Граф Карл Генрих фон Гойм (1694–1736) сделал блестящую карьеру при дворе Августа Сильного. Много лет он провел во Франции, был саксонским посланником, собрал великолепную коллекцию книг и картин. Довольный его службой, король назначил графа кабинет-министром и дал ему важнейшее поручение – реформировать Мейсенскую фарфоровую мануфактуру. Но граф злоупотребил своими полномочиями, впал в немилость, и жизнь его завершилась в тюрьме.
История графа фон Гойма стала одной из главных сюжетных линий нового романа Анатолия Вишевского "Цветок под камнем". Ко второму герою книги – юному Тобиасу, ученику на той же Мейсенской мануфактуре, – в видениях является фея, которая учит его рисовать на фарфоре изысканные узоры. "Цветок под камнем" можно назвать романом коллекционера – Анатолий Вишевский собирает саксонский фарфор и досконально изучил историю знаменитой фабрики. Можно назвать его и детективом: внимательному читателю предстоит по намекам вычислить отравителя.
Книгу, написанную на русском языке, в России сейчас издать почти невозможно, хотя речь в ней идет о событиях трехсотлетней давности в Саксонии и Франции. Дело в том, что граф фон Гойм — бисексуал и влюблен в британского посла в Париже Люка Шауба, а Тобиас находится в сексуальном рабстве у своего опекуна, работающего на той же Мейсенской фабрике. Первый исторический роман Анатолия Вишевского "Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса", изданный в Москве издательством Popcorn Books, оказался в списке ЛГБТ-литературы, составленном в декабре 2022 года по инициативе Ассоциации компаний интернет-торговли. В этом списке книг, которые следует снять с продажи в связи с запретом "ЛГБТ-пропаганды", упомянуты произведения Оскара Уайльда, Марселя Пруста, Стивена Кинга и даже "Неточка Незванова" Достоевского.
Анатолий Вишевский родился в Черновцах, в 1979-м эмигрировал из СССР, в 1985 году защитил докторскую диссертацию в Канзасском университете, изучал русскую литературу XIX века, преподавал в Гриннельском колледже в штате Айова, сейчас живет в Праге. Его новый роман, о котором мы говорили в программе Радио Свобода "Культурный дневник", готовится к изданию на украинском языке.
– Анатолий, вы иллюстрируете некоторые эпизоды романа фотографиями предметов из коллекции мейсенского фарфора. Все эти вещи принадлежат вам?
– Да, эти вещи принадлежат мне. Вначале я даже не задумывал обширного романа, я думал, что просто сделаю экскурс в историю мейсенского фарфора, используя свою коллекцию. Но моя идея изменилась, когда я стал все больше и больше проникать в историю, читать о разных периодах мейсенского фарфора. Я увлекся именно этим периодом, 1729–31 год, и так называемой "аферой Гойма-Лэмера". Стал интересоваться графом Гоймом, министром и директором фабрики, и так стала формироваться эта книга.
– Граф Гойм поддержал идею негоцианта Лэмера продавать мейсенский фарфор во Францию, выдавая его за японский, но тем не менее вам он нравится?
Я покупал осиротелые чашки или блюдца, чайники и чайницы без крышечек
– Да, мне он нравится. Он знает, что Лэмер будет спекулировать мейсенским фарфором, выдавая его за японский, который в то время был более дорогим. Но делал он это ради любви. Кто в него может бросить камень?
– Гойм, как и вы, коллекционер, собрал большую коллекцию живописи и хорошо разбирался в искусстве…
– Да, он практически создал коллекцию Августа III. Дрезденская галерея во многом обязана ему картинами, которые там есть.
– Но коллекцию фарфора, которую мы сейчас видим в Цвингере, собрал сам король.
– Конечно. Это был Август II. Я даже не думаю, что, будучи во Франции, граф Гойм настолько хорошо разбирался в фарфоре, как Август. Он знал французский и мейсенский фарфор, но Август II был на фарфоре помешан – это была его болезнь.
– Это роднит его с автором романа, о котором мы сейчас говорим.
