Trees Speak. Фрагмент фирменного стиля альбома Ohms
Деревья говорят без слов. Артемий Троицкий и аризонская мечта
Хедлайнеры двести тридцать седьмого выпуска подкаста и радиопрограммы "Музыка на Свободе" – участники американского инструментального дуэта Trees Speak, экспериментирующие с космическими звуками и ритмами. Рок-критик Артемий Троицкий, похоже, открывает для себя и для всех нас новую аризонскую мечту.
Сегодня речь пойдет об американской группе, которую вы, скорее всего, не знаете. Да и я впервые её услышал лишь пару лет тому назад. Это дуэт в составе двух музыкантов по фамилии Диас (судя по всему, не родственников) - Дэмиана и Даниэля. Называется Trees Speak, "Деревья говорят". Они из известного города Тусона, что в ещё более известном штате Аризона, но это, как ни странно, ни о чём не говорит, а скорее может ввести в заблуждение. Дело в том, что Тусон - город старый, традиционный, олицетворение Дикого Запада. Столица стиля desert blues ("пустынный блюз") и место приписки главных представителей этого стиля - прекрасных (и хорошо знакомых слушателям "Музыки на-Свободе") групп Calexico и Giant Sand. Песни кантри тут тоже, разумеется, в почёте, а кантри-дива Линда Ронстадт и вовсе родилась здесь, под развесистыми кактусами. То ли дело соседний Феникс - адский, плоский, как шахматная доска, индустриальный мегаполис. Там были зачаты концептуалисты-экспериментаторы Sun City Girls, электро-готическая Zola Jesus и прочие экстремалы… Тем не менее, наши герои, Trees Speak, хоть и играют категорически неисконную музыку, живут и творят в Тусоне.
Особенность Trees Speak - совершенно нехарактерная для электронного психо-минимализма лаконичность
В шпионских фильмах-триллерах есть одна заезженная мизансцена: залитая солнцем пустыня, пыльная грунтовая дорога, чахлая растительность - и вдруг среди всего этого убогого пейзажа возникает (естественно, засекреченное) футуристическое здание какой-то космической лаборатории. Trees Speak напоминают мне этот образ. Их самого первого альбома (без названия) 2017 года выпуска я не слышал. Вышел он на крошечном местном лейбле Cinedelic и с тех пор не переиздавался. Но затем за "Деревья..." взялись ребята из лондонского Сохо, лейбл Soul Jazz, и релизы посыпались один за другим. В 2020-2022 годах у дуэта Диасов вышло 4 лонг-плея, и со всеми, кроме самого последнего (он до меня ещё не доехал) я вас сейчас познакомлю.
Trees Speak говорят о себе вот так
Итак, группу создал Даниэль Мартин Диас, музыкант и художник, до этого игравший в составе неизвестного мне коллектива Blind Divine. Позже к нему присоединился однофамилец Дэмиан, до того замеченный в известных местных ансамблях Giant Sand и Black Sun Ensemble. Первый безымянный альбом, как пишут, состоял, в основном, из импровизаций и был дурно записан. А вот второй, Ohms (в честь единиц электрического сопротивления), уже даёт представление об устремлениях Trees Speak. Это инструментальная, преимущественно электронная музыка, более всего напоминающая немецкий "краут-рок" начала 1970-х годов. В качестве аналога обычно приводятся мои любимые Can, хотя на самом деле в качестве прототипа гораздо лучше подходят чуть менее известные, но тоже культовые немцы Neu! - заводная, нарочито монотонная музыка с минимальными мелодическими вкраплениями и обилием звуковых эффектов. Kraftwerk и Pink Floyd, кстати, тоже сразу приходят на ум, да и Жан-Мишель Жарр тоже. Удивительная особенность Trees Speak - совершенно нехарактерная для электронного психо-минимализма лаконичность: на "Омах", скажем, 17 треков средней продолжительностью по две-три минуты; "Ведьмина рана" - типичный пример.
