешь не распинаться, - наконец встрял я, обнаружив в словах Ричарда зазор достаточного размера для того, чтобы вставить парочку своих.
- Тогда что он здесь вообще делает?
- Он журналист.
- Прикажи ему проваливать, пока это плохо для него не закончилось.
- Как-то грубо, - наигранно возмутился долговязый, - но проблем я не хочу. До встречи господа, - он кивнул каждому из нас в знак прощания и зашагал прочь.
- Нужно затащить её в фургон, - проговорил Ричард, когда журналист нас уже не слышал, - попытаюсь там её обмыть и осмотреть.
- Делай, как знаешь.
- Тебе, наверное, лучше тоже забраться в фургон. Этот дождь только разошелся.
- У тебя там и для одного живого места мало. Да и запах тоже не очень. Я лучше пока здесь постою, приму душ.
- Душевая вода чистая. Она стекает по твоим конечностям, смывает с них грязь, а затем обращается в водоворот и уносит воспоминания о форме твоего тела куда-то в канализацию. Дождевая вода не такая. Она сама по себе грязная. Такая тебе никакой пользы не принесет.
- Я и не говорил о пользе, Гэмбл. Но раз уж ты так хочешь прогнать меня с улицы, я лучше расспрошу приехавших вчера циркачей, - поймав упрек в его взгляде, я быстро продолжил. – Знаю, о чем ты думаешь, они выставят меня в два счета. Но попытаться нужно, так?
- Может, и нужно.
- Скоро вернусь, - прокричал я, уже развернувшись к Гэмблу спиной.
Эти ребята были в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. Приехали вчера, только успели обосноваться. Нужно бы подловить кого-то одного из них. В одиночку все как-то сговорчивее.
Я всё приближался к огням высоких шатров и думал о том, что же обнаружит Ричард при осмотре. Опознает ли он вообще женщину в человеке, так долго провалявшемся в грязи? Мне никак не удавалось отделаться от мысли о том, что сейчас она ближе всего к возвращению в свое исходное состояние. Еще чуть-чуть и она окончательно превратится в набор строительных кирпичиков, когда-то необходимых для того, чтобы собрать тело. Эта женщина, кем бы она ни была, не так уж и много потеряла, лишившись способности мыслить и дышать.
Подойдя к поселку циркачей достаточно близко для того, чтобы разглядеть вход, я тут же столкнулся с наиболее предсказуемым из всех затруднений – вход охранялся. Два человека, один выше, другой ниже, стояли с обеих сторон у входа. Наверное, можно было бы просто подождать, пока кто-то выйдет изнутри, однако ждать этого можно было хоть до утра, да и эти парни наверняка что-то заподозрят, если я продолжу здесь околачиваться.
Двое всё же лучше, чем все сразу, - подумал я и отправился к входу.
Только подойдя к охранникам впритык, я обнаружил, что разница в их росте была куда разительнее, чем на первый взгляд. Карлик и великан, безо всяких преувеличений, переминались с ноги на ногу и перебрасывались отрывками фраз, не обращая на меня никакого внимания.
- Могу я с кем-то из вас поговорить? – громко выкрикнул я, не зная, к кому из двух следует обращаться.
- Зависит от того, что вас интересует, - заискивающим тоном проговорил карлик.
Из-за дождя его костюм и даже бабочка казались черными, а волосы, зачесанные на бок, прилипли к щеке.
- Я же вас не распугаю, если скажу, что речь об убийстве?
- Только в том случае, если вы решили попрактиковаться в этом на нас, - хрипло рассмеялся карлик. – Хотя, если подумать, нас больше. Это скорее мы вас убьем. Так вот, вы что, хотите умереть?
- Пожалуй, нет, - я рефлексивно тряхнул головой в попытке отогнать подобную мысль как можно дальше. – Я пришел поговорить об уже свершившемся убийстве.
- И кто вам сказал, что говорить нужно с нами?
- Вы первые, кого я здесь нашел.
- Так, значит, вы не отрицаете того, что мы можем ничего не знать?
- И всё же я обязан об этом спросить.
- Ваше право. Заткнуть вас может только он, - карлик указал на своего высокого партнера, - но ему сейчас не до вас потому, что он ловит языком капли дождя и пытается сосчитать их все.
- Мне нужно знать, - продолжил я, - не знакома ли вам девушка в бирюзовом платье?
- По-вашему, это отличительная черта? – карлик снова захихикал. – Думаете, во всем этом городе платье только у одной девушки?
- Я не закончил. Это очень старое платье. С белыми рюшами. Я за всю жизнь только одно такое видел. Уверен, сейчас таких даже не продают. Оно выглядит, как…
- Как наряды красавиц с картин 19го века?
