Ари_Шер все записи автора

В начале 1990-х годов наш район начал, было, застраиваться, да в сумятице, т. наз. "лихих 90-х" его забросили на несколько лет. Долгострои стояли повсюду, и в них жили бомжи, а с ними - собаки, кошки, крысы и голуби (летающие крысы). Вечерами туда забредали подростки, собирались группками, жгли костры. Возвышался огромный «скелет» так и не состоявшейся гостиницы для спортсменов, таращилось слепыми окнами мрачное здание недостроенной больницы. А на месте запланированного при СССР, института был вырыт огромный котлован, и это место было самым зловещим во всём районе, туда не раз приезжали полицейские и доставали оттуда чей-нибудь труп. Зимой в нашем районе было совсем тоскливо. Особенно по вечерам, так как освещение на улицах было неважным, а дороги через тёмные пустыри были длинны, плохо расчищаемы и открыты всем ветрам.

Наша улица упиралась в небольшое шоссе, уходящее в лес, из которого к нам порой наведывались лоси. Она долгое время не имела названия, числясь очередным «Проектируемым проездом №16» («18», «63», «116» или «106», совершенно не помню) и делила наш микрорайон на две части - нашу, с городской застройкой, и настоящую деревню с избами, колодцами, откуда доносился собачий лай, крики домашней птицы да козье блеяние. Люди с четырёх часов утра начинали перекликаться под скрип колодезного механизма. Когда был какой-нибудь праздник или поминки, вся деревня гуляла прямо на улице, и до ночи слышалось пение нестройного хора пьяных голосов под баян. Ребята из нашего двора враждовали с «пацанами» из деревни. Если честно, мы, слабые городские дети, боялись деревенских парней, так как сила была не на нашей стороне. Когда в наши дворы заходили «погостить соседушки», наша детвора разбегалась, кто - куда, врассыпную и прятались по своим подъездам. Стоило кому-нибудь из наших ребят очутиться на их территории, то местные их могли обидеть или даже побить. Но мы, всё же, иногда туда просачивались и потихоньку наблюдали за жизнью деревни. Я однажды проник туда на этюды, рискуя быть битым, расставился и принялся писать пруд, домишки, отражающиеся в нём, гусей… увлёкся работой, забыв обо всём. Местные мальчишки подходили, задавали вопросы, я спокойно им отвечал. Подходили и взрослые, один мужик сказал: «Мой дом нарисовал, молодец!» Одна женщина принесла мне пирожок и яблоко. В результате, я ушёл оттуда не просто целым и невредимым, но ещё и угощённым. Наши потом удивлялись этому факту, так как коренных обитателей этих мест боялись не только дети, но даже и взрослые. Например, у нас была общая поликлиника, и там, в очередях, постоянно возникали скандалы между нашими, городскими жителями, и сельскими. Ругались они и в магазинах, и в транспорте… случались и драки. Раздражали их не только мы, «наглые москвичи», вторгшиеся в их владения, но и вся наша жизнь, эти наши большие, белые многоэтажные дома, неумолимо надвигавшиеся на их избушки с яблоневыми садами. А нашим людям не нравились аборигены, которые не любили нас, оккупантов. Наши женщины, стоя на балконах или сидя на лавочках во дворе, возмущались, так как из деревни, бывало, раздавалось нестройное пение пьяных голосов, и, часто, исполнялись неприличные частушки. Или начиналась драка с мордобоем да женским визгом. Мне песни нравились, я запомнил слова, мелодии, и потом веселил всех, повторяя их с той же интонацией, во весь голос и протяжно: «Ле-е-етя-а-ат у-у-утки-и-и!...» - и от всей души – громкий вздох на выдохе полной грудью и с оханьем, затем - пауза и снова: «Ле-е-е-тя-а-ат у-у-т-ки-и!» и т.д.

