Ptisa_Lucy все записи автора
Автор 
Кристиан_Бэд,
Я карабкаюсь по кирпичной стене, впиваясь когтями в трещины кладки. Крошечный выступ… Когти скользят... Прыжок!
И я уже сижу на вывеске бывшей пекарни.
«Свежие крендели» – вот как она называлась. И сочная надпись не облезла и не потускнела за две зимы.
Вцепляюсь зубами в вывеску. Жестяной прямоугольник трещит, но не поддаётся.
Повисаю всем телом. Вывеска выгибается, страшно скрипит, отрывается, и мы вместе валимся в снег.
«Свежие крендели» – большие, тяжёлые.
Ставр забросил бы вывеску на спину, как косулю. Мне на это не хватит сил, но я ловчее. Хватаю добычу зубами, тяну её к логову, высоко задирая морду.
Вывеску труднее волочь, чем зайца или косулю. Она шуршит по снегу, оставляет глубокую полосу. Хорошо, что не лето.
Останавливаюсь, бросаю вывеску. Прислушиваюсь и принюхиваюсь. Впереди перекрёсток, а перекрёстки любят шакалы. Летом они боятся меня, но холод сгоняет их в стаю. А у стаи – свои законы.
Читаю запахи. Уши подрагивают от ветра, шерсть с левого бока дыбится, холод лезет в подшёрсток.
Ветер сносит пахучий след. Из-за него непонятно: давно ли шакалы бродили у перекрёстка? Утром? Или это ночь остудила запахи?
Запахи незнакомые. Слишком много следов. Чужая стая пришла из сытого леса в городскую бескормицу? Зачем?
Что тянет шакалов в город? Память, как и меня?
Лучше бы обойти этот перекрёсток. Слишком опасно. Конечно, от шакалов я убегу – в желудке заяц, на теле нет свежих ран, но добычу тогда придётся бросить. А я давно охочусь за этой вывеской.
Что же делать? Тащить в обход?
Подхватываю зубами вывеску. Дорога удлиняется, и шея начинает болеть от неудобной тяжести. Я останавливаюсь, чтобы отдышаться.
Ветер вдруг делает петлю и приносит шакалий дух. И ещё один запах. Волк. Одиночка. Старый. Малоопасно.
А вот шакалов не меньше пяти, а может, и больше. Я принюхиваюсь, и шерсть поднимается дыбом, а в горле рождается рычание. Я различаю мускусный аромат Виктора и колючий, рваный Сергея.
Я помню эти запахи. Они вросли в меня, как последний глоток воздуха перед смертью.
«Виктор – это победитель» – так он сказал в ту страшную ночь, когда нас изуродовали КСайзоты.
***
…Воск тёплый, как кровь, со свечи сползает на мрамор,
Ведь только свеча мою смерть оплакивать может.
Зачем я тогда за жизнь держался упрямо?
Цеплялся за струны до боли в пальцах, о боже?
Ставр играл и пел. Ника сидела на полу их совместной однушки и прижималась головой к его колену, свободному от гитары.
Потом он замолчал и уставился в чёрный квадрат телевизора.
Телевизор они теперь почти не включали. Там были только развлечения и пропаганда. То, что транслировалось из крошечных закрытых городов, куда бежали местные власть имущие, бандиты, нувориши.
А нас оставили умирать. Подкармливали. Несмотря на дефицит электроэнергии, поддерживали трансляцию двух телеканалов.
Один якобы был «повстанческий». На деле – одни пропагандисты соревновались с другими. Боялись, что жители без контролируемого протеста озвереют и двинутся на доты, защищающие маленькие, уютные, здоровые и злые города.
А в больших городах бушевал вирус. Он постоянно видоизменялся, мутировал. Снова и снова выхватывал чьи-то жизни.
Власть, та, что ещё осталась, почти не вмешивалась в процесс выживания. Бороться с вирусом казалось бессмысленным – или люди приспособятся и выживут, или…
– А правда, зачем? – тихо спросила Ника. – Зачем мы цепляемся за жизнь? Что в ней осталось хорошего?
