Ари_Шер все записи автора

Жизнь - как тельник. Полосы её - то чёрная, то белая. С этой избитой, но верной фразы и начинаю сей рассказ. Моя белая полоса, когда у меня было всё для счастья: любовь, семья, здоровье, молодость, работа, давно закончилась. И теперь моя жизненная полоса радикально чёрная. В моей жизни давно уже нет ни семьи, ни работы, ни молодости, ни здоровья.

Проснувшись в солнечное летнее утро, я побрёл на кухню и, открыв холодильник «Саратов», которому было лет 60-т, если не больше, достал оттуда перловку, любимую солдатскую кашу и, вывалил на сковородку, чтобы разогреть, и поставил старенький чайник с облупившейся эмалью на газовую горелку. Отрезав два куска чёрного хлеба и сделал бутерброды с непонятной субстанцией под названием «паштет». Пока разогревалась перловка, а чайник закипал, я пошёл в ванную. Из осколка зеркала на меня смотрела помятая физиономия с седой щетиной и столь же седой спутанной шевелюрой. Бороду я решил не брить. Оставлю. С бородой лицо будет благороднее и симпатичнее. Хотя, для невоспитанной молодёжи я сразу стану «дедом». Ну и наплевать. Что на дураков-то реагировать… Я умывался, чистил оставшиеся зубы трясущимися руками. Тремор рук и постоянные головокружения очень мешают жить. Такими же трясущимися руками я налил в большую кружку чай из трав, которые собирал за городом. Я давно привык использовать подножный корм, питался пойманной рыбой и грибами, пошли уже первые подберёзовики да земляника. Я уже дважды выбирался в Масловский лес. После завтрака я помыл посуду, надел уже старую, но идеально зашитую и выстиранную, выходную одежду, забил большие карманы брюк пустыми мешками для просрочки, если удастся поймать или ещё каких находок, и побрёл искать очередной заработок. Меня, по-прежнему, как волка, ноги кормят.

Интернета у меня нет, компьютера тоже. До этого лета я вообще не умел им пользоваться. Из-за моего ранения в 90-х, начались всяческие расстройства психики, и одно из них было компьютерофобией. Однако, я стал лучше себя чувствовать, решил с ней бороться и пошёл на бесплатные курсы «Основы цифровой грамотности 50+» в центре «Моя карьера», куда меня направили в районном многофункциональном центре, куда я обратился за помощью, чтобы мне помогли найти подработку. И вот, обливаясь потом и с глазами навыкате, я освоил-таки программы Word, Excel и Презентация Power Point, научился пользоваться интернетом, но у меня не было What’s App, так как у меня сломался старенький кнопочный телефон, и сейчас нет никакого. Пришлось как-то выкручиваться. Но компьютер-то, всё равно не удаётся приобрести. Просить в дар, если вдруг у кого окажется лишний, мне мешает самолюбие. Попрошайничать противно. Но придётся, вероятно, так как в наше время без этого никуда, а купить его я пока не могу.

Самым большим достижением этих курсов было то, что я, когда был перерыв, забил в поиске фамилию, имя, отчество, год рождения и город, и таким образом легко отыскал свою дочь в интернете и переписал в книжечку номера её телефонов и всё остальное, что мне удалось о ней узнать. Теперь в интернете можно найти почти всё. Я узнал о том, как она теперь живёт, если это, конечно, правда. Я знаю, что люди часто дают ложную информацию о своей жизни в социальных сетях, выдавая желаемое за действительное. Хочется верить в то, что у моей дочери действительно всё хорошо. Когда у меня будет компьютер, я заведу себе такую же страничку в социальной сети, навру с три короба и спишусь с дочкой. Пусть гордится своим папой, а то она, наверно, и не знает о том, что я ещё жив…

И вот, в полуденную жару, слоняюсь по душному городу, так ничего и не найдя. Никому нет до меня дела, везде отказ. Если бы не моя инвалидность, да ещё и судимость, хоть и погашенная, с работой было бы проще, а так… пенсии хватает только на самое необходимое, так что, живу я впроголодь, вот и хожу по вакансиям да кастингам, чтобы то в массовке сняться, то на ток-шоу посидеть. Художникам иногда позирую, но платят за это немного, да и летом они, как правило, не работают с натурщиками, так как все на пленэры подались…

Когда-то, очень давно, в такие дни, если я не был в отпуске, то прямо с работы ехал на дачу, где молодая, очень красивая жена в длинном, цветастом платье, с дочкой на руках встречала меня в саду. Мы ужинали на террасе, а потом пили чай из самовара. Малышка улыбается мне беззубым ротиком, и я не мог налюбоваться на чудесную розовую попочку, пухленькие ручки и ножки младенца …

Но всё это было в прошлой жизни, как говорится. А теперь я бреду по городу, усталый от зноя, в насквозь пропотевшей рубашке, и вид у меня, должно быть, жалкий. Плутая, забрёл на какие-то задворки и остановился перед редким в наше время строением – голубятней. Голуби не летали, а сидели внутри, но я видел, что они породистые. До меня доносилось их воркование.