Постепенно эту деревню ликвидировали, года до 2016-го сносили избы, застроив район современными разноцветными домами, окультурив и «об-инфраструктурив» наши дворы. У нас появился парк с фонтанами и аттракционами для детей, всякие магазинчики, торгово-развлекательные центры, спорткомплекс и прочее. Последняя, покосившаяся и вросшая в землю избушка на отшибе, где жила древняя старуха, простояла рекордно долго. Её снесли только тогда, когда хозяйка избы умерла. И было это уже тогда, когда я был взрослым, в конце декабря 2020-го года. В 2000-е же, или, как их называют, «нулевые», когда я был мальчиком, деревня ещё в полном составе соседствовала с городом, соседство это не всегда было мирным, однако, в то респектабельное, докризисное время всё, более-менее улеглось, и жизнь шла хорошо. У меня было счастливое детство. Я ездил в центр города в художественную школу, находиться в которой любил больше всего на свете. И туда же, в тихий центр Москвы, на Таганку, Покровку, Ильинку, Остоженку, Пречистенку и прочие центральные улочки, ездили зимой на этюды с друзьями по художественной школе. Я тогда находился под влиянием нашего незабвенного Андрея Ивановича. Часто мы ходили на этюды с ним. Позднее этот художник, влюблённый в русский пейзаж и Левитана, вдруг стал православным священником и превратился из художника Андрея Ивановича с пивным пузом, вываливающимся из джинсов сплошь в разноцветной краске, а в степенного отца Андрея, на подряснике которого, однако, частенько бывали пятна всё той же масляной краски. Живопись он не бросил, продолжая писать этюды и прочие творческие работы на досуге. И я до сих пор дружу и общаюсь с этим интересным человеком. Он стал ещё и моим духовником.

У меня с детства было прозвище «Художник». Меня так называли везде - и во дворе, и в школе. Даже взрослые ко мне так обращались. При встрече соседи говорили: «Привет, Художник!» И мне это нравилось. Так же ко мне обращался один сосед, пожилой человек, гроза не только всего нашего дома, но и даже микрорайона. Это был удивительный типаж. В нём была какая-то глубоко скрытая харизма. На местном неформальном лидере были растянутые тренировочные штаны времён СССР и чёрные войлочные ботинки «прощай молодость» или «прощайки», как их сокращённо называли. Его, почему-то, все боялись, несмотря на старость и немощь. Даже деревенские хулиганы – и те его побаивались. Откуда он знал о том, что мне, мальчишке, может понравиться обращение: «Художник»? Вероятно, это был тонкий психолог, умевший ко всем подкатиться. Например, к одной интеллигентной даме из нашего подъезда, которой было лет сорок пять, но она усиленно косила под тинейджера, одеваясь в подростковые шмотки, он обращался: "Юное создание" или "милая барышня", и она от этого млела, при этом, обижаясь на моё вежливое «вы». Поэтому, она никогда ему не отказывала в просьбах помочь и приходила к нему подшивать занавески, мыть батареи... Он либо на улице народ подстерегал, либо на лестнице, либо звонил(!) в квартиры и просил чинить ему телевизор, утюг, вымыть окно... Одного очень хилого парня в очках он называет то «солдат», то «герой», а чаще - "боец", и тот бегает в магазин, продукты ему покупает, и тот говорит: "Спасибо тебе, боец!", короче этого «бойца» он «конкретно» загонял. Мой отец отказался что-то там ему починить, то ли «комп», то ли принтер, потому что он «тупо» не умеет этого делать, так этот надулся, и очень долго с ним не здоровался, не разговаривал, полностью папу игнорируя, несмотря на то, что он с ним всегда вежливо здоровался. Казалось бы, ну и что? Возьми да забей! Срать на него три кучи огромных и вонючих! Его проблемы. На обиженных-то кое-что кладут!.. Но. Он умеет вести себя так, что на человека это давит, и он ощущает дискомфорт. Весь дом на него ишачит. Посадили деревья, убирают фекалии за своими животными, собирают случайно оброненный мусор вокруг мусоропровода, не дожидаясь прихода уборщицы, поставили горшки с цветами на подоконники подъездов и лестницы и не забывают эти цветы поливать, короче, он такой порядок устроил, что не забалуешь. После одиннадцати вечера не шумят, не делают ремонт, не включают громко музыку, не играют в футбол, домино и настольный теннис. Шаг в сторону - расстрел. Я сначала думал, что этот дед - кто-то типа домкома, управдом или комендант. Так нет же! Эта деятельность - его личная инициатива. И никаких денег он за это не получает. Так, «из любви к искусству», что называется. Вымирающий вид пенсионера-общественника времён СССР. Бывший коммунист, конечно. Впрочем, почему бывший? Скорее всего, он член партии гражданина Зюганова. И так умеет смотреть и разговаривать этот немощный старичок, что... мне СТЫДНО признаться в этом, но не раз приходилось и мне "помочь старенькому дедушке "! Я даже написал его портрет маслом на большом холсте, в полный рост, в орденах, приходил к нему и несколько сеансов тот мне позировал. И я ничего за это не получил, кроме «спасибо» и сарафанной рекламы. Старик теперь всем рассказывал, какой я классный художник, и ко мне уже многие обращались, чтобы я их писал. И вот тогда-то я и заработал. Так что, этот старик мне даже помог. Однако, он, всё-таки, энергетический вампир какой-то!.. Не хочу показаться каким-то чёрствым гражданином, которому «в падлу» помочь пожилому человеку, но мне в моём доме просто не нужен такой человек, которого бы я побаивался. Не хочу никого бояться, не хочу никакого давления. Я понимаю, что мне не нужно его бояться, но боюсь. Понимая то, что эти ощущения ошибочны, я чувствую то, что если я его пошлю подальше, то могу нанести вред моей семье. Такие люди способны причинять неприятности. Мне так казалось… Я раньше, будучи ребёнком, не замечал этого прессинга и со стариком находился даже в приятельских отношениях, но теперь я стал больше понимать. До всего ему есть дело.