– Пока мы есть – есть и справедливость, – мечтательно улыбнулся Ставр. – Ты же знаешь про эксперимент с обезьянами. Из трёх обезьян – одна будет жить честно, а две превратятся в бандиток. Мы – как они. Если цивилизацию не защищать – она погибнет. Вирус рано или поздно уйдёт, переродится, станет безобидным. А вот люди одичают.
– Но нас с тобой всего двое! – Ника потёрлась щекой о его колено.
– Не двое. Мы просто не знаем о таких же, как мы. Не по телевизору же про это расскажут? Ты видела трупы? Не только мы с тобой убиваем городских крыс.
– Значит, будем защищать город? – Ника потянулась. Звякнула цепь, прикреплённая к поясу. Любимая цепь, звёнышко к звёнышку.
Ставр отложил гитару, взял узкую ладонь Ники в свою, широкую, и коснулся губами, а потом припал лбом.
– Никто не знает, заболеем мы или нет. Но сейчас-то мы живы. И сколько-то крыс за собой утащим. Не мы, так выживет кто-то другой. Это лучше, чем дать себе озвереть.
– Я хочу детей, Ставр, – сказала вдруг Ника. – Я хочу детей. Ты же видишь – мы с тобой не болеем. Долго уже не болеем. Мы сумеем их защитить.
– Тогда надо идти в мэрию, – легко сдался он, не отпуская её руку. – Встать в очередь на детскую кухню. Там дают молоко.
– У меня будет своё молоко, – упрямо дёрнула головой Ника, вывернула ладонь из его руки и встала.
– Тогда молоко из мэрии буду пить я, – усмехнулся Ставр. – И твоё, если будет лишнее. Не пропадать же добру!
– А если не дадут молока? – нахмурилась Ника. – Даже в мэрии?
– Тогда будем поить детей моей кровью, – ухмыльнулся Ставр и оскалился. – Идём, красавица, пора! Сначала работа, потом дети! Вдруг завтра мы с тобой заболеем? Нужно успеть очистить ещё кусочек мира!
Ника вздохнула и открыла платяной шкаф. Когда-то она занималась танцами и айкидо. Поступила в институт культуры, мечтала играть на сцене. Её всегда хвалили за темперамент.
Ставр расчесался пятернёй и взял чехол с мачете. Он был готов.
Ника медлила. Она всегда собиралась тщательно. Два ножа: английский морской и любимый мичиганский кроу, чуть изогнутый, словно клык. Аптечка: жгут, обезболивающее, иголки с нитками, спирт. Спирта побольше, чем требуется для обработки иголок. Широкий кожаный пояс с металлическими вставками, он не раз уберегал её от удара в живот.
– Ни-ка! – Ставр нетерпеливо подёргал ручку железной двери.
Их дом. Их убежище от всяких человекообразных тварей, которых расплодилось вокруг безмерно.
Люди… Тоже мне, люди! Каждый второй в их окружении в первый же год стал тварью, позабыв, что он – человек.
Те, кто вперёд всех кричали о справедливости, когда богатеи бежали из умирающих городов, оскотинились первыми. Приняли новый миропорядок, где человек человеку шакал, крыса. Успели предать «лишних» друзей, украсть то, что ещё было можно, как-то обустроиться во всём этом бедламе.
– Ну, Ни-ка! Ну сколько можно сбираться?
– Чё я тебе, вещий Олег? – огрызнулась она беззлобно. – Иду я уже.
И засунула в кармашек на поясе кроу.
– «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером…»[1] – процитировал Ставр.
Он очень любил стихи, особенно Пушкина и Бродского, хоть они не очень-то совмещаются в одной голове. Но у него совмещались.
А ещё он любил мачете и Нику. А с мачете на улице могли опять возникнуть проблемы, если патруль остановит.
Ника оглядела себя в ростовое зеркало, подумала и взяла длинный зонт-парасольку.
С таким зонтом она выглядела дура дурой и пропадала половина её «кожаной хищности». Может, сегодня патрульные и не придерутся. Иначе придётся опять убегать по дворам. Ставр мачете дома не оставит.
В подъезде было темно и царил крепкий дух самосада. Поблёскивал глазок пулемёта в бойнице, выпиленной в железной двери, разгораживающей пополам их общую с соседом лестничную клетку.