– Я обожаю фарфор, конечно.
– Сколько сейчас предметов в вашей коллекции и по какому принципу вы ее формировали?
– В коллекции около шестидесяти предметов в двух небольших застекленных шкафах. Конечно, за почти 20 лет коллекционирования я собрал в три или даже четыре раза больше предметов, но по мере поступления новые образцы вытесняли старые того же типа, но менее интересные для коллекции. Два шкафа были с самого начала, но в какой-то момент они наполнились, и дальше коллекция росла уже не в количестве, а в качестве. Еще: я специально не собирал наборы, например чашки с блюдцами. Я с удовольствием покупал осиротелые чашки или блюдца, чайники и чайницы без крышечек и отдельные крышки от сахарниц или бульонниц – так было дешевле, а работа на таких "ущербных" вещах была ведь тех же мастеров. Для меня главное было собрать образчики всех видов фарфора и жанров его росписи с 1713 года (когда на Лейпцигской ярмарке были впервые выставлены предметы Мейсенской мануфактуры из белого фарфора) до 1739 года (я решил закончить коллекцию этим годом, так как примерно с 1740 года к подглазурным клеймам стали добавлять вдавленные в фарфоровой массе числа).
– Люди, которых вы описываете, любили искусство и разбирались в живописи и фарфоре, но при этом предавались варварским забавам. Мне очень нравится, что ключевая сцена романа, когда один ваш герой впервые видит другого, подана с трех точек зрения. И дело происходит во время дикого развлечения – "метания лисиц".
– Оно было распространено в XVII веке, но и в 20-е годы XVIII века метание лисиц еще можно было увидеть в Европе. Я действительно показал ее с трех точек зрения: с точки зрения деревенских мальчиков, учеников на мейсенской фабрике, которые случайно попадают в Дрезден, с точки зрения короля и с точки зрения графа фон Гойма.
Из романа "Цветок под камнем"
Король любил, чтобы его ждали, и Карл Генрих приехал к Голландскому дворцу с опозданием. В огороженном дворе собрались придворные, были готовы и бедные звери – из наспех сколоченных в углах большого квадрата ящиков доносились их визг и хрюканье. Вельможи обоих полов были одеты по случаю, в удобную и не слишком богатую одежду, некоторые были в охотничьем платье. Граф Гойм отвык от подобных увеселений и явился во вчерашнем выходном сюртуке, о чем тотчас же пожалел. Короля ожидали, поделившись на пары и заняв места с двух сторон от длинных полос брезента. Кроме полосы, оставленной государю, во дворе оставалось свободным только одно место – напротив королевского секретаря обер-камергера Брюля. Карл Генрих с сожалением подумал, что не следовало в это утро медлить над утренним кофе.
– Вот мы и снова встретились, и опять друг против друга, – ядовито заметил Брюль, когда граф встал с другой стороны парусины.
Карл Генрих сделал вид, будто не услышал слов обер-камергера, и дальше они стояли лицом к лицу молча, в то время как весь квадрат двора был наполнен шумом разговоров, смехом и звуками, которые издавали звери в клетях.
Ждали долго, мартовское солнце успело подняться и начало припекать, тепло одетые придворные расстегивали вороты, дамы обмахивались веерами. Наконец на мосту появилась королевская кавалькада, конница подъехала, король и графиня Ожельска вошли во двор, заняли свои места, и самодельные ворота за ними затворились. Август был одет в зеленые камзол и кафтан и высокие охотничьи ботфорты. Поверх теплого кафтана – плащ с подпушкой из горностая. Король был без ордена Слона и своей обычной звезды, только большая брошь с бриллиантом закалывала шелковый батист платка. Монарх улыбался, отвечая на приветствия подданных, которые выражали радость скорее по случаю скорого освобождения от жары, чем от удовольствия лицезреть своего суверена. Август махнул рукой, дверцы ящиков открылись, и звери вырвались во двор.