- Так вы…
- Если ты что-то сделал с Иви, думаю, даже он, - мой низкорослый собеседник снова указал на великана, - перестанет считать дождевые капли, чтобы с тобой расправиться.
- Я…стоп, я расследую убийство, - мои руки стали шарить по карманам в поисках удостоверения.
- Можешь не искать, - кивнул карлик, - уж слишком физиономия у тебя рассеянная была как для убийцы.
На несколько секунд я застыл, а затем продолжил:
- Кто-то из вас может сказать, когда в последний раз её видел?
- Думаю, вчера. Когда мы все приехали. Потом Иви куда-то ушла. Но это дело привычное, она всегда уходит исследовать новые места. О таком у нас никто не беспокоится.
- Никто даже не пытался её сегодня искать?
- Искать? Вы шутите? В вашем городке? Завтра мы набиваем кошельки вашими деньжатами и едем дальше. Если кто-то хочет остаться, пусть остается. Но знаешь, в чем дело? Никто не захочет здесь остаться. Надеюсь, ты понял, к чему я вел.
- Да, но теперь эта девушка…
- Иви, - быстро исправил меня карлик. – Да, теперь Иви мертва. И это лучшее подтверждение тому, что здесь лучше не оставаться. Даже странно, знаешь. Все думали, что однажды она проткнет себя одной из тех шпаг, которые глотала.
-Вы могли бы назвать её полное имя?
- Здесь никто не знает полных имен, дружище. Может, её даже Иви не звали. Такие вещи нас никогда не касались. Лучше скажи мне вот что. Её жестоко убили?
- Не уверен, что я…
- Я рассказал тебе всё, что знал. Не думаешь ли ты, что честно было бы рассказать что-то мне?
- Ладно, - вздохнул я. – У неё была рана на весь живот.
- Это всё?
- И пару царапин.
- Что ж, может, это лучше, чем проколоть себя изнутри. А ты, -карлик вдруг зашевелился, подошел ко мне и ткнул пальцем мне в живот, - ступай.
- Да, - рассеяно проговорил я, - спасибо за информацию.
На обратной дороге я пытался представить лицо великана, жадно поглощающего дождевые капли. Как бы там ни было, чувствовал он себя гораздо лучше, чем многие в этом месте. Может, весь секрет и состоял в том, чтобы сконцентрироваться на счете капель, и не обращать внимания на всё остальное. Это каким-то чудодейственным образом сужало окружающий мир до одной единственной точки и заставляло чувствовать себя в безопасности. Не думаю, что кому-то вообще было под силу разрушить счастье того великана. Может, и ту девчонку в истрепанном платье спасла бы такая жизнь. Но думать об этом было уже слишком поздно. Даже Гэмбл так сказал, когда я попытался поделиться с ним мыслью.
- Не думаю, - пробормотал он, - что это та самая вещь, которая должна тебя сейчас беспокоить.
- А какая – та самая? – осведомился я.
- Концентрические круги.
- Еще раз?
- Ты всё расслышал, можешь даже не притворяться. Пять штук на спине у убитой. Я понятия не имею, что они значит, но сомнений в том, что оставил их убийца, нет. С таким рано или поздно сталкиваются всё, кто имеет дело с трупами. Особая подпись убийцы.
- Значит, мы ищем того, кто виновен в серии преступлений?
- Или же того, кто только что положил ей начало. Само по себе убийство небрежное. Словно он, этот убийца, никогда прежде подобного не делал. Он как будто впервые сел за руль автомобиля, понимаешь?
- Думаю, да.
- Есть что-то, что могло бы на него указать?
- К сожалению, нет. Придется поднять архивы, полистать старые газеты…
- Я всё сделаю, - перебил я коронера. – Начну сегодня же.
- Тебя подвезти в центр?
- Нет, полезнее будет пройтись.
- Как знаешь, - покачал головой Гэмбл. – Смотри, не переутомись на этих своих прогулках.
В чем-то он был даже прав. Прогулки, особенно в такую погоду, и вправду производили изматывающий эффект. Однако и это было приятнее, чем ехать в одном фургоне с трупом. Открытое пространство каким-то образом притупляло чувства, не позволяло сосредоточиться на одной мысли, проедающей тебя до костей.
- Вы что-то узнали? – уже по обычаю мою цепочку рассуждений прервал долговязый журналист, подбегающий к фургону коронера.
- Ничего полезного для вас.
- И даже ничего не скажете о кругах?
- Постойте, - переспросил я, - что?
- Об этих, как они там называются, концентрических кругах на её спине.