Ника второй двери ставить не захотела. Опасность она чуяла сердцем. Да и на слух хорошо ловила чужие шаги.
На нюх надежд не было. Сосед, дядя Миша, здоровенный, плечистый отставной прапор, разводил на балконе табак, и весь подъезд благоухал его куревом.
Они спустились с третьего этажа по лестнице, лифт опять не работал, да и не привыкли они на лифте. Прислушались у тяжёлой входной двери.
– Вы чего опять шлёндаете? – из первой квартиры выглянула баба Света. – На танцульки свои, чёличи?
– Ну, ба-аб Свет… – шутливо заныла Ника.
Никакой бабушкой соседка ей не была, но сдружились, почти срослись. Покупали друг другу продукты, отмазывали в шумных соседских ссорах.
– Недолго тама! Смотри, темнеется!
– Да мы на час!
– Ну, то-то!
Консьержка выглянула на шум, щёлкнула предохранителем старенького макарова и вышла из своей бронированной каморки, чтобы запереть за молодёжью дверь подъезда.
Ставр откинул цепь, отодвинул засов, и они выскользнули наружу.
На улице было не по-сентябрьски стыло, тянуло предснежной сыростью. Серые облака набрякли, и казалось, что ночь гораздо ближе, чем ей положено.
Ника поёжилась. Ловчее перехватила нелепый зонтик.
Ставр фыркнул и взял её под руку, как дурочку. Ника замахнулась на него зонтиком, а потом и вовсе раскрыла это яркое великолепие из разноцветных полос ткани.
Их квартал был центральным, «чистым» от больниц и ночлежек, и охранялся неплохо. С хохотом, шуточками и ярким зонтиком они легко прошли мимо патруля и углубились в путаницу мелких улиц соседнего частного сектора.
Патрульные, наверно, подумали, что это золотая молодёжь торопится в самый центр города, к мэрии, на площадку для уличных танцев. Но Ника и Ставр свернули к окраинам.
Тут тоже было пока сравнительно тихо. В предгрозовой серости доты слились с заборами, но охрана не дремала, выдавая себя огоньками самокруток.
За частным сектором топорщился высотками спальный 121-й район. И вот в него уже лучше было не заходить.
Они вчера бы и не зашли. Но сегодня им нужен был ещё не обследованный кусок города. В своём районе их стали побаиваться, пора было расширять территорию охоты.
Ставр заулыбался, когда ветер рванул из рук Ники зонтик и вывернул его наизнанку.
Ника тоже заулыбалась, сложила своё пёстрое чудо и стала опираться на него, как на трость.
– Давай спрячем его где-нибудь? – предложил Ставр и процитировал: – «Дождь в Роттердаме. Сумерки. Среда»[2].
– Ага, – хихикнула Ника. – В Роттердаме и спрячем!
Голос её гулко отразился от заброшенной новостройки, и ветер унёс его вглубь квартала.
– Давай вот тут? – предложила Ника, указав на развалины так и не достроенной высотки. – На обратном пути заберём.
– А кто сказал, что у вас будет обратный путь, птенчики? – раздалось из проулка, и оттуда вышли пятеро в камуфляже.
***
У меня чешется горло. Клокотание рвётся из него, а мне не следует нарушать тишину.
Я принюхиваюсь, смакуя запахи. Сегодня мне нельзя умирать, но Виктор-р! Эта мер-рзкая тварь, Виктор! Я нашла его! Наконец-то нашла!
Горло заполняет рычание. Я думала, он сбежал из города, струсил. Но Виктор вернулся.
Ветер кружит аромат мускуса. В горле клокочет. Я просто захлёбываюсь и, чтобы не сбить дыхание, всё-таки выпускаю наружу боевой клич:
– Раау!
Ветер уносит его далеко-далеко к лесу, а в ответ приносит обрывок шакальего воя.
Я прислушиваюсь. Ветер пытается мне помешать, но вой стаи пробивается сквозь вой ветра. Сначала он удаляется, а потом вдруг становится явственней.
Шакалы петляют. Гонят кого-то. Наверное, того волка. Я помню его запах. Старый зверь. Одиночка. Хорошая добыча для стаи голодных шакалов.
Надо уходить. Шакалов так много, что это становится опасным.