Третий альбом, "Теневые формы" - единственный, который традицию суперсжатости нарушает - здесь всего 11 композиций. И этот же альбом обнаруживает ещё одно неожиданное влияние (в нескольких пьесах, в том числе, "Кристальная система"), солирует акустический инструмент, труба. И это уже сильно напоминает работы великого Майлса Дэвиса периода конца 1960-х и начала 1970-х годов. Хотя назвать это джазом язык вряд ли повернётся.
Post-Human (переводить, наверное, не надо) - четвёртый и, пожалуй, самый совершенный альбом Trees Speak. В его основе лежит концепция "пост-человечества», населённого бессмертными искусственными людьми. В музыкальном отношении стиль дуэта слегка сдвинулся от моторной психоделии краут-рока в сторону "космического рока" других популярных "семидесятников" типа Tangerine Dream и Клауса Шульце. Также всё сильнее ощущается настроение киномузыки - в первую очередь саундтреков научно-фантастических фильмов разных периодов. Зыбкая "Палата частот" - хороший образец.
Хотя участники проекта утверждают, что вдохновляют их музыку пустынные космические пейзажи родной Аризоны, технологии и всевозможный футуризм (с некоторым ретро-уклоном) на них явно влияют не меньше. Отсюда и явно навеянные Kraftwerk - и даже с немецкими названиями - компьютерные трюки, и графика русского супрематиста Эль Лисицкого, положенная в основу оформления новейшего альбома с хорошим пост-сталинским названием "Головокружение от неудач" (на нём уже, как пишут, 29 треков). В заключение - Glaserner Mensch, "Человек из стекла".
Плей-лист 237-го выпуска "Музыки на Свободе":
1. Bohren & Der Club Of Gore (Germany). Tief Gesunken, LP Patchouli Blue
2. Lucidvox (Россия). Amok, LP We Are
3. Nipple Nipple (France). Rub Your Nipple, LP Ratapenada
Виктория Меркантон-Спири (урожд. Познер, 1911–2006; деятель кино – монтажер, режиссер, администратор, редактор, работала с В. де Сика и Р. Вадимом) и Иван Бунин. Грасс. 1943. Русский архив в Лидсе
Книга ни о чем и обо всем. Записные книжки Ивана Бунина
И. А. Бунин. Новые материалы и исследования: в 4 книгах. Книга 2 / Ред.-сост. О. А. Коростелев, С. Н. Морозов; науч. коллект. А. В. Бакунцев, Э. Гаретто, Т. М. Двинятина, О. А. Коростелев, С. Н. Морозов, Е. Р. Пономарев, А. Б. Рогачевский. – М. : ИМЛИ, 2022. – Литературное наследство. Том 110
15. VI. 1943. Опять пустой. Скука и все ожидание, чтобы война, наконец, двинулась.
Перечитал "Le baiser au lepreux" Мориака. Поэтично, благородно, тонко, но в общем слабо, неубедительно. В книге нашел листки на машинке – перевод Галины, 2–3 страницы. Больно. Изорвал.
Очень прохладный вечер, гадкая окраска гор и облаков.
Дневник – одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие
Перед вами – запись из дневника Ивана Бунина. Краткое воспоминание о прожитом дне, перечень дел и впечатлений сразу погружает читателя во внутренний мир знаменитого автора. Первый абзац – неотвязные мысли о мировой войне, определенном затишье после побед антигитлеровской коалиции под Сталинградом и в Тунисе; противники готовятся к новым кровавым схваткам – Курску и Сицилии. Второй абзац – круг чтения Бунина, писатель как критик. И одновременно, обнаружив между страницами "Поцелуя прокаженного" черновики переводов Мориака, над которыми работала Галина Кузнецова, мы вместе с Буниным вновь переживаем его любовную драму. Девятью годами раньше дневниковой этой записи Кузнецова окончательно оставила писателя, предпочла партнёрство с Маргаритой Степун. (Впрочем, отношения между Буниными и женщинами не прерывались, и Кузнецова со Степун навсегда покинули Грасс 1 апреля 1942 г.)