Вспомнил то, как в детстве с большими мальчишками из «пролетарского» дома, как выражались родители, гонял голубей. Голубятня стояла в соседнем дворе, где жили парни, которые увлекались голубями. Мне нравилось смотреть на то, как эти голуби летают. Мы свистели им, махали палкой, на которую была привязана тряпка, а они весёлой стайкой кружили над нами. Я тогда тоже завёл, было, двоих подросших птенцов голубей, но мама их выпустила, запретив держать дома живность.

Постояв, я двинулся дальше и, проходя под окнами дома, в тени деревьев и кустов, чтобы срезать путь, увидел балкон второго этажа, увитый плющом, сквозь который была видна дама с книгой, сидящая в кресле-качалке. «В таком тенистом месте и дачи не надо. Вышел на балкон и вот тебе – лесок, прохлада…» - подумал я. Ещё раз мельком взглянув на даму, я отметил то, что похожее красное кимоно было у моей матери. И воспоминания о прежней жизни вновь нахлынули на меня. Бабушка, бывшая актриса, любила обстановку. На стенах у нас висели картины, одна странная картина напоминала полотна Одилона Редона, но я не уверен в том, что это был подлинный Редон. Хотя, как знать… Кроме неё, был портрет, выполненный в начале ХХ-го века и походивший по стилю на руку Григорьева. На портрете - сидящая в кресле, грациозно изогнув спину, красивая дама с пахитосой в длинном мундштуке. У неё был сочный вишнёвый рот, тёмно-рыжие кудри и «нособровое» еврейское лицо. Кто это был, не помню, какая-то родственница.

На полках стояли, в основном, книги или большие альбомы по искусству. Поль Сезанн, Клод Моне, Морис Утрилло, Анна Голубкина, «Театральные коллекции Франции», Ван Гог, Михаил Врубель, Микеланджело, Церковь Успения на Волотовом поле, Новгородские таблетки. Много у нас было и всяких интересных вещиц. Ваза в стиле супрематизма и советская агитационная тарелка, фарфоровая ныряльщица, девушка-милиционер, африканская статуэтка девушки с длинной шеей, вытянутой головкой и грудками, похожими на маленькие рожки. В одном углу стояла высокая, как колонна, ваза в стиле модерн. В ней торчали, чуть ли не до потолка, какие-то засушенные растения причудливых форм и расцветок. В другом - угловой шкафчик, и там - винтажная кукла с фарфоровой головой, какие-то вазочки, в основном, в стиле модерн, который бабушка обожала и странная фигурка жирафа, у которого были человеческие, а именно, дамские ножки в чёрных чулочках. На стене висело несколько африканских масок. В квартире нашей никогда не пахло ни стиркой, ни кухней. Это был симпатичный запах каких-то нежных духов с привкусом миндаля, и немного пахло кофе или горячим шоколадом с грецкими орехами и черносливом.

Было очень жарко, и я направился в ближайший парк посидеть у прудика с утками. Когда-то этот парк начинался с улицы Гарибальди и переходил в нынешний Тропарёвский лесопарк, и всё это было одним лесным массивом с Зюзинским парком, Битцей и Тёплым Станом. Там водились всякие лесные звери, и даже волки, и пара волков заходила обследовать наши помойки. Назывался он тогда ещё не парком, а «Воронцовский лес», все постройки там были руинами, и было это в 60-х – 70-х годах, очень давно. Пруды были и между нынешними улицами Пилюгина, Власова и Старым Калужским шоссе. Мы с приятелем там ловили сачком дафний и циклопов для его аквариумных рыбок, причудливых и разноцветных, которых я любил рассматривать у него в гостях. Он держал аквариумы, а у нас это было не принято. Кроме сиамского кота, никто у нас не жил, да и кот прожил лет десять и помер от какой-то болезни.

