Ptisa_Lucy все записи автора Автор Алексей_Груненков,

Глава II. Кошмар шрифтом Брайля

БЕСЫ БЕССОННИЦЫ
Перед сном в профилактических целях я позволял себе немного водки. Без её помощи я испытывал трудности с засыпанием, а иногда сон мог и вовсе не наступить. Поэтому приём алкоголя был превентивной мерой. Однако основная причина, по которой мне приходилось пить, заключалась не только в этом. Было и ещё кое-что, почему я не мог обойтись без напитка. Крепкий алкоголь отключал меня скоро, он безотказно и безболезненно вышибал мне мозги. Он не только помогал приблизить сон (с небольшой промилле в крови я засыпал почти мгновенно, со скоростью пули, стоило коснуться головой подушки и закрыть глаза). Распространяясь по мне с током крови и успокаивающе воздействуя на нервную систему, алкоголь освобождал от одной серьёзной проблемы, с которой я невольно сталкивался в момент, “естественного” безалкогольного засыпания и с которой никак не мог справиться никаким другим способом. Вот и приходилось мошенничать при горячей поддержке спиртного напитка. То есть прятать у себя внутри и таким обманным путём проносить его с собой в сон.
На какой-то стадии засыпания, у меня пропадало ощущение самого себя относительно той гибкой системы координат, которая была известна мне от рождения. Я вдруг переставал воспринимать себя Алексеевым, со всей своей (уже!) тридцатишестилетней с половиной историей, со всей своей внутренней географией, вредными привычками и моральными искажениями. К совокупности всего, что я понимал под собой ранее, я переставал иметь отношения. В голове словно нарушался какой-то контакт, соединение меня со мной на несколько секунд прерывалось и в этот момент приходило отчётливое понимание, что меня на самом деле не существует. И это вот понимание наполняло меня диким страхом. Мне не что было ориентироваться, не за что ухватиться, чтобы продолжать существовать в этом мире под родным для меня Алексеевым. Просто если я больше не Алексеев (в чём мне только что пришлось убедиться), то мне просто не положено быть здесь и тогда я вскакивал с постели и смотрел своими посторонними глазами на комнату. Хорошо хоть обстановка комнаты была многообещающей. Спальня содержала уйму фото подсказок (об этом я уже позаботился) и благодаря этим шпаргалкам я научился восстанавливать себя буквально из ниоткуда.
Каждый раз, когда я ложился спать, я боялся повторения этого приступа. В первый раз это произошло после того, как накануне я переусердствовал с алкоголем, но потом случалось и на сухую. Очень скоро я пришёл к тому, что без алкоголя у меня в принципе не выходило заснуть и в итоге я начал пользоваться его услугами регулярно. Где-то за час до сна.

Я готовился ко сну как к войне. А как ещё в моём положении было к нему готовиться? Правда, от этих приготовлений на версту веяло импотенцией. Спиртное же носило характер “виагры”. Всю ночь, в плане сна я словно насиловал сам себя.
Помимо дефицитных семи часов (времени битвы за сон), непосредственно кровати (места, где происходило сражение), постельных принадлежностей и силиконового матраца, в моём ночном противоборстве с бессонницей были задействованы и другие средства, сопутствующие глубоким и беспрерывным грёзам. Например, пижамная экипировка с камуфляжным узором, ушные вкладыши (так называемые “ночные наушники”) и слепая маска, которой в отличие от штурмовой маски полагалось закрывать не лицо, а только глаза. Такая маска с возвратной функцией.
Кроме того, за сорок минут до сна, я нараспашку проветривал спальное помещение, на всякий случай задёргивал шторы, а на прикроватную тумбочку ставил стакан с водой щедро заряженной “валокордином”. Про “боевые” сто грамм можно не упоминать. Эта алкогольная норма мне всегда ассистировала.
К качеству ночного отдыха я подходил очень серьёзно. Нельзя потерпеть позорное фиаско в четвёртый раз за неделю. Не то чтобы мне не нравилась действительность. Просто в последнее время её стало для меня слишком много. Значительно больше, нежели я мог освоить. Однако я твёрдо решил, что если и сегодня ночью у меня опять ничего не получится, то ближе к шести утра я воспользуюсь запасным вариантом, но о нём расскажу позже, а сейчас – спать. Время пошло.