Третий абзац дневниковой записи приводит читателя в творческую лабораторию Бунина – мастера психологического пейзажа: он находит выразительное и лаконичное описание ландшафта – "гадкий".
Иначе говоря, автобиографические тексты Бунина – необходимое подспорье для исследователя, любителя и просто вдумчивого читателя. Значимость их отмечал и сам Бунин: На возвратном пути я говорил еще о том, что дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие (23 февраля 1916).
Но, как и все замечательные люди, Бунин был соткан из противоречий. Той же рукой, что писала вышеприведённые строки, Бунин рвал и сжигал свои дневники. Делал он это более или менее регулярно и довольно безжалостно (упоминания есть у самого Бунина, Веры Николаевны, А. Бахраха). Собственно, до наших дней сохранились только дневниковые тетради 1917–1918 (их следует читать параллельно с "Окаянными днями") и 1941–1945 гг. Записи остальных лет носят более или менее разрозненный характер. Чаще всего они были выбраны самим Буниным и переписаны (в редчайших случаях – вырезаны и наклеены), прочее автором уничтожалось. Некоторые страницы уцелели случайно. Таким образом, корпус дневниковых текстов Бунина – это далеко не стандартные подневные записи, но умышленное, хотя и несколько хаотичное смешение дневников, мемуаров и эскизов беллетристики. "Дневники" Бунина не раз публиковались в составе различных изданий, но неизменно – с купюрами. Настоящая публикация, подготовленная Т. Двинятиной, С. Морозовым и О. Коростелевым, является исчерпывающей.
Начать книгу, о которой мечтал Флобер, "Книгу ни о чем", без всякой внешней связи
Более того, дневники дополнены текстами двух видов (их научную публикацию сделал Е. Пономарев). Во-первых, речь идёт о т. н. "Автобиографическом конспекте" – погодных записях о событиях жизни, перемещениях и т.д., которых охватывают период 1881–1914 гг. (есть две о позднейших годах – 1919 и 1929). Обнаружила этот текст после смерти Бунина Вера Николаевна, см. ее письмо Г. Кузнецовой от 16 июня 1954: Нашла хорошие материалы для биографии Яна: он оставил конспект. Во-вторых, публикуются впервые десять записных книжек Бунина (далее – ЗК), которые он вел в 1940-х – начале 1950-х гг. В них содержатся тексты разного рода: сюжеты и наброски (1–2 фразы) прозы, автобиографические и мемуарные заметки, выписки из книг, напоминания самому себе что-либо написать, технические записи (цвета и оттенки, имена у разных народностей, маршруты русских железных дорог и пароходных линий, редкие выражения:
Присельник – пришлец, иноземец.
Пущенѝца – разведенная жена.
Жàлое место – могила, погост
Постоянные годы – средние, годы мужества.
Нескверноложие – чистое брачное ложе и т.д. (ЗК 1).
Прежде чем обратиться к "автобиографическим сводам" Бунина, необходимо отметить, что в настоящий том серии включена также переписка Бунина с А. В. Амфитеатровым и видными деятелями русской диаспоры в Югославии – А. Беличем и В. Д. Брянским, но ее тематика выходит за рамки нашего эссе. Скажем лишь, что в письмах содержится ценная информация об издательских проектах Бунина в Италии и Югославии, а также подробнейшие сведения о трудной эмигрантской жизни Амфитеатровых в Италии.
Страница из дневника И. Бунина 1919 г.
Вернёмся к автобиографическим текстам Бунина. Впервые собранные вместе и прокомментированные, они в известном смысле восполняют ненаписанную книгу, о которой он задумывался и к созданию которой подступался едва ли не половину жизни. Вот запись 27 октября – 9 ноября 1921 г.: Сделать что-то новое, давным-давно желанное и на это не хватает смелости, что ли, умения, силы (а может быть, и законных [творческих – слово зачеркнуто] художественных оснований?) – начать книгу, о которой мечтал Флобер, "Книгу ни о чем", без всякой внешней связи, где бы излить свою душу, рассказать свою жизнь, то, что довелось видеть в этом мире, чувствовать, думать, любить, ненавидеть.