Но Виктор?..
Я с рычанием бросаюсь наперерез погоне. Лечу к пустырю у магазина «Маяк».
Прости меня, Ставр. Я не могу удержаться. Не могу. Никак не могу.
Мои сильные лапы выбрасывают тело в длинных прыжках. Я чую кровь – это шакалы догнали волка.
Близко. Ещё ближе. Слышу рычание. Затравленное, плачущее рычание давно не евшего зверя.
В городе голодно. Многие до сих пор прячутся тут у своих старых домов, не догадываясь, что надо уходить в лес. Не время сейчас держаться за бывшие территории, за дома, за квартиры-ловушки, где нас так легко придушить во сне.
Ещё прыжок. Я вижу шестёрку шакалов и здоровенного чёрного волка. Они окружили тяжело дышащего серого. На снегу кровь.
Прыжок. Удар грудью… Сбиваю шакала с ног, смыкаю на горле челюсти, давясь вонючей шерстью и визгом.
Поднимаю окровавленную морду. Осталось пятеро и Виктор.
Один из шакалов – Сергей. Он жмётся к главарю.
Визг. Ещё один шакал бьётся на снегу в предсмертной агонии. Четверо и Виктор!
Трое! Сергей узнал меня. Вытянув хвост поленом, он удирает в сторону телебашни. Ничего. Я убью его завтра.
– Раау! – Боевой клич звенит над заснеженным пустырём.
Но Виктор не торопится принимать бой. Оглядывается на волка.
Тот тяжело дышит – шакалы совсем загоняли беднягу. У старика прокушена лапа. Наверное, заживо хотели сожрать. Прокусить лапы и…
Бросаюсь на Виктора, но меняю направление прыжка, и ещё один из его прихлебателей, словно сбитая грузовиком шавка, катится по земле.
Отплёвываюсь от шерсти. Ещё двое.
Разворачиваюсь и схожусь по-волчьи, грудь с грудью, с крупным рыжеватым шакалом. Каким человеком он был? А был ли? Мне кажется, что рыжеватый был шакалом всегда.
– Виктор-р-р, – рычу я, пьянея от крови рыжего.
Тот отскакивает и пятится боком. Его кровь пахнет мускусом, самками, падалью.
Нападаю. Уворачиваюсь от щёлкающих в ответ челюстей, но второй шакал прыгает и вцепляется мне в плечо.
Я – тяжелее. Я перекатываюсь по снегу, подминая его, и успеваю рвануть зубами серую морду, располосовав скулу и ухо.
Бой трудный. Их всё ещё трое. Два шакала и Виктор.
Рыжеватый шакал, прихрамывая, ковыляет к вожаку. Шакалы живут семейными стаями, но не эти. Эти больше боятся Виктора, чем хотят самок и безопасности.
Плечо ноет. Я делаю прыжок. Челюсти Виктора клацают – он промахивается.
– Ни-ика! – воет он.
Узнал.
Я весело рычу в ответ. Сказать ему я не могу ничего. Ментальной связи между разными кланами нет. Они не дали нам даже этого.
***
Один из камуфляжников прямо-таки красив. Смоляные длинные волосы. Орлиный профиль.
– Ребята, мы просто гуляем, – жалобно говорит Ника.
– Здесь нельзя гулять. – Красивый улыбается. – Здесь правит сила.
– Давайте разойдёмся мирно? – Ника всегда отвечает за переговоры. Ставр – молчун. – Это мой парень. Смотрите, какой смешной зонтик?
– Зонтик ты нам тоже отдашь, – кивает красивый. – И ещё кое-что отдашь. Мне.
– Иди на хрен, Виктор, – протестует один из его приятелей. – Чё это всё тебе и тебе?
– Молчи, дурак, – беззлобно огрызается Виктор. – Я же суперсамец. Кровь тёмных улиц. – Он разглядывает Нику. Шарит глазами по её груди. – А парня твоего мы небольно убьём. Если не будет дёргаться.
– «Всегда имеет верх над слабостию сила»[3], – словно бы соглашается Ставр.
Глаза его смотрят на ноги Виктора, на лице – блуждающая улыбка, руки расслаблены. Ставр входит в боевой транс.