В самом парке (тогда – Воронцовском лесу, ещё не застроенном) мы на удочку ловили бычков. Парчок этот теперь стал очень маленьким, отовсюду видны дома. К тому же, он кишит людьми, но другого парка поблизости нет. Этот, Воронцовский, был единственным, до которого я мог дойти, а до Тропарёвского или Битцевского надо было уже ехать. Я часто бываю в этом парке, сижу на берегу прудика, смотрю на уток. Церковь там маленькая, там почти всегда очень много народу, чудовищно тесно и душно, и у меня начинает кружиться голова, да какие-то там бабки злобные, прогоняют, стоит только зайти… почему-то, не вызываю у них доверия, меня часто путают с бомжем или алкоголиком, хотя ничего общего. Просто на мне старая одежда. Поэтому, соваться в храм не хотелось, да и от жары меня разморило. Я улёгся на скамейку в самом глухом уголке парка, и заснул.

Проснулся от того, что солнце, проникающее сквозь листву, стало попадать мне на лицо, а неподалёку чей-то ребёнок колотил палкой о дерево. Я сел. «Жрать-то как хочется… но на жрачку ещё нужно заработать, а у меня нет денег даже на то, чтобы купить себе воды…» - подумал я и потащился из парка снова на улицы города. Время шло к вечеру, было часов шесть, но также жарко, и солнце продолжало палить.

«А всё-таки, хорошо, что сейчас лето! – думал я, - Если б была зима, то мне было бы сейчас очень холодно, а на улице было бы темно часов с четырёх! И вон ту помойку бы занесло снегом. А так – нет! Моя любимая помоечка явно пополнилась чем-то свежим. А если просрочку из магазина выбросили? Нет, её обычно часов в восемь утра можно поймать, реже – днём, если бомжи не погонят, а то и побить могут! О, вижу, старые вещи выбросили. Сейчас посмотрим, что же там лежит...»

Достав из необъятного кармана старых джинсов пластиковый баул, с которыми в 90-е ездили челноки, я принялся складывать туда вполне хорошие вещи, выброшенные кем-то по глупости. Не иначе, умер какой-то интеллигентный старик из «профессорского» дома, как выражаются наши аборигены про дом с лоджиями  из декоративного кирпича на возвышенности. Дом далеко от трассы, улиц, в тихих дворах, где много деревьев. Неподалёку от него пруд под названием «галоша» из-за формы, в его дворе и вокруг него – липы, клёны, каштаны, в подъезде – строгий консьерж. Враг не пройдёт. Время от времени на его помойке можно найти всякие ценности. Картины, книги, этажерку, тумбочку, стул…

У нас в районе вообще, во времена моего детства и раньше, любили называть дома какими-то прозвищами. Наверно, началось это со Шкловского. Это он назвал 11-й дом по улице Панфёрова «Астрономическим». Почему именно, я точно не знаю, но, вероятно, потому, что это кооператив МГУ, там жило много физиков, и я точно знаю, что среди них был г-н Кононович, который годах в 70-х или начале 80-х вёл телевизионную программу по астрономии. Жив ли он сейчас, не знаю.

Прозвища, которыми жители микрорайонов на границе Гагаринского района с Ломоносовским и Академическим называли дома, не отличались вычурностью и оригинальностью. Ещё один «профессорский» дом находится на Ломоносовском проспекте напротив драмтеатра, бывшего когда-то кинотеатром «Прогресс».

Про «пролетарский» дом уже упомянул, уточню, лишь то, почему его, а, точнее, их, так называли. Это пятиэтажные дома по проектам г-на Лагутенко или уродливые белые в неровную «клетку» из-за проваренных или загудроненных плит (вероятно, из-за щелей да протечек), «башни» с одним подъездом – кубики, коробки или ящики стеклотары на чётной стороне улицы Вавилова. Туда поселили жителей изб бывшего там до 60-х годов, села Семёновское, занимавшее часть улицы Вавилова, Власова, Нахимовского (где бывшая Красикова) и Ломоносовского проспектов. В 40-50-х начали строить Университетский, Ленинский и Ломоносовский проспекты, улицы Строителей, Крупской, Марии и Дмитрия Ульяновых,… кстати, на улице Дмитрия Ульянова, угловой с улицей Вавилова дом, напротив музея Дарвина и на стороне института педиатрии, называется «Еврейским» домом. Почему? Наверно, там жили известные люди с непривычными для жителей села Семёновского, фамилиями. Какое-то время, в 80-х – 90-х, там жил композитор Шнитке.

Впрочем, отвлёкся от «пролетарских» домов. Моя мама, когда в 60-х ехала с работы, и метро «Университет» было конечной станцией, а Профсоюзную ещё не построили, по колокольчикам, фонарикам или цветочкам в складках брюк клёш, безошибочно определяла то, что именно эта молодёжь едет до конца. Это село Семёновское возвращается с работы домой. Там, в этих «пролетарских» домах по сельской привычке, вся жизнь выносилась из дома во двор. И свадьбы, и похороны, и разборки с мордобоем да женским визгом.