- Как вы узнали?
- Это вам тоже нужно разъяснять? – теперь жутковатая улыбка окончательно прорезалась на лице долговязого парня и, казалось, намертво к нему прилипла. – Давайте лучше пройдемся.
- Мы уже и так идем.
- Снова какая-то неуместная грубость из ваших уст. У вас там, в правоохранительных органах, что ли все такие? А, да ладно, - он тяжело рассмеялся, - кого я спрашиваю? Вы вот, например, впервые такое увидели? Ну, это убийство. Наверняка впервые. А я такое уже видел. В ста милях от города. Там тоже нашли труп девушки. Выловили его в воде. Кто-то задушил её и бросил в местное озеро. Все думали, ревнивый муж или еще кто-то из тех, с кем у неё отношения не сложились, а потом оказалось, что никакого мужа у неё не было. Да вообще никого не было. И вот она, никому не нужная, вдруг оказалась в озере. А на спине у неё ножом выцарапаны четыре круга. Один вписан в другой. И видно сразу, кто-то вписывал их очень осторожно. Я даже статью об этом написать хотел, и написал бы, если бы ко мне тогда не подошел один парень, и не спросил «Хочешь продолжить?». Я тогда, честное слово, ничего не понял. Спросил еще «Продолжить что?». А он заливается смехом и говорит «Эстафету. Четыре круга – четыре трупа. Только обязательно нужно передать дальше». Не скажу, что его слова дошли до меня сразу, но, возвращаясь сюда, я всё ловил себя на том, что они не выходят из моей головы. Четыре круга – четыре трупа. И вот я возвращаюсь домой, а мне на встречу идут парни из цирка в своих пестрых нарядах, совсем пьяные. Я пытаюсь их обойти, а они преграждают мне дорогу. Один вопит что-то о том, что все дороги теперь принадлежат им, а другой наваливается на меня и требует вывернуть карманы. У меня и выбора-то не было, если подумать. Так я лишился всех денег. А вечером… Вечером я встретил её. Красивую, живую. Она была как плевок мне в лицо. Просто бродила под окнами моего дома и насмехалась надо мной всем своим беззаботным существованием. Но самое главное – она была с ними. Была заодно с теми парнями, отобравшими у меня деньги. Об этом кричала всё её одежда…
- И ты просто с ней расправился? – сухо переспросил я.
- Не просто расправился. Знал бы ты, как тяжело даются эти круги на спине. Но таковы были условия.
- Ты же не рассказываешь мне это, чтобы просто исповедаться?
- Конечно, нет, - долговязый издал какой-то фыркающий звук, - я рассказываю, чтобы поделиться опытом.
- И думаешь, что это сойдет тебя с рук?
- Нет, что ты, ни в коем случае. Я уже всё сделал. Теперь мне даже хочется понести за это наказание. Но вот ты, ты-то останешься на свободе. Пять кругов – пять трупов. Главное – помни, что это эстафета.
- Если ты скажешь еще что-то, я рискну проломить тебе череп кулаком.
- Не придется, - бывший журналист горько рассмеялся, -я весь в вашем распоряжении, офицер… Или кто ты там. Можешь доставить меня хоть прямиком в здание суда.
Кажется, это было последним, что он сказал за время нашей прогулки. Забавно то, что впервые увидев тело той девушки, я был уверен в её виновности. Не в собственной смерти, конечно, но в чем-то другом, что к этой смерти неизбежно привело. Я отчетливо помню мысль, прогремевшую в моем сознании в те минуты: «Так ей и надо». Я был почти рад, хотя и не мог до конца понять, почему. Однако это было тогда, а теперь, казалось, прошла добрая сотня лет с того момента. Девушка в платье, протянувшем дольше, чем она сама, каждый день рисковала проткнуть себя изнутри ради денег на еду. Не знаю, кем она была до этого, но это, наверное, меня и не касается. Сейчас меня касался только долговязый парень, причем, в буквальном смысле. Он всё тряс меня за плечо и расспрашивал, что я планирую с ним сделать. По правде, я не знал. Мне вообще тяжело давались рассуждения о том, что можно сделать с телом. Также я не знал, чем стану рисовать шесть кругов. Теперь уже шесть. Как он там говорил? Шесть кругов – шесть трупов. В общем, тогда я и вправду не знал, что с этим делать. Однако я сразу же отметил, что задушить такого здоровяка будет сложно. Хорошо, что в запасе много времени, а поблизости никого, кто захотел бы принять эстафету.