Руководствуясь этим планом-наброском, можно попытаться написать черновик призрачной книги.
Бунин видит, наблюдает и чувственно познает пейзаж – окружающий мир:
Крым, зима 1901 г. На даче Чехова.
Чайки, как картонные, как яичная скорлупа, как поплавки, возле клонящейся лодки. Пена, как шампанское. Провалы в облаках – там какая-то дивная, неземная страна. Скалы известково-серые, как птичий помет. Бакланы. Су-Ук-Су. Кучук Кой. Шум внизу, солнечное поле в море, собака пустынно лает. Море серо-лиловое, зеркальное, очень быстро поднимающееся. Крупа, находят облака.
И он же обдумывает познанное, подбирая, точно художник, цвета и оттенки, чтобы перенести на бумагу увиденное: Меловой. – Молочный. – Бумажный. – Рисовый. – Фарфоровый. – Жасмин. – Ландыш. – Белая роза. – Известковый. – Воск.
Бунин-писатель неотступно наблюдает мир людей, выхватывая из него острые чёрточки или необычных героев:
Хорошо бы написать такой рассказ. Он, например, сидит долго, долго в нужнике – некуда идти ночевать, – вспоминает всю свою жизнь
Наша горничная Таня очень любит читать. Вынося из-под моего письменного стола корзину с изорванными бумагами, кое-что отбирает, складывает и в свободную минуту читает – медленно, с напряженьем, но с тихой улыбкой удовольствия на лице. А попросить у меня книжку боится, стесняется... (22 февраля 1915)
Матросы пудрят шеи, носят на голой груди бриллиантовые кулоны (22 июля / 4 августа 1919).
Я был в Лондоне в одном богатом доме в тот вечер, когда Эдуард говорил по радио ко всему английскому народу, ко всему свету о своем отречении... Говорил медленно, несколько хрипло, будто выпивши (что, вероятно, так и было). Я был очень взволнован (ЗК 2).
Заграничный паспорт Бунина, выданный в Одессе 19 ноября 1919 г.
Пожалуй, одна фраза об украшательстве революционных матросов говорит о нравственном и экономическом расстройстве революционной России больше, чем страницы риторики про ужасы красного террора.
Подобные наблюдения порождали творческие замыслы. Часть их воплотилась, другие остались беглыми заметками "для памяти":
Засыпая вчера, обдумывал рассказ. Конец 20-х годов, Псковская губерния, приезжает из-за границы молодой помещик, ездит к соседу, влюбляется в дочь. Она небольшая, странная, ко всему безучастная. Чувствует, и она его любит. Объяснение. "Не могу". Почему? Была в летаргии, побывала в могиле (15 августа 1917).
Воскресенье 16/29 октября 23 г.
Все время думал о Шаховском. Он мысленно всех раздел, знает всю грязь – тайную – белья музыкантов, лакеев, вообразил все их пороки. Хорошо бы написать такой рассказ. Он, например, сидит долго, долго в нужнике – некуда идти ночевать – вспоминает всю свою жизнь...
Иногда увиденное и пережитое становилось материалом для сочинений "на случай", которые не предназначались для печати, но были, на свой лад, ценными для автора. Например, Бунин записал в дневник шутливое, но печальное стихотворение, адресованное Олечке Жировой, единственному ребенку, выросшему на его глазах и отчасти даже на руках:
На серенькой бумажке
Пишу тебе о том,
Что мушки и букашки
Покинули наш дом,
Что из него исчезли
Внезапно муравьи,
И пауки залезли
Во все углы свои.
[Мы даже стали плакать:
У нас замерз стольчак –
И Аля с Леней какать
Там не могли никак.]
У нас [уже настали] недавно были
Такие холода,
[Которых мы не знали
Почти что никогда]
Что Леня с Алей выли:
"Беда, беда, беда!"
Теперь опять теплеет
Синеют небеса,
И на деревьях зреет
Под солнцем колбаса.