В спальной маске я ничего не видел. А если к этой моей маске добавлялись резиновые затычки, то в комплексе у меня пропадал также и слух. Интересно, какие сны снятся слепым? Наверное, какие-то специальные, невидимые сны, легко поддающиеся осязанию. По сравнению с этими закрытыми снами, наши открытые, т.н. зрячие сны – словно музейные экспонаты также бесплотные для посетителей. Страшно представить, какие кошмары нащупывают в своей темноте слепые.
Через несколько часов алкоголь переставал приносить пользу и, лишённый его подспорья, я пронзительно просыпался в самом средоточии ночи. Бах – и открывал под маской глаза. Сознание подключалось молниеносно. Словно в тёмной комнате резко включали свет. Всё, я на линии. Когда-то это происходило гораздо тише, спокойней. Лампочки на воображаемой приборной панели у меня в голове загорались постепенно. Сначала одна загорится – я шевелился. Потом вторая – мне не хотелось вставать. Третья. Четвёртая. А там, глядишь, четвёртая погорела немного и погасала, за ней начинала мигать третья и в обратном порядке меня снова клонило в сон. Лампочек было много. Проходило немало времени, прежде чем все они до одной зажигались и принимались ровно гореть. На это уходил иногда час. Иногда полтора. Иногда, два, три часа. В выходные утром, с девяти до двенадцати. Пока дремал.
Теперь эти лампочки загорались если не все сразу, то по несколько лампочек одновременно. Штук по десять на одном участке внутричерепной панели, потом столько же на другом, они освещали целые области моего сознания, все главные улицы и центральные проспекты мозга. Либо шли одна за другой по цепочке, но интервал между ними составлял не более одной секунды. Лампочка – понедельник, скоро вставать и идти на работу. Лампочка – перед работой мне надо успеть сделать то-то. Лампочка – на работе мне предстоит то-то и то-то. Лампочка – после работы меня ждёт…
Лампочка. Лампочка. Заодно не забыть про то и про это. Лампочка. Лампочка. Лампочка. Планы на утро, планы на день, планы на вечер и планы на ночь. На каждый пункт, на каждое действие приходилось по лампочке. Не успеешь пошевелиться, глазом моргнуть – все лампочки в голове ярко горят. Там светло как днём. Отсюда сна ни в одном глазу. Мозг равномерно освещён. Все его тупики различимы.
Когда алкоголь отказывал мне в своей милости, я совершал дозаправку, сбавляя интенсивное сокращение сердечной мышцы и корректируя его пульсы “валокордином”. Сердце вело себя так, словно перепрыгивало через кочки. Хитрость же с дозаправкой позволяла провести остаток ночи относительно спокойно, без эксцессов, и более-менее выспаться. Свет лампочек в голове начинал колебаться, тускнеть и вскоре, открыв глаза, я понимал, что мне только удалось ненадолго заснуть, просто сейчас я опять проснулся на две или на три лампочки. Пока эти лампочки не разгорелись и не пошли зажигаться новые, я снова тянулся к стакану с валокордином. И свет в моей голове опять затухал, наступало сонное оцепенение. При одной с тусклым накалом лампочке можно было вполне терпимо дремать, а потом весь день не испытывать дискомфорта.
Только если раствор “валокордина” по каким-то причинам отсутствовал, то дальнейшая перспектива ночи становилась ясна как день. Шансов заснуть практически не оставалось. В эти часы можно было сойти с ума так же легко, как сойти с поезда на конечной. В половине четвёртого или в половине пятого ночи буднего дня моё неприкаянное сознание искало себе покой, оно маскировалось, принимая самые причудливые конфигурации. То я представлял себя продрогшим больным бродягой, который прячется от холода в тёплую щель, чтобы согреться и отлежаться, то снайпером, поджидающим на позиции свою непунктуальную цель. То я беглец, которому нужно избавиться от погони, зарыться в сугроб и тихо-тихо лежать под снежным одеялом, пока над ним не пройдут преследователи.
При этом, я периодически выходил из образа, на секунду приподнимал край ночной маски и одним глазом (в зависимости от занимаемого положения) смотрел на часы на стене оценивая шансы заснуть. Сколько времени у меня ещё есть в запасе? Понятно, что чем больше времени, тем больше вероятность того, что заснуть всё же сумею. Главное перестать думать о том, что я не засну и вот тогда я засну. Но как я засну, если я всё время думаю, что не засну? Если с каждой секундой убеждаюсь в этом всё больше и больше?