В колонках играет - Wretched Excess – Sleep Deprivation
Наибольшим удовольствием было больше не видеть тех людей. Конечно, вы можете сказать, что проблема в моем, как его теперь принято называть, преступном разуме. Но, как бы там ни было, я еще никогда не был так рад. Приятнее всего осознавать, что я больше не увижу лица своей бывшей, Эбби. Клянусь, я бы и ей размозжил голову, как тому продавцу «Зотекса», попадись она мне на глаза. Наверное, Эбби это чувствовала и пыталась мне не попадаться. Ну, а потом, знаете, как это бывает, всё завращалось слишком стремительно. Не тогда, когда изувеченный десятилетиями канделябр впился в глаз ублюдка торговца, а моя рука всё еще пыталась выдернуть его обратно, дабы сделать аналогичное отверстие в оставшемся глазу. Нет, тогда, я сохранял поразительное спокойствие. Не отрицаю, экстаз был. Может, почти такой же, как у сектантов, нажравшихся грибов и пускающихся в пляс под какофонию собственных голосов. Я со стороны не видел, но думаю, так оно и было. Вот только важно совсем не это. Важно как раз то, что внешне своей невменяемости я не выдавал. Под конец было тяжеловато контролировать руки, и еще всё лицо предательски затекло потом, но на этом всё. Я даже не кричал. Спросите кого угодно из присутствующих в ту ночь. Кричал только Чарли Эдвардс. Такого крика в той забегаловке, наверное, не слышали никогда. И, кстати, именно от этого сраного крика становилось страшно. Издалека вы бы и не увидели отверстия в лице Эдвардса. Впрочем, как и вблизи. Я же не идиот, чтобы дополнительные дыры в чьей-то башке проделывать. Канделябр вошел прямо в глаз. И крови совсем немного было. Зрелище почти что эстетичное, особенно, если вам нравятся конструктор и пазлы. Наверняка кто-то из посетителей этого места оценил бы мои старания, если бы Эдвардс не разорался и не распугал своим криком всех в округе. Только потом, когда он уже валялся на полу и гладил себя по лицу в отчаянной попытке вернуть всё на место, я подумал о том, что нужно было засадить канделябр ему в глотку. Криков было бы меньше, а это даже важнее чем внешняя картина происходящего.
Но, пока вы еще не отправили меня на плаху за мои злые деяния, позвольте вам кое-что объяснить. Во-первых, я бы никогда не прикончил человека просто так. Не потому, что я ценю человеческую жизнь или считаю убийство неприемлемым, а потому, что это огромная трата времени. И вы себе даже вообразить не можете, какой это ужасный удар по вашей репутации. Даже если вы профессиональный киллер, с каждым новым убийством вы кое-что теряете. Каждый, кто вас знает, невольно отступает на шаг назад. Это заложенный природой страх, ничего больше. Однако именно потому, что заложен он природой, искоренить его никак нельзя. Этот страх хорош, если вам нужно спугнуть кого-то единожды. Может, он даже не повредит вам еще в паре-тройке случаев. Но в остальных, когда вы попытаетесь жить нормальной жизнью хотя бы отчасти, этот страх выкопает вам могилу. И могила эта будет такой глубины, что при желании в неё можно спрятать небоскреб. Так что, уверяю вас, просто так убивать этого парня я бы не стал, а «Зотекс», каким бы отвратным он ни был, отправить Чарли на тот свет никак не мог.
Еще несколько часов я жалел о многом. Думал, что нужно было выбрать место поспокойнее, без кучи зевак. И, может, калечить Чарли канделябром тоже не стоило. Ему-то теперь до этого дела нет, но всё же его хоронить будут, и все его родственники соберутся, чтобы в последний раз взглянуть на его лицо. В таких делах я, конечно, не эксперт, однако могу предположить, что дырку в глазу они точно увидеть не хотят. Эта мысль по-настоящему не давала мне покоя. Она словно начала втягивать в себя весь мой разум с оставшимися мыслями, заставляя их сталкиваться и синтезировать мысли более тяжелые, ведущие к неизбежному коллапсу. Так что я практически не осознавал, что происходит, когда два мужика в строгих костюмах поволокли меня в направлении линкольна 1988 года. Впечатление складывалось такое, словно знали они друг друга не многим дольше меня. Один был явно новеньким. Ну, знаете, это как раз одна из тех вещей, которые бросаются в глаза, даже если ты ничего о человеке не знаешь. Просто костюм у него слишком чистый, движения слишком осторожные, а вот сама манера держаться выдает человека, не привыкшего так себя вести. Новенький мне понравился. Он открыл передо мной дверь, а вот Харт, его напарник, резко меня пихнул, как только в салоне образовалось достаточное отверстие, дабы пропустить моё тело.
