Лет, наверное, двадцать назад к подруге моей матери приехала погостить сестра. Она была замужем за видным дипломатом, и значительную часть своей жизни провела за границей. Последние десять лет она жила в Париже, до этого пять лет провела в Риме. Сейчас привыкала к жизни дома, пробовала, меняла, подбирая себе новые привычки и стиль жизни.

Последние годы в Париже ей приходилось по протоколу быть постоянной участницей дипломатических приемов, раутов, быть в гуще звезд мировой политики. Но вспоминала редко и немногих.

Эти города тогда для меня были городами другой планеты, что-то нереальное, из мира литературы.

Она почти ничего не рассказывала, но я все же спросил: «А как Вы их ощущали? С чем они перекликались у Вас?»

Я ожидал отточенного восклицательного знака при слове Париж. Но она сказала о нем спокойно и ровно, как о чем-то обыденно привычном. Жизнь способно удивлять. Через несколько лет уже мой самолет садился в аэропорту Шарль де Голь Руасси, и долго бежал по асфальтовым полям аэродрома, пересекая одно за другим, настолько он был большим. И все это время сердце колотилось в ожидании большой, заочно знакомой сказки. Теперь я каждый год прилетаю в Париж, улыбаюсь ему как другу, тепло и спокойно, ищу нотки перемен.

Но слово «Рим» прозвучало особенно, с трепетом. И даже не важно, что она сказала. Я запомнил, как дрогнули, взлетев, ее ресницы, распахнулись глаза, как будто она читала стихи.

Это волнующее внимание заинтриговало. «Риим…»

Я не сразу понял этот город. Но теперь это слово вызывает море эмоций, ласкает волной теплого летнего ветра, пьянит целым букетом ароматов, и сладки, и терпких. И если я хочу утонуть в радости воспоминаний, я говорю себе – Рим! Он есть на свете и есть в душе. И это действительно тот город, где существует вечность. Где можно к ней прикоснуться и измениться.  Стать мудрее. Мудрость не приносит счастья. Лучше просто поговорить с Господом в соборах Рима, пролететь по аллеям парков, под дубами и платанами, напиться горной воды у фонтанов, скатиться по Испанской лестнице и устав, понежиться на террасе кафе в Трастевере.  

Август – месяц Рима. И не только потому, что назван в честь человека, ставшего квинтэссенцией империи Рима. Он собрал в себе зрелость и спелость лета. И в этот август дороги снова ведут меня в Рим. Приглашаю на прогулку в путевых заметках. 

1. Вид на вечный город с террасы холма Пинчо. Город, как часто бывает, в легкой знойной дымке.

На этом месте за пятьдесят лет до нашей эры цвели сады Лукреция Лициния Лукулла,

того самого известного гурмана в мировой истории. И устраивались знаменитые Лукулловы пиры. 

Встреча с Римом - хочешь насмешить бога своими планами, лети Аэрофлотом…

Это была больше, чем мечта. Я поставил на это полет, как в рулетку. Я угроблю себя бешеной работой, буду засыпать стоя, но Рим… он оживит,  силы и чувства вернутся.

На сон перед вылетом остался час, пытался завершить хоть что-то из срочных дел. Компьютер раскалился. А путешествовать надо, как учили нас великие, отрешившись от суеты. Но, увы…

Когда вспоминают литераторов, подчеркивают – чтобы заработать на жизнь (жилье, прописку…) работал дворником. Ха! Я работаю в науке. И вторая работа мне – чтобы заработать на первую, и только потом - на жизнь.

А Рим не просто заслуживает внимания. Это столкновение эпох, переплетение нашей истории, шок... когда ощущаешь, что жизнь казалась слишком понятной. Здесь в муках  взлетали гении, чтобы высечь совершенство. Здесь казнили святого Петра. Микеланджело разрушил себя, создавая Сикстинскую капеллу. Не хотел он ее писать, превращать гигантскую пустошь в алмаз, но гений внутри требовал раскрытия, и не прощал бездушных мазков. И родилось чудо.

Гений Борромини, затравленный гениальным Бернини, покончил здесь с собой. Бернини извел всех, заселил весь Рим скульптурой, и упокоился в соборе Санта Мария Маджоре. Джордано Бруно здесь сожгли на костре, на этом месте теперь стоит его обелиск посреди площади Кампа дель Фьоре, площади овощного рынка.

И вот лечу, меняя самолеты. Знал, что нельзя загадывать. Но так хотелось. Помните недавний фильм с Джулией Робертс – «Ешь, молись, люби». Ведь у меня это тоже в памяти - узкие улочки около пьяцца Навона, уличные кафе, и воздух, воздух, который звучит, как отголосок Волшебной флейты. Здесь иная акустика. Уличный шум тонет среди высоких стен и звуки, отражаясь, приобретают индивидуальность и глубину. Негромкий звук, расставляемых на уличных столиках тарелок, взлетает остро, как всплеск оркестровых медных тарелок. А дальше льются негромкой музыкой разговоры, здесь всегда громкоголосые итальянцы приглушают себя.

Время сиесты – это время отдыха, его смакуют неторопливо и страстно, как хорошее вино. Неторопливый отточенный рисунок шагов рисует свою линию. Мои итальянские туфли, в отличие от германских, легким металлом подчеркивают каждый шаг, как дамские шпильки. Мужчину и его появление нужно подчеркнуть – итальянцы первые в воплощении, в дизайне, и в отражении мужчин им тоже равных нет.

Все остальные встречают суетой.

Первое утро в Риме несколько лет назад было именно волшебным, неторопливым. Полные солнечные лучи залили террасу, их отблеск блеснул по ресницам. Воздух, прогретый солнцем, принес легкий запах сосен, земли, и легчайший аромат дыма. Это ведь сказочная встреча…

Отодвинул портьеру и увидел напротив глаза. Зеленые, в крапинку. «Привет», - сказал я дружелюбно. Глаза прижмурились, и она шагнула в сторону. Точно, ведь надо было - «Бонджорно». Ведь серая изящная кошка – итальянка. А на улице ждали средиземноморские сосны и розы, в ладонь величиной. Такой сказкой встречают только любимые города. И я влюбился. Медленно, не в секунду, не в день. Также, наверное, как Гоголь. Полтора века назад он писал здесь: «Влюбляешься в Рим медленно, понемногу – и уж на всю жизнь. Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить».

Но это утро другое. У меня планы, и надо входить в римскую жизнь легко, без пауз. Салат я сделаю сам. Руколла, нежный воздушный сыр рикотта, который делают из сыворотки, и крупные оливки для контраста. Хлеб в Италии живой, сочный. Крепкий кофе и день начался….

Когда-то на широком склоне крутого холма над Римом располагались сады Лукулла, и тянулись до Испанской лестницы. Холм Пинчьо, проще говоря, «шишка». Уже два тысячелетия здесь бывают все, приехавшие в вечный город. С крутой террасы над городом, над Пьяцца дель Пополо, открывается вид на город, на золотящийся в солнечных лучах купол собора Святого Петра вдалеке, за Тибром. Здесь лучший закат в Риме.

Место роковое. Здесь похоронен ужасный садист Нерон, удививший даже историю. На этих склонах убивали Мессалину. Обелиск в центре площади привез в Рим еще сам Август, да, тот самый, именем которого назвали месяц. Хотя сам обелиск создали за много веков до Августа в Египте.