Антиподами «пролетарским» домам были знаменитые «Красные дома» №4 и 6 по улице Строителей - красного цвета с белыми архитектурными элементами, что смотрится весьма нарядно, строившиеся в 50-х годах пленными немцами для партийной элиты, но когда умер Сталин, квартиры посекли на коммуналки и поселили в них реабилитированных жертв репрессий. Например, там живёт, если ещё жив, актёр Георгий Жжёнов, побывавший в лагерях. Там вообще теперь живут актёры, например, Галина Польских, я её там видел, и армянская диаспора скупила много квартир, по словам аборигенов.

Кроме того, мои родители, дед и бабушка называли, почему-то дом №5 по Ломоносовскому проспекту «поповским», вероятно из-за того, что он в плане – крестообразный. Хотя, может быть, когда-то там и жили священнослужители. И булочную, которая находилась в его первом этаже называли «поповской».

Был на Панфёрова и «писательский» дом, и «театральный». На Вавилова – «иностранные» дома, где жили с 70-х индийцы, монголы, японцы кубинцы, граждане Сингапура, африканцы и другие, обслуживающий персонал посольств.

Я продолжал рыться в помойке. На школьном стадионе играли в футбол парни из Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана, Таджикистана и прочих бывших союзных республик Средней Азии. Они живут в ближайших пятиэтажных домах и учатся в этой школе. В горе выброшенного барахла я нашёл много интересного. «Боже! Какие книги-то хорошие выбросили!» - думал я, разглядывая почти новые альбомы по искусству: «Русские сезоны в Париже», «Авангард, остановленный на бегу», «Феофан Грек», «Государственный Эрмитаж» и «Огюст Ренуар». Книги, правда, нынче обесценились. Это раньше собрание сочинений Достоевского (цвета хаки, конечно, а не чёрные, с бездарными иллюстрациями г-на Глазунова) стоило бешеные деньги. «Если книги не нужны, отнесли бы их в библиотеку! – думал я, запихивая свои находки в баул, - Ну не на помойку же выбрасывать!...» Я собирал какие-то тряпки, вазочки, зеркало… Вскоре ноша моя стала неподъёмной, и я, собираясь уходить, всё никак не мог оторваться. «А может быть человек очень торопился, продал квартиру, срочно уезжал… ну, очень срочно… вот и пришлось выбросить…» - продолжал я свои размышления, пока вдруг не увидел…

…Настоящую африканскую маску! Я её сначала едва заметил. Слой пыли на ней был такой, что, похоже, её лет сорок не протирали. Я протёр её, лежавшей тут же тряпицей, и какое-то время разглядывал. Она была размером с детскую ладонь, и настолько высоко художественно выполнена, что я невольно залюбовался ею. Маска была из чёрного дерева, явно очень старая, по крайней мере, не позже 60-х годов ХХ века. Это - точно. И делал её настоящий художник! Это было изображение не какого-то языческого божества, а лица пожилого мужчины, вырезанное очень мастерски. Выражение этого лица было усталым и печальным. И я сунул маску в карман своих стареньких джинсов, когда-то давно бывших от Армани. Подхватив баул, я еле оторвал его от земли и решил попить, для чего спустился в бесплатный туалет в скверике на улице Гарибальди и стал пить там воду из-под крана. Дверь служебного помещения открылась, из него вышла женщина лет пятидесяти с большой грудью и симпатичным русским лицом, в белой косынке да синем рабочем халате и спросила:

- Вы пьёте водопроводную воду?

- Очень хочется пить… - отвечаю виновато.

Она, молча, смотрит на меня, изучая, и ничего не говорит. Об мою ногу кто-то потёрся. Я опустил глаза и увидел маленького белого котёнка с серым хвостиком и таким же серым пятнышком на лбу. Женщина тоже смотрит на котёнка, улыбается ему и говорит:

- Ну что, туалетчик... - и уже мне: - Подождите, я сейчас…

Потом уходит в свою каморку, и вскоре возвращается с батоном белого хлеба, макаронами, гречкой, банками варенья, кофе, тушёнки, сгущённого молока, печеньями, пачкой чая, копчёной колбасой и пластиковой бутылкой молока в прозрачном пакете. Протянув этот пакет мне, она говорит:

- Вот, возьмите, всё равно девать некуда, а то испортится, купила, чтобы в деревню отвезти, у нас там дом, а сын уехал да забыл взять, а мне одной столько не надо…

 «Да это же для меня целое состояние и… спасение!» - подумал я и со словами: «Спасибо огромное! Вы - настоящий друг!», беру этот подарок с небес и, пожав руку своей благодетельнице, быстро ухожу, чувствуя то, что сейчас заплачу.