Вот однажды женщина клеила объявления о пропаже котёнка на столбы, на стены дома, дверь в подъезд, ведь её маленькая дочка страдала. Старик этот все объявления сорвал по всем дворам!  «Не положено!» Соседки говорят той женщине: "Забей, проглоти, подожди, может быть, скоро этот невыносимый дед издохнет..." А она говорит: «У меня плачет маленький ребёнок!» и бежит к участковому. "Прошу оградить нашу семью от террора бешеного соседа, от которого весь дом стоит на ушах!" - ему сказала. Тот долго не понимал, что ей не нравится. Человек добровольно поддерживает в доме и во дворе идеальный порядок, не даёт молодёжи шуметь вечером, мешать соседям. Но палка-то о двух концах! "Его все, почему-то, боятся!, -говорит, - а мне нужно просто спокойно жить в своём доме, а не встречаться с вредным дедом, который пристаёт ко всем соседям, и весь дом его боится. А так не должно быть...!» Участковый молоденький поговорил с этим дедом, но, похоже, и его тоже старик охмурил, и он ушёл под впечатлением. Какой-то гипноз! И я эту женщину понимаю. Сам, по природе своей человек свободолюбивый, имеющий свободную профессию, не выношу никаких лидеров и прочих "гвоздей в сапоге" над собой. Вроде, для счастья нужна свобода, деньги и власть. Так говорят… Свобода у меня есть, но только внутренняя, конечно. Фактической воли, к сожалению, по-настоящему нет ни у кого, так как все мы, как говорится, под Богом ходим. Денег всегда не хватает. Хронически. Хотя, я на это не жалуюсь. Я был всегда к этому готов, так как высоким искусством хотел заниматься, а не китчем ради заработка. В мои планы не входило обзаводиться семьёй, а всю жизнь посвятить живописи, поэтому я рад и тому, что имею. Есть у меня 12 700 на карте, и я счастлив. Живём! А о том, как буду жить завтра, стараюсь не думать. Бог хранит художника. Завтра будет день…