– Во! – говорит Виктор. – Правильный парень!
Он думает, что Ставр изображает покорность. Беспечно шагает к Нике, приобнимает и получает внезапный удар ножом в бок.
К сожалению, под курткой у него толстый кожаный пояс или даже бронежилет.
Виктор хохочет – нож скользит по его боку. Крепкая рука хватает Нику, но она успевает выхватить кроу и пластануть по жадной ладони.
Виктор шарахается от неё, разбрызгивая кровь. Он матерится и пытается зажать рану.
Его шакалы подрываются, выхватывают ножи.
И тут Ставр словно бы просыпается. Он набрасывается на врагов, как мельница, крутясь со своим мачете.
Ника слегка отступает, чтобы не задел. Кидает один из ножей, и он уходит в горло шакала по самую рукоять.
Виктор матерится всё злее. Трое его шакалов уже лежат, и кровь так хорошо хлещет из тех, кого завалил Ставр… Но вдруг из переулка выбегают ещё пятеро!
Кто это?
Ника бросает короткий оценивающий взгляд и узнаёт Сергея из соседнего дома. Он опоясан тяжёлой велосипедной цепью.
Сергей тормозит, узнав Нику. Они знакомы, даже немного друзья. Его четверо тоже тормозят, вопросительно оглядываясь на главаря.
Ставр узнаёт Сергея. Он хватает одного из шакалов и прижимает к его горлу мачете.
– Кто вы? – рычит Виктор, затравленно оглядываясь.
– Чистильщики, – улыбается Ника. – Чистим грязь. – Она говорит это не для Виктора, а для Сергея. – Слишком много вас развелось.
– Сучка! – взрывается Виктор.
Он бросается на Нику. Ставр дёргает мачете, чтобы перерезать схваченному шакалу горло, но оскальзывается на крови.
Тяжёлая железная цепь Сергея обрушивается на его плечо. Кость хрупает, цепь обвивается, сдирает кожу. Рукав Ставра набухает кровью. Шакалы наваливаются на него со всех сторон.
Сергей выбрал другую сторону. Так бывает. Вход в банду – поинтереснее старых друзей.
В шею Ники впивается чья-то рука. Она рычит и кусает её зубами, чтобы оглянуться.
Ставра валят на мостовую. Кап, кап, тяжелая кровь из его рукава начинает удобрять землю. Один из шакалов замахивается булыжником.
Ника не успевает досмотреть: Сергей раскручивает цепь для удара, чтобы захлестнуть её шею.
Она кричит. Воздух раскручивается, словно торнадо, вместе с цепью, летящей к горлу.
И вдруг всё останавливается. С серого неба опускается пыльное марево. Рука с булыжником, убивающая Ставра, замирает. Цепь падает к ногам Сергея, он матерится, но не может сдвинуться с места.
– Что это? – спрашивает Ника. – Губы едва шевелятся.
Потом тело её каменеет, руки и ноги наливаются тяжестью, и она понимает, что уже почти не может говорить, только рычать:
– Раау!
***
На меня бросаются сразу два шакала, и мы свиваемся в рычащий и кусающийся клубок.
Над ухом клацают чьи-то челюсти. Смерть на миг забивает мне пасть чужой шерстью.
Визг… И я снова обретаю способность дышать.
Поднимаюсь. Рыжеватый шакал сучит лапами по земле и скулит. Его приятель затих с разорванным горлом. Над ним стоит старый волк.
Виктор остался один. Но он громко воет. Ему на помощь уже бегут другие шакалы. Я чую, как ветер несёт их запах.
Отплёвываюсь от вонючей шакальей шерсти, и мы со стариком начинаем отступать к окраине. Теперь это безопасно. Теперь там лес.
Шакалы всё ближе, но отступить мы ещё успеваем. Лес поднимается впереди, и стая Виктора прекращает преследование.
Шакалы – не волки, они боятся идти за мной в лес, но Виктор жив, а вывеска потеряна, и это больнее, чем боль в плече.
Я делаю обманный круг, потом возвращаюсь к логову, хватая на бегу снег. Волк, прихрамывая, трусит следом.
Останавливаюсь, скалюсь. К логову чужака приводить нельзя.