Маленькая африканская маска, которую я уже назвал «дядей Томом», болтаясь в кармане моих широких штанов, легонько била меня по бедру, пока я шёл домой, волоча на себе дары Небес. Дома я, опустив на пол тяжеленную ношу и отправил в холодильник и кухонный шкафчик перепавший мне мешок с продуктами, достал маску из кармана и приложил к стене, прикидывая, как её повешу и где ей будет лучше. Но лицо старого негра стало вдруг ещё более печальным, почти плачущим. Интерьер моей почти пустой, запущенной квартиры, ему явно не нравился. Она, действительно, не хороша, потому что была оклеена старыми, потемневшими и посеревшими, кое-где ободранными, обоями в грязных пятнах. И вся моя единственная комнатушка в тесной квартирке выглядит весьма убого. Сплю на матрасе, постеленном прямо на полу, а вместо стола у меня кусок ДСП на ящиках от стеклотары. Шкаф без одной дверцы - с помойки, стулья – тоже. Под потолком висит лампочка Ильича без абажура и противно светит в глаза. Я пожалел дядю Тома, попавшего из уютного жилища сначала на помойку, а потом - в такую халупу. Ему здесь явно неуютно. Он разочарован. Не на такой стене должна висеть эта вещица.

Поужинав с волчьим аппетитом и попив чаю с вареньем, я вспомнил о том, что у меня есть флейцы, валики, банки с краской в шкафчиках на балконе и в туалете. Сосед принёс, у него осталось с ремонта, вот он мне и предложил. А я взял. Краски оказались в хорошем состоянии. Обои я содрал со стен довольно быстро, они почти не держались. С кое-где оставшимися газетами, коими были оклеены стены под обои, пришлось повозиться, но я и с этим справился. После этого я покрасил стены. Одна стена получилась белая, две другие – цвета слоновой кости, а третья – голубая. Зато комната стазу повеселела. Оставшейся краской я покрыл стенки и единственную створку шкафа, приклеив к ней, вырезанные из кожзаменителя с помойки, кленовые и дубовые листья. Внутренность с полками шкафа тоже покрасил остатками краски, а там, где краски не хватило, оклеил фотографиями из старых журналов. Нашлись и «занавески» – клетчатая материя с той же помойки. Я приладил её к карнизу и получилась одна широкая штора, правда, не до пола. Но батарею я тоже, тщательно помыв, покрасил, чередуя голубой с белым цветом и слоновой костью, от чего она стала нарядной. Книги я поставил на шкаф, как на полку, уперев их в старую швейную машинку Зингера, которая, кстати, в рабочем состоянии, и на ней я обтачивал материю для новых штор, покрывала и скатерти.

Сделал я и абажур из пялец для вышивания, куска стеклоткани и мотка проволоки, принесённых помойки. Получился симпатичный цилиндр, который я оклеил с помощью эпоксидной смолы мелкими разноцветными кружочками, треугольниками и ромбиками из прозрачной плёнки с той же помойки.

Выбросив газеты, коими был застелен пол в комнате и подобие мебели, накрыл скатертью импровизированный стол, укрыл коричневым сукном свою постель на полу и удовлетворённо оглядел комнату, которая за один вечер и часть ночи приняла вид уютного жилища. Не зря говорят: «Что просто, то гениально!» И быстро, кстати. Было всего два часа ночи, а комната выглядела, как с картинки.

«Ну вот, теперь, и Дядю Тома можно поместить на почётном месте» - решил я и прикрепил помытую и хорошо натёртую африканскую маску к стене. Грустный взгляд опущенных глаз Дяди Тома стал явно смирившимся. Он привыкал. «В конце концов, здесь лучше, чем на помойке! Да и в родной квартире с него долгонько пыль не стирали…» - думал я, засыпая уже на рассвете.

Проснувшись около полудня с болью во всём теле после вчерашних приключений, я принял душ, уложил непослушные седые вихры, и заметил то, что тремор рук почти прекратился, ну, разве что, чуть-чуть. У меня было такое чувство, что моя чёрная жизненная полоса вот-вот сменится белой. Сделав долгий выдох, я встряхнул кистями рук и… набрал номер телефона дочери. Теперь не стыдно было пригласить её в гости. «Спасибо старому дяде Тому! – думал я, со скрипом вращая треснутый диск допотопного телефона, обмотанного клейкой лентой, - Только бы она мне ответила! Только бы ответила!» И она, действительно, ответила:

- Папка?! Ну наконец-то ты позвонил!