-Вы так с ними всегда, Харт? –спросил новенький, усаживаясь на переднее сидение.
-Этот парень только что убил мужика подставкой, в которую твоя мамаша ставит свечи самыми темными ночами, а тебя беспокоит чрезмерная жестокость? – говорил Харт тихо, как бы нарочно не позволяя звучать голосу в полную силу.
-Я просто интересуюсь вашими методами, не более.
-Очень похвально, Гроувз. Но лучше заткнись.
Совет Харта, видимо, пришелся по нраву всем, поэтому оставшееся время каждый соблюдал молчание. Парням в костюмах оно позволяло сконцентрироваться на дороге, а мне же на том, во что я влип. Спору не было, от Эдвардса требовалось избавиться. Это была необходимость, сложный выбор из двух зол. В противном случае уже через несколько часов по году гуляло бы 250 грамм «Зотекса». И, если вы вдруг еще не поняли, вам хватит грамма, чтобы вынести своему мозгу смертный приговор. Не думайте, что вы умрете от эйфории. Всё будет совсем не так. Единственное, чем вы сможете насладиться первые несколько минут, так это снами наяву. Знаете, зрачки метаются из стороны в сторону, как в быстрой фазе, время обретает подобие клея, в котором увязаешь постепенно, но без всяких шансов выбраться обратно. И сначала это будет интересным, в неком роде завлекающим. Вам непременно захочется попробовать тонкую материю сна на вкус, но затем, откусывая кусок за куском, вы обнаружите, что никакой это не сон. Ощутите острые иглы реальности, вонзающиеся в ваше тело со всех сторон, пугающие своей реалистичностью. Думаю, больше всего это будет походить на бесконечное падение в кроличью нору, только не такое легкое, как у Алисы. В отличие от хрупкого тела маленькой девочки, ваше, внезапно налившееся свинцом, что-то начнет сжимать, а потом пропихивать сквозь бесчисленное количество игольных ушек, с каждым разом уменьшающихся в диаметре. Если я прав, всё будет именно так. Если не прав, всё будет в разы хуже. Но, как бы там ни было, результат один – вы овощ. Механизм, не сумевший пережить короткое замыкание.
Надеюсь, теперь вам понятно, зачем мне потребовалось убивать Чарли Эдвардса. Вот только решил я только одну из проблем. Вторая до сих пор оставалась нерешенной. И состояла она в том, что «Зотекс» лежал в моем кармане. Всё, что я обнаружил у Чарли, ровно 250 грамм, если верить пометке на упаковке. Также я плохо представлял, кем являются люди, затолкавшие меня в машину, но точно знал, что при любом раскладе, уничтожение порошка в их интересы входить не будет. Сейчас они ничего о нем не знают, но при обыске непременно найдут. Думаю, на этом обыск и закончится. Вопросов тоже не будет. Будет только пуля в голову или бетонные ботинки, специально предназначенные для прогулок по дну залива. Не могу сказать, что эта перспектива меня пугала, но, согласитесь, после того, что я сделал, это было бы довольно глупо. Убить человека, чтобы не позволить ему распространять эту дрянь, и сдохнуть через пару часов, добровольно предоставив пресловутую дрянь другим. Иронично и досадно – вот, что говорят о таких ситуациях в литературе. Иными словами, нужно было что-то делать. И, прежде всего, быстро соображать. Единственным возможным решением теперь представлялось уничтожение «Зотекса». Но вы ведь поняли, да? Уничтожение, а не выбрасывание в окно или прятанье под сидением. Необходимо было избавиться от порошка безвозвратно, и, если вы уже попытались предположить, что с ним можно сделать, наверное, пришли к тому же решению, что и я.
Признаться, это было не так уж сложно. Руки, несмотря на то, что их свобода ограничивалась наручниками, всё еще были в состоянии дотянуться до кармана и извлечь его содержимое. Затруднение в ситуацию приносило совсем не это, а то, что съесть такое количество «Зотекса» было нереально. Вас бы вырвало, причем, не факт, что к этому моменту вы успели бы употребить всё содержимое. Так что этот вариант пришлось отмести и сконцентрироваться на единственном оставшемся – втирании в кожу. Поддев пакет с порошком ногтем, я сумел проделать в нем отверстие, а затем почти бесшумно растер порошок в руках, воспользовавшись резким торможением линкольна на светофоре и громкими негодованиями Харта.
-Ты это напрасно, - послышался вдруг булькающий голос.
Насколько я помнил, никто из сидящих на передних местах таким голосом не обладал, поэтому я невольно оглянулся по сторонам.