Волк, скуля, ложится на землю. Он жалкий, голодный. Лапа в крови и остро пахнет, привлекая внимание тех, кто умеет охотиться.
Я должна его бросить. Он умрёт от голода и раны. Таков закон.
Но я жду, и волк долго лижет лапу, чтобы не оставлять так много кровавых следов.
Довожу его до опушки. Раскапываю схрон, где спрятала в запас добытого зайца.
Волк смотрит на меня умоляющими глазами и говорит:
– Агх.
Бедняга пытается мне что-то объяснить.
Непонимающе скалюсь, но снова не ухожу. Волк глотает мёрзлую тушку зайца, почти не жуя, и я веду его к логову, размышляя о том, что скажет на это Ставр.
***
На Нику движется серый туман. Горький, едкий, он наполняет лёгкие, и она задыхается, рычит, кашляет.
– Вы деградировали, земляне! Вы живёте инстинктами! Размножение и агрессия – вот и всё, чего вы достигли! – раздаётся голос с неба.
Ника падает на колени. Виктора рвёт, он держится за живот. Раненый Ставр только тяжело дышит.
– Вы недостойны жить! – вещает голос. – Пусть земля очистится от людей!
Кто-то бросает вверх камень.
– Мы не можем лишить вас разума! – доносится с неба. – Но можем изменить вас так, что он не будет вам больше нужен! Вы сами откажетесь от него! Сами перестанете быть людьми!
Ника поднимается на четвереньки. Она пытается задрать голову, но не может, и жалобно смотрит на Ставра. И из её глотки вырывается длинный скулящий звук.
«Ника!» – кричит Ставр, не разжимая губ. И она его слышит. – Ника, что с тобой? Ты…»
«Ты тоже», – кричит, не разжимая губ, Ника.
«Не сдавайся! Мы – это мы, понимаешь! Не поддавайся туману!»
Ставр рычит так, что самые маленькие волоски на теле Ники встают дыбом. Ей кажется, что этих волосков всё больше. Лицо Ставра тоже покрывается волосками.
Ника слышит лай и в ужасе оборачивается.
Подручные Виктора извиваются на окровавленной грязной земле. Обрастают серой шерстью, их лица вытягиваются в шакальи морды, они скулят и тявкают.
– Вы деградировали, земляне! Вы потеряли культуру! Теперь вы поймёте, что делало вас людьми. Уже в следующем поколении, без речи, без книг, музыки и картин, ваши дети одичают безвозвратно! Земля будет очищена! Можете продолжать жрать друг друга! Цивилизация КСайзы шлёт вам свой тёплый привет!
Голос стих.
Ника опустила морду и стала разглядывать свои пушистые лапы.
«Кто мы?» – подумала она.
«Рыси», – отозвался в её голове голос Ставра. Он прорычал, не в силах справиться с огрубевшим горлом: – Роуси!
– Роуси! – яростно отозвалась Ника, и шакалы с визгом шарахнулись.
«Врёте! – бился в её ушах мысленный голос Ставра. – Вы можете заставить нас обрасти шерстью, но всё равно не заставите одичать!»
– Роуси! – рычала Ника.
Шакалы трусливо сбились в зубастую окровавленную стаю. Виктор превратился в волка. Чёрного, как его совесть. Он был тёмным пятном и в стае шакалов. Он вообще был тёмным пятном, испачкавшим этот мир.
Ставр, превозмогая боль, поднялся, опираясь на три лапы, и зарычал, вызывая его на бой.
Шакалы жалобно заскулили, отступая. Им было уже не до драки.
Виктор нехотя попятился.
– У-у! – донеслось из его глотки.
Ника оскалилась, вздыбливая шерсть. В рычании Ставра ей почудился рваный, но знакомый ритм.
– Рыые рраае раау… – рычал он.
«Тупые копыта Рима»[4] – вот что ей слышалось.
В этом ритме были отчаяние и вечная битва. Без надежды, вопреки самой смерти.
Подчиняясь ему, она прыгнула, и шакалы бросились врассыпную, забыв про своего предводителя.
Сергей, Ника узнала его и в шакальем обличье, бежал первым.
Виктор оскалился. Он понимал, что в одиночку с Никой ему теперь не сладить.