Последний раз Карл Генрих участвовал в подобном избиении зверей вместе со своим отцом, когда был еще подростком. Граф Гойм вздохнул, присел на корточки и подхватил с земли два угла на своей стороне полотна. То же сделал и секретарь Брюль, кивнув головой и с вызовом улыбаясь Карлу Генриху.
Лисы и вепри начали метаться по двору, время от времени слышались возбужденные возгласы придворных, крики зверей и глухие звуки, с которыми те падали оземь. Король и графиня Ожельска подбросили кабана, а потом двух лис, после чего забава королю надоела и он, сгорбившись и хромая, стал пробираться сквозь занятых игрой вельмож и валяющиеся на земле звериные туши.
Вдруг недалеко от короля пробежал обезумевший вепрь. Ослепший от страха зверь врезался в кринолин пожилой придворной – граф Гойм узнал соседку по их родовому имению баронессу фон Бух. Женщина не удержалась на ногах и упала, ее кринолин задрался, а вепрь, в надежде найти убежище от опасности, бросился под платье и клыками пропорол баронессе ногу. Пульсирующий алый фонтан залил нежно-розовое белье. Карл Генрих, желая помочь бедной женщине, отвлекся и ослабил хватку, и тут с полотна на него полетел визжащий лис, брошенный поджидавшим момента Брюлем. Граф еле увернулся, когти взбешенного зверя чуть не вырвали ему глаз, но на счастье лишь распороли щеку.
С отбытием короля придворные могли покинуть место забавы, но они продолжали кровавые игры. Не обращая внимания на протесты Брюля, граф Гойм направился к выходу. Перед воротами он увидел «барона» Готфрида Шмиделя, который с трагическим лицом трубил губами, как из охотничьего рожка. Второй шут короля, Иозеф Фрейлих, тоже был здесь. «Веселый Йозеф» в своих вечных шароварах на подтяжках, заправленных в коричневые полусапожки со свисающими сверху раструбами, и в остроконечной тирольской шляпе с букетиком цветов под шляпной лентой, ходил по двору и дубиной добивал беззащитных лис и подсвинков, которые лежали перед ним с переломанными хребтами и лапами.
– Второй ваш герой – Тобиас, ученик на мейсенский фабрике, – реальный персонаж?
– Нет. Сезен, сделавший серебряный кубок, который я показываю в книге, – реальный персонаж, я его наделил сыном и этому сыну придумал биографию, которую связал с Мейсенской фабрикой.
– Автору исторического романа необходимо не ошибиться в описаниях того, как люди одевались, что они ели и что говорили. Вы приводите подробные меню званых ужинов, описываете детали нарядов, граф Гойм был модником. Я уже не говорю о том, что вы досконально знаете фарфор и рассказываете о том, какие рисунки были в моде и как была устроена мейсенская фабрика. Откуда эти познания?
– Одно тянет за собой другое. Я нашел, на каком аукционе после смерти графа продавались картины из его собрания, куда они попали. Некоторые попали в частные коллекции, некоторые – в Дрезденскую галерею. Ковры, книги – все это страшно захватывает, это замечательное занятие, которое мне очень нравится. В Людвигсбурге, о котором я пишу в первом романе, замечательная коллекция одежды XVIII века. Конечно, я набирал многое в интернете, особенно о еде. Не обошлось и без Дюма. У Дюма есть замечательная книга о Франции времен Людовика XV. Много анекдотов я почерпнул оттуда. В письмах фон Гойма появляются какие-то люди, я находил интересные факты о них. Фонтенелю в моем романе говорят: "Вы так заботитесь о своем здоровье, вы доживете до ста лет". На что он отвечал: "Это потому, что я ем клубнику". Он действительно любил клубнику и дожил до стал лет.
– Пейзаж, который видит граф фон Гойм из окна тюрьмы, вы изучали по картинам?
– Нет, я съездил в крепость Кёнигштайн, где провел последние полтора года жизни граф фон Гойм, там есть камеры, но не камеры для аристократов, – из этого здания сделали администрацию. Меня туда пустили, и я описал то, что видел он из окна: это излучина реки, замок расположен на очень высоком холме, поэтому вид необыкновенно красивый.