(5 октября 1942 г., Аля и Леня – А. Бахрах и Л. Зуров)
Или вот ретроспективная цепочка видений, чувств, мыслей Бунина – писателя и путешественника, причем – русского писателя и путешественника:
Писал рассказ "Господин из Сан-Франциско". Плакал, пиша конец. Но вообще не нравится
Ночью почти не спал. Жажда, жара, москиты. В час ночи ходил пить в бар. Проснулся в пять. К пирамидам. Туман над Нилом. Аллея к пирамидам – они вдали, как риги, цвета старой соломы. Блохи в могильниках за пирамидами (13 мая 1907).
1904.
Кажется, в ту же ночь уехали в 3 часа экспрессом в Москву. Туда приехали в морозный день перед вечером. "Прага", икра и черный хлеб. Тихомиров. "Кто ж, господа, есть черный хлеб с икрой?" – "Да мы час тому назад из-за границы" (Автобиографический конспект).
7 августа 1915.
Тихий, теплый день. Пытаюсь сесть за писание. Сердце и голова тихи, пусты, безжизненны. Порою полное отчаяние. Неужели конец мне как писателю? Только о Цейлоне хочется написать.
21 августа 1915.
14–19-го писал рассказ "Господин из Сан-Франциско". Плакал, пиша конец. Но вообще не нравится. Не чувствую поэзии деревни, редко только. Вижу многое хорошо, но нет забвенности, все думы об уходящей жизни.
То есть, долгий и порой мучительный путь Бунина завершался наградой себе самому и будущим читателям – рождением замечательных творений. Подобный метод, если угодно, эмпирио-критический, Бунин противопоставлял книжному, умозрительному: Мережковский нередко и даже грубо бранил мне в глаза мои писания. И однажды я, смеясь, сказал ему: – А вы – шашлычник: весь век на один и тот же вертел насаживаете куски того, что вычитываете в книгах, и свои собственные (ЗК 5).
Примерно таков же процесс религиозных поисков Бунина – автора и героя ненаписанной книги:
И снова мир погибнет – и опять будет Средневековье
Вчера от Ушаковой зашел в церковь на Молчановке – "Никола на курьих ножках". Красота этого еще уцелевшего островка среди моря скотов и убийц, красота мотивов, слов дивных, живого золота дрожащих огоньков свечных, траурных риз – всего того дивного, что все-таки создала человеческая душа и чем жива она – единственно этим! – так поразила, что я плакал – ужасно, горько и сладко (Пасха 1918).
12/25 января 1922.
Христианство погибло и язычество восстановилось уже давным-давно, с Возрождения. И снова мир погибнет – и опять будет Средневековье, ужас, покаяние, отчаяние…
Христианская вера Бунина неразрывно соединена с его размышлениями о любви, следовательно, о женщине:
И. Бунин в кабинете. Амбуаз, Шато Нуарэ. 1922
Белая статуя Мадонны в пустой церкви, золото свечных огней перед нею. Гипс, неподвижная, безгласная, но кажется принимающей твои слезы, мольбы души; кажется непорочной, прелестной, высшей благой Женственностью. Женственность должна быть благой (ЗК 2).
15 августа 1935 года, через год крушения любви с Кузнецовой, Бунин пишет в дневнике черными чернилами и подчеркивает синими: Любить значит верить.
Можно вспомнить известную строчку М. Кузмина Любовь – всегдашняя моя вера, тем более, что она вполне применима к жизни Бунина:
1883–1884 гг.
В начале осени мой товарищ по гимназии, сын друга моего отца Цветков познакомил меня в городском саду с гимназисткой Юшковой. Я испытал что-то вроде влюбленности в нее и, кажется, из-за нее так запустил занятия, что остался на второй год в третьем классе (Автобиографический конспект).
30. VII. 33. Grasse
Ночью во мне пела "Лунная соната". И подумать только, что Бог все это – самое прекрасное в мире и в человеческой душе – с любовью к женщине, а что такое женщина в действительности?
И вновь – любовник и мыслитель уступают место писателю, автору "Темных аллей":
То дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всем земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем. Да и не только тело. Надо, надо попытаться. Пытался – выходит гадость, пошлость. Надо найти какие-то другие слова [(и не бояться Бога, что были и будут Брешко-Брешковские)] (3 февраля 1941).