Ставр тяжело качнулся вперёд, припадая на раненую лапу, и это решило дело. Виктор шарахнулся, клацнул зубами и кинулся прочь.
«Мы лечим словами раны, но помыслы наши горды[5]», – стучал в голове Ники голос Ставра.
***
Возле логова – залежи обломков вывесок и обрывков плакатов.
Ставр выбирается мне навстречу. На его морде – сомнение и вопрос. Он чует чужую кровь.
«Я не смогла её раздобыть», – скулю виновато.
«Виктор?» – скалится Ставр, принюхиваясь.
Шерсть его встаёт дыбом, и он становится просто огромным.
«Я нашла его! Я рвала его шакалов. Я!..»
«Ты обещала забыть о вражде во имя жизни, – сердито рычит Ставр. – Ты могла погибнуть. Кто будет охотиться? Мы умрём от голода, если ты променяешь жизнь на месть! – Он нюхает воздух и вскидывается: – Кто это?»
Волк поотстал, но теперь осторожно приближается. Припадает на раненую лапу. Униженно жмётся к земле.
Ставр – огромен и страшен. Ника закрывает собой волка.
«Старик. Спасла его от шакалов. Не сумела иначе. Он голоден, лапа прокушена. Пусть отлежится недалеко от нашего логова, а, Ставр?» – Она нюхает его морду, лижет.
Ставр не может быстро бежать, но и волк хром и бессилен. Один удар огромных челюстей, и волк…
Ставр вдруг опускает шерсть, вздыхает, хромая подходит к волку и обнюхивает его.
Лапа срослась неправильно, быстро двигаться он не может, но если выгнать на Ставра косулю или даже оленя – его прыжок смертелен.
Волк покорно подставляет шею.
«Пусть отлежится, – решает Ставр и смотрит на Нику с укором. – А ты? Зачем ты хотела погибнуть? Шакалов – целая стая! Ты обещала мне не искать Виктора! Во имя жизни и молока!»
Опускаю морду. Мне стыдно, что я не смогла сдержать ярость.
«Этот проклятый запах Виктора! – Челюсти мои щёлкают, рычание становится хриплым. – Держи меня, Ставр», – шепчу и прячу морду в его густой шерсти.
Он лижет мне губы, глаза, рану от шакальих зубов на плече.
«У нас нет буквы», – сетует он. – А Мара должна! Должна научиться!»
Оглядываюсь на шорох. Соскучившаяся Мара без спросу выбралась из логова. Она с любопытством разглядывает волка, переступая на толстых неуклюжих лапах.
Приношу выгрызенные из рекламных щитов буквы «о», «у», «с», «и». Проклятые крендели! Нам так не хватает «р».
Выкладываю буквы на утоптанном пятачке перед логовом.
Волк виляет хвостом, хромает к буквам. Потом хватает пастью сосновую ветку. Грызёт, обламывает, снова грызёт. С трудом царапает огрызком на снегу знакомые очертания.
Ловко. Я пробовала – не вышло.
– Эр! – радостно рычит Ставр.
И добавляет уже на мысленной речи: «Читай!», хотя Мара не понимает и её. Второе поколение лишено всех костылей цивилизации.
Но Ставр приговаривает: «Читай!»
И рычит:
– Роуси! М-ыы – роуси!
Мара рычит что-то невнятное, и тогда Ставр сердито трясёт мордой и напоминает ей звуки:
– Рр, оу, сс, ии.
Ему очень трудно говорить. И мне тоже. А Маре – вдвойне труднее. Но у нас нет другого выхода. Мы должны сохранить речь, ведь это один из ключей к разуму.
Волк ложится на снег и слушает, как Ставр учит Мару читать. Я вдруг понимаю, что и он – ключ. Старый, измученный и хромой, он приблизил меня ещё на шаг к тайне нашего мира.
Миром правит не сила. Ведь слабый сделал нас сегодня сильнее.
[1] И. Бродский. «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером…»
[2] И. Бродский. «Роттердамский дневник».
[3] Н. Языков, А. Пушнин. «Сила и слабость».
[4] Р. Киплинг. «Песнь пиктов».
[5] Там же.
https://author.today/u/bed_kristian/works