– Ваш первый роман "Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса" упомянут в знаменитом списке литературы, составленном экспертами "Мегамаркета", поскольку там присутствует запрещенная в России "ЛГБТ-пропаганда". В вашем новом романе вымышленный персонаж, ученик Тобиас, гомосексуал, а граф фон Гойм – бисексуал. История его любви с британским послом в Париже Люком Шаубом основана на документах?
Когда я увидел себя в списке, я пожалел Достоевского, который стоял строчкой ниже
– Когда я начал писать роман, я наткнулся на книгу барона Пишона, вышедшую в двух томах в Париже в 1880 году. Барон Пишон увлекся фигурой графа фон Гойма, который был более популярен в Париже, чем в Саксонии, – он там провел много лет, у него были тесные связи с французским обществом и Францией, которую он обожал. Барон Пишон тоже был библиофилом, он подошел к графу фон Гойму как к человеку, который собирает книги и другие предметы искусства. В 1860–70-е годы барон Пишон ездил в Германию, где познакомился с немцем, который помогал ему в этом его деле, и они вдвоем договаривались с аристократами, которые давали им доступ к своим архивам и показывали письма графа фон Гойма. Они нашли его переписку с английским послом. Письма, которые писал посол графу фон Гойму, начинались словами Mon grand dégoûter, мой отвратительный гигант. Явно это было игривое и любовное обращение. Как я понял, барон Пишон и его немецкий помощник сами были в каких-то отношениях, потому что им очень понравилось то, что отношения между графом и послом явно переходили черту просто служебного общения. Граф называл посла mon petit, мой малыш. Посол действительно был очень маленького роста, современники его называли миниатюрным. Так что это основано на письмах.
– Тем не менее графа обвиняли в совращении племянницы.
– Это был навет. Потому что министр, который заменил графа фон Гойма, очень хотел от него избавиться. Он старался найти любую причину, по которой мог бы упечь графа в тюрьму. Граф фон Брюль был выскочкой, но дослужился до степеней известных благодаря тому, что втирался в доверие к королю Августу II. Потом, когда тот умер, он срочно привез из Польши королевские регалии сыну короля, чем заслужил его доверие.
– Писательница Габриэль Витткоп называла XVIII век самым интересным в новой истории, поскольку тогда были самые свободные нравы. Вам тоже этот период нравится именно поэтому?
– Думаю, что да. Что граф, что его любовник-посол называли женщин "моя жена", имея в виду, что в данный момент с этой женщиной у них завязался роман, при этом они имели отношения друг с другом.
– Если бы вашу книгу назвали ЛГБТ-литературой и поставили в соответствующий раздел, который есть во многих европейских или американских магазинах, это бы вас порадовало или бы оскорбило?
– Сегодня я бы принял это как должное. Четыре года назад, когда я написал первый роман, я говорил с критиком, который задал мне похожий вопрос: считаете ли вы себя ЛГБТ-автором? Я сказал: "Нет, ни в коем случае. Я просто написал о любви, но любовь оказалась между двумя мужчинами. Но какая разница – это просто общечеловеческие темы". Теперь вышел мой второй роман, где снова то же самое. Мне припомнилась история, которую рассказал мне мой друг детства Вова. Его бабушка сказала ему, что они жили в деревне, на что Вова ее спросил: "Так вы были крестьяне, бабушка?" Бабушка сказала: "Ты что, дурак? Какие мы были крестьяне? Просто жили евреи в деревне, обрабатывали землю. Какие же мы были крестьяне?" Так вот, какой же я ЛГБТ? Но, наверное, да, сейчас я это уже принимаю.
– Помимо любовной линии между графом фон Гоймом и британским послом есть вторая любовная линия – между юным Тобиасом и шалопаем постарше, который его обманывает, и это страстная любовь. Кажется, что это история про несчастного ребенка, соблазненного негодяем. Но потом оказывается, что ваш герой не меньший негодяй, а может быть, и больший. Неожиданный поворот сюжета!