- Честное слово, до чего же ты невнимательный, - продолжил голос, - посмотри еще раз.
Повторив прежде предпринятые действия, я обнаружил на сидении коричневый бесформенный предмет с полметра ввысь.
- Сам ты бесформенный, козел! – на этот раз монотонное бульканье в голосом сменилось резким недовольством, - Ты когда вообще в последний раз на пробежку ходил?
- Что? – замявшись, переспросил я.
- Да неважно уже, неважно. Лучше на меня посмотри еще раз, пока я тебе голову не проломил своим бесформенным телом.
Я проделал те же движения что и прежде, несколько раз моргнул, а затем пришел к выводу, что рядом со мной сидит самый настоящий кабан.
- Нет, ну вы послушайте его, - начал он снова, - настоящий кабан. Ты, стало быть, и вправду думаешь, что с тобой по улицам города в автомобиле рассекает настоящий кабан?
- Но…
- Я чучело кабана, идиот. Это видно по моим конечностям и застывшей смеси из страха и удивления на моей морде.
- Как скажешь, - я кивнул.
- И правда в том, дружище, что идиот ты не только поэтому.
- На самом деле, ты даже представить себе не можешь, насколько важны для меня сейчас слова чучела кабана.
- Я прожил отличную жизнь, как ты выразился, настоящего кабана. Никого не заколол канделябром, да вообще никого не убил.
- Ну конечно, это дает тебе полное право давать мне советы.
- Это дает мне полное право обратить твое внимание на бумажку, вложенную в упаковку от той дряни, которую ты принял.
- Что? – переспросил я, хотя смысл сказанных слов дошел до меня с первого раза.
- Ну же, вытащи её. И разверни.
Чтобы вытащить кусок бумаги из скользкой упаковки, нужно было приловчиться, но после двух или трех попыток мои пальцы справились.
-Читай, умник, - проговорило чучело.
По правде, мне так и не удалось припомнить, читал я вслух или про себя, но важно, видимо, не это, а содержание записки:
«Приятного пути. Надеюсь, ты не проронил ни грамма и принял все 250 за раз. Наслаждайся. Ч.Эдвардс».
- Приятного пути, - карикатурно повторил кабан.
- Я не…
- Краски блекнут, правда?
- Как долго мы здесь находимся?
- Пора, - послышался вдруг голос одного из парней в костюмах.
- Думаешь, он уже готов? – переспросил другой.
-Понятия не имею. Еще никто столько за раз не съедал. Но, думаю, при вскрытии мы сможем это хорошенько исследовать.

В колонках играет - Kaiser Chiefs – Oh My God
Теперь все рассказы переехали в еще один блог. Может, там будут появляться быстрее. Подписывайтесь, читайте. Ну или что там еще делают с рассказами.
http://episodeconsumer.blogspot.com

В колонках играет - Mogwai – Half Time
Некоторые события могут съесть вас живьем, понимаете? Просто откусить голову, а затем выплюнуть ошметки сознания, которые так и не удалось пережевать. Вы, может, еще плохо представляете себя в такой ситуации, но, уверяю вас, произойдет это не потому, что вы наиболее лакомая добыча, а потому, что вы оказались там, где оказываться не следовало. Я, например, никогда не хотел работать в метрополитене. Здесь уже давно нечего делать людям вроде меня, если не всем людям вообще. Всё дело автоматизации, вы, может, слышали о такой. То, что раньше делал человек, теперь самолично избавляет его от такой необходимости. Человек может пойти и сыграть в гольф вместо того, чтобы готовить себе ланч или стирать свою одежду. Если подумать, гольф и вправду лучше, но и он способен надоесть.
Это из-за чертовой самоуправляемой техники отпала всякая необходимость в машинистах. Единственная моя задача теперь – наблюдать за многочисленными видеотрансляциями из камер метро. Ну и, если понадобится, перенастройка программного обеспечения поездов. Видимо, тот, кто всё это разрабатывал, был достаточно ленивым не только для того, чтобы передать в руки машин большую часть привычной для нас работы, а и для того, чтобы проверить собственный код на наличие ошибок. Этот мужик просто заработал деньги и скрылся, а мы теперь вынуждены сражаться с его творением.