Чем ближе утро, тем чаще я смотрел на часы. На цифры. Просто не мог удержаться, хотя понимал какой от этого вред. Делал ставки на точное время и смотрел. В том смысле, что перед тем как посмотреть время на циферблате, я его заранее загадывал. Как число. Например, 5-46. Или 6-09. Я никогда не загадывал ровное время, тем не менее, высчитывал его в голове с точностью до минуты. Пусть я и не предвидел будущее, но с закрытыми глазами безошибочно определял настоящее.
А ещё при взгляде на часы, я всякий раз удивлялся тому, как быстро оно проходит. Ненормально быстро. Мне всегда казалось, что ночное время обладает каким-то повышенным ходом и идёт в два раза быстрей дневного. Даже если не спишь, а просто лежишь в постели – все равно на тебя распространяется ночной распорядок его движения. Распорядок также действует по выходным и по праздничным дням. Вот бы днём это ночное время шло. А ночью бы шло дневное, чтобы выспаться можно было. Поменять бы эти пояса местами, один на другой.
Вот интересно, сколько сейчас? 6-54? Точно. Надо же, опять угадал. Видимо, когда минут мало, то все они наперечёт и угадывать особо не из чего. Подъёмный механизм будильника сработает ровно в семь. Впрочем, эти лишние шесть минут ничего не дадут. Погоды они не сделают. За это ничтожное время с бессонницей все равно не справиться. Попробуйте-ка уснуть на скорость и под угрозой. Допустим, тебе говорят: если не успеешь уснуть за отведённое тебе время, то мы тебя расстреляем. Сколько бы времени тебе не отводили, ночь отведут, две отведут – не уснёшь. Будешь бояться, что не уснёшь и тебя расстреляют – вот только поэтому и не уснёшь.
Ну, всё. Можно вставать. Что толку валяться крохотные четыре минуты? Встаю. Во рту у меня послевкусие от неусыпной ночи, а в голове одна мысль: чтобы этот день, который начался не с того конца, поскорей кончится. С каким удовольствием я перенёс бы его на следующий день со всем содержанием. Пусть даже жить теперь на целый день меньше придётся.
Вместе с этим я всякий раз давал самому себе слово, которое почему-то никогда держал. Я обещал самому себе, что когда я сегодня вечером после работы вернусь домой, то не стану заниматься всякой фигнёй какой каждый вечер страдаю, а безотлагательно лягу спать. Прямо с порога сразу нырну в постель. Вот только обувь сниму. И как же мне хорошо будет в этой постели, как прекрасно. Почему же я всегда пренебрегаю этой возможностью? Что за неотложные дела у меня всё время находятся? Ведь это так просто. Прийти и лечь.
Потом я начинал собираться на работу и тоже всё время думал, что бы такое отдал, чтобы не идти ни на какую работу, а прямо сейчас лечь спать.
Впрочем, можно было поступить по-другому. Перейти в аварийный режим и не вставать вовсе. Я сейчас как раз о том “плане-б”, который берёг для крайнего случая. Это было очень дорогостоящее оружие, его нельзя применять часто. За это запросто могли уволить с работы. Но когда утренняя бессонница уже доставала и мне позарез нужно было поспать, то я принимал непростое для себя решение – опоздать. Переводил будильник часа на три вперёд и, как правило, засыпал в течение пятнадцати-двадцати минут. Впереди ещё уйма времени. У меня всё получится.
В самом деле, я засыпал тогда. Только это нельзя было назвать целостным сном. Мне опять какие-то бессвязные отрывки снились продолжительностью в пять-десять минут. Но каждый такой отрывок был преисполнен глубоким смыслом, изобиловал красками, а главное в своём измерении представал законченным (пусть и короткометражным) творением моего мозга, а точнее той его доли, которая отвечала за производство снов. После каждого такого кусочка, я опять смотрел на часы.
Иногда этим минимальным сновидением можно было самостоятельно управлять изнутри. Там я вставал и при этом сознавал, что на самом деле я сейчас лежу в постели и сплю. Осторожно чтобы не пошатнуть картинку, я перемещался по слегка видоизменённой квартире и подходил к окну. За окном всегда творилось нечто невероятное.