Но, вот, власть... она мне не нужна ни к чёрту. Терпеть не могу подчиняться кому-нибудь, но и повелевать я тоже не хочу. Всех строить... неужели в этом есть кайф... Я живу на свете, смотрю на людей и замечаю, что в большинстве семей есть такой человек, которому жизненно необходимо руководить. Его хлебом не корми, дай только указывать всем и каждому, что им делать! Без них-то никак. Мне бы в голову даже не приходит так себя вести. У нас во дворе был мальчик, маленький террорист, под которого прогибался весь двор. Я отказался вставать, когда он заходил в наш штаб, который размещался в недостроенном здании больницы-долгостроя, где мы собирались вечерами. Начались разборки. Закончилось тем, что завязалась вульгарная драка, и я не просто разбил ему нос, но и сломал его, со всей дури шарахнув его мордой о стену. Ну, вывел он меня из себя. Враг позорно уползал с поля боя, весь в кровавых соплях, и мне тогда сказали: "Ты теперь будешь паханом?" - "Зачем мне это?" - отвечаю. "Тогда чего же ты от него хотел?!" - был недоумённый вопрос. Странная позиция. Почему я должен хотеть всеми управлять? Я просто хочу, что бы в нашем дворе и в нашем самостийном клубе не было такого "прыщика на ж…", который давит на людей. Семья этого парня от нас съехала, но «дедушка»-то остался и живёт в нашем доме до сих пор, хотя сильно сдал, стал болеть в силу очень преклонных лет, и гораздо реже выходит из дома. На моё счастье. Недавно расписал народным орнаментом створки его кухонного шкафчика, а также, по фотографии сделал портрет его матери. Не люблю работать с фотографий, так как считаю это профанацией, а предпочитаю писать именно с натуры, но эта работа была мне по плечу. Лицо женщины было копией лица нашего «дедушки», напоминающего ледокол. Тот же упрямый профиль с выпирающим утюгом лбом, та же квадратная нижняя челюсть, тот же волевой рот и те же глаза-буравчики. Работа эта была не скучной, и я сделал её с большим интересом. Я вообще люблю это дело. Могу этим постоянно заниматься, потому что на этом повёрнут. Да,  я - фанатик своего Дела.

Хотя я не сразу решил посвятить жизнь именно изобразительному искусству. В раннем детстве я был совсем дурачок и сначала хотел стать танкистом, ездить на танке и палить во все стороны, внушая ужас врагу. Потом недолгое время подумывал быть пожарным, а став постарше, любил писать в тетрадках всякие графоманские рассказы, сказки и прочее и мечтал стать таким же, как Дарья Донцова, «великая и любимая моя писательница!», которую любила читать моя мама, со смехом цитируя смешные моменты. Я так и написал в одном из школьных сочинений, за что был высмеян учительницей перед всем классом. Правда, писать детективы не умею совсем. У меня какое-то девчачье отсутствие логического мышления, а писал я, в основном, сказки и сам рисовал к ним картинки. Вот, именно эти картинки и нравились взрослым, а тексты сами никто не хотел дочитывать до конца. Поэтому я стал заниматься тем, что у меня лучше получается и тем, что мне нравится больше всего.

После того, как отучился 9 классов, поступил я в художественный колледж. Это было первым в моей жизни и самым сильным счастьем. Поступить в этот колледж было очень не просто, так как в творческие учебные заведения попадают обычно по блату или за взятку. Или занимаются с преподавателем оттуда, платя ему очень большие деньги. Меня родители отдали туда на платные курсы, и мы все, кто туда поступил без блата, взяток и занятий частным образом с педагогами, были именно с курсов. Лишь одна девочка была ниоткуда. Её звали редким именем Аполлинария. Очень талантливая, очень красивая, но совершенно сумасшедшая. Она сейчас стала художницей, замужем за самым добрым в мире, человеком (редкое везение для настоящей художницы с сильными странностями), с ребёнком, но всё такая же не контактная, взгляд внутрь. Я не прервал общение с ней и недавно видел, как её восьмилетняя дочь ведёт её за руку, как маленькую, подводит к киоску и говорит продавцу, что ей нужно, берёт у мамы карту, расплачивается, берёт товар, отдаёт матери карту, и они уходят. Девчонка ведёт за собой тихую Аполлинарию, а та, задумчиво молчит. Она всегда молчала. Или улыбалась. Иногда покачивалась. Стоит и качается, странно как-то. Её в колледж приводили взрослые за руку. Но на этюды мы с ней ездили постоянно. Она стояла рядом со мной всегда, и я забывал о том, что работаю не один. Совершенно не чувствовал того, что рядом стоит кто-то, поэтому всегда становился рядом с ней. Мы дружим до сих пор. Ходим вместе на этюды или друг у друга рисуем. Рядом с ней я забываю о том, что уже вырос, и что мне не пятнадцать лет, а вдвое больше. И мне кажется, что мы снова в колледже, и снова весёлой гомонящей стайкой идём по городу с этюдниками, под синим небом и весёлым солнцем…