– Да, он меня сам удивил. Потому что я не думал о том, что так получится. Видимо, несчастья вместо того, чтобы сделать его более терпимым к другим людям, сделали его черствым и жестоким человеком. Зато он прожил длинную жизнь.
– Что вы думаете об этой кампании, из-за которой ваша книга оказалась в списке произведений, которые следует запретить?
– Абсолютное сумасшествие, другим словом назвать это нельзя. Когда я увидел себя в списке, я пожалел Достоевского, который стоял строчкой ниже, потому что ему было бы это, конечно, очень обидно видеть. Я никогда не жил в России. Книга нашла читателей за два года, а те, кого она там не успела найти, наверное, уехали или уедут, и она найдет их здесь.
– Что бы вы порекомендовали нашим слушателям, которые хотят больше узнать о ваших героях? Переписка графа фон Гойма не опубликована, только в изложении?
– Да, есть только эта книга барона Пишона, она невероятно красиво издана, на манер книг времен графа фон Гойма. Тогда старые книги переплетались заново – это была большая мода. Аристократы за огромные деньги покупали старинные книги, те были в свиных старых переплетах, и их не ставили на полку, пока не заменяли переплеты на сафьян. К самым дорогим переплетчикам в Париже, например Паделопу, невозможно было попасть. Многие к драгоценным книгам после этого не притрагивались – как в СССР в 1970-е к собраниям сочинений или сериям в красивых суперобложках: просто было модно иметь библиотеки. Граф Гойм, конечно, все читал... Книга барона Пишона вышла в замечательном кожаном переплете, с шелком, 300 экземпляров на вручную сделанной бумаге и три на пергаменте. Интересно, что мой роман в украинском переводе выходит тиражом 300 экземпляров.
– Хотя вы не жили в России, ваши книги написаны на прекрасном русском языке. Можно ли сказать, что сейчас русская литература находится под угрозой из-за диктатуры?
Я родился в Украине, жил в Украине, у меня осталось много друзей в Украине, у меня корни украинские
– Нет, я так не думаю. Литература существует независимо от того, что происходит в стране. Никогда не известно, когда и где будут написаны самые интересные произведения на каком-то языке, необязательно в стране, где этот язык основной или где родился автор. Такое часто бывало в истории русской литературы. Может быть, наоборот в литературе произойдет какой-то подъем.
– Волна протеста?
– Необязательно протеста, это может просто вызвать какой-то новый взгляд, а его, по-моему, не хватает русской литературе, которая стагнирует.
– В частности, новый взгляд на сексуальность. Не могу вспомнить ни одного русского исторического романа, где на первом плане были бы геи или бисексуалы, – это закрытая тема для исторической беллетристики.
– Да, абсолютно закрытая тема. "Красный граф" Толстой, наверное, последним ее упомянул, когда писал о Меньшикове и Петре I.
– Русского издателя вы даже не искали?
– Я ищу русского издателя, но пока на нашел. В Украине все намного быстрее произошло. Несколько месяцев ушло на перевод, и она должна через месяц-полтора выйти.
– В Украине издателей не смущает гомосексуальность ваших героев?
– Нет, абсолютно.
– Считаете ли вы себя украинским писателем и были ли в Украине после начала войны?
– Все-таки я пишу на русском языке. Но я родился в Украине, жил в Украине, у меня осталось много друзей в Украине, у меня корни украинские. Я в ужасе от того, что сейчас происходит. Мне очень хочется туда поехать, с начала войны я там не был, и не потому, что боюсь, а потому, что приехать к друзьям туристом, в то время как они живут в состоянии войны, я не могу.
– А в Россию?
– Я перестал ездить в Россию 18 лет назад. Я почувствовал в последний мой приезд очень неприятную атмосферу. Мне просто стало очень неуютно, некомфортно. Когда я уезжал из Москвы, по дороге в аэропорт я увидел огромный портрет Путина, под которым было написано: "Мы победим", – и понял, что принял правильное решение.