На фоне откровенно шизофренических видов, возвышались исполинские футуристические строения. В небе тоже кипела жизнь. Там были щедро развешены застрявшие в облаках летающие диски, которые либо подтягивали что-то близкое и земное к себе на тросах, либо, напротив, опускали на землю что-то далёкое и инопланетное. Вероятно, именно так и должен был происходить братский обмен опытом между цивилизациями.
Потом я открывал окно и с размаху вышагивал из него наружу прямо с высоты шестнадцатого этажа. Внутри у меня при этом всё ёкало, у меня перехватывало дух как при спуске в скоростном лифте, попадании в воздушную яму в самолёте или катании на американских горках. Тут я переживал реалистичное падение с высоты, словно по каким-то старым делам оно было мне хорошо знакомо. Словно какие-то древние слои моего мозга откуда-то помнили это чувство, сохранили на подкорке и теперь транслировали его в сон, хотя всамделишного опыта аналогичных прыжков (а тем более падений) с искусственных или природных возвышенностей у меня нет и не было никогда. А один раз, когда я также легко вскочил с постели и, приготовился сигануть в окно, чтобы насладиться полётом, то был вынужден остановиться. Сон приготовил коварный сюрприз. За окном я неожиданно увидел траву и стволы деревьев. Мне некуда было прыгать. Первый и последний этаж кто-то поменял местами.

Я осторожно скользил по поверхности сна. Одно неуклюжее движение могло отозвать меня обратно, в реальность, а на этом месте, где я сейчас находился, можно было увидеть любой сон, какой хочешь и вот, возле книжного стеллажа, я снимаю с полки какую-то книгу, раскрываю её, читаю:

“Однажды из всех Богов на небе, Бог остался самым последним Богом. И Ему как самому последнему Богу, стало грустно и одиноко. И тогда этот самый последний Бог стал примерять на себя души людей на Земле. Он примерил душу первого, второго, третьего человека… Он дошёл до нескольких миллиардов. И когда все людские души кроме одной, самой последней души, самый последний Бог на себя примерил, то Он спросил этого самого последнего человека, не желает ли тот в свою очередь примерить на себя душу самого Бога? Но этот последний человек ответил, что люди на Земле начиная с самых первых, уже давно ведут себя как самые последние Боги, а раз так, то и сам он перестанет быть исключением. И тогда этот самый последний небесный Бог стал самым первым на Земле Человеком.”

Ого! Неплохо.

Той ночью во сне мне определённо что-то не нравилось. Сначала я долго не мог понять, что именно вызывало у меня такое неотчётливое беспокойство и мешало нормально спать. Я метался в своей постели, а сквозь дрёму сочилась какая-то муть. Только в пятом часу (это ориентировочно, согласно автономным подсчётам) пришло запоздалое понимание, что помимо меня в квартире есть кто-то ещё. И этот кто-то даже не пытался скрывать своего присутствия и соблюдать тишину, чем бы он у меня не занимался. Наоборот, мой ночной гость вёл себя весьма оживлённо и, казалось, он ничуть не боится потревожить хозяина. Судя по производимому им шуму, гость затеял провести у меня дома обыск.
Мне сквозь ушные вкладыши было слышно, как скрежетала по паркету (оставляя на нём видимые царапины) передвигаемая с места на место мебель, как плашмя падали на пол сброшенные со стеллажей книги, как звенела и билась фарфоровая посуда из кухонного арсенала. Мне надо было немедленно встать и выяснить что происходит, посмотреть кто хозяйничает в моём доме. Ведь без юридического ордера, такое смелое поведение на моих квадратных метрах даже с натяжкой нельзя было назвать правомочным.
Тогда я попробовал пошевелиться и не смог. Попробовал закричать и тоже не смог. Губы не разжимались, я лишь мычал у себя за зубами. Тут словно от удара ногой (или резкого порыва ветра) дверь моей спальни распахнулась, и я услышал шаги. Кто-то быстро подошёл ко мне. Я замычал ещё сильнее:
“Мммммм!..” – всё, что я смог из себя выжать.