А вообще, в моей жизни с тех лет мало, что изменилось. Всё так же хожу на этюды со старыми и новыми друзьями, молодыми художниками, всё такие же разговоры и такие же амбиции. Они с возрастом никуда не деваются. Ты только глубже их прячешь, а пока молод, хочешь пукнуть в историю, и всё тут.

Конец марта… как же я люблю это время, когда всё просыпается, быстро бегут ручейки, набухают почки на ивах, звенит капель, а в ней сверкает солнце, золотистые стволы тополей у старинных купеческих особнячков любимой старой Москвы. Нос больше не мёрзнет, и мы открываем пленэрный сезон. Не помню, какой он уже по счёту. Наша компания - разношёрстная. Со многими из них хожу на этюды со студенческой скамьи. С кем-то вместе учились в колледже, с кем-то - в институте, один был из художественной школы, но теперь его нет. Умер молодым, ещё не успев жениться, от почечной недостаточности. Кстати, много умерло моих друзей. Один парень ещё после окончания школы утонул, по дурости решив искупаться в Оке, другой утонул уже после окончания вуза ещё более глупо, когда, будучи пьяным, полез за очередной бутылкой в море, где эти бутылки охлаждались. Поскользнувшись, он там, на этом мелком месте, упал в воду и захлебнулся. Когда другие его хватились, было уже поздно. Он был мёртвый, и откачать его не смогли не только ребята, но и медики. С его старшим братом теперь дружим. Он помогает мне в компьютерных делах, чинит бесплатно. Кстати, он и есть наш настоящий домоуправ. Наш добрый ангел, отец родной. И когда его спрашивают: «Неужели интересная работа? Дворники, слесаря, протечки, снег с крыши, крысы в подвале – это что, интересно разве?», он отвечает: «Да, очень. Потому что это – ЖИЗНЬ! Я реально помогаю конкретным, живым людям, а не абстрактному зрителю, электорату, народу и т.п.» Один наш приятель, отучившись в колледже, пошёл, почему-то в актёры и стал, было, сниматься, причём активно, а в этом году его обнаружили мёртвым в своей квартире. Передозировка. Мрут мальчишки, как мухи! Не зря говорят о том, что мужчина - это чудом выживший мальчик. Правда, в моём грустном списке, к сожалению, есть и девчонки. Одна, из колледжа, умерла от сепсиса в роддоме. И её новорожденный ребёнок тоже погиб. Ужасно. Мы все были в шоке. Другая, из института, жена священника, погибла в автомобильной катастрофе. Детей у них ещё не было, совсем она была молодая. Муж-то её тоже с ней был в этой машине, сильно покалечился, долго восстанавливался, да так и не успел, дома упал и умер, нашли не скоро, если бы он был не один, его могли бы спасти. Ему было только 33 года. Возраст Христа. Преподаватели наши, кстати, тоже. Человек десять умерло, и среди них были не только 80-летние, но и молодые! Опять на дороге. Часто бьются. Как подумаешь об этом, чувствуешь себя каким-то долгожителем!