Если, к примеру, машинисту вдруг станет плохо, и ехать дальше он будет не в состоянии, можно быстро найти другого машиниста и посадить его на место первого. Но вот если машиниста нет вовсе, замену произвести не получится, если речь, конечно, не о новом поезде. Вот только в таких ситуациях всё и зависит от меня. В экстренной ситуации мне даже полагается дистанционное управление поездом. И, думается мне, всё это делалось для того, чтобы пассажиры не перегрызли друг другу глотки в процессе ожидания. За этим, знаете, бывает весело наблюдать. Обязательно находится крупногабаритная дама, толкающая другую, размерами чуть поменьше, и требующая, чтоб та немедленно отодвинулась. «Здесь полно места, -кричит первая, -пойди и займи другое». А вторая выпучивает глаза и вопит, насколько хватает голоса: «На твоем месте могло трое поместиться, а тебе еще мало». И они, прямо как в какой-то пародии на вестерн, начинают сверлить друг друга взглядом до тех пор, пока кто-то не попросит их успокоиться. Думаю, будь у них пара кольтов, они тот час же привели бы их в действие, но кто даст оружие толстым истеричкам?
Я бы рассказал что-то поинтереснее, вот только здесь ничего не происходит. Ссоры неуравновешенных женщин – теперь самое занятное. Даже террористы больше не суются в метро. Последний был, наверное, лет двадцать назад, когда меня самого здесь еще не было. И этому нужно радоваться. Можно было бы радоваться, если бы не было настолько скучно.
Вот последний на сегодня поезд останавливается на станции Грингейт и готовится к продолжительному переезду через две закрытых станции. Все пассажиры об этом знают потому, что в каждом вагоне висит здоровенная карта, но я всё равно их оповещаю. Голос мой слышится мерзким и приторным, как у злобных роботов из фильмов прошлого века. Услышали бы вы этот голос в своей квартире, наверняка отложили бы достаточно кирпичей для постройки нового дома, но в метро к этому голосу все привыкли и словно нарочно не обращают на него внимания. Ну и черт с ними. Поезд тронулся с места.
Пассажиры спокойны, никто не смотрит в камеры. Можно подумать, это нормально, когда несколько часов в день за вами следит тип вроде меня. Да я сам бы не стал себе доверять, а они даже вопросом не задаются, кто может за ними наблюдать. Принимают меня, как неотъемлемую часть своей жизни. Может, даже на чай впустят, если я однажды постучу в дверь их квартиры. Я улыбнусь лучшей своей улыбкой, протяну руку в знак приветствия и скажу: «В течение последних пяти лет я следил за вами каждый день. Не целый день, конечно, но, если подсчитать, получится порядка 3650 часов. Думаю, нам пора познакомиться лично». И все они одобряющие закивают, а затем предложат пройти в дом, поужинать с ними и, может, даже остаться там на постоянное место проживания. А вы даже не думайте, что я преувеличиваю. Именно это выражают лица пассажиров прямо сейчас, а по лицам я читать умею.
Поезд неожиданно сбавляет скорость. Несколько человек начинает нервно ёрзать на своих сидениях. На самом деле, несколько человек – это довольно много, так как во всём поезде их не больше десятка. Непредвиденная остановка удивляет только одного, остальные же начинают прижимать лица к окошкам в попытке что-то рассмотреть. Как бы там ни было, любопытство всегда берет верх. Перед угрозой смерти вы захотите узнать, от чего всё же умрете, так и не подумав о том, что смерти можно избежать. Любопытство заложено в нашем сознании, и это именно та его часть, которую выплевывает обратно огромная челюсть событий.
-Соблюдайте спокойствие, -наконец говорю я, пододвинув микрофон как можно ближе ко рту, дабы слова звучали отчетливее.
Мой голос будит парня, зажавшегося в угол вагона, и тот начинает нервно оглядываться.
-Не волнуйтесь, -продолжаю я, -здесь имеет место какая-то неисправность. Оставайтесь на своих местах и ждите отправки поезда.
Не знаю, сколько может занять починка неисправности, но несколько минут, думаю, должно хватить. В фильмах героям нескольких минут хватает на спасение мира, а, раз так, для починки поезда этого хватит с головой. Если, конечно, всё не совсем худо…
-Еще раз приносим извинения за возникшие неполадки, -я обращаюсь к пассажирам через десять минут, -и просим продолжать сохранять спокойствие. В поезде была обнаружена критическая неисправность, устранить которую так и не удалось. Сейчас откроются двери каждого из вагонов. Вы сможете дойти до следующей станции и ожидать прибытия следующего поезда. Ожидание займет некоторое время, так как этот поезд придется отогнать.