Кто-то положил мне руки на грудь (клянусь, я физически чувствовал прикосновение) и надавил. Того, кто давил видно не было. Мешала маска, которую в моём нынешнем состоянии нельзя убрать с глаз. Но мне откуда-то было известно, что это женщина и когда самый страшный (вроде смертоубийства) момент моего невольного общения с ней должен был вот-вот случиться, и измеритель страха перед нею зашкаливал – наваждение резко исчезло. Я пришёл в себя, ко мне сразу же вернулась свобода телодвижений, ну а то, что я ложно принимал за грохот и за шаги, оказалось просто ударами моего сердца.
Впрочем, не могу утверждать, что приступы сонного паралича всегда напоминали экстремальную ситуацию. Разве на первых порах, а потом я уже привык. Бывало, лежал ночью в постели, вроде бы спал, вроде бы не спал, и чувствовал, как по одеялу, по той его зыбкой части, которая прикрывала нижнюю половину тела, кто-то тихо крадётся, осторожно переступая по мне лапами. При каждом шаге этот кто-то проваливался в глубину, его лапы через одеяло доставали до меня, как до дна. В качестве объяснения приходила первая апатичная мысль и от мысли этой я лениво отмахивался:
“Да, пустяки. Наверное, кошка. Это кошка пришла. Сейчас она на меня сверху уляжется.”
“Кошка” шла прямо по мне, пересекала выпуклый экватор моего зада, дальше продвигаясь вдоль по спине, добиралась до шеи, где действительно сворачивалась клубком и принималась мурчать. При этом меня захлёстывали какие-то волны. Волны удовольствия. Они накатывали на меня снова и снова. Я слышал, как кровь гудит в венах, ощущал, как под сильным напором она циркулировала по ним.
“Кошка? Стоп! Но у меня дома нет никакой кошки! Так кто же это там лежит на мне сверху?”
Здесь я опять пробовал пошевелиться, чтобы согнать с себя то таинственное существо, которое воспринималось мною как кошка, и опять был не в состоянии сделать этого. Опять невозможно было разжать губы. А волны не переставали меня накрывать. Волны накатывали на меня снова и снова, чаще и чаще, сильней и сильней били, и вот мне уже становилось плевать на кошку (или кто там на мне устроился). Волны размывали меня как песок, растаскивали по крупицам по всей постели.
Мне казалось, что я, переворачиваясь с боку на бок, скоро подкачусь к самому её краю и свалюсь на пол, но совершив два, три, четыре, пять, шесть и больше переворотов в одном направлении, удивлялся, что постель ещё не прошла, что она продолжается в угоду этим переворотам в каком-то дополнительном измерении. Не может быть, чтобы в ней было столько свободного места. Ведь уже после третьего переворота она должна была перейти в пустоту. Потом мне чудилось, что я уже не на самой постели, а под ней, катаюсь по поверхности пола. Наверное, успел свалиться и сам этого не заметил. Однако странно, что не застеленный ковром паркетный пол такой мягкий. Совсем как матрац, пол не уступает ему в податливости, а быть может, даже превосходит его. Мне на полу так удобно. Странно, почему я всё ещё сплю на кровати, а не сплю на полу?
Я до конца отдавался во власть сонной стихии, как женщина отдаётся мужчине, и наслаждался происходящим. Меня качало, меня вращало, плавно подбрасывало и плавно же опускало. То куда-то относило, то куда-то же возвращало. Всё это было, безусловно, приятно. При этом, я разборчиво сознавал себя. А ещё не прекращал отслеживать московское время.
С ним, со временем опять происходили какие-то чудеса. Когда по моим внутренним расчётам должно было пройти не менее десяти-пятнадцати минут, то на самом деле проходило всего минуты две-три. Во всяком случае, не больше пяти минут проходило. Значит, теперь я не отставал от времени, а наоборот, опережал его. Все эти выигранные минуты и секунды, которые удалось обогнать, шли мне на пользу, а не во вред. Они освежающе на меня действовали и засчитывались мне в ночь. Ведь это были совсем не те, тяжёлые часы бессонницы, которые меня угнетали.