И в колледже, и потом – в вузе я учился самозабвенно. По-другому не скажешь. Именно так. Забыв обо всём, мы с моим корефаном, Аполлинарией, задерживались в классах допоздна, штудируя гипсовые слепки или доплачивая натурщикам за дополнительные часы. Выгоняла нас уже уборщица. Она смотрела на наши работы и говорила: «Так красиво рисуете, а почему-то отстающие. Ну, если после уроков занимаетесь…» Она не понимала того, что нам было мало учебных часов, хотелось больше. Поэтому мы посвящали этому ещё и вечера, и выходные, каникулы и праздники. Рисовали в музеях, друг у друга в гостях, вместе писали этюды на пленэре.

Кроме того, со мной занимался мой Андрей Иванович. Делал он это совершенно бескорыстно, потому что я был перспективным учеником. И я больше всего на свете любил бывать на этих занятиях в его доме-мастерской. Он живёт в посёлке художников, и у его дома на крыше есть большая стеклянная призма. В этом помещении, под призмой, светло, как на улице. И его добрая, красивая жена на подносе приносила нам туда чай со всякими плюшками. Она одевается в нарядные платья, которые сама шьёт, и носит деревянные, кожаные и костяные украшения с янтарём и бирюзой, которые тоже делает сама. Так же художественно она одевает и украшает обеих своих дочерей.

После института, с дипломом в кармане я проснулся утром и задумался. Куда идти? Аполлинария вышла замуж ещё на четвёртом курсе колледжа, и её муж сдувает с неё пылинки, привозя на машине на этюды, устраивая ей выставки, а с меня никто пылинки сдувать уже не будет. Пора взрослеть. Андрей Иванович стал священником, и договорился со своими новыми знакомыми, чтобы меня взяли в бригаду расписывать церкви. И я проработал там несколько лет. Но наш бригадир погиб, упав с лесов. Бригада, не выдержав кризиса без толкового руководства тут же распалась, и я стал перебиваться заказами. Расписываю стены в интерьерах и снаружи, делаю портреты на заказ…

Так и живу. Ударился в абстракцию и понял то, насколько ещё безгранично поле для творчества в этом жанре, но и натурную работу я тоже очень люблю и понимаю то, насколько много она может дать. Обожаю работать на пленэре, реже с несколькими художниками, но чаще с молчащей Аполлинарией. Пишем мы этюды в районе Покровки чаще всего. Потом идём к ней. У неё дома муж – большой, толстый человек с шевелюрой рыжих волос и хорошенькая белокурая дочка, которая строго велит: «Мама! Помой ручки!» Муж её, Василий, провожает нас на кухню, мы садимся за стол, с нами - их дочка. Она говорит: «Мама, ешь! Хлеб бери!» Мать послушно берёт хлеб, начинает есть суп. За столом разговариваем только мы с её мужем, а иногда вставляет свои умные замечания девочка. Обычно, она руководит своей «непослушной мамой». Муж убрал со стола посуду, и достал из буфета арахисовую пасту, поставил на стол её, а так же, сахарницу, чашки, вазы с вареньем и конфетами. Заварил свежий ароматный чай. Задумчиво пьём чай под радио. Я люблю канал «Звезда» и часто его слушаю. И в этой семье тоже радиоприёмник настроен именно на эту волну. Мы всегда были на одной волне…