За всю жизнь ни одного события, успеха (а сколько у других, у какого-нибудь Шаляпина, например!)
Напрямую о своей карьере – жизненном пути Бунин пишет и в автобиографических текстах редко и неохотно, однако и тут можно из разрозненных записей выстроить хронологическую канву, аналогичную, по сути, творческому методу "Жизни Арсеньева". Обратите внимание на времена, которыми автор оперирует в заметках – прошедшее, будущее в прошедшем, настоящее, проекция в будущее:
Один из всей семьи лет до восьми я картавил, грассировал на французский лад. Почему? Вероятно, заразился от кого-нибудь из тех, кто бывал у нас в гостях из соседей.Мать наша говорила по-французски без всякой картавости. А отец не говорил ни на каком иностранном языке, возмущался русскими почему-то французившими и русским языком владел великолепным, богатейшим, чрезвычайно разнообразным и современным ему, – который мог бы быть идеально чистым, если бы не было в нем некоторого количества галлицизмов, неизбежной примеси их в русском языке того века, в котором отец рос и жил (ЗК 8).
К.М. Лопатина говорила мне в ту пору, когда я года два очень часто ходил к ней в ее старинный дворянский дом в Гагаринском переулке (годы 1897, 1898) с плачущим смехом (мне обо мне), жалостным: – Ну какой милый, какой смешной! Идет по Арбату в своем старом пальтеце и пресерьезно говорит: "Погодите, погодите, я буду знаменит на всю Европу!" (ЗК 5)
Вчера и нынче невольное думанье и стремление не думать. Все-таки ожидание, иногда чувство несмелой надежды – и тотчас удивление: нет, этого не может быть! Главное – предвкушение обиды, горечи. И правда непонятно! За всю жизнь ни одного события, успеха (а сколько у других, у какого-нибудь Шаляпина, например!). Только один раз – Академия. И как неожиданно! (20 октября 1933)
С 8 на 9. V. 44.
Час ночи. Встал из-за стола – осталось дописать несколько строк "Чистого понедельника". Погасил свет, открыл окно проветрить комнату – ни малейшего движения воздуха; полнолуние, ночь неяркая, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте неясный розоватый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелканье первых соловьев... Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и в работе!
И все это началось по воле одного человека – разрушение жизни всего земного шара
В приведенных выше фрагментах часто говорилось о любви. Да, Бунин был человеком сильных страстей, и ненавидеть мог не менее сильно, нежели любить. Бунин ненавидел советскую власть и ее приспешников: Сталин, Вельзевул с окровавленными клыками, "наградил" патриарха Алексия "орденом Красного Знамени". И патриарх принял этот идиотский и страшный знак людоедства с поклоном и благодарностью (ЗК 4). Бунин ненавидел войну, потому что считал сохранение своих и чужих жизней свойством, отличающим человека от зверя: И озверелые люди продолжают свое дьяволово дело – убийства и разрушение всего, всего! И все это началось по воле одного человека – разрушение жизни всего земного шара – вернее, того, кто воплотил в себе волю своего народа, которому не должно быть прощения до 77 колена (4 марта 1942). Бунин ненавидел цинизм (в себе и в других): 21 апреля 1922.
В газетах (французских) сенсация: "Русские съели американца" (помогавшего голодающим). Вечером у Аргутинского мы много смеялись этому и говорили: "До чего мы дожили, уже только смеемся на такие вещи!"
Бунин ненавидел многое в русской жизни и в качествах русского народа. Он ненавидел беспорядок и бездарность в России: 28 мая 1911.