На этот раз я победил. Пусть и ценой опоздания на работу, что в принципе не особо критично. Всего лишь нужно позвонить и предупредить. Сообщить о своей задержке со ссылкой на чрезвычайные обстоятельства. Одно дело позвонить и сказать, что совсем не придёшь, а другое, что придёшь с опозданием. Когда? Ближе к полудню. Потом можно даже не объяснять ничего. Мало ли что у меня случилось. Всё, что угодно произойти могло. В конце концов, причина выглядит уважительной, если человек, несмотря ни на что, всё-таки приходит работать. При этом, он выглядит бодрым и отдохнувшим, полным сил и энергии. Да всегда бы так приходил!.. Вообще, почему на работу положено приходить рано утром? Почему бы не установить начало рабочего дня с двенадцати до восьми часов вечера? По желанию, разумеется. Впрочем, такие мысли по утрам были для меня особенно характерны. Даже не мысли, а скорее капризы. Скажите, кто из вас, проснувшись на работу, никогда не думал об этом?

Человек я рассеянный. Причём, не только по утрам, когда совсем недавно проснулся и сознание ещё вполне не распогодилось. Нет, рассеянность – это моё естественное состояние, оно простирается на весь день. Каким я встал утром, спал ночью или не спал, отразились ли на моём утреннем самочувствии последствия алкогольной интоксикации вечером накануне и (или) страстной ночи с какой-нибудь проходимкой – значения не имело. Мне всегда было одинаково трудно собраться, сделать над собой усилие и вместо того, чтобы спуститься с небес на землю я продолжал витать в грозовых облаках. Производил какое-то действие, а сам в это время был далеко мыслями от предмета.
В связи с этим свойством своей натуры (которое уже давно принял как должное и успел с ним смириться) я панически боялся оставить включённым утюг, плиту, забыть закрыть кран в ванной или запереть дверь на ключ. Подобная оплошность легко могла привести к катастрофе или, во всяком случае, стоить дополнительных нервов. Поэтому для собственного спокойствия за минуту до выхода я последовательно, чтобы ничего не пропустить, делал обход квартиры. Проверял электроприборы, перекрывал в стояке воду. При этом, вытащенные из розеток вилки и переведённые в закрытое положение замки и краны я фотографировал для себя на телефон.
Паранойя, скажете вы. Возможно. Но пусть лучше будет фотографическое подтверждение того, что дома у меня всё в порядке, чем весь день нервничать из-за этого на работе. Ведь некоторые действия я выполнял машинально, на автомате и какой-то момент (как я что-то отключал или перекрывал) мог просто не отложиться в памяти, хотя техника безопасности была соблюдена, а с фотографиями об этом можно не беспокоиться. Мне был дорог покой. После всей этой процедуры (про себя я называл её “молитвой”, совсем как у лётчиков, когда экипаж воздушного судна проверяет готовность к взлёту), я выходил, запирал дверь снаружи, в последний раз фотографировал всю эту комедию, и вызывал лифт.
Так называемое “левое” утро выглядело совсем не так как обычное. Оно иначе выглядело, звучало, пахло. Наверное, я проспал тот момент, когда мой дом перенесли в другой город, в другую страну, хотя на самом деле только в другое время, из-за чего теперь всё вокруг выглядело непривычно чужим. Другие люди. Нельзя никого узнать.
Чтобы притерпеться к обстановке этого утра и немного акклиматизироваться, с собой в дорогу я брал “ассистента”, который продавался в магазине около дома. Магазин этот уже был открыт, а “ассистентом” я называл скромный стограммовый пузырёк. Я специально покупал его для того, чтобы скорректировать допущенные в утренней подделке неточности и нестыковки. С помощью “ассистента” я что-то подкачивал для себя, а на что-то и вовсе закрывал глаза, чтобы фальшивое утро как можно больше походило на настоящее. Это была своего рода взятка.
А ещё этот стограммовый продукт мог отстранить депрессию. Перенести её наступление на пару часов вперёд. Больше-то все равно не нужно. Всего за час я уже доезжал до работы, а там за текущими делами мне становилось не до неё.
Вместе с этим “ассистент” считался чем-то вроде утешительного приза, своего рода компенсацией за ночное бдение. А заодно отличной профилактикой панической атаки, когда моя нервная система ошибочно восставала против меня. Объявляла войну, перепутав с настоящим врагом, к которым относились опять же все, кроме меня.
В любом случае и при других обстоятельствах я бы не допустил этой покупки. По идее я вообще должен был выйти из дома, когда магазин ещё не работал. Но раз уж так вышло, то сегодня в виде исключения его можно взять и оприходовать в пустом “электрическом” тамбуре.


Глава I. 36,6.