По правде, я бы рад тому, что не увидел на их лицах удивления. Как только двери открылись, все восемь человек (а я насчитал именно восемь) послушно вышли и цепочкой направились к ближайшей станции. Подобная затрата сил никого не раздражала, скорее утомляла. Словно, скучнее поездки в метро может быть только пеший переход от одной станции к другой. Света в туннеле было мало, однако достаточно для того, чтобы камеры могли передать утомление на лицах пассажиров. С этим утомлением им предстояло пройти еще несколько минут, а затем сменить его на сиюминутную радость при виде станции. Эта была одной из самых старых в городе. Обветшалая вывеска оповещала всех о том, что сейчас они находятся на станции «Театр». Это довольно забавно, не находите? На самих станциях театров никогда нет. Вот, если бы вы, к примеру, шли по улице и увидели надпись «Театр» на одном из зданий, что бы вы подумали? Подумали бы, что вероятно в этом здании находится театр? Да, думаю, именно так оно бы и оказалось. Но вот вы подходите чуть ближе, а вам говорят, что театра в этом здании нет, а сам он находится в нескольких кварталах от него. Теперь на вашем лице отчетливо видно разочарование, а я уже говорил о том, что умею читать по лицам, и знаю, что в таких случаях только разочарованию там и место. Вас, можно сказать, обманули, и ваша реакция вполне понятна. Единственное, на что не распространяются это правило, так это на метро. В метро при виде такой надписи, пусть даже очевидно лживой, вы всё равно испытываете радость. Особенно, если вы пришли пешком по туннелю.
- Отлично, - говорю я, и все оглядываются в поисках старых динамиков, - сейчас я попробую включить дополнительные источники света и займусь устранением основной проблемы.
Свое обещание я сдержал. Через несколько секунд замигало несколько тусклых круглых лампочек, прикрепленных к стенам. От такого освещения тьма казалась вязкой, словно смола. Такой свет не мог составить ей конкуренцию и сам рисковал в один момент оказаться ею поглощенным. И всё же этот свет позволил пассажирам злополучного поезда рассмотреть несколько деревянных сидений, предоставленных для ожидания на платформе. Несколько из них начали по пути переговариваться, но, о чем они говорили, я не слышал, так как камеры передавали лишь картинку. Высокий мужчина похлопал по плечу подростка, а женщина, идущая рядом с ними, вдруг направилась в обратную сторону. Пока что она была единственной, кого заинтересовала сама станция. Подойдя поближе к стене, женщина стала водить руками по треснувшим кафельным плитам и протирать от пыли старые рекламные вывески. Лампы над вывесками не работали, поэтому надписей прочесть она не могла, но, видимо, даже само прикосновение к старой бумаге приносило ей удовольствие.
Остальным же до вывесок и кафеля дела не было. Видимо, они представляли, как я пригоняю какой-то аналог буксира и оттаскиваю неисправный поезд куда подальше, расчищая путь для нового. Возможно, некоторые даже засомневались в существовании специальных буксиров, но, если это и было так, сомнение на их лицах не отразилось. Я попросил ожидать еще некоторое время и сказал, что ценю их терпение. Толстому парню в пальто, пояс которого был затянут слишком туго, это даже польстило. Должно быть, в моменты наибольшей близости жена его ублажает благодарностями, а он самодовольно улыбается и кивает. Может, и он порой её благодарит, но только для того, чтобы она сама не перестала это делать. А вы по-прежнему можете сказать, что я всё это придумываю, но я спешу вас уверить в том, что роль здесь играет исключительно опыт, а не воображение.
К слову, именно этот парень первым удивился, когда я попросил всех пройти вглубь станции.
-Спасибо за ожидание, -сказал я голосом более торжественным, чем говорю обычно, -а теперь я пущу газ.
По правде, даже от них я ожидал больше паники. Я рассчитывал на кого-то срывающегося с места и стремительно бегущего прочь, предпринимающего последнюю попытку спасти свою жизнь. Пусть таких будет не восемь, восемь – это слишком много. Но один. Кому-то же полагается убегать и спасаться. В старых историях так было всегда. Но, видимо, старые истории теперь являются таковыми по праву, пришедшему к ним с годами. Если такие истории и повторяются, то не на этой станции. Здесь всё восемь человек застыли на месте, и лишь некоторые из них попытались оглянуться. Впрочем, чтобы они увидели? Газ не из тех противников, которых можно сразить кулаками. Газ действует быстрее любого хищника и, в отличие от последнего, сам на какое-то время становится частью жертвы. Такое сражение сложно назвать честным, да и для того, чтобы назвать это сражением, тоже потребуется нехилая фантазия. Очевидно только одно – человек в таких битвах всегда проигрывает.
Теперь говорить уже не стоит. Дело сделано, и нужно прибраться. Завтрашних посетителей ожидает теплый прием. Анатомический театр всё же куда больше напоминает театр, чем обычная станция с лживой вывеской.
А пока – первая запись в журнале событий: «00:24 – поезд вышел из строя».