Что же моя семья? Умерли мои бабушки, дедушки, к сожалению. Мать и отец только и есть у меня. Вот это - моя семья. Целенаправленно я не искал спутника жизни. У меня были отношения с людьми обоих полов (что уж там, что было, то было…), но это были всего лишь связи определённого толка. Но недавно я встретил просто мечту. Я думал, что феи – это сказочные персонажи, а жертвенные «жёны декабристов» - редкостные исторические фигуры. Оказалось, существуют и теперь, оказывается. Старше меня лет на семь, энергичная, интеллигентная и меня любит. Говорит: «Переезжай ко мне, я хорошо зарабатываю, сын почти взрослый. Комната у меня есть светлая тебе под мастерскую, Для твоих картин стеллаж сделаем, я буду готовить, заботиться о тебе, а ты будешь только творить. Попробую даже тебя как-нибудь распиарить!..». Своим подругам она не раз говорила: «Надо найти богатенького…», и теперь они над ней подтрунивают: «Вот и нашла «богатенького» себе!» О такой второй половине может мечтать любой бездельник, пудрящий всем мозги, что он непризнанный гений. Но я не такой. На краски и холсты себе я точно зарабатываю. И на жратву да коммунальные грабежи стараюсь давать регулярно. Но на большее уже не всегда получается найти средства. Вот, как я живу. Найду на помоечке что-нибудь из мебели, одежды, обуви или даже посуду (бывает), если вещь приличная, и домой принесу. А там солгу, что купил где-нибудь по дешёвке (на барахолке или в секонд-хенде каком-нибудь), чтобы родителей не расстраивать. Оргалит у меня тоже с помоек. В парикмахерской не был с детства. Я уже давно отращиваю волосы до тех пор, пока они не вырастут до пояса. Ношу конский хвост, пока не надоест. И тогда я беру ножницы, а затем – бритву и обриваю (обычно, на лето) голову вместе с лицом под ноль. В церкви, где служит мой духовник и бывший учитель, отец Андрей, тоже побираюсь, как нищий. То с вещевого склада чего-нибудь возьму, так называемую, «гуманитарную помощь», то с канона что-нибудь из еды мне даст батюшка. Там же, бывает, на трапезной вместе с батюшкой обедаю. Родители меня понимают, а, вот, женщины - нет. Я не смог бы содержать собственную семью. Это – плата за возможность заниматься настоящим творчеством, высоким искусством. А, вот, она, моя Наташа, меня приняла таким, какой я есть. Но не могу повиснуть гирей на шее этого святого человека. Я ведь всё понимаю. Мужиков-то, сволочей, мало, а те, что есть – далеко не все пригодны для создания семьи. Во-первых, это дети или старики, во-вторых инвалиды и больные. И это ещё не весь перечень так называемых, бракованных, то есть, не годных для полноценной супружеской жизни. Есть ещё алкоголики, наркоманы, игроки, просто дураки, хамы, подонки, сволочи, маньяки да психи. Да и гибнет мужчин гораздо больше, чем женщин. Я уже приводил в пример поговорку о том, что мужчина – это чудом выживший мальчик! Статистика утверждает, что, вроде бы, на десять женщин репродуктивного возраста – 5 человек мужчин. Не уверен в точности этого, но как-то так. В 90-х много молодых мужчин было убито. Наше же поколение – это вообще демографическая яма. Мы же – те самые дети начала девяностых! Нас родилось уже очень мало. Сколько детей не появилось тогда на свет!

И я уверен в том, что, если бы моя Наташка встретила нормального мужика, то на меня, нищего засранца, и не посмотрела бы! Родила бы, может быть, ещё детей, жила бы спокойно, не работая ради заработка, как Аполлинария, которой несказанно повезло… Да и перед сыном Наташкиным мне неудобно. Не хочу стеснить и объесть парня, у которого сейчас очень сложный период становления. Совесть не даёт мне переехать к Наташе и стать её мужем. Я её люблю, ценю и уважаю. Но не знаю, как это возможно – жить на деньги женщины даже тогда, когда она этого хочет и более того, «рада помогать гению». Но Наташа настаивает и говорит: «Ты будешь спокойно заниматься творчеством, не думая о заработке, и всё у тебя будет, а я, авось, в историю войду, как мать Анны Голубкиной, брат Ван Гога, Тео или Гала, супруга Сальвадора Дали» - всё шутит! Но ведь это же позор! Я, всё-таки, мужчина. И если я не могу заработать денег, то и нечего портить женщине жизнь. Продолжит настаивать и звать к себе – прибегу. Поживу даже, может быть, у неё недолго. Прогонит – сразу же уйду, конечно. Может быть, так и поступить? Найдёт она более достойного мужа, соберу свои вещи, съеду и не слова не скажу! Никаких обид! Мне, конечно же, будет невыносимо больно потерять её и с ней расстаться, но она об этом никогда не узнает. Расстанемся друзьями и на позитиве, что называется. Это станет платой за мою мечту быть большим художником.