В церковной караулке часы часто останавливаются: мухи набиваются. Сторож бьет по ночам иногда черт знает что, – например, одиннадцать вместо двух. Бунин ненавидел присущие соотечественникам вселенское недовольство и равнодушный эгоизм: Нет никого материальней нашего народа. Все сады срубят. Даже едя и пья, не преследуют вкуса – лишь бы нажраться. Бабы готовят еду с раздражением. А как, в сущности, не терпят власти, принуждения! Попробуй-ка введи обязательное обучение! С револьвером у виска надо ими править. А как пользуются всяким стихийным бедствием, когда все сходит с рук, – сейчас убивать докторов (холерные бунты), хотя не настолько идиоты, чтобы вполне верить, что отравляют колодцы. Злой народ! Участвовать в общественной жизни, в управлении государством – не могут, не хотят за всю историю (3 октября 1917). Наверное, тут можно перефразировать известные слова Диккенса, -вера Бунина и в русскую власть и в людей была равно ничтожной. Прочтите краткое описание наблюдения, размышления и приговора Бунина:
23 мая 1916 г. Были на кладбище. Пьяный мужик шел и кричал:
Проебу усе именье,
Сам зароюсь у каменья!
В этом вся Русь. Жажда саморазорения, атавизм.
И. Бунин в пробковом шлеме. 1911
Ещё Бунин ненавидел другую противоположность любви – смерть. С изумлением и сокрушением, которые росли в нем с годами, он пишет вновь и вновь, что смерть стирает с лица земли не только самого человека, но и мир его чувств, воспоминаний, наблюдений – бесследно и безвозвратно: Потом о Таганке: какой редкий, ни на кого не похожий человек! И он – сколько этого однообразия пережил и он! За его век все лицо земли изменилось, и как он одинок! Когда умерли его отец и мать? Что это были за люди? Все его сверстники и все дети их детей уже давно-давно в земле... Как он сидел вчера, когда мы проходили, как головой ворочал! Сапсан! Из жизни долголетнего человека можно написать настоящую трагедию. Чем больше жизнь, тем больше, страшней должна казаться смерть. В 80 лет можно надеяться до 100 дожить. Но в 100? Больше не живут, смерть неминуема. А при таком долголетии как привыкает человек жить! (29 июля 1911 г.)
Интенсивные переживания и размышления Бунина о любви и женщине, о вере и смерти довольно естественно сделали его заочными собеседниками Льва Толстого и Антона Чехова. Именно им он посвятил свои биографии – эссе. В отношениях Толстого с вечностью Бунин искал ответ на мучивший его вопрос: куда все уходит после смерти человеческой? Возможно ли довериться цепи физических метаморфоз, определяют ли направление этих превращений нравственные поиски человека?
Случай Чехова иной. Бунин чувствовал с ним избирательное сродство – в характере литературного дарования и метода. Но физиологическая, "медицинская", материалистическая идеология Чехова (хотя применительно к такому художнику, как Чехов, употреблять этот термин следует с осторожностью) отталкивала Бунина. Он находил союзника в писателе, которого очень часто сравнивали с Чеховым уже современники, да и в наши дни нередко пишут через запятую. Речь идёт о Мопассане; они с Буниным и жили в одних местностях (Париж, Лазурный Берег), только в разное время: Продолжаю Мопассана. Места есть превосходные. Он единственный, посмевший без конца говорить, что жизнь человеческая вся под властью жажды женщины (3 августа 1917). Коротенький рассказ о Бернаре, матросе с яхты Мопассана "Милый друг", Бунин опубликовал ещё в 1929 году, но редактировал и в последний год жизни.
Главная тема в жизни и сочинениях Мопассана – поиски счастья, надежды на него. Без устали рассекал его кораблик волны Средиземного моря – искал удачу, прятался от бед. В пораженной уже революцией России Бунин писал о счастье как способности ждать это самое счастье. Воспитывать эту способность ему довелось в подходящие по тяжести и бедствиям времена:
4/17 августа 1919.
Нынче опять один из тех многочисленных за последние месяцы дней, который хочется как-нибудь истратить поскорее на ерунду – на бритье, уборку стола, французский язык и т. д. Конечно, все время сидит где-то внутри надежда на что-то, а когда одолевает волна безнадежности и горя, ждешь, что, может быть, Бог чем-нибудь вознаградит за эту боль, но преобладает все